Видно, светловолосые "гринго" здесь пользовались успехом.
      Казалось странным, что сеньор Искиердо заставляет себя ждать. Лукресия отдыхала после вчерашней драки. Малко звонил в американское посольство, но застать Джека Кэмбелла не смог. Тогда он от своего имени отправил телеграмму "фирме", извещая, что его пребывание в Боливии затягивается.
      Без каких-либо подробностей.
      Крошечная фигурка Педро Искиердо возникла внезапно. Он подошел к столику Малко и сел напротив.
      - Я еще ничего не узнал, - сразу же объявил он. - Завтра.
      - Зачем вы именно здесь назначили мне встречу? - опросил Малко. Отвратительное место.
      Боливиец болезненно улыбнулся.
      - Здесь он встречался с Моникой, - ответил он. - Я их застал однажды, они держались за руки. Его контора была напротив, в доме 1616.
      Обернувшись, Малко разглядел сквозь грязные стекла одно из редких на улице 16 июля, или вернее на Прадо, современных зданий, на 11-м этаже которого располагался панорамный ресторан с видом на город.
      Педро Искиердо прошептал:
      - Завтра отыщите меня в мотеле "Турист", улица Пресбитеро Медина. Я буду знать, где он.
      Он встал и исчез так же внезапно, как и появился. Малко проглотил отвратительный кофе и попросил счет. По Прадо плотными рядами двигались маршрутные такси. Внезапно его осенило. Он остановил "Шевроле", которое по возрасту явно было его ровесником:
      - Маэстро*, на немецкое кладбище.
      Он хотел своими глазами взглянуть на могилу Клауса Хейнкеля.
      * Так в Ла-Пасе обращаются к таксистам.
      - Ах, как жаль, когда умирают такие молодые, - вздохнул старик сторож. - И у него было столько друзей.
      Да уж, друзей у Клауса Хейнкеля было немало. Его могила была буквально завалена венками. Она находилась в дальнем конце маленького немецкого кладбища, расположившегося на холмах Копакабаны, и пока представляла собой лишь горку свежевырытой земли, у которой высился мраморный крест с краткой надписью:
      КЛАУС МЮЛЛЕР - 25 октября 1913 - 11 марта 1972
      Малко повернулся к старому баварцу, сторожившему кладбище. Это был беззубый старикашка, проживший в Боливии уже 46 лет и почти позабывший свой родной язык. Что-то плаксиво бормоча, он открыл запертую на замок ограду, как только Малко заговорил с ним по-немецки.
      - Вы знали его?
      Старик замотал головой.
      - Нет, нет. Я никого не знаю... Ведь они все молодые...
      - Вы видели гроб?
      Ему пришлось два раза повторить свой вопрос, пока сторож, наконец, не залился старческим смехом.
      - Конечно, конечно, я ведь не пил "чичи"*. Красивый такой гроб, с серебряными ручками. Мне бы хотелось лежать в таком, когда придет мой черед...
      * Крепкий алкогольный напиток.
      Малко направился к выходу. Похоже, Клаус Хейнкель закончил свое существование и лежит здесь, среди трех сотен других немцев, умерших в Боливии...
      В конце аллеи его нагнал старик, державший в руке пучок каких-то растений.
      - Не желаете купить немного ревеня? Очень полезно для желудка... Десять песо. Я его выращиваю между могилами, отличная земля.
      Малко от трупоядного ревеня вежливо отказался. Выходя с кладбища, он увидел строгий памятник из серого камня, над которым высился железный крест с выгравированной надписью по-немецки: "Нашим соотечественникам, погибшим в 1939 - 45 годах".
      Довольно неожиданная надпись для кладбища, расположенного на краю земли.
      Маленький продавец газет совал Малко под нос "Ультима Ора" с такой настойчивостью, что тот сдался.
      Он сидел на террасе "Копакабаны" - единственного уличного кафе на весь Ла-Пас - и, в ожидании Лукресии, потягивал из огромной кружки пиво, отбиваясь от малолетних чистильщиков обуви, клявшихся за один песо сделать его ботинки совершенно новыми, и от босоногих нищенок-индианок.
      От нечего делать он развернул газету. Большая часть статей была посвящена самодовольным речам членов нового правительства и дифирамбам в его адрес некоторых подпевал.
      Но на первой полосе одно имя сразу же бросилось ему в глаза: Эстебан Баррига.
      Он быстро пробежал глазами статью. Журналист Эстебан Баррига был найден ночью повесившимся на оконной задвижке в своем кабинете.
      Друзья заявили, что в последнее время он находился в подавленном состоянии. Да, если вспомнить конуру, в которой он работал, было от чего. Но ведь не до такой же степени, чтобы вешаться. Да еще несколько часов спустя после визита Малко.
      Он уже собирался сложить газету, когда услышал нежный голос Лукресии:
      - Я тебе нравлюсь?
      Он поднял голову: молодая боливийка была одета в черное, от шляпы до сапожек, включая длинную юбку с очень большим разрезом спереди. Не хватало только шпор и лошади. Увидев выражение его лица, она сразу помрачнела.
      - Что случилось?
      Он молча протянул ей газету.
      Она побледнела.
      - Его убили?
      Именно так и считал Малко. Он вспомнил, как маленький журналист, позеленев от ужаса, хватался за его рукав. Малко никому ничего не сказал, и все-таки Эстебан Баррига был мертв. Кто-то с трогательной заботливостью оберегал последний сон Клауса Хейнкеля.
      Если он действительно спал последним сном.
      Было странно здесь, посреди Анд, оказаться в баварской таверне. Малко в задумчивости остановился перед большой вывеской ресторана "Лес Эскудос", которая гласила: "Прозит" ("Ваше здоровье"). Огромный подвальный зал выглядел особенно зловеще из-за уходящего ввысь потолка, желтоватых стен, испещренных надписями на немецком и испанском языках, массивных, неудобных столов и стульев, светильников из кованого железа. Здесь можно было попробовать лучшие в Ла-Пасе немецкие колбасы или мясо "по-аргентински", которое подавали официантки в черных колготках и мини-юбочках.
      В этот вечер в зале "Лес Эскудос" было почти пусто. Только в углу два хиппи в пончо ели руками сосиски.
      И тем не менее, это был один из самых модных ресторанов в Ла-Пасе. Находился он в верхней части Прадо, напротив Комиболя, и говорили здесь в основном по-немецки. После той встречи в "Копакабане" Малко и Лукресия больше не заговаривали о смерти Эстебана Барриги. Но эта очередная загадка постоянно занимала мысли Малко. Лукресии с ним решительно не везло. Вот и в этот вечер она опять постаралась выглядеть как можно красивее.
      Наряд для жертвы.
      Увы, то, о чем Малко собирался ее просить, имело лишь самое отдаленное отношение к "буре страстей".
      - Лукресия...
      Она взглянула на него, глаза ее заранее светились радостной готовностью на все. Выглядела она потрясающе: подведенные черным огромные глаза, полуоткрытые губы, распущенные по плечам волосы. Малко подумал, что господь его накажет когда-нибудь за то, что он упускает такие возможности.
      - О чем ты думаешь? - спросила она.
      У нее самой этого можно было не спрашивать.
      - Мне нужна твоя помощь.
      В громадных черных глазах мелькнула тень разочарования, лицо словно застыло.
      - Что ты хочешь?
      - Пойти на немецкое кладбище. Этой ночью.
      Она вздрогнула.
      - На кладбище? Зачем?
      Взгляд золотистых глаз Малко был устремлен куда-то вдаль.
      - Я хочу своими глазами увидеть труп Клауса Хейнкеля.
      Прежде чем ответить, юная боливийка глубоко затянулась своей сигаретой.
      - Понимаю. Но мне нужно найти надежных людей. Помочь может только Хосефа.
      - Пойдем к ней, - предложил Малко.
      Лукресия покачала головой.
      - Нет. Я пойду одна, а ты будешь ждать у меня дома. Порывшись в сумочке, она протянула ему ключ.
      - Дом 4365. На втором этаже. На двери есть фамилия. Ты ни с кем не встретишься, отец уехал на выходные дни в Кочабамбу. Я приду туда.
      Малко взял ключ. Все-таки Лукресия - необыкновенная девушка. Прежде чем подняться из-за стола, он спросил:
      - Почему ты это делаешь? Ты со мной едва знакома.
      Она игриво улыбнулась:
      - А ты догадайся!
      Услышав, как повернулся ключ в замочной скважине, Малко вздрогнул. Но это была Лукресия, у которой, должно быть, был второй ключ. Он предавался мечтаниям, слушая пластинку с записью игры на индейской флейте, "кене". В доме царила тишина. Мебели в той комнате, где он сидел, было немного: очень широкий диван, низкие столики, радиола. Низкий потолок.
      - Все в порядке, - сказала Лукресия. - Через три часа встречаемся с ними на кладбище.
      Малко не стал уточнять, кто были эти "они". Лукресия положила сумочку и пристально смотрела на него. Он снова увидел в ее глазах то же выражение, что и в ресторане, - взгляд напряженный, и в то же время словно пустой. Он внимательно рассматривал ее. Нос у нее был немного длинноват, но это даже придавало ей индивидуальности. Рот резко очерчен, четкий рисунок губ. Она, Должно быть, никогда не пользовалась губной помадой.
      Кожа лица была светлой, а глаза очень темными.
      Взгляд Малко спустился ниже, задержавшись на бедрах и ногах. Бедра Лукресии были в его вкусе, широкие, образующие талию, как у гитары.
      - О чем ты думаешь?
      Голос у нее был грудной, резковатый.
      - Ты красивая, - тихо сказал Малко.
      - Ненавижу лицемеров, - медленно проговорила Лукресия. - Ты лжешь. Просто ты хочешь...
      Малко улыбнулся:
      - Что хочу?
      Поднявшись, он подошел к ней и обнял.
      Губы ее, сначала холодные, постепенно становились все горячее, словно расцветая. Лукресия обвила рукой его голову, чтобы целовать покрепче. Их зубы столкнулись.
      Не прерывая поцелуя и обняв Лукресию за талию, Малко увлек ее к дивану. Они медленно, боком, опустились на него. Прикосновение молодого женского тела разожгло Малко. Он чувствовал, как в нем поднимается желание, мощное и неукротимое. В мыслях он уже представлял, как овладевает ею. Лукресия угадала его мысли, высвободила одну руку и положила ее на Малко, словно желая проверить его реакцию.
      Затем, прервав поцелуй, она взяла его двумя руками за голову и необычайно серьезно посмотрела ему в глаза.
      - Я обидела тебя, - тихо сказала она. - Прости. Я тоже хочу любить тебя. Но я испытываю такое отвращение ко всем этим "мачо", которые обращаются с женщинами как с животными, даже не спрашивая, чего они хотят.
      - Ты не любишь мужчин своей страны?
      Она презрительно улыбнулась.
      - Как только они кончают свои ласки, тут же бегут к приятелям рассказывать, какова ты в постели. Меня тошнит от этого!
      Она сняла туфли и с насмешкой глянула на Малко.
      - Ты никогда не занимался любовью с "чулой"?
      Малко не знал, что отвечать... Он слышал, что "чулы" никогда не раздеваются.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Увидишь.
      Встав с дивана, она стянула с себя всю одежду, оставшись в трусиках и черном лифчике. Кожа ее была очень белой, ноги и руки покрыты темным пушком. Затем она вернулась к дивану. Медленно, в ритме звуков индейской флейты, раздела Малко.
      Он расстегнул ей лифчик. Она вздрогнула, потом легла вытянувшись в струнку и плотно сжав ноги. У нее был очень красивый, слегка выпуклый живот, груди были хоть и маленькие, но круглые и твердые. Малко положил руки ей на бедро, и она тотчас прильнула к нему в страстном поцелуе.
      Одно грубое желание овладело им: немедленно овладеть ею. Но какое-то смутное беспокойство портило все удовольствие. Он уже задыхался из-за нехватки кислорода. Удастся ли ему справиться с этой страстной кобылицей?
      В тот самый момент, когда он хотел овладеть ею, Лукресия, сжав ноги, остановила его.
      - Подожди. Не сразу.
      А ведь он чувствовал, как под его животом вздрагивает ее живот. Но она высвободилась и, протянув руку, схватила какую-то продолговатую серебряную коробочку. Открыла ее, взяла щепотку какого-то порошка и поднесла к носу.
      Резко вдохнув его, она снова улеглась.
      - Хочешь попробовать? - спросила она.
      - А что это?
      Она засмеялась:
      - Это "пичиката"! Попробуй.
      Она протянула ему серебряную коробочку. Увидев белый и блестящий порошок, Малко тут же все понял.
      - Но ведь это кокаин!
      - Мне больше нравится называть это "пичиката". Знаешь, это очень приятная штука. Словно ты уплываешь куда-то далеко-далеко, и тебя наполняет теплота.
      - И часто ты принимаешь это? - с ужасом спросил Малко.
      - Все время, - просто ответила Лукресия. - Здесь все так делают. Ты знаешь, что в Боливии производится 90% всего кокаина? Все индейцы Альтиплано жуют листья коки с утра до вечера.
      - И это не преследуется законом?
      Молодая боливийка с горечью рассмеялась.
      - Наш песо, это, наверное, единственная валюта в мире, которая обеспечивается торговлей кокаином. Наши правители набили им свои закрома, и когда им нужны деньги, продают кокаин.
      - Кому?
      - Американской мафии. Но конкуренции они не выносят. Ты не читал газету. Позавчера в отеле "Сукре" арестовали двух американцев, у которых нашли 212 тысяч долларов. Они приехали покупать "пичикату"...
      Удивительная страна.
      Лукресия закрыла глаза и, взяв Малко за руку, без всякого перехода, приказала:
      - Ласкай меня.
      Она всем телом потянулась к нему, и он почувствовал, как ее рука властно ласкает его. В течение нескольких минут в комнате было слышно лишь прерывистое дыхание Лукресии.
      Вдруг она спросила каким-то отсутствующим голосом:
      - Ты когда-нибудь видел, как спариваются ламы?
      Малко должен был признаться, что не видел. В Австрии ламы встречаются редко.
      - Это очень красиво, - мечтательно сказала она. - Они так прямо держат уши, и так высоко подпрыгивают.
      Тут Малко почувствовал, как ее рука резко, почти с мужской грубостью, сорвала последнюю одежду, которая на нем еще оставалась. Повернувшись к нему, она смотрела на него блуждающим взглядом.
      - Сейчас, - сказала она. - Сейчас...
      Он был в таком состоянии, что только и ждал этого приказа и уже заранее трепетал от страсти. Когда он овладел ею, она судорожно обняла его, затем руки ее опустились, и она больше ничего не делала, чтобы ему помочь, безвольно лежа под ним.
      Малко пьянило это безвольное и обжигающее тело, страсть его разгорелась. Диван под ними трещал и стонал.
      Вдруг Лукресия как будто ожила. Она что-то забормотала по-английски и по-испански, подбадривая его:
      - Быстрее, еще быстрее.
      Это становилось похоже на Олимпийские игры! Из-за предательской нехватки кислорода Малко чувствовал, что долго выдержать такой ритм он не сможет. Легкие его были словно обожжены, а тело налилось свинцовой тяжестью. Он заметно снизил темп своей скачки.
      И тут же почувствовал, что Лукресия расслабилась. Она все еще прижималась к нему, но уже по-другому... Смущенный и задыхающийся, он решил снова пойти на штурм, даже если ему придется в результате выплюнуть свои легкие. Но Лукресия оттолкнула его и выскользнула из его объятий. Он, как дурак, остался лежать, один на один со своим неудовлетворенным желанием. Воспользовавшись передышкой, он откинулся на спину, чтобы восстановить дыхание.
      Стоя в постели на четвереньках, Лукресия рылась ящике низкого столика. Что-то разыскав там, она погасила лампу и снова легла рядом с Малко.
      Темнота его удивила. Лукресия явно не отличалась особенной стыдливостью. Внезапно он почувствовал на своих ногах прикосновение ее волос, а затем ощутил боль от укуса, тотчас же ею нежно смягченную. Она ласкала его таким образом в течение нескольких минут, медленно и страстно...
      Прошло довольно много времени, прежде чем Лукресия снова зажгла лампу. Под глазами у нее легли тени, губы распухли, она казалась спокойной и расслабленной.
      Разглядывая длинные ноги Лукресии, Малко с сожалением подумал, что зря она не уничтожала на них волосы...
      Она проследила за направлением его взгляда и спросила:
      - Тебе кажется, что я слишком волосатая?
      - Почему ты от них не избавишься?
      Она засмеялась.
      - Да ты что! Здесь только у женщин "чула" нет волос. И если тебе повезло, и у тебя они есть, надо их сохранять, чтобы показать, что в тебе есть испанская кровь!
      Как только не проявляется расизм...
      Восхитительная и бесстыдная, с растрепавшимися волосами, Лукресия глянула на часы:
      - Пора идти на кладбище.
      Глава 7
      Лопата глухо ударилась обо что-то. Лукресия направила в яму луч фонарика, высветивший кусок дерева. Это был гроб Клауса Хейнкеля.
      Два индейца раскапывали могилу лопатами с короткими ручками. Одна из них лязгнула, задев за камень. Малко вздрогнул. Хотя они и находились в дальнем конце кладбища, у самых гор, их могли услышать.
      - Потише, - сказал он.
      Такси довезло их до 11-й улицы, находящейся в самом конце Копакабаны. Было очень холодно, кругом не видно ни души. Когда они подходили к кладбищу, из темноты послышался тихий свист.
      Лукресия, светя фонариком, выступила вперед, и они увидели двух мужчин, сидевших на корточках у кладбищенской стены.
      Это были индейцы "аймара", коренастые, с бесстрастными лицами. В руках они сжимали лопаты.
      Лукресия о чем-то тихо с ними переговорила и повернулась к Малко.
      - Они требуют пятьсот песо на каждого. Это дорого. Торговаться было не время. Он уплатил вперед, и индейцы спрятали деньги в карманы.
      - Откуда они? - спросил он у Лукресии.
      - Из Ла-Ампы. Это квартал бродяг возле церкви Святого Франциска.
      Пройдя метров сто, они перелезли через стену и, крадучись, пошли по аллеям кладбища. Малко легко отыскал могилу. Индейцы, не проявляя особого отвращения, принялись за работу. И вот теперь они были близки к цели.
      Один из них с такой силой вонзил лопату, что шум разнесся по всему кладбищу. Так они весь город перебудят! Малко через Лукресию приказал им рыть дальше руками.
      Они послушно опустились коленями на влажную землю и принялись высвобождать гроб. Словно зачарованный, смотрел Малко на постепенно вырисовывавшуюся перед ним темную массу. Сейчас он будет знать все о судьбе Клауса Хейнкеля. Упали первые крупные капли дождя, и буквально через несколько секунд разразилась ужасная буря. Индейцы продолжали рыть как ни в чем не бывало. Лукреция и Малко тут же вымокли до нитки. Позавидуешь тут Клаусу Хейнкелю, у него в гробу сухо...
      Дождь утих так же внезапно, как начался, и как раз в тот момент, когда индейцам удалось, наконец, высвободить один край гроба. Схватившись за ручку, они выдернули его из ямы. Он отлепился от глины с хлюпающим звуком. Лукресия отдавала короткие распоряжения. Малко пришлось помочь индейцам вытащить гроб наверх и установить его в проходе между могилами, рядом с вырытой землей. Несмотря на холод, Малко обливался потом. Насквозь промокший, лязгая зубами, он растирал занывшую поясницу. Теперь осталось только отвинтить крышку. На их счастье, дождь внезапно прекратился совсем.
      Поддался последний винт. Один из индейцев просунул в гроб отвертку и нажал на нее. Крышка сдвинулась. Дождь снова пошел. Малко поспешил им на помощь. Лукресия светила фонариком.
      Крышка гроба закачалась и повалилась на землю. Один из индейцев выругался на своем языке. Из открытого гроба шел затхлый и сладковатый тошнотворный запах. В нем действительно лежал труп.
      Малко был слегка удивлен и разочарован: он ожидал увидеть гроб пустым или, в крайнем случае, заполненным камнями.
      С трудом подавляя ужасающую тошноту, он наклонился. Сначала он ничего не разглядел, кроме какой-то темной массы. Труп был без савана. Просто лежащее на боку тело, сползшее к стенке гроба. Малко взял его за плечо, чтобы перевернуть на спину, но тут же отпрянул, и его чуть не вырвало. Рука его попала в какую-то слизь. На помощь ему пришел один из индейцев. Воткнув в плечо трупа что-то вроде крюка для мясных туш, он перевернул его. Из гроба вырвалось такое облако зловония, что все отшатнулись. Наконец, Лукресия подняла руку с фонарем, и в его свете они увидели темную бороду.
      Борода продолжала расти и после смерти и теперь была длиною в добрых двадцать сантиметров.
      Лицо было неузнаваемо, все залито кровью из зиявшей на голове раны. Малко жадно рассматривал искаженные, расплывшиеся черты землистого и раздувшегося мертвого лица.
      Это был труп очень высокого мужчины, не старше тридцати лет, с длинными волосами, усами и бородой. В открывшемся рту были видны неровные зубы. Мертвый был в джинсах, куртке и коротких, из коричневой кожи, "техасских" сапожках с очень узкими носами.
      - Это не Клаус Хейнкель, - сказал Малко. Если только он не помолодел на четверть века. Немцу было 54 года, он был лыс и имел 1 м 68 см роста.
      - Это Джим, - взволнованно прошептала Лукресия. - Джим Дуглас, молодой американец. Это его сапоги.
      Индейцы начали проявлять нетерпение. Малко выпрямился. Этот мертвый незнакомец ничего больше не мог ему сообщить. Ясно, что погиб он насильственной смертью и не был Клаусом Хейнкелем. Так что почти с полной уверенностью можно было утверждать, что немец до сих пор жив.
      - Пусть закрывают крышку, - сказал он, - и опускают гроб в могилу.
      Индейцы принялись торопливо завинчивать крышку. Малко, промокший и расстроенный, ничего не понимал. Если Лукресия была права, то как мог очутиться этот американец в гробу Клауса Хейнкеля? Кто его убил? Слава богу, что он не отдал Джеку Кэмбеллу отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Они еще могут пригодиться...
      Они с Лукресией молча смотрели, как индейцы опускают гроб и закапывают могилу. Это заняло у них 20 минут.
      Потом все они покинули кладбище тем же путем, что и пришли. У кладбищенской стены Лукресия опять о чем-то шепотом заспорила с индейцами, они требовали еще 200 песо. Малко заплатил.
      - Они нас не выдадут? - спросил он.
      - Нет, - ответила Лукресия. - Они сейчас же возвращаются пешком в свою деревню. Они боятся полицейских.
      Индейцы быстро исчезли в темноте. Малко и Лукресия пошли налево, к центру. На улицах было пустынно. В полном молчании они дошли до моста, перекинутого через реку Ла-Пас. Пройдя еще метров сто, они, наконец, увидели такси. Когда они в него садились, сонный водитель даже не повернул головы.
      - Если Клаус Хейнкель жив, - внезапно сказала Лукресия, - Уго Гомес должен знать об этом...
      Малко не ответил, занятый своими мыслями: любопытно будет посмотреть, как прореагирует на новость Джек Кэмбелл, столь непоколебимо уверенный в смерти Клауса Хейнкеля.
      Глава 8
      Наполовину сорванный плакат взывал к бдительности простаков: "Не верьте слухам, распространяемым экстремистами. Верьте революции 16 июля".
      Плакат висел на углу улицы 20 Октября, названной так в память об одной из предыдущих революций, что невольно придавало ему юмористический оттенок. Надо сказать, что никто уже давно не уничтожал старых лозунгов, и на стенах домов Ла-Паса можно было изучить всю политическую историю Боливии.
      Малко внимательно осматривал небольшой четырехэтажный дом, стоящий в одном из тупиков рядом с улицей 20 Октября. Спокойное местечко, и недалеко от Прадо. Он долго и безрезультатно звонил в дверь квартиры на втором этаже, где жил Джим Дуглас.
      Жил, пока не очутился в гробу Клауса Хейнкеля... Малко был раздосадован и уже собирался уходить, когда в окне первого этажа колыхнулась занавеска.
      - Там кто-то есть, - сказала Лукресия. Они вернулись в дом и вновь позвонили. Дверь тотчас открылась.
      Они увидели женщину лет сорока, с бесцветными глазами, лишенными всякого выражения. Из-за нее выглядывали двое босоногих, черномазых ребятишек, довольно хорошеньких. Волосы женщины были гладко зачесаны назад, отчего делались еще заметнее асимметричность ее лица и слишком полная нижняя губа. Узкое полотняное платье туго обтягивало ее пышные формы. Не обращая внимания на Лукресию, она спросила Малко:
      - Что вам нужно?
      - Я ищу Джима Дугласа. У него никто не открывает.
      - Он ушел. Несколько дней тому назад. Я не знаю, где он.
      Она отвечала равнодушным тоном, и явно лишь из-за притягательности золотистых глаз Малко дверь до сих пор не захлопнулась.
      - Он живет один? - спросила Лукресия.
      Немного поколебавшись, женщина с неохотой проговорила:
      - Не знаю... Его дела меня не интересуют.
      На какую-то долю секунды поймав взгляд Малко, она как-то особенно пристально глянула на него и тут же отступила от порога.
      - Мне некогда. Извините.
      Дверь захлопнулась. Малко и Лукресия прошли по узкому коридору к выходу.
      - Она что-то знает.
      Лукресия издала короткий и вежливый смешок.
      - Она просто хочет увидеться с тобой наедине. Это самая известная нимфоманка в Ла-Пасе. Из-за этого и муж ее бросил. Наверняка, она и с Джимом спала. Когда на нее это находит, она и с ламой может переспать!
      Что ж, в конце концов, испанские конкистадоры тоже использовали лам для этой цели.
      - Что ты еще знаешь об этом Джиме Дугласе?
      Лукресия подвернула ногу на неровной мостовой и, прежде чем ответить, коротко выругалась.
      - Мы с ним были не очень близко знакомы. Часто встречались в "Копакабане", за аперитивом. Он был очень разговорчив и однажды рассказал мне, что активно участвовал в забастовке в Массачусетском технологическом институте. Он был профессиональным пропагандистом, очень левым. Прекрасно говорил по-испански, здесь у нас прожил год, преподавал английский язык.
      - Ты можешь понять, каким образом он оказался замешанным в деле Клауса Хейнкеля?
      Лукресия покачала головой:
      - Нет. Немцами он не интересовался.
      Сплошная загадка, ни малейшего просвета. Настроение у Малко было отвратительным. Чем больше он узнавал об этом якобы умершем немце, тем большей опасности он подвергался. Но откуда исходила угроза, он не знал...
      На углу улицы 20 Октября они остановились.
      - У меня свидание с сеньором Искиердо, - сказал Малко. - Ты знаешь, где находится мотель "Турист"?
      - Этот мерзкий старикашка там назначил тебе встречу? Это единственный публичный дом в Ла-Пасе. Он, должно быть, стесняется принимать свою шлюху у себя дома.
      Подняв руку, Малко остановил такси. Но Лукресия не села рядом с ним; через опущенное стекло она сказала водителю:
      - Улица Пресбитеро Медина, маэстро.
      - Ты не едешь?
      - Не хочу портить себе репутацию, - отвечала Лукресия с ехидной улыбкой. - Буду ждать тебя дома. Если ты еще на что-то способен...
      Малко внезапно вновь ощутил желание овладеть ею. Такси поехало.
      Кармен раздевалась медленно. Она была очень чувственна и удивительно развратна по самой своей природе. К Педро Искиердо она стояла спиной.
      Выглядела она намного старше своих лет. Груди буквально выпирали из лифчика, а бедра были широкими, как у тридцатилетней женщины.
      Тщедушный боливиец пожирал ее глазами. Когда он был с ней, он даже забывал о Монике. Здесь, в убогой комнатке этого отеля, он чувствовал себя лучше, чем дома. Кармен же никакие тонкости не волновали. Повернувшись, она подошла к кровати, на которой он сидел.
      Педро Искиердо медленно провел своей хилой ручкой по круглым грудям, затем стал опускать руку ниже, не пропуская ни одного изгиба тела.
      Девушка смотрела на эту руку так, словно по ней полз какой-то ядовитый паук.
      Когда рука Педро Искиердо коснулась ее сомкнутых ног, она судорожно сжалась и отошла от него.
      - Мне не хочется, - капризна сказала она.
      Искиердо удивленно взглянул на нее. Ведь она всегда была такой послушной.
      - Почему?
      - Хочу, чтобы ты мне дал денег на красивые туфли. Такие, как стоят в шкафу твоей жены.
      На какой-то короткий момент он почувствовал приступ жгучего стыда, и его охватило желание дать пощечину этой негодяйке, но он быстро сдался:
      - Ладно. Обещаю. Сегодня же.
      Она тотчас расслабилась, насмешливо поглядывая на крошечный "отросток" старикашки. Она была молодой и здоровой девушкой, и "плотские утехи" отнюдь не вызывали у нее отвращения. У нее был любовник, молодой "чуло", с которым она каждый вечер занималась любовью в его хижине в Мирафлор. А с Искиердо это был лишь неприятный момент, который нужно было перетерпеть.
      Дыхание старика стало более прерывистым. Он, как безумный, шарил по ней руками, но Кармен при этом ничего не чувствовала. Она закрыла глаза, чтобы он не увидел их равнодушного выражения. Он увлек ее на постель, опрокинул и уткнул свое морщинистое личико в ее грудь. Она выгнулась, чтобы помочь ему. И даже потянулась рукой к тому, что составляло весь "признак мужественности" ее престарелого любовника.
      Но в это время кто-то грубо заколотил в дверь. Педро Искиердо тут же сел. Он был разъярен и испуган. Ведь свидание с тем блондином было назначено гораздо позже.
      Кармен ждала, опершись на локти. Застучали еще громче. Искиердо замер от ужаса и приложил палец к губам. Но Кармен громко крикнула:
      - Кто там?
      - "Политический контроль", - ответил мужской голос.
      Она тут же встала и пошла к двери. Вскочив с постели, Искиердо попытался ее задержать.
      - Не открывай! - крикнул он.
      Но Кармен уже отодвинула засов. Дверь резко распахнулась, и в комнату ворвался верзила в синей нейлоновой куртке, с густыми жирными волосами и плоским индейским лицом.
      Он оттолкнул Кармен, пропуская еще двух "чуло". Один из них был почти совсем чернокожий и курчавый, другой - квадратный, с низким лбом и негритянскими полуоткрытыми губами, из-за которых виднелись гнилые зубы. Тот, что вошел первым, захлопнул дверь и задвинул засов.
      Маленький боливиец, совершенно голый, в ужасе таращил на них глаза. Эти субъекты явно не имели ничего общего с "политическим контролем". Это были бандиты, "маркесес".
      - Что вам нужно? - пролепетал он. - Уходите, или я позову хозяина.
      Его слова не произвели на этих троих ни малейшего впечатления. Они их как будто не слышали. Не заботясь о своем внешнем виде, Педро Искиердо внезапно бросился к двери. Широко размахнувшись, верзила с такой силой ударил его по лицу, что тщедушный старик отлетел обратно на постель. Он пискнул как мышь, из разбитого носа полилась кровь. Верзила неторопливо подошел к маленькому радиоприемнику и запустил звук на полную мощность. Клиенты мотеля нередко прибегали к этой уловке, если им попадалась слишком шумная партнерша.