– Как прекрасно, что именно вы этим делом занимаетесь!

– Будем на ты, без церемоний, – реабилитируя возможную претензию, о чем подумал только что, и, умножая доверительность, душевно, однако и умеренно засветился наш друг.

– Я просто не знаю, что думать. Ты понимаешь, шла буквально два дня назад по улице, задумалась. И будто что-то кольнуло. Поднимаю глаза, навстречу идет… кто бы ты думал?… – Марианна вонзила мятежный взгляд, согласно градусу момента. Через короткое мгновение выпалила: – Герасим!

– Извини?

– Ге-ра-сим! Нетленный и здоровый. Я оторопела. А он еще так посмотрел… м-м… лукаво и прошел мимо как ни в чем не бывало… Да вот ведь что ужасно. Я, конечно, испугалась, даже колени ослабели, и, может, не сразу, но обернулась. Он исчез. А улица была малолюдная, я замечательно помню.

– Хм.

– Наваждение? Но я готова поклясться, что видела именно его. Этот иронический взгляд. Ночь не спала – как вспомню, что там со всеми происходило… Послушай, Андрей, мне страшно.

Парень помялся.

– Тебе, насколько я знаю, карточки не было.

– Нет.

– Ну вот. – Андрей знакомо почесал подбородок, сделал рабочий взгляд. – Помнишь, как он был одет.

Задумалась.

– Достойно. Плащ с пояском, очень такой… (повиляла ладошкой) шарфик. Шляпа чуть набок, виски аккуратные… Однако я не договорила. Понимаешь, на одной репетиции я ему указала, ну, в профессиональном плане. Он так посмотрел… нехорошо. Что мне делать? – Голос предательски пискнул, глаза резко намокли.

– Перестань волноваться. Как бы то ни было, ты к тамошним делам отношения не имеешь. Собственно, я оттого и показания у тебя не брал. Случайность, всякое бывает.

– Ой, не знаю, – блюдя творческий статус, насупила бровки девушка, – неизвестно еще, чей состав бы выиграл.

Марианна затеребила носовой платок, уполномоченный убрал взгляд, задумался, пришло горячее молчание. Вероятно, отсюда и вообще от жадного участия, шмякнула Надюшка:

– Точно он?

– Да он же!

Андрей тронул локоть девушки.

– Разберемся, Марианна, доверься. Я теперь только этим делом стану заниматься.

Сыщик пошевелил плечами, сосредоточился, взгляд налился. Вдруг тронулся гнусить некую вещь песенного характера. «Я не люблю весны по очень простой причине: как ранней так и поздней порой я имею обыкновение болеть…» – импровизировал мужчина, вооружившись классикой. Все бы ничего, но это произошло столь машинально и безучастно, что очнулся толчком, обнаружив разве не тревожные взгляды девушек. Каково же было окончательное изумление, когда увидел, что в точности воспроизводил коровью мелодию Миши.

Отсюда наверняка – такого прежде не допускал – рассказал все, что ему было известно. И неизвестно – о Лощинках, выходит. И угадал.

Петр Тащилин, жених Марианны и, если помните, выходец из Измоденово и родственник Таисии Федоровны, имел профессию биолога. Деревенские страсти, разумеется, были ему и кровно и душевно близки. Когда же Марианна рассказала о встрече с молодым следователем и выложила почти наизусть все данные, Петя испытал жжение, ибо о Лощинках был наслышан не только как земляк, но и с интересной стороны. Конкретно – биологической.

Суть в том, что Петя функционировал в неком НИИ, в лаборатории довольно известного в узких кругах ученого. Этот ученый пересекался с товарищем, что возглавлял Лощинки, и краем уха слышал о направлении, над которым тот работал. Более того, проводил как-то исследования по заказу своего министерства (известно, что в те времена едва ли не все отрасли так или иначе контролировались военными ведомствами), которые непосредственно включались в пресловутое направление. Собственно, диссертация, которую кропал Петр, в определенном смысле питалась упомянутыми исследованиями. Они касались ДНК человека.

Тем временем подполковник Ушаков где-то смущенно, по большей части досадливо тер подбородок – вот откуда слизал жест Андрюша.

– Ну, это… в общем так. С Измоденово завязывай. Все эти фигли-мигли, фантомасы там разные… оставь. – Распрямился возмущенно. – В самом деле, бирюльки что ли? Отчет на носу.

– Но Иван Николаич, два трупа, – заныл следователь Соловьев, – изрядно претерпевшие имеются.

Начальник обиженно зашуршал бумагами.

– Все. Закрыто. Вот тебе дело по убийству в гаражах, чтоб завтра наметки, версии.

Андрей насупился, в глазах загорелся твердый блик.

– Одно посещение Лощинок. – Для убедительности поднял указательный палец. – Одно.

Ушаков наклонился, опершись о столешницу обеими руками и размахнув локти.

– Зачем? Какой мотив?

– Да как же, там Семенов. Показания взять. А я вообще поспрашиваю. Обязательно нужно посмотреть.

– Нету там Семенова!

Андрей отшатнулся.

– Не понял!

– И понимать нечего. Перевели. На Агафуровские.

– Иван Николаич!..

Тот замахал руками.

– И слышать не желаю! Точка!

Такого прежде не случалось.

А с Петей Тащилиным впрямь повезло во всех отношениях. Во первых строках тот заинтересовался предприятием с подлинной страстью: он и нашел подход к темному заведению, поспрашивал знакомых деревенских. И вообще, обе пары (Марианна-Петро, Соловьев-Надюшка) разглядели обоюдную симпатию и закрепили приятельство уже оборудованной надлежащим веществом посиделкой.

Все оказалось до смешного простым – со стороны леса в изгороди, обнесенной вокруг строения, существовала еще одна калитка, проникнуть через нее не составило труда: Андрей просто подковырнул ножом немудреную внутреннюю защелку. Посещение соорудили как раз с Петей, тот горячо напросился в напарники.

Для миссии наших деятелей структура загадочного поселения сложилась удачной. Сразу за забором шел довольно плотный кустарник, хоть по сезону порядочно облысевший, однако годный, чтоб беззастенчиво осмотреть само сооружение. Громоздился двухэтажный, обширный каменный особняк опрятной отделки и приличной архитектуры, судя уж по тому, что предстал виду даже где-то аристократичный тыл здания – лицевую крышу с кокетливыми башенками Андрей придирчиво рассмотрел еще в прошлое посещение. Печать таинственности, словом, лежала на всем. Медленно передвигались, Андрея молча ткнул в спину Петр – сыщик, повинуясь вытянутой руке спутника, увидел в стороне от домины одноэтажное, длинное строение не иначе подсобного назначения, подле которого стояла телега сена с запряженной лошадью. Рядом возился затрапезного вида седой мужик в ватнике и кирзе, Петр почти шепотом сообщил:

– Сено что ли с телеги ворочает?… Точно.

Андрей чуть застопорился, воинственно и вместе ненапористо ступил в сторону гражданина. Тот был невысок и щетинист, уполномоченный улыбнулся и раскрыл удостоверение.

– Здесь служите?

Дядя постно ковырял сено.

– А чаво мне – не здесь, подрядили.

– Ивана Докучаева знаете?

– А чаво, не слыхал.

– Ванька Бык.

– А кто ж яво не знат.

– Ну и что он, как?

– Шибкой парень, работяшшай. Крамолы за ним не ведаю.

Андрей достал сигареты, протянул. Дядя воткнул вилы, вытащил одну, сунул за ухо.

– Сено, получается, не для вашей лошади – кому?

– А мне почем знать. Сталоть есть кому.

– И много навезли?

– А пянтый воз, чаво мне.

– Это сколько, по-вашему, фигур содержать?

– Коровенкам – паре хватит, лошаде – тройке обойдется.

Андрей зашумел ноздрями – запаха не чувствовалось – поджал губы. Петя тоже принюхался, пожал плечами. Следователь придвинул лицо к мужику.

– Ты скотину здесь видел?

– А чаво – видал. Бычок. Да вы у Мотри спросите, она все скажет.

– Это где подобная? Как, говоришь, звать?

– Хозяйка, Матрена Гнатявна – как зайдете, направо первая дверь. – Дядя махнул на вход в домину, что оказался как раз напротив.

Тронулись. Вход оказался незапертым, дальше сразу тянулся опрятный коридор. Вправду, табличка на первой двери гласила: «Сестра-хозяйка». Ткнулись, заперто. Потюкали – тишина. Андрей смело зашагал, стуча и торкаясь в двери, что равномерно следовали по ходу. Четвертая, безликая – все кроме первой были без табличек – поддалась нажатию. Вошли.

Совершенно очевидно, здесь содержалось нечто лабораторное: на стеллажах, столах, в остекленных шкафах размещались колбы, реторты, какие-то приборы с экранами, – в общем предметы исследовательского назначения. Петр жадно вылупился. Теперь же раздались торопливые шаги, в комнату ввалилась дородная и величественная, с затейливой прической дама в белом халате.

– Что? Каким образом? – испуг ее был продирающий. – Кто такие? Как вы сюда попали? – Закричала, повернув голову в коридор: – Иван!! Ваня!!!

Андрей полез за корочками, но застучали бахилы, в дверях образовался Докучаев. Увидев следователя, он как-то рыхло присел, зразу же приосанился и стремглав бросился наутек. Лейтенант помешкал толику и ринулся вдогонку. Выскочив из комнаты, сразу вслед топоту повернув голову вглубь учреждения, увидел, как грузная фигура подозреваемого юркнула в один из отворотов коридора. Подбежал и прянул туда же, угодил в немалую залу, оснащенную и несколькими дверями и двумя меркнущими проемами очередных коридоров. Куда подался зло-не иначе-умышленник?

– Черт, черт!! – воскликнул досадливо. Гулкое эхо было безжалостно. «Нет шума шагов, значит, где-то за дверью», – мелькнула мысль. – А-а, – удрученно простонал Андрей и рванул ручку одной из них. Дверь угодливо распахнулась.

Открывшееся взору совсем не соответствовало актуальному состоянию сыщика, и Андрей Павлович Соловьев намерился было выскочить, дабы продолжить поиски врага, однако нечто остановило. Нечто вполне шло общему тону заведения.

Чистенькая, приятная комната, безукоризненно заправленная постель и тумбочка подле. Стол, два стула, скромный шкаф. Солидное, в человеческий рост зеркало на стене. Посреди комнаты сидел почти спиной к входу товарищ в косоворотке и старательно отглаженных брюках, перед ним на станке расположился холст, растянутый на рамке не меньше полутора метров по диагонали. Товарищ вышивал… На внедрение пришельца творец даже не шелохнулся, он ритмично и безукоризненно вводил в полотно иглу, другой рукой снизу поразительно точно делал рядом прокол, вытягивал нить и подергивал, как водится, наделяя стежок нужным натяжением. Нитка печально и славно звенела… И ради бога, вполне идиллический натюрморт, однако Андрея склонило заглянуть в лицо экземпляра.

Нормальное лицо и… странные глаза. То ли лошадиные, то ли коровьи, с длинными негустыми ресницами. Самое дикое, они были тщательно и немало за око, по манере отчаянных модниц, подведены. Словом, имел место сугубо женский разрез. По всем остальным параметрам это был совершенно мужчина – Андрей испуганно и внимательно удостоверился, окинув целое… Следователя отшатнуло, он судорожно бросил взгляд на полотно.

Позже Андрей признавался себе, вроде бы шевельнулись волосы… Рисунок был почти закончен, изображал следующее. Чудесная лесная поляна, насыщенная разнотравьем и цветами, неподалеку чарует зовущими сумерками чаща. По поляне, мирно беседуя, судя по обращенным друг к другу лицам, едут на ладных конях две вооруженные луками охотницы (так изображают Диану) – трофеи приторочены к седлам… Спросите, в чем фишка, на кой шевелиться волосам?… Дело в том, что рисунок состоял отнюдь не из нитей. Это была замечательная, искрящаяся, светящаяся множеством колеров канитель. И каждый стежок, прядь пейзажа… шевелились. Собственно, всадницы натурально передвигались.

Оторопь, так допустимо озвучить грянувшее на молодого человека состояние. Справедливость требует признать, чувство не случилось всеобъемлющим, сопротивление здоровых сил присутствовало, о чем свидетельствовало то, что парня разбил чих. Самообладание, иначе выразиться, выкарабкалось. Немедленно в голове родились слова вопроса.

И тут вне комнаты раздался скрежет – дверь так и оставалась открытой – затем послышался звук убегающих ног. Сыщик, подчиняясь скорей служебному долгу, нежели другим повелениям, выскочил из комнаты и рванул в коридор, откуда доносились улики. Надо признать, спурт был инициирован и ошеломлением, которое досталось от только что виденного чуда. Стало предельно ясно, необходимо раздобыть Докучаева (сомнения, что убегает он, в голове не умещались), сюда сходятся поисковые линии, – как знать, именно эта липкая мысль заставила на бегу вытащить пистолет… Андрей, несомненно, доставал преследуемого, топот становился все явственней. Вот заколыхались размашистые плечи беглеца, молодой человек поднажал силой молодых амбиций. В продолговатом пространстве коридора возникла дверь, Докучаев расторопно рванул – широко открылся проем – и стремительно заскочив за нее хлопнул за собой.

Враг, вне сомнения, не успел запереть задвижку, Андрей, сделав предусмотрительный прыжок, ухватил ручку и дернул на себя, створка легко подалась, парень ворвался в ровно, но негусто освещенную залу. По инерции проскочив метров пять, остановился, грозно выставив перед собой пистолет, и грузно дыша наскоро окинул помещение взором. Нехорошо прянуло в глаза отсутствие предметов и окон, почему-то уместен показался ровный песчаный пол.

Докучаев исчез, растворился. Однако это не значит, что Андрей оказался в одиночестве. Присутствовало существо, оно в очередной раз поколебало воспитанную и врожденную стойкость. Прямо перед правозащитником, крепко опираясь на ноги, с глубоким интересом и где-то озорством взирая ему прицельно в глаза, стоял ладный, грациозный бык…

В сознание наш приятель приходил тяжело. Сначала услышал звуки будто бы веселой весенней капели, несколько отдаленные, затем вмешалось тонкое журчание – ручеек – и уже поверх наслоились человеческие голоса. Андрей отворил глаза, это далось, станем честными, не враз, на веках лежала непонятная тяжесть. Зрение, впрочем, освоилось тотчас: взгляд удержал склонившееся, пожалуй, испуганное мужское лицом, рядом стояла полная женщина, смотрела тоже внимательно, но не особенно озабоченно, вслед медленно повернувшейся голове осветилась вместительная ухоженная комната. Однако сознание еще оставалось помрачившимся. Кажется колючий голос мужчины, бормочущего «Андрей, ты как? Андрюха», сопутствовал идентификации – это же Петя Тащилин. Черт, рядом та самая тетя с прической, от встречи с которой началась история. Ну да, Докучаев, погоня. Странная комната с вышивателем (льницей?), снова вдогонку… Но что дальше? – абсолютный, очень гадкий мрак.

Андрей попытался встать, Петя помог – удалось. Голова несколько кружилась, однако вестибуляция уже присутствовала достаточно, чтоб не следить за телом, а окончательно назначить воспоминания. Не получалось, все обрывалось на погоне за Докучаевым – одновременно было болезненно ясно, после произошло нечто изрядное. Потрогал голову – ни малейшего признака удара.

– Вы меня где нашли? – Голос очутился потухший, пришлось откашливаться, вместе с кашлем образовался незнакомый привкус во рту.

– В коридоре. Перенесли сюда.

Пострадавший пристально окинул взором помещение. Похоже на ту комнату с вышивкой: кровать, тумбочка. Однако огромное зеркало отсутствовало. Он грозно воззрился в «прическу».

– Вас зовут Матрена Игнатьевна?

Во всей позе гражданки сквозило недовольство высшей фазы:

– Вы очень ошибаетесь! Я – врач, Калерия Галактионовна, а Матрена Игнатьевна – сестра-хозяйка. И больше на ваши вопросы отвечать не собираюсь, тем более позволять устраивать здесь эти… эти…

– Где Докучаев? – вызывающе внедрился Андрей Павлович.

– Повторяю, я не стану отвечать на ваши вопросы! Разговаривайте с главным! И то… грандиозно сомневаюсь. Тем более что вы проникаете таким варварским способом. И не утруждайтесь трясти перед носом вашим удостоверением. Не на тех напали…

– Где та женщина? Идемте к ней. – Андрей грозно вперился в визави.

– Какая женщина? Прекратите сию же минуту!

– Которая вышивала. Или мужчина? Там была живая картинка.

– Что вы мелете! Вас однозначно надлежит поместить в другое отделение. И мы это провернем.

Петр перепугано вмешался:

– Андрей, тебе, право, надо придти в себя.

Следователь охлопал себя, прорычал:

– Где мой пистолет?

– Ах, еще и пистолет? – уже переполошено взвизгнула врач. – Вы совсем не понимаете, что осуществляете! Вы не представляете последствий!

За дверью раздались стремительные шаги, в комнату размашисто вошел сухонький очень морщинистый мужчина в цивильном костюме, убоговолосый и седой, притом из нагрудного кармана торчала пластмассовая, но обжатая инкрустированной жестью расческа; за ним, противно шаркая, семенил тоже возрастной товарищ в белом халате, несоразмерно кудрявый и смоляной.

– В чем антрекот? – угрожающе воскликнул первый.

– Скандал! Грандиознейший, – поделилась с жутью мадам и прижалась к уху гражданина.

По мере осведомления у того натурально поползли вверх глаза, кучерявый, что тоже прильнул к паре, уже через первые фразы, произнесенные, кажется, отнюдь не по-русски, откинулся и, закрыв глаза и изобразив высшую меру негодования, застонал.

– Можете объяснить, что все-таки здесь происходит? – окончательно без агрессии сунулся Андрей.

Начальствующего дяденьку перекорчило, тон не предусматривал малейшую апелляцию:

– Соблаговолите молчать! Хотя бы на это вы способны?…

Через десять минут все пятеро сидели в весьма непримечательном кабинете. После набора номера телефона (характерно, что на другом конце провода трубку взяли споро) и фраз: «Василий Дмитриевич, у нас превосходное чепэ. К нам пробрались… Представьте себе, представители органов… А я вас предупреждал», – он непочтительно сунул трубку Соловьеву.

– С вами будут говорить из горкома партии.

Тер лоб, пока Андрей слушал истерическое:

– Вы что творите, собственно, какого рожна… Кто ваш начальник?

После ответа Андрея следовало зловещее:

– Вы у меня потанцуете… Вас сейчас же посадят в машину. Чтобы духу там не было! – Отлично представилось, как невидимый товарищ жесточайше хлопает трубку о рычажки.

Андрей, уже смятый окончательно, попытался было вмонтировать:

– Поймите, пистолет – это подсудное, в сущности, дело. Я не представляю, как явиться.

Ответ был жёсток:

– Еще не настрелялись? Ну так в молоко как раз угодите. В кислейшее, уверяю.

Через пять минут Соловьев и Тащилин в молчаливой удрученности качались в фешенебельной «Волге» по тряской дороге прочь от коварного заведения.

Андрея Павловича Соловьева временно отстранили от всех дел, отправили в отпуск. Его уважаемый начальник, фронтовик подполковник Ушаков бубнил с несвойственным раздражением:

– На кой тебя сунуло – предупреждал же. Молодые, нахрапистые… – Оседал: – Поезжай куда-нибудь, отдохни – похлопотать насчет путевки? В конце концов ты два года никуда не выбирался, я пока все попытаюсь утрясти. Однако… ох и каша… Да, относительно пистолета. Нашелся на территории. Ты, видать, выронил, когда тырились в кустах. В общем, отдохни.

Происшествие повлияло на Андрея значительно: он стал тих, озабочен, едва ли не пуглив. И не начальственная выволочка и производственные дела, кажется, тому споспешествовали, притом что Андрей понимал – собственно, были конкретные шепотки – его вообще в органах оставили благодаря заслугам почившего отца. Скорей история в Лощинках. Вот характерная сцена. Поначалу парень сторонился всех кроме Надюшки, однако Петр и Марианна, соболезнуя искренне, напросились в гости. Судачили на общие темы сперва, но естественно свернули к экстравагантности. Андрей умеренно и нехотя высказывался, однако быстро охмелев – прикладывался он в поругание правил интенсивно – разжился бликами в глазах и, хоть в основном помалкивал, пристально следил за азартными приятелями. Коснулись бреда Михаила Семенова, в частности его невесть откуда взявшегося французского и пения, высказывали предположения одно отвесней другого. Марианна возьми да выскажись задумчиво: «А может, Герасим в Михаила переселился?» Андрей побагровел, глаза остановились, охватил ладонью подбородок (сверкнуло воспоминание, как Миша душил его, настаивая: «Не Антей это – Герка. Переселение душ. Отметь в книжечке, офицер»), ляпнул гневно:

– Через жопу что ли?!..

Девушки испуганно впялились, Петр тоже удивленно воззрился, тут же деликатно отомкнул взгляд и поджал губы.

А перед сном, гости разошлись, Андрей чистил зубы, вдруг уставился хмельно и тягуче в зеркало и осознал, что он, мутноглазый, неприятный, с щеткой во рту, непроизвольно, бессмысленно мычит ту самую Мишину мелодию. Щетка выпала, печально звякнула в умывальнике. Андрей умолк и замер. Затем вяло сел на край ванны, измождено обрушил взгляд в пол и… заплакал.

Так оно и произошло, укатил старший лейтенант Соловьев в санаторий. Страшно читал, прилежно соблюдал экскурсии и прочие мероприятия и, признаем, отмок. Восстановился в делах, трудился зверски, но о деле… хм… ну да Фантомаса, чего там ловчить, даже не заикался. Впрочем, это на производстве. В общем, это уже выяснится через несколько лет, Андрей Павлович насовсем оказию не оставит: не сможет простить себе слезы в ванной, наконец, реализуется воспитание отца, склонного доводить дело до конца.

Пример привести, встреченный Марианной Герасим не оставлял. Ну что за наваждение? Надо сказать, и раньше мелькала мысль, теперь после девушки окрепла. Братья Самотновы. Может, в самом деле братья – чуете, какая чувственная версия наклевывается? Не отсюда ли у никудышного пастуха вдруг взялись столь выдающиеся данные? И неизвестно, кто именно сгорел в клубе. Таким образом повстречаться приятельнице некто – обозначим, коль уж так сложилось, Гера Х – мог вполне. И даже очень славной получилась бы лазейка, что из ужасной клиники сбежавший пациент мог быть как раз этот ситуайен Х… По фото, которые отпечатал сыщик с изодранного плаката, сходство было сверить невозможно. Торкнулся в цирк, может, помнят, есть архивы? Нашлись старожилы с памятью. Даже обзавелся отчетливым фотопортретом. Нет, напарник на Герасима отнюдь похож не был. Где теперь, что – неизвестно, кажется, в тренеры по акробатике подался. А вот относительно падения история имела место суетиться. Любовная. Плелся некоторое время шепоток, что спустили Герасима с трапеции по ревности (это Гераська-то, селадон?…) Да, пел отменно. Между прочим, изрядно отчебучивал французские песни из репертуара Азнавура, Эдит Пиаф. Дальше домыслов тут категорически не трогалось…

А возьмите следующий маневр. Мы отложили признание, однако теперь обнажим: Андрей еще там, на ферме кое-какое накопал. Дело в том, что, когда он вошел в хибару загадочного Герасима, сразу установил необычные запахи, которые по закоренелой привычке расчленил. А теперь внимание, история в Лощинках. Когда Андрей забежал следом за Докучаевым в странную залу, в ноздри сразу прянул резкий аромат, который был неотличим – он готов сечь руку – от запаха присутствовавшего среди прочих в логове Герасима. И это было последнее, что следователь помнил.

Откуда уверенность? Загиб в том, что мама Андрея Павловича Соловьева сложилась потомственным парфюмером. Родословная шла еще от далеких пращуров, которые обучались во Франции – сама матушка замечательно владела французским, вот отчего знал его Андрей – ее кумиром был великий Франсуа Коти, создатель «Шипра» «бульона из мха» по определению изобретателя (в основе Шанель № 5, между прочим, лежит этот аромат), владелец колоссальной империи (не это, конечно, было для ортодоксальной мамы основой почитания) и замечательной, загадочной биографии: он состоял якобы в родстве с Бонапартом и так далее, – к слову сказать, в старости его преследовали мистические эпизоды: заговоры, несостоявшиеся убийцы. Мама определенное время лелеяла призрачную мечту видеть Андрея продолжателем, он был посвящен в некоторые аспекты мастерства, в доме для обоняния всегда располагался праздник. Стоит ли говорить, что и отец маниакально уважал летучие вещества, внушал уметь разбираться. Предъявлял методики, которые обучают по запаху отличить не только человека, но его состояние, утверждал, что оперативники старой формации на нюх могли в кромешной темноте не иметь выстрелом промаха.

И наличествует настойчивая просьба напрячься. Еще на ферме в каземате пастуха Андрей почувствовал некое. Воздух странно качнулся, что-то неурочное начало происходить с координацией. Дальше, когда вошли Фирсов и Юрий Карлович было отмечено – с ними аналогичная кухня. По этому случаю сыщик на Семенова в минуты его просветлений взгромоздился:

– Ты странный запах чуял?

Пострадавший словно обжегся, глаза выпучил, смотрел мощно, болезненно. Наконец горячечно зашептал:

– Шикарно. Меня это самого мучило. Что-то происходить начало, но описать не берусь. Кружило, по-моему, поматывало. А знаешь ли ты, мой дорогой соратник, после какого действия?… Коньяк я Гераськин попробовал. Так вот, никакой это не коньяк.

– А что?

– Да черт его знает. Мне ведь в напитке понимать дано.

Андрей вспомнил, действительно, парень угощал. Так и есть, Мишутка наш на манер Арчи Гудвина периодически дул коньяк; сами понимаете, соблюдая позы описанные Рексом Стаутом… Между прочим, по этому поводу Андрей Павлович будет иметь дополнительные вопросы дояркам – тогда он еще квартировал в Измоденово. Заинтересует его, почему на ферме дамы, что убирались, никак не реагировали? Спросит, директор фермы в хибару заходил? Выяснится – нет. Черт, черт – неужели только на мужчин действует? Вспомнит, что собачка Жулик повела себя странно, а наверняка к Герасиму забегала. Поинтересуется – да, Жулик доводился кобельком. Подбородок чесался неимоверно…

С другой стороны странная Антеевская эпопея – ее как ко всем приключениям присобачить (пардон, прибычить)? И причем здесь Фантомас и эти страшные совпадения? Еще Ванька Докучаев. А вышитый и оживший пейзажик? – (уже ерзало сомнение – может, пригрезилось?) А… Ну да столько непонятного – неуловим оставался рельеф задач, разваливались азимут, методология поиска. Здравый смысл буквально распадался – дурдом очень предусмотрительно расположился в окрестностях.

Естественно, Измоденово долго еще жило известными событиями в вотчинах и Лощинках, слухи роились. Возьмите следующее, лечебницу лощинскую не то чтобы прикрыли, но подвергли основательной пертурбации. Правдивее сказать, темное отделение куда-то перевели, сперва осталась доступная психиатрическая отрасль, где поначалу обретался Миша Семенов, а через полгода все заведение упразднили до тубдиспансера. Апропо, Михаил месяца через три выправился и вернулся с Агафуровских в палестины; хоть на ахинею от случая к случаю раскручивался – безобидную, надо сказать, все больше о мировой политике (впрочем, раз доказывал: он – Фантомас) – обернулся в целом смирным мужчиной, осужденным вечно ждать несбыточного, скажем, профанаций сыскного свойства не наблюдалось. Между прочим, вскоре женится на Лидии Карамышевой.

Опять же Иван Докучаев исчез напрочь, растворился в глубоком мироздании и уже на сцене так и не появится, родители его от горя окончательно осунуться и через пару лет следом друг за другом сойдут на нет. То есть тут останется некий с сатанинкой флер: согласитесь, отсутствие факта – конкурирует смерть – делает обстоятельства живучими.

Маша Бокова. Через два месяца после пожара относительно оклемается и вернется домой. Но еще через месячишко тоже исчезнет. Вот тут и поползут домыслы и молва. Дело в том, что деревенские, самым естественным образом уже пропалывая каждый штрих каверзных событий, нароют (конкретно почтмейстерша Варвара Александровна), что еще летом, накануне основных событий имело место превязкое обстоятельство. Именно, Маша и Ванька Бык были встречены в городе и теснились очень даже непосредственно. Мало того, с ними присутствовал некий товарищ весьма комильфо, и вся троица вела себя самым сосредоточенным образом. Например, Варвара Александровна – все происходило в центральном сквере – хоть и маневрировала намеренно некоторое время рядом, осталась незамеченной. Но что вы думаете, Мария-то наша отнюдь не иссякнет окончательно. Опять же Варвара вычислит сердешную. Конкретно, встретит снова в городе случайно… Пресловутая девушка потупившись и скромно передвигалась навстречу. И несла она – что?… совершенно верно, очень круглый и выступающий живот. Тут уж почтмейстерша скромничать не станет – натерпелись, хватит – и преградит путь.

– Ой, Машенька, здравствуй, милая, – настырно и дотошно осмотрев сгоревшую половину лица, которую возместит обещанный мертвый и лиловый на солнце (июль довелся хищный) покров, заворкует землячка, – а мы потеряли. Родители немотствуют, никаких данных. Стало, замуж вышла (ткнет пальцем в наглядность), когда рожать?

Маша запылает, маска мертвой половины почти сольется с живым лицом. Предупредительно застрочит:

– Ну да. Муж городской, по строительству. Осенью рожать, в ноябре. Парнишка, видать, будет – крупный. Оно и муж крепок, метр девяносто. Как там в деревне? Урожай, слышала, знатный. А я в аптеку ходила, свекор хворый. Ой, Варвара Александровна, пора мне – свекор лекарство по минутам пьет. Хи-хи, такой привереда.

Дальше. Месяцем позже опять окажется почтмейстерша в городе – кажись, упоминали, дочь здесь, внуки. А Мария наша навстречу (надо понимать, в соседях состоялись). С колясочкой. Август месяц никаким краем к ноябрю не прислоняется. Тут уж путь будет прегражден практически баррикадой.

– Ай да прелесть! Ну, здравствуй мамашечка. Мальчик, девочка?

Нынче пылать лицом Маша не станет, хоть и не обойдется без извивов.

– Мальчик вот. Очень ранненький.

Варварушка полезет в кулек, Маша заслонить не успеет. Дитятко, на самом деле, крупный, розовенький, здоровый. Посудачат наскоро и снова: «Ой, спешу. Свекор».

В селе наладится алгебра, ахнут – зачатие выходило на прошлогодний ноябрь, аккурат на больничный период. На колхозном собрании поднимут вопрос, на Фирсова будет сооружена агрессия – разузнать! Он, разумеется, и сам теми событиями хворал и соскребать грязь о решетку боковского крыльца станет уже разве не с пылом. Друг детства после второго фуфырька столичной обнажится. От молвы и отправили в город, к сестре жить, пусть там рожает. А через год чаяли обратно доставить со сказкой: де, вышла замуж в городе, но муженек отчалил.