Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Исповедь соперницы

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Вилар Симона / Исповедь соперницы - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 5)
Автор: Вилар Симона
Жанр: Исторические любовные романы

 

 


По пухлым губам аббата скользнула усмешка.

— Я не курица, чтобы кудахтать об этом на всю округу, — заявил он, нарочито гнусавя и коверкая саксонские слова.

Эту манеру я знал. Многие норманны, когда приходилось общаться с саксами, говорили так, чтобы подчеркнуть, что они из породы господ, а саксы — всего лишь покоренное полудикое племя.

Тут в крохотных глазах Ансельма мелькнул злорадный блеск, и я понял, что этот человек ничего не забыл и не простил. Отныне и навсегда — он мой недруг. А спустя миг я получил еще одно подтверждение этому, когда аббат я явным удовольствием сообщил, что мой отец Свейн Армстронг скончался в канун Рождества.

У меня пресеклось дыхание. Значит, отец не дождался своего блудного сына…

Я выехал из Бэри-Сэнт-Эдмунса на рассвете следующего дня, щедро пожертвовав аббатству, дабы монахи отслужили достойный молебен о душе тана Свейна. Отправив обоз под присмотром Пенды в усадьбу Незерби, я поспешил в Тэтфорд, где находилась родовая усыпальница Армстронгов, чтобы помолиться над могилой отца и поразмыслить обо всем, что нас с ним связывало и разделяло.

Тан Свейн был из тех саксов, которые так и не смирились с владычеством норманнов в Англии. Он был еще подростком, когда всю Восточную Англию всколыхнуло последнее крупное восстание саксов под предводительством храброго Хэрварда Вейка. Отец нередко с гордостью рассказывал, что не раз бывал проводником у повстанцев и даже сам великий Хэрвард как-то похвалил его. О том, что Хэрвард Вейк в конце концов примирился с Завоевателем и даже получил от него земли в Норфолке, Свейн не любил упоминать. Зато в нашем доме всегда звучали песни о славных деяниях этого вождя и отец не уставал повторять, что норманнам никогда не удалось бы подчинить Англию, если бы саксы не смирились и продолжали сражаться, как отважный Хервард.

Вся юность отца прошла в набегах на людей короля Вильгельма — пустить норманнам кровь считалось святым делом. Но когда за его голову была назначена награда, ему пришлось скрываться. Он уехал на север, где сохранилось много старой саксонской знати и где он рассчитывал поднять новый мятеж. Но не вышло. Саксы устали от крови, захотели жить в мире. Даже под королем нормандцем.

А Свейн Армстронг привез с севера в свой бург Незерби мою мать Милдрэд, дочь короля Гарольда. Отец свято верил, что брак с этой женщиной, родившейся уже после гибели короля при Гастингсе, даст ему право самому возродить новую династию. Он был честолюбив, и то что его не захотели слушать в Норфолкшире, посеяло в нем семена раздражительности и злобы. К тому же жена рожала ему одного за другим сыновей, и тану пришлось заняться хозяйством, чтобы прокормить семью.

Таким я его и помнил. Вечно чем-то недовольным, угрюмым и пользующимся любым способом, чтобы начать сеять смуту и подвигать саксов к мятежу. И ему это дорого обошлось. После последней вспышки мятежа, уже при Генрихе Боклерке, он лишился не только многих своих владений, отобранных в пользу короны, но и был казнен его старший сын и соратник Канут. Отца же пощадили, но заставили присутствовать при казни сына. Более того, чтобы тан из Незерби успокоился, король забрал ко двору заложниками двоих других его сыновей. Тогда отец замкнулся в себе, в своей злобе и ненависти.

Обо всех этих событиях я знал лишь по рассказам, так как был еще слишком мал и даже лиц старших братьев не помнил. Мы с мои младшим братом Этельстаном были поздними детьми, свидетельством если не страстной привязанности Свейна к супруге, то о его нескончаемой мужской силы. Семь выживших сыновей из одиннадцати детей, каких родила ему Милдрэд, дочь Гарольда. К тому же говорили, что отец обрюхатил и немало окрестных крестьянок и даже имел связи с женами йоменов[9], совращал их дочерей. Так что в округе можно было нередко встретить детей похожих на тана из рода носящего прозвище Армстронгов.[10]

Мать безропотно сносила все. Все свои силы и нежность она отдала этому смутьяну, что как вихрь ворвался в ее жизнь и увез из каменной башни ее родни на Севере, где она тихо жила со своей матерью, возлюбленной Гарольда, Эдит Лебединой Шеей. И хотя она тосковала о прежней жизни, она никогда не жаловалась. Зато мы с Этельстаном с младенчества были наслышаны ее рассказов об огромной каменной башне ее родни, поэтому не удивительно, что оба мечтали построить такую же для матери. Но теперь я знал, что в мое отсутствие брат сделал все. Чтобы воплотить ее старую мечту.

С отцом у меня всегда были сложные отношения. Младшие — я и Этельстан — были любимцами матери, но отец проводил все время со старшими. Двое братьев, что остались при нем, выросли такими же, как и отец, дебоширами и смутьянами, и смутьянами, но все одно он их любил, а нас, малышей не замечал. Когда я подрос, я словно взбунтовался против его пренебрежения к себе, был с отцом груб, дерзок, неуживчив. Может так я просто хотел привлечь к себе его внимание, а может просто не мог простить его пренебрежения к матери, его измен ей. Так или иначе, но Свейн решил, что я паршивая овца в семье и меня изъяли из семьи, отправив в монастырь Святого Эдмунда в Бэри-Сэнт.

В обители же я, сакс по рождению, научился бегло говорить по нормандски, научился письму, арифметике, латыни и истории. Я был там одним из лучших учеников и мог бы возвыситься, если бы наставником послушников не оказался столь непримиримый к саксам человек, как брат Ансельм. Его мои успехи просто бесили. Словно саксу непозволительно было хоть в чем-то превосходить норманнов. Да и послушником я был не из примерных, что и говорить. Отлынивал от работы, если она не была связана с книгами, дерзил в ответ. Меня томила рутина монастырских будней, мне словно не хватало воздуха за стенами монастыря. Нет, я не был создан для духовной стези. Я мечтал о других странах, о поездках. И вот однажды, не вынеся очередного издевательства брата Ансельма, я решил наказать его. Уже рассказывал как. И сами поймите, что после подобного я не мог оставаться в Бэри-Сэнт.

В Англии я стал беглецом. Однако мне вскорости повезло. Молодой граф Мортэнский нуждался в писце, я устроился к нему на службу, со временем стал его секретарем, а позднее — оруженосцем. Вместе со Стэфаном я переехал в Нормандию, где мог чувствовать себя в полной безопасности, не опасаясь, что меня опознают и вернут в монастырь.

Уже в Нормандии я стал постигать все науки, полагающиеся юноше из хорошего рода: верховую езду, владение оружием, стрельбу из лука, плавание, даже сложение стихов и игру в шахматы. И еще я учился манерам, нормандским куртуазным манерам, какие так презирались и высмеивались в доме моего отца, но которые я счел вполне достойными подражания и соответствовавшими высокому духу рыцарства. Рыцарем же я страстно хотел стать. А так как Стэфан не спешил с моим посвящением, я решил, что пора оставить службу у него. К тому же меня манили странствия и необъятность мира.

Я уехал. Это было через год после того, как утонули на «Белом Корабле» мои братья близнецы. Тогда же я в последний раз имел известие из дома. Узнал, что очередного моего брата посадили за скандалы в Нориджскую крепость, а отец со следующим из братьев едва ли не ополчение собирает, дабы освободить их. Уже тогда я подумал, что добром это не кончится. Но так как вряд ли бы в чем смог им помочь, я просто надеялся, что дело само сойдет на нет. Жаль только мать. И я послал к ней известие с надежным человеком, сообщив о себе и обещая, что буду посылать ей вести, как только получится.

Я сдержал слово. Я писал ей из Парижа, и Клермона, из Тулузы и Наварры, и даже из Кастилии, где впервые скрестил меч с неверными и сама правительница Уррака[11] заявила, что я достоин носить цепь и шпоры рыцаря. Затем я отбыл в Святую Землю, где встретился с великим магистром тамплиеров и надел белый плащ с крестом.

В Иерусалиме я получил последнее письмо от брата Этельстана. Скорбное письмо, в котором он извещал меня о смерти матери, о том, что мой брат по-прежнему томится в Норидже, а еще один брат бесславно пал в какой-то потасовке. Отец же словно притих после навалившихся на него бедствий, словно потеряв силы в борьбе с несчастиями. А на Этельстане лежит теперь все хозяйство, но мой братишка справляется и даже надеется поднакопить денег и выполнить мечту нашей матери — построить каменный замок. Тогда сердце мое невольно затрепетало. Замок! Замок Армстронгов в Норфолкшире!

Я заставил себя не думать об этом. У меня была своя жизнь, свои заботы и волнения. Я и не подозревал, что мне предстоит вернуться. Пока не получил письмо от некой леди Риган из Незерби.


Риган — старое британское имя, еще с времен, когда нога завоевателей еще не ступала на землю Англии. Но при дворе в Руане, Бэртрада называла вдову моего младшего брата Ригиной де Шампер. А это уже чисто нормандское имя. Я даже подивился, чтоб мой непримиримый отец взял в дом невестку-нормандку?

Я навел справки, и вот что выяснилось. Когда из семерых сыновей Свейна Армстронга остались в живых только я и младший тихоня Этельстан, он уже на многое смотрел иначе. И признал выбор сына. Леди Ригина была англо-нормандкой из родовитой семьи с запада Англии, откуда-то из Шропшира. Она и ее младший брат Ги де Шампер, будучи сиротами, воспитывались при дворе Генриха Боклерка. О Ги при дворе мало говорили, так как он уехал, едва повзрослел. А Ригина стала фрейлиной при дочери Генриха Матильде. Она входила в ее свиту и когда Матильда была императрицей германцев, и когда вернулась и вышла замуж за Жоффруа Анжуйского. А потом Ригина де Шампер встретилась с Этельстаном Армстронгом, вышла за него и стала называться Риган из Незерби — по-видимому, чтобы не злить свекра своим нормандским именем.

Обо всем этом мне поведал в Тэтфорде хорошо знавший мою семью старый епископ Радульф, в тот день, когда я посетил усыпальницу Армстронгов. Я помолился над прахом отца и братьев, умерших, казненных, истаявших кто от заключения, кто от болезни. Мать же моя покоилась в ином месте — в небольшом женском монастыре Святой Хильды, которому покровительствовала при жизни. Следовало бы съездить и туда, но поначалу мне необходимо посетить вотчину родителей. Епископ Радульф с похвалой отзывался о том, как ведет дела усадьбы вдовствующая леди Риган, но мой долг — как можно быстрее вступить во владение наследственными землями. Сейчас они ничьи, так как бездетная вдова Этельстана по закону не имеет на них прав, и если в течении короткого времени не объявятся наследники, то согласно завещанию отца, земли Армстронгов должны отойти аббатству Бэри-Сэнт-Эдмунс. Неудивительно, что аббат Ансельм был так недоволен моим возвращением.

Земли, власть, богатство — вот что может менять любого. И я, новый шериф Норфолка и зять короля, как никто понимал это. Поэтому и был возмущен последней волей Свейна. У меня было ощущение, что отец хотел этим меня обделить, и прежняя обида на него всколыхнулась с новой силой. Но это был грех, ибо известно, что de mortuis aut bene aut nihil.[12] И я трижды прочел над могильной плитой «De profundis»,[13] и дал слово, что когда у меня родится сын, я назову его Свейн — в честь деда.

Однако мне пришлось задержаться в Тэтфорде еще на два дня. По долгу моей новой службы я должен был ознакомиться с положением дел в графстве.

Как меня и предупреждали в Норфолкшире сильна была власть церковников. Аббат Бэри-Сэнт Ансельм, Радульф Тэтфордский, епископ Нориджский и молодой епископ Найджел Илийский — были самыми богатыми представителями знати в Восточной Англии. Было и несколько родовитых нормандских семейств — д'Обиньи, де Клары, де Варрены, но их угодья в основном были широко разбросаны. Основную же массу населения, если не брать в расчет владельцев небольших усадеб, составляли фермеры и крепостные арендаторы. Имелись и рабы, но число их было не велико и жили они большей частью в усадьбах и бургах, выполняя обязанности домашней прислуги. Единственное, что показалось мне странным — малочисленность саксонской знати.

Епископ Радульф ответил на мой недоуменный вопрос:

— Этот край в свое время сильно был наказан за мятежи. Большинство саксонской знати уничтожили, но те что остались… Видит Бог, я не знаю, что от них ожидать. Саксы — это неспокойный, всегда готовый взяться за оружие люд. А вы, Армстронг, вы их племени, потомок их королей. Поэтому, едва вы появитесь, они будут ожидать, что вы возглавите их. И тогда я не знаю, не зальется ли снова кровью эта земля.

Я постарался успокоить старичка-епископа, но он явно побаивался меня и моего нового могущества. А когда услышал, что я получил лицензию на постройку замка, и вовсе приуныл. Похоже решил, что я собираюсь возвести цитадель, откуда саксы начнут совершать набеги, и довольно нелюбезно заметил:

— Я был против и когда Этельстан Армстронг начал возводить Гронвуд.

— Гронвуд?

Я знал, что некогда это было наше имение, конфискованное после мятежа отца. Выходило, что его вернули?

Епископ Радульф взялся пояснить.

— Леди Риган не была бедной невестой, когда Этельстан женился на ней. И она выкупила эту землю для мужа, внеся в род в качестве приданного. Так что Гронвуд теперь у Армстронгов. Ели она, конечно, не пожелает его вернуть.

Вернуть? По закону она имела право забрать назад свою брачную долю, но такой оборот меня никак не устраивал. Лучшего места, чем Гронвуд, для постройки крепости нельзя было и пожелать. Это была возвышенность, расположенная в стороне от заболоченных низин фэнов, на берегу живописной реки Уисси. К тому же недалеко от Гронвуда начинались леса — прекрасный стройматериал. И если вдова брата не уступит мне Гронвуд по сходной цене…

Про себя я решил, что женщина сумевшая ужиться с моим отцом и женить на себе юношу, моложе себя на семь лет — не иначе как хитрая бестия. И мне не так-то легко будет ее и уломать.

Мы встретились, когда я на другой день прибыл в бург Незерби. Конечно саксонский бург не мог произвести впечатление на человека, который видел каменные громады Моавского Крака, Сафарда и Крак де Монреаль.[14] И все же Незерби выглядел внушительно. Усадьбу двойной частокол из заостренных бревен, а над воротами была бревенчатая дозорная вышка. Далее виднелись крытые тростником кровли с вырезанными еще по датскому обычаю головами драконов на стыках. Усадьба Незерби была замечательна не своей архитектурой, а размерами. Частоколы обхватывали значительное пространство с несколькими дворами и хозяйственными постройками. Все это было знакомо мне с детства, но все же сердце мое застучало где-то у самого горла. Я вернулся домой.

Первыми нас заметили возвращавшиеся от реки с корзинами белья женщины. Они поставили свою ношу на землю и бегом кинулись к воротам, громко крича. И тут же раздался звук рога, крики, целая толпа слуг выбежала навстречу.

Мы проехали по перекинутому через ров мосту, проскакали под аркой деревянной башни и остановились во дворе, где раздался хор приветствий. Я узнавал кое-кого из челяди, но большинство были незнакомые мне лица. Что не мешало им орать и радостно приветствовать меня по старой саксонской традиции, уходящей еще в древние патриархальные времена, когда господин и его люди были одной семьей. По крайней мере в моих саксах была искренняя привязанность, без той забитости и раболепия, какие я столь часто видел в других краях.

Я заметил Пенду, пробиравшегося ко мне сквозь толпу. Как ни в чем ни бывало, он с ходу заговорил о делах: товары распакованы и прибраны, лошадям отведены лучшие стойла, а всем остальным распорядилась леди Риган.

— Она толковая девка, — лаконично закончил свою речь мой верный спутник, а высшей похвалы женщине он не мог и подыскать.

«Толковая девка», как и положено хозяйке, стояла на крыльце дома. Вид у нее был такой, словно вот-вот лишится чувств. Но пока я спешивался и шел через двор, уже взяла себя в руки, даже выдавила некое подобие улыбки.

«Как она некрасива», — было первой моей мыслью. А второй: «Как элегантна».

Вдова моего младшего брата была низенькой коренастой толстушкой. Лицо круглое, с грубыми почти мужскими чертами, кожа пористая, с нездоровым жирным блеском. Хороши были только глаза — выразительные, темно карие, почти черные. Но одета она была с изяществом дамы, привыкшей жить при дворе. Одеяние темных траурных тонов, как и положено вдове, только на голове шапочка из белого полотна, плотно обрамлявшая щеки и подбородок, а поверх нее было накинуто покрывало из мягкой черной шерсти, которое плавными складками ниспадало на плечи и спускалось на темную, хорошо сшитую одежду. Из украшений только застежка у горла. Леди Риган была одета на саксонский манер, но как дама самых благородных кровей.

Она приняла у служанки окованный в кольца рог и с поклоном протянула мне.

— За встречу и ваше возвращение домой, сэр Эдгар.

Чтобы показать, что вино не отравлено, она сделала традиционный глоток. Я же с удовольствием допил родной пенный эль и проследовал в дом. Всю его центральную часть занимал обширный зал. Пол был глинобитный, но застланный свежим тростником. Посредине располагались два больших открытых очага на каменных подиумах. Огонь в них был разведен и дым поднимался к открытым наверху отдушинам. Сам зал был такой ширины, что поперечные балки подпирались резными столбами — это создавало впечатление, словно мы в храме. На стенах под скатами кровли располагался ряд окон закрытых сейчас ставнями, как и полагалось в холодное время. Вдоль них шли галереи на подпорах, на которые выводили двери из боковых покоев и спален.

Здесь уже все было готово к моему приезду. Столешницы сняли со стен и установили на козлах буквой «п». Главный стол стоял по центру на небольшом возвышении, был накрыт скатертью и за ним стояло кресло хозяина — я узнал кресло отца с высокой округлой по верху спинкой. А за ним я увидел уже развешенный на стене яркий ковер из тех, что я привез с востока.

Леди Риган проследила за моим взглядом и, похоже, смутилась.

— Я не имела права вешать его здесь без вашего позволения. Но когда я распаковывала товары, то решила, что там ему будет самое место — и от копоти очагов далеко и как раз на виду. Но если вы прикажете убрать, я выполню вашу волю.

Но я не стал ничего менять и, как можно мягче, поблагодарил ее. Она, вдова не родившая ребенка, словно чувствовала себя чем-то лишним в доме, куда вернулся его настоящий хозяин. По нашему саксонскому обычаю я должен был выделить ей ее вдовью часть наследства, по нормандскому — только вернуть приданное. Но свое приданное она превратила в Гронвуд, и я не знал, как мне заговорить об этом.

Риган вела себя несколько нервно — то начинала привычно распоряжаться, то вдруг спрашивала на все моего разрешения. Узнав, что я хочу обмыться с дороги, тут же отвела меня в боковой придел дома, где уже была приготовлена лохань, а на огне грелись котлы с водой. Действительно предусмотрительная особа. По традиции хозяйка дома мыла гостя. Но я был и гость и хозяин, а она госпожа, оказавшаяся в роли приживалки. Поэтому мы не знали, как себя вести, пока я в конце концов, не разделся и сел в лохань. И тут заметил, что Риган стоит в углу, прижав к себе кувшин. Она так глядела на меня, что я смутился. И скрыл смущение за скабрезной усмешкой.

— Что вам есть на что поглядеть, миледи?

Это было грубо и зло. Риган залилась краской.

— Я просто… — она набрала в грудь побольше воздуха. — Я никогда не видела такого сильного мужчину.

Она добавила в лохань ароматной воды, не глядя на меня, стала намыливать ветошь.

— Вы очень схожи лицом с Этельстаном, сэр, — негромко заговорила она через минуту. — Когда вы только въехали во двор и сняли шлем, мне даже плохо стало, так вы схожи. Но он всегда был таким мальчиком, мой милый муж… — совсем тихо докончила она.

Я молчал. Сам помнил, что Этельстан был слабым и болезненным. Риган же была крепкой, здоровой женщиной. Почему же она не понесла от него?

— Сколько лет вы прожили с моим братом?

— Три года. И это были лучшие годы в моей жизни.

И это говорила женщина, всю жизнь вращавшаяся при дворе знатных особ и, по слухам, наперсница и подруга императрицы Матильды. Выходит, все это ничего не значит по сравнению с жизнью в старом бурге вместе с больным мужем и ворчливым свекром. И в ее голосе звучит искреннее чувство.

Но все же я был циником и в голову полезли всякие подозрения: я походил на Этельстана, но я здоров, крепок, я стал владельцем в усадьбе, которую она три года считала своей. А у норманнов есть обычай, по которому один из братьев умершего должен жениться на его вдове, если не хочет, чтобы ее наследство или вдовья часть ушли из семьи. Не рассчитывает ли на это Риган? И чтобы расставить все по местам, я сказал, что помолвлен с кровной сестрой ее былой госпожи, Бэртрадой.

Я не смог проследить за ее реакцией, так как Риган как раз выливала на меня воду из ушата. Когда же заговорила, голос ее звучал почти весело, хотя и без должного почтения:

— О, эта принцесса… Все говорили, что она отменная мастерица вышивать гобелены.

— И это все, что вы можете сказать?

— А зачем? Не я же женюсь на ней.

— Но, похоже, вы не одобряете мой выбор?

— При чем тут мое мнение? Но что для Армстронгов великая честь породниться со своим королем — это бесспорно.

Она насухо вытерла мне голову, дала простыню для растирания и вышла. И все же у меня сложилось мнение, что она что-то не договаривает.

Вечером я восседал во главе стола и поедал все приготовленные в честь моего возвращения яства. Чего тут только не было: норфолкская копченая сельдь, форель тушенная в белом вине с укропом и тмином, жареные карпы, нежно розовая лососина, пироги с устрицами из залива Уош. Были и густые каши с сушеными фруктами, гороховое пюре, маринованные грибы. Прекрасен был и десерт — коврижки с орехами, большое блюдо печеных яблок, залитых горячим медом, всевозможные коржи, печенье с цукатами. А напитки — сидр, вино, пенный темный эль, домашние настойки из фруктов на травах.

Я был доволен и не скрывал этого. Я дома, где все мне были рады, я беседовал со старыми слугами, помнившими меня еще ребенком, затрагивал молоденьких служанок, шутил. Возможно, кто-то бы и осудил меня за то, что я так запросто держался с челядью и домашними рабами. Но я был сакс, а у нас принято, чтобы слуги не только почитали, но и любили своего господина, и я не желал ничего менять в старом порядке.


* * *

Прежде чем принять обязанности шерифа графства, я хотел немного передохнуть и просмотреть домашние дела, уделить какое-то время хозяйству. Моего отца всегда утомляло это занятие и дела он вел из рук вон плохо. Однако, как я понял, мой брат был куда более рачительным хозяином и имение оказалось в лучшем состоянии, чем я рассчитывал. К тому же у брата была прекрасная помощница в лице супруги. Я понял это, когда она принесла свитки записей по хозяйству. Дела были в полном порядке. Здесь были цифра доходов и расходов, сведения сколько бушелей[15] проса, пшеницы и ржи было собрано, сколько семян отложено и где продавались излишки. Были и записи о доходах ото льна и шерсти, отмечалось, что закуплено на рынках и что хранилось в кладовых.

Поначалу Риган отнеслась к моему желанию вникнуть во все с некоторым предубеждением, словно я вмешивался в то, что она считала своей прерогативой. Но постепенно мы нашли общий язык, наше общение стало более непринужденным.

Я поделился с леди Риган своими планами начать сеять с осени бобы и горох и ввести четырехпольную систему; затем следовало бы вместо старых водяных мельниц возвести ветряные, по образцу виденных мною на Востоке — на равнинных землях Норфолкшира они будут прекрасно работать. Да и с пахотой на быках пора покончить — с тех пор, как в Нормандии хомута, лошади не так будут надрываться на грудном ремне. Надо заметить, что Риган внимательно выслушивала меня, давала дельные советы. Однако меня по прежнему продолжал волновать вопрос о Гронвудских землях и о том, как она намерена ими распорядиться. Я уже узнал, что Этельстан немало сделал, приступая к возведению замка, и мне не терпелось отправиться туда, чтобы самому увидеть все воотчую.

Риган сама заговорила со мной о поездке в Гронвуд. Это было несколько неожиданно, что я даже на мгновение расстерялся.

Мы отправились туда светлым, по-весеннему мягким днем. Леди Риган ехала чуть впереди, указывая дорогу. Мы не взяли даже слуг, с нами был только Саймон-каменьщик.

То, что мы увидели на Гронвудской возвышенности, поразило. Я и не ожидал, что Этельстан окажется столь деятельным и так много успел. Прежде всего я увидел земляной вал, выглядевший так, словно был насыпан совсем недавно. Мы поскакали вдоль него, пока среди этого длинной рукотворной насыпи не обнаружили проход. За возвышенностью вала оказался ров, наполненный водой от протекавшей рядом реки Уисси. Земляной вал и ров огибали весьма обширное пространство, а на внутреннем берегу рва на два три фута уже поднялась кладка толстой крепостной стены. По ее толщине было видно, что ее рассчитывали возвести очень высокой. Когда я проехал за нее, то увидел огромную выкопанную яму — котлован под донжон.[16] Он был, как и принято в Норфолке, шестиугольной формы и такой огромный. У меня перехватило дыхание перед размахом, с каким действовал мой хилый младший братишка. И мой первый долг — продолжить то, что он начал.

Я огляделся по сторонам. Было видно, как некогда проделанная огромная работа остановилась, когда не стало Этельстана. Я увидел невдалеке ряд сараев, где видимо ранее хранились инструменты, увидел штабеля строительного леса и кучи камня — светлого известняка, который не темнеет даже от времени. Я был восхищен. А я-то сказал королю, что смогу построить замок для его дочери за четыре года. Этельстан, по сути, сэкономил мне год.

Место стройки хорошо охранялось. Стражники, торчавшие на холме, при нашем появлении схватились было за копья, но, заметив леди Риган, успокоились и принялись наблюдать за нами издали. Не было видно только строителей.

Саймон все это время безотлучно следовал за мной и его глаза под темными кольцами волос горели, как уголья. Перехватив мой взгляд, он восхищенно присвистнул.

— Клянусь венцом терновым, сэр! Это же просто великолепно! Когда мы приступим?

— А с чего бы ты начал?

Он сразу стал серьезен.

— Яма для фундамента начала осыпаться. Нужно подправить.

— Что ж, я пришлю тебе в помощь всех своих крепостных. А ты уж проследи, чтобы работа была спешной и все выровняли до начала посевных работ. Не хочу отрывать людей от земли, если среди них, конечно, не найдутся такие, которые захотят подработать на строительстве. А в городе надо будет нанять самых опытных рабочих.

Мы спешились и отпустили лошадей. Саймон перечислял: потребуется столько-то камня, столько-то леса, столько-то строителей. Он считал, что заготовленного сейчас строительного материала вполне хватит на первых порах. Но мне придется проследить, чтобы поставка материалов осуществлялась постоянно. Где мы будем добывать камень? В самом Норфолке не было своих каменоломен, так что придется его покупать по рыночной цене в Нортгемптоне или Линкольншире. А это дорого, очень дорого, но я буду из кожи лезть, чтобы справиться. Ведь не даром же я был тамплиером — умел заключать сделки.

В какой-то миг я увидел Риган. Она стояла недалеко от нас, слушала и по ее лицу текли слезы. Я осекся. Как же мы смело взялись распоряжаться тем, что мне еще не принадлежало. И я еще не знал, удастся ли мне уладить с ней вопрос о Гронвуде полюбовно.

Почувствовав мой взгляд, женщина двинулась прочь. Один из охранников подвел к ней лошадь и придерживал стремя, пока она садилась. Я бросился было следом, окликнул, но она сделала жест, требуя, чтобы ее оставили в одиночестве.

Стражник, похоже, решил, что это я ее обидел, и довольно грубо спросил, какое мне дело к леди Риган? Саксы — никакого раболепия. Но свою госпожу-нормандку явно любили.

— Как тебя зовут, солдат? — спросил я.

Хмурый, небритый воин смотрел исподлобья.

— Утрэд сын Цедрика, сэр.

— Ты славный парень, Утрэд. И можешь узнать, что я не причинил твоей хозяйки никакой обиды. Разве тебе неизвестно, кто я такой?.. Тогда покажи все тут.

В Незерби я вернулся поздно. Риган была в ткацкой. Когда я вошел, она работала за станком, но тут же велела одной из прислужниц принести мне поесть. Я сел у стены с миской на коленях, отослав прислугу.

— Нам надо поговорить, Риган, — сказал я через какое-то время. Я нарочито обратился к ней только по имени, как к родственнице. Видел, как челнок на миг замер у нее в руках, но потом она продолжила работу.

— Вам не чего опасаться меня, сэр Эдгар. Я не собираюсь предъявлять свои права на Гронвуд. Думаю меня устроит любая другая откупная, скажем вы отпишете мне доход с трех мельниц за несколько лет и это окупит мою вдовью часть. Я же вскоре уеду.

Какое-то время мы молчали и она по-прежнему двигала челнок по нитям, натянутым на раму станка.

— Тебе будет горько потерять Гронвуд? — спросил я через какое-то время.

— Было бы горько, если бы я не увидела… не поняла, что вы хотите сделать то, что и Этельстан. Замок — был целью его жизни. Это было как исполнение обета, как мечта. Сколько же сил он приложил, чтобы воплотить ее в жизнь. Я даже ревновала немного его к Гронвуду. Он жил им. А когда умирал, очень сокрушался, что сделал так мало.

— Он сделал очень много, Риган.

— Да. Но сам он так не считал. А сегодня, когда вы были там… Я ведь видела в вас тот же огонь, то же желание, что и в моем бедном супруге — упокой, Господи, его душу. И я хочу, чтобы Гронвуд остался у вас, в семье Армстронгов.

Я вдруг ощутил потаенный стыд. Эта женщина была даже более член семьи чем я — пришелец со своими честолюбивыми устремлениями.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9