Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ездовые собаки-друзья по риску

ModernLib.Net / Исторические приключения / Виктор Поль-Эмиль / Ездовые собаки-друзья по риску - Чтение (стр. 7)
Автор: Виктор Поль-Эмиль
Жанр: Исторические приключения

 

 


      Видя, как моя упряжка возвращается в полном порядке, Иозепи покачал головой и сказал:
      — Тебе не придется ее убивать.
      Нет, нелегко быть собакой, родившейся на Великом Севере!

Умны или нет?

      Эта неотвязная забота о пище, этот рефлекс «Ешь все, что есть, пока есть, что есть» присущи в Арктике, повторяю, как животным, так и людям. Это общее их свойство, доведенное до высшей степени, мне кажется весьма характерным для столь негостеприимных мест. Вильяльмур Стефансон говорил о «гостеприимной Арктике»; он утверждал, что люди могут в ней жить, и жить хорошо, пользуясь ее ресурсами. Это, конечно, не пустые слова, но его оценка относительна. Если сравнить со страхом, чуть не ужасом, какой внушали почти всем полярным путешественникам до Стефансона страдания и опасности, подстерегавшие их в неисследованных местностях, Арктика действительно может быть названа «гостеприимной». Но если сравнить со странами, где климат умереннее, то термин «негостеприимный» может показаться чересчур мягким. Ледяные просторы, по-моему, ничуть не «дружественнее» или «гостеприимнее» песчаных (впрочем, я малознаком с последними).
      Неуверенность в завтрашнем дне, которая, несомненно, заставляет и людей и животных непрестанно думать о пище, превратилась у вторых в наследственный инстинкт.
      Поразительнее всего то, что рефлекс немедленной еды «Ешь все, что есть, пока есть, что есть» у людей, живущих в Арктике, как и у зверей, доминирует над рефлексом запасливости («Прибереги на завтра»). Что животные не делают здесь запасов впрок, может показаться естественным, хотя даже в значительно более гостеприимных странах многие животные такие запасы делают. Но то, что люди — и какие люди! (я считаю эскимосов одним из самых умных, трудолюбивых и храбрых народов) — так беззаботны, показывает, до какой степени потребности текущего момента превалируют у них над заботой о будущем.
      Что касается собак, притом любых, а не только полярных, то унаследованный инстинкт заставляет их иногда симулировать, будто они прячут излишнюю пищу. Замечали вы, как они это делают? Разрывают мордой землю, снег, камешки, а если почва скалистая, то притворяются, будто роют ее. И почти никогда не возвращаются за «припрятанным».
      Скотти Аллен, один из ветеранов Аляски героических времен, рассказывает по этому поводу удивительную историю об одной из лучших своих собак, Дубби. После ее смерти нашли множество тайников, устроенных ею при жизни. Во всех тайниках была копченая рыба, сало и даже консервы в коробках, но ни кусочка пищи, которая могла бы испортиться. Самый большой из тайников был обнаружен спустя пять лет после ее смерти; в нем нашли около 150 килограммов сушеного мяса! Скотти знал, что пес припрятывает украденные продукты, но всякий раз, когда он пытался следовать за Дубби, та роняла свою добычу и как ни в чем не бывало удалялась с самым невинным видом.
      Я люблю собак и уже доказал это. Думаю, что я их знаю. Но нужно быть честным и искренним, как если бы речь шла о собственных детях. И должен сказать, что собаки вообще животные умные, но не очень. Они гораздо умнее лошадей, но далеко не так умны, как кошки.
      Впрочем, сначала нужно договориться о том, что такое ум. Значительно упрощая, можно было бы определить его как способность устанавливать причинные связи. Обезьяна, которая подбирает палку, чтобы достать банан, находящийся вне пределов досягаемости, доказывает этим, что у нее есть ум; а когда собака повинуется приказу «Тубо!», это только значит, что она хорошо выдрессирована. И не говорите мне, что есть животные умнее людей, например косатки или дельфины. Об этом ничто не свидетельствует. Самое большее, что тут можно, пожалуй, сказать, — это что их природная сообразительность развита лучше, чем у нас. А сообразительность у homo sapiens развита не более, чем, например, у кроманьонца.
      Впрочем, вернемся к собакам. Я никогда не замечал ничего такого, что привело бы меня к выводу о большом уме ездовых собак. У них есть инстинкт, они легко поддаются дрессировке, понятливы. Пусть мне не приписывают то, чего я не говорил; я не сказал, что собаки — животные глупые. Я только сказал, что они не особенно умны, менее умны, чем кошки.
      У меня много доказательств того, что ум у собак есть, но находится на среднем уровне. Вот одно из них, взятое из моего путевого дневника.
      У некоторых моих псов намерзает лед между пальцами лап. Атеранги хромает, Тимертсит часто сходит с тропы и останавливается, чтобы выкусить лед. Когда ее постромка натягивается, она бегом возвращается на свое место. Иногда в раздражении кусает постромки, трется мордой о снег и начинает все сначала.
      Чтобы не останавливать нарты, я сажусь на их край и подзываю ее. Она поворачивает голову, смотрит на меня и ковыляет ко мне. Сажаю ее на колени и зубами выкусываю кусочки льда у нее между пальцами. Закрыв глаза, довольная, она не противится.
      Через полчаса снова забегает сбоку нарт, кладет голову мне на колено и смотрит на меня. Между пальцами ее лап снова намерзли льдинки, и она просит удалить их…
      Скотти Аллен по поводу ума собак рассказывает удивительные истории.
      Одна из них произошла в окрестностях Доусона, в лагере из числа тех, что вырастали за одну ночь и столь же быстро исчезали.
      Его спутник Джордж резал сало на чурбаке. Напротив него сидела собака из тех, что разводят местные индейцы, вытянув шею, поджав хвост, и не спускала с сала глаз. Каждый раз, когда Джордж отрезал ломоть, она пыталась поймать его на лету, и каждый раз Джордж пытался прогнать ее, замахнувшись ножом, и клялся, что отсечет ей голову, если она не перестанет. Сзади Джорджа сидел другой пес той же породы. Первая собака привела Джорджа в такое раздражение, что он отошел от сала, чтобы выгнать ее. Тотчас же вторая собака завладела салом. Первая догнала ее, схватила кусок с другого конца, и обе скрылись в кустах, чтобы по-братски разделить добычу. Джордж вне себя встал на лыжи и гнался за ними целый километр до соседнего поселка, но так и не смог получить свое сало обратно.
      Вторая история произошла с тремя собаками: они ловили рыбу совместно. Две из них — Нанни и Сиваш — кидались в пруд и плавали в нем, пугая рыб; рыбы выскакивали на отмель, где третий пес, Уайти, схватывал их и выбрасывал на берег.
      А вот еще один случай одновременных, согласованных действий. Во время поездки по тундре летом с двумя собаками, каждая из которых несла двадцатикилограммовый груз, Скотти вспугнул зайца, собаки погнались за ним. Скотти позвал их назад и снял с них вьюки. Тотчас же первая стрелой помчалась по следам зайца, вторая же заняла позицию на холме, где улеглась, положив голову между лапами, и прижав уши. С этого наблюдательного пункта она внимательно следила за погоней. Собака, преследовавшая зайца, сделала круг и вернулась почти к исходной точке у подножия холма. Тогда лежавшая там собака вскочила и в свою очередь пустилась за добычей, между тем как первая заняла ее наблюдательную позицию. Этот маневр повторялся пять или шесть раз, пока заяц не стал проявлять признаки усталости. Тогда оба пса осторожно приблизились к обезумевшему, прыгавшему на месте зайцу и накинулись на него.
      Рефлекс добычи пищи у эскимосских собак столь силен, что проявляется с первых же недель жизни. Пока щенок не приучился к повиновению в упряжке, он так мало отдает себе отчета в собственных силах, что дерется за кусок мяса со взрослым псом, сам еле держась на лапках.
      У меня было три щенка примерно одного возраста: уже упомянутые Тимертсит с Экриди и Итлувинак (Косомордый), сын Кивиок, моей лучшей суки, и внук Арнатак (Многомужницы) из той упряжки, какую мы получили в 1934 году в наследство от Линдсея. Я назвал этого щенка в память его тезки, вожака упряжки, погибшего от истощения в конце нашего перехода через Гренландию. Как и мать, он был храбр, привязчив, но неуклюж. — С первого же дня, как его запрягли в нарты, он тащил их не хуже ветерана, упорно, неутомимо, не отвлекаясь.
      В этот день охота была удачной; собаки получили по доброй порции мяса и жира и наелись досыта. На камнях валялось еще несколько кусков жира, а на позвонках оставалось достаточно мяса. Три щенка завладели этой добычей. Пока они тянули ее каждый в свою сторону, остальные собаки, хоть и сытые до отвала, собрались вокруг. Припав головами к земле, готовые прыгнуть, как только я отвлекусь, они ждали. Инеро (Подлиза) и Тиоралак (Пуночка), искоса поглядывая на меня, потихоньку, с самым безразличным видом подползали к кучке из трех ворчащих, копошащихся шариков. Итлувинак, постарше и сильнее, чем Тимертсит, хотел вырвать кусок мяса, в который та вцепилась, но она яростно защищала свою добычу и огрызалась, не спуская с нее глаз. Кончик морды, обычно белый, был измазан кровью, как и лапы и грудь.
      Внезапно ситуация изменилась: Инеро, самый наглый, приблизился вплотную. Тогда все три малыша забыли о соперничестве и одновременно ополчились, оскалив зубки, против взрослого вороватого пса. Тимертсит расхрабрилась больше всех, ничуть не испугавшись огромной пасти, которая могла ее слопать одним глотком. Надо защищать свою пищу, это важнее всего!
      Когда остались одни позвонки — они щенятам были не по зубам, — я отдал их Вапс, чьи сосцы начали разбухать — признак щенности.
      Прыжок… Одним махом Тиоралак схватывает кость и носится с нею по лагерю, преследуемый всеми остальными псами. На бегу, распластавшись, вытянув шею, пытается разгрызть кость мощными челюстями. Когда это ему не удается и видя, что его настигает Аталик (Пятнистый), он изо всех сил старается проглотить добычу целиком, судорожно извиваясь, подобно тому как это делает удав.
      Беготня продолжается в лагере и по скалам. Тиоралак бежит впереди всех то по кругу, то спиралью, то по восьмерке, то зигзагами. На одном из поворотов его обгоняет Инеро, опрокидывает толчком и вырывает добычу, становясь в свою очередь объектом преследования: вся свора, воя, гонится за ним по пятам. Обиженный Тиоралак, поджав хвост и визжа, подползает ко мне. Я собираюсь его утешить, как вдруг он одним прыжком выскакивает из-за скалы, хватает кость, оспариваемую собаками, и молниеносно улепетывает.
      Кранорсуак кидается вдогонку, но, поскользнувшись, падает. Ангинек пользуется случаем, чтобы наброситься на него и задать трепку. Ангинек — скверный пес; я не люблю его манеру пользоваться своей силой, чтобы притеснять более слабых. Кидаюсь к дерущимся собакам, которые, рыча и воя, катаются по камням. Освобожденный Кранорсуак присоединяется к погоне за костью, а я хватаю Ангинека, зажимаю его голову между колен и колочу по морде рукояткой бича: он давно заслужил эту взбучку. Он мотает головой из стороны в сторону, пытаясь избежать ударов, и один из них попадает на мое правое колено… Наказав Ангинека, отпускаю его, и он тотчас же спешит на поле битвы, а я, прихрамывая, возвращаюсь в палатку.
      Перед входным лазом нахожу Вапс, спокойно обгладывающую позвонки — предмет раздора, между тем как остальные псы исчезли из поля моего зрения, но я слышу, как они дерутся, сами не зная из-за чего…
      Этот рефлекс добычи пищи у эскимосских собак, более эгоцентричный и ярче выраженный, чем у волков, объясняется, по-моему, тем, что у них отсутствует семейный инстинкт, который у волков, наоборот, сильно развит. Эскимосская собака не убивает своих сородичей лишь для того, чтобы убить, но все же это случается. (Если побежденный противник сдается, эскимосская собака принимает его сдачу.)
      Вечером после первой поездки на нартах с Тимертсит и Экриди мне показалось, что один из псов, Ангинек, черный с белым воротничком, заболел. Хвост у него был поджат, шерсть влажная и свалявшаяся. Такое с ним бывало и раньше. Я освободил его и дал свежего мяса, которое он проглотил без всякого аппетита.
      Ночью двум собакам моего друга-эскимоса Кристиана удалось сорваться с привязи. Волоча за собой цепочки, они набросились на несчастного ослабевшего Ангинека и буквально растерзали его. Утром я нашел его за хижиной, в крови, окоченевшего. Брюхо, бока, горло были одной сплошной раной.
      Через несколько недель, в начале января, произошел аналогичный случай. Одна из моих собак, Цингарнак, уже несколько дней болела. Я взял ее у эскимосов во время одной поездки. Крупный и поджарый пес с длинными тонкими лапами, он и ростом, и рыжей мастью резко отличался от остальных псов своры, небольших и белых. Выяснилось, что он был в упряжке Линдсея, когда тот в 1934 году пересек ледяной купол Гренландии. Цингарнака отдали одному эскимосу, и я без труда выменял его на цветные бусы, ибо он пользовался плохой репутацией из-за трусости и драчливости. Он был ужасающе худ, шерсть слиплась от сала. Встретившись со своими бывшими товарищами, входившими в мою упряжку, Цингарнак страшно обрадовался и тотчас же изъявил полную покорность ее вожаку Укиоку, который сразу его узнал. За несколько недель, сытый, ухоженный, обласканный, Цингарнак преобразился: шерсть стала шелковистой, позвонки уже не выпирали, словно зубья пилы. Он хорошо тянул нарты, хвост держал торчком. Я был доволен, что спас его, вдохнув в него жизнь; мы полюбили друг друга.
      Этим утром он лежал неподвижно, как будто спал. Тиоралак и Невиарток, когда я их отвязал, чтобы запрячь в нарты, подбежали к нему и долго обнюхивали, решив, что он издох. Заметив, что Цингарнак жив, они вцепились в него: один — в горло, другой — в брюхо и стали разбирать, как тряпку. Между тем они были однокашниками, а Невиарток отличался некоторым благородством: он, как вожак, зализывал раны, нанесенные противнику, которого одолел.
      Мне стоило большого труда разнять их, и я попросил своих спутников-эскимосов пристрелить Цингарнака, чтобы сократить его страдания. Но прежде чем это было сделано, обнаружилось, что он уже мертв.
      В тот же день погибла одна из молодых собак эскимоса Микиди, по кличке Паро (Сажа). Хоть она была моложе Тимертсит, но тянула нарты так же усердно, как старые псы. Она тоже болела уже несколько дней и ежеминутно ложилась. Вероятно, проглотила что-нибудь несъедобное. Мы нашли ее утром, выйдя из хижины, задохшейся под четырьмя или пятью собаками, которые лежали на ней, сбившись в кучу: она служила им теплой подстилкой на снегу…

5. Скотти Аллен, чемпион

Скотти и Джек Лондон

      Когда в годы войны я жил в Номе, на Аляске, и бывал по вечерам в салуне «Северный полюс», где собирались старожилы, мы говорили вовсе не о войне, не о японцах, захвативших Атту, крайний из Алеутских островов.
      Болтовня этих ветеранов за кружкой пива или стаканом виски влекла меня как магнит. Они были поразительно похожи на всяких других ветеранов и говорили о добром старом времени, начиная с золотой лихорадки конца прошлого века с последовавшим за нею процветанием Нома и кончая войной 1914—1918 годов.
      Это были рассказы о баснословных богатствах, приобретенных за один сезон и проигранных за одну ночь; о беспощадной борьбе за то, чтобы получить (т. е. отобрать у законных владельцев) самые богатые участки; о поразительных гонках на собачьих нартах, когда ставками иногда бывали тяжелые мешочки с золотым песком…
      Два имени, ставшие легендой, особенно часто упоминались «стариками», когда я наводил разговор на собак и нарты, — имена двух людей, гремевшие на собачьих гонках, до сих пор ежегодно устраиваемых на Аляске, двух людей, с которыми доныне никто не мог сравниться. Одного звали Леонард Сеппала, другого — Скотти Аллен. Я был столько наслышан о них, что мне казалось, будто я с ними знаком. Но они умерли задолго до «моего времени».
      Расскажу о Скотти Аллене, ибо его история показывает, чего можно добиться от хорошо выученных ездовых собак, а также потому, что именно он — странное совпадение! — ввел их использование во Франции в годы первой мировой войны.
      Он родился в Шотландии и носил имя Аллен Александр Аллен. По приезде в Америку его прозвали Скотти (Шотландец), а на Аляске спустя несколько лет — королем собачьих гонок. Он, как никто, умел обращаться с любыми животными; еще в молодости научился успокаивать их, подчинять своей воле. В наши дни он, возможно, стал бы учеником Конрада Лоренца и, быть может, превзошел бы его.
      Но вы думаете, что все еще не знаете, с кем имеете дело? Так вот слушайте.
      Однажды пурга застигла его вместе с собаками и нартами далеко от всякого жилья и проложенных троп. Где-то в этих местах, близко ли, далеко ли, невидимая в вихрях снега, должна была находиться избушка, летний кров золотоискателей, покинутый на зиму, когда реки замерзают. Скотти знал, что она где-то есть, и даже видел ее однажды. Он решил укрыться в ней не потому, что ураган его пугал, а просто потому, что отсиживаться в избушке, даже покинутой, куда лучше, чем позволять ветру вцепляться тысячами костлявых пальцев, градом кристалликов льда, непрерывно барабанящих по лицу. Да и псы заслуживали надежного убежища. Скотти знал свою выносливость, уже ставшую легендарной, но знал также, что собаки устают быстрее людей, ибо не обладают их разумом и волей, толкающими вперед. А без собак его жизнь гроша ломаного не стоила.
      Избушка, конечно, пуста, но, как принято на Великом Севере, дверь ее не заперта и распахнется при первом же толчке. Он найдет там печку и спички, вероятно, дрова, а может быть, и продукты. Воспользуется ими, оставив список взятого, а потом уплатит владельцу золотым песком или долларами либо, если подвернется случай, пополнит запасы съестного и горючего. Нарушение этого закона часто наказывалось смертью.
      Сидя на нартах, он ехал по реке Стюарт — сущий бульвар для собачьей упряжки, однако давно заброшенный след был засыпан слоем свежего снега толщиной в несколько футов. Избушка должна была находиться где-то тут, невдалеке, судя по тому, сколько времени собаки месили снег. И вот она показалась между деревьями. Скотти изумился, увидев, что из трубы вьется дымок.
      Он остановил собак, толкнул дверь, вошел. Перед огнем, куря трубку, удобно развалился какой-то человек, не заметивший его приезда.
      Некоторое время оба смотрели друг на друга, затем Скотти подошел к огню погреть руки.
      Занявший избушку первым был юноша лет двадцати. Выглядел он немного странно: румяное лицо, но острый, пристальный взгляд. После долгого молчания он не выдержал:
      — Вы, часом, не золотоискатель?
      — Не совсем, но хорошо знаю их братию.
      Скотти был невысокого роста, уже в летах, но еще далеко не старый, хотя волосы рано поседели. У него тоже были живые, проницательные глаза.
      Молодой человек стал бомбардировать его вопросами: как живут золотоискатели в Даусоне, Клондайке, Номе? Как работают и развлекаются? Как умирают? Почем унция золотого песка?
      Сущий экзамен! Разнообразие вопросов и интерес, проявляемый собеседником, забавляли Скотти.
      — Вы пришли пешком? — спросил юноша.
      — Нет, на собаках. Они за дверью.
      Вопросы продолжали сыпаться один за другим; на этот раз они касались собак и их каюров.
      — Да я вас знаю! — вдруг воскликнул молодой человек, заикаясь от волнения. — Вас знают все! Вы — человек с собаками, Скотти Аллен!
      Действительно, в краю золотоискателей Скотти пользовался, удивительной популярностью. В любое время года он со своей упряжкой странствовал по Северу, перевозя почту, товары, а иногда — раненых или больных.
      — Я хочу написать о вас.
      — Вы писатель?
      — Не совсем… — Он смутился. — По крайней мере пока. Но скоро сделаюсь им и не забуду о вас.
      — Как ваше имя? — спросил Скотти.
      — Меня зовут Джек Лондон.
      Став писателем, Джек Лондон действительно рассказал о странном и буйном мире пионеров, рыскавших по Аляске в погоне за золотом, а также о житье-бытье ездовых собак. И тень Скотти Аллена витает над его произведениями.
      Вот почему вы наверняка знакомы со Скотти Алленом, ибо вы несомненно читали Джека Лондона. А если его книги вам не известны, поскорее заполните этот непростительный пробел!

Скотти — друг животных

      Вся жизнь Скотти Аллена была связана с животными. Никогда, без сомнения, ни один белый человек не имел такой власти над ними, в частности над ездовыми собаками.
      Его имя неотделимо от одного из самых удивительных способов использования этих собак — от сногсшибательных гонок по Аляске. Такой необычайный пробег — коронное состязание на Севере.
      Это марафонский пробег на расстояние свыше 650 километров на собачьих упряжках со всеми препятствиями, какие могут встретиться в этой стране, — от дико завывающей пурги при тридцатиградусном морозе до хрупкого льда, который проваливается под собаками, нартами и людьми, — вот что это такое.
      Впервые организованное Скотти Алленом в 1908 году, это состязание как нельзя лучше отражало ту важную роль, какую играют собаки в Арктике, где они до сих пор при нелетной погоде служат единственным средством связи.
      Скотти уехал из Шотландии, чтобы доставить в Америку чистокровного рысака весом свыше тонны, чем немало гордился. Затем, чтобы заработать на жизнь, он сменил немало профессий в этой тогда еще стране пионеров, искавшей себя, где жизнь стоила недорого: в 1880-х годах в Америке, как известно, царила власть кольта.
      Скотти женился. Началась золотая лихорадка. Он, не в силах противиться желанию разбогатеть, покинул жену и детей, надеясь выписать их позже к себе, и уехал на Аляску — в Клондайк и Ном. Вскоре он понял, что его способности найдут себе здесь иное применение. Работая с Мак-Милланом, поставщиком «Компании Гудзонова залива», он познакомился с ездовыми собаками. Скотти обладал даром приручать животных, любил их, и они отвечали ему тем же. Скоро он увидел, какое нелегкое дело — управлять нартами, запряженными драчливыми псами, в местности, где малейшая ошибка часто карается смертью. Выпустишь из рук задок нарт — и каюк: собаки умчатся, оставив тебя одного в бескрайней белой пустыне, где ты быстро замерзнешь. Снимешь ненадолго рукавицы — и пальцы обморожены, прежде чем заметишь это. Одного человека нашли мертвым перед кучей хвороста; рукавицы лежали рядом, спички были рассыпаны по снегу. Он не успел высушить хоть одну, чтобы зажечь костер…
      На службе у Мак-Миллана, человека жестокого и эгоистичного, Скотти овладел профессией каюра: с восседавшим на нартах хозяином, закутанным в меха, он сновал взад и вперед поселками золотоискателей.
      Шотландская кровь Скотти оказалась причиной инцидента, ставшего поворотным пунктом в его жизни.
      Одна из собак упряжки принесла четырех щенят. Мак-Миллан велел их убить. Скотти отказался. Купец рассердился. Тогда Скотти взял щенят и, даже не потребовав расчета, ушел от ошеломленного хозяина.
      Щенята, которых он унес, вошли впоследствии в его первую упряжку. У одного из них была рыжеватая шерсть и белый нос; Скотти назвал его Дубби и решил: вот кто принесет всей упряжке счастье!
      Пока щенята подрастали, Скотти, чтобы как-то прожить, поступил в местную полицию. Поскольку он виртуозно правил собаками, ему поручили перевозить почту и провиант от одного полицейского поста к другому. В первой же поездке в сопровождении повиновавшихся всем его приказаниям хороших псов, чьи повадки Скотти изучил, он поставил опыт, принесший ему огромное удовлетворение. Начался буран, пришлось остановиться на отдых. Он распряг собак, дал каждой по мороженой рыбине, а потом решил поступить, как они: зарылся в снег, чтобы спать. Когда проснулся, ему сам черт был не брат: его больше не страшили ни метель, ни ветер.
      В течение зимы Скотти систематически тренировал своих четырех собачек. Он избегал слова «муштровка», предпочитая «тренировку». Его псов звали Дубби, Джо, Бэйб и Турок. Они росли и становились все сильнее. Не будучи породистыми, они были созданы как раз для того, чтобы тащить нарты. Их довольно короткие лапы были снабжены утолщениями, не дававшими снегу смерзаться между пальцами. Широкая грудь, мускулистый круп, густая шерсть — словом, настоящие эскимосские собаки!
      Став хозяином хоть маленькой, но собственной упряжки, Скотти решил вступить на поприще золотоискателя. Соорудил плот, погрузил на него нарты, запас провизии и, крепко привязав собак, пустился на этой утлой посудине к стремнине Белой Лошади, которую может проскочить лишь опытный рулевой.
      Каким-то чудом ему удалось достичь Доусона — преддверия Клондайка, места, весьма популярного среди золотоискателей. Но, не найдя там ни одного свободного участка, он стал заниматься перевозом. К этому Скотти толкнул случай, показавший его власть над животными.
      Однажды ему встретился мужчина, который изо всей силы хлестал двух лошадей, завязших в грязи, в окружении равнодушной толпы зевак.
      — Хотите, — сказал Скотти, — я помогу им выбраться, пальцем не тронув?
      Получив согласие, он подошел к лошадям, ласково с ними заговорил, успокоил, приласкал, и через несколько минут они сами, без понуканий, вытащили повозку из рытвины.
      Восхищенный хозяин предложил Скотти приобрести этих лошадей, и сделка была тут же заключена.
      Но наступила зима, дороги сделались доступны лишь собакам. Скотти продал лошадей и с удовольствием вернулся к своим псам, уже ставшим большими и сильными.
      Его упряжка была надежна и хорошо тренирована, но ему нужна была пятая собака. Он купил вороватого пса, от которого владелец хотел избавиться, и за несколько недель наставил его на путь истинный.
      Дубби, которого Скотти считал залогом своего успеха, был образцовым вожаком. Он командовал всей упряжкой, отличался справедливостью, наказывал провинившихся, а потом зализывал им раны.
      Очень скоро Скотти Аллена завалили работой по горло. Золотоискатели постоянно нанимали его для переездов с места на место и для доставки припасов. В любую погоду, при любом морозе — а температура опускалась до — 45 градусов — Скотти выезжал и перевозил все, что угодно. Когда нужно было везти людей — раненых или здоровых, он брал плату по весу, как за всякий другой груз. Он добирался куда угодно, был самым осведомленным человеком на всей Аляске, и его с нетерпением ожидали в лагерях и поселках, росших тогда как грибы: ведь он привозил последние новости.
      Репутация каюра-виртуоза прочно установилась за ним в этих краях и дошла до слуха молодого Джека Лондона, приехавшего за вдохновением на Великий Север.
      Впрочем, у Скотти бывали и плохие времена. Случилось, что он потерял все свои сбережения и был вынужден приняться за поиски золота к северу от Нома, но успеха это ему не принесло. Надежда на приезд жены растаяла. Он очутился перед выбором: вернуться в США или остаться на Севере, и он принял самое важное решение в своей жизни. Аляска была создана для него, а он — для Аляски.
      Однажды, чтобы избежать объезда по суше, который занял бы несколько дней, Скотти решил переправиться через залив на плоту, ведь он научил своих псов не только не бояться воды, но и плавать по приказу. Во время переправы плот с грузом и собаками был унесен течением и чуть не попал в водоворот. Понукаемые голосом хозяина, собаки стали энергично грести лапами, и после двухчасовых усилий им удалось пристать к берегу. Когда он рассказывал об этом происшествии, ему верили, потому что он был Скотти Алленом; всякого другого сочли бы за беспардонного лжеца.
      Слава Скотти, как и слава его псов, росла с каждым днем. Его приключения были овеяны легендой; еще более знаменитыми стали его собаки. А за ними стоял он, заставлявший их совершать чудеса, какие до того никому не удавались; такие попытки даже не делались.
      Где-то в этой книге я писал, что собаки не умны, или, точнее, умнее, чем лошади, но менее умны, чем кошки. Однако животные одной и той же породы, как и люди, различны по степени развития ума. И Дубби, вожак упряжки, если верить тому, что рассказывал его хозяин, был, бесспорно, умен. Судите сами.
      Однажды слишком тяжело нагруженные нарты, несмотря на отчаянные усилия Скотти, скатились по склону и налетели на дерево. Выброшенный из них Скотти потерял сознание. Когда он очнулся, то оказалось, что Дубби подтаскивает его к нартам. Разбитый, весь в ушибах, потеряв последние силы и увидев, что отдых в течение нескольких часов не помог, он был вынужден освободить собак, чтобы те добыли себе пропитание охотой, хотя и знал, что они могут убежать. Сам охотиться он был не в состоянии.
      Ему удалось залезть в спальный мешок. Он проснулся от теплого дыхания и прикосновения языка, настойчиво облизывавшего его лицо: Дубби вернулся вместе с остальными собаками и принес хозяину зайца-беляка, еще теплого.
      Когда Скотти решил не гнаться больше за счастьем, а поехать за женой и детьми, с ним случилось другое происшествие, одно из приключений, чемпионом по которым он был.
      На берегу замерзшего озера Лиамма, через какое нужно было переехать, чтобы не потерять несколько дней (после того как решение было принято, он торопился), собаки, в том числе и Дубби, остановились и отказались бежать дальше. Скотти настаивал: сначала кричал, потом пустил в ход бич. Дубби нехотя подчинился, и опасный переезд начался. Внезапно раздался треск, словно выстрел, и Скотти, привалившись сквозь лед, разверзшийся под его ногами, оказался в полынье или, вернее, подо льдом. Ноги были на полметра погружены в обжигающе холодную воду, а голова осталась на поверхности. Минуты шли; он пытался уцепиться за лед, но руки и ноги начали замерзать. Он оказался в ледяном плену и как будто был обречен на гибель, подобно многим «чечако».
      — Дубби! — закричал он.
      Это был единственный шанс спастись: ухватиться за постромки или за нарты и выкарабкаться с помощью упряжки.
      Но Дубби никак не мог сдвинуть нарты с места: его лапы скользили по гладкому льду. Скотти громко его подбодрял, но все призывы оставались тщетными. Упряжка во главе с Дубби ползком, медленно таща нарты, удалялась к берегу; достигнув его, собаки понеслись вскачь. Скотти решил, что погиб. Но через несколько минут, показавшихся ему часами, он снова увидел нарты: обогнув опасное место, они подъезжали с другой стороны. Отчаянным усилием ему удалось ухватиться за их задок. Дубби, не ожидая приказа, рванулся вперед и вместе с другими псами выволок хозяина на лед. Так эта преданная собака еще раз спасла его.
      Устроив семью на Аляске, Скотти бросил погоню за золотом и решил посвятить жизнь обучению собак. Глава исследовательской компании в Номе облегчил ему это дело, пригласив на работу. Семье Скотти, в которой прибавился еще один ребенок, жизнь на Аляске начинала нравиться.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11