Урок «Творческой композиции» Чамлиг оказался самым неприятным впечатлением от первой недели Роберта Гу в Фэрмонте. Роберт слишком хорошо помнил свои детские школьные годы. В 1965 учиться в школе было просто, если не считать математики и естественных наук, на которые ему так и так было наплевать. Вообще он почти никогда не делал никаких домашних заданий. Но стихи, которые он писал, почти без умственных усилий, были совсем иным миром, нежели тот, который знали его бедные учителя. Они почитали за честь находиться в его присутствии – и не ошибались.
      А в этом дивном новом мире он мог видеть только долю тех «композиций», что ученики будто бы создавали, и не сомневался, что они очень мало могли оценить его работу.
      Роберт сидел за крайним столом, рисуя каракули на своей обзорной странице. Как всегда, дети сидели в классе слева, а участники «образования для взрослых» – справа. Неудачники. Он знал уже нескольких из них, с Сянь даже разговаривал. Она говорила, что ей придется, наверное, бросить уроки композиции у Чамлиг – духу не хватает выступать перед всеми. Единственный ее талант – это техника, причем устаревшая, но у нее хотя бы хватало ума понять, что она в этой жизни неудачница. Не то что Уинстон Блаунт, самый большой неудачник из всех. Иногда, замечая на себе взгляды Уинни, Роберт мысленно улыбался.
      А миз Чамлиг перед классом заманивала первого выступающего.
      – Я знаю, что ты тренировался, Хуан. Покажи нам, что ты можешь.
      Хуан встал и вышел на центральный помост. Тот самый мальчишка, что болтал со взрослыми учениками на уроке труда. Роберт помнил его серьезное поведение коммивояжера. С виду мальчик уровня ниже среднего, из тех, которых школа во времена Роберта выпускала только для проформы. Но здесь, в двадцать первом веке, некомпетентность оправданием не являлась: кажется, у Чамлиг были серьезные ожидания. Мальчишка помялся, потом начал размахивать руками без видимого эффекта.
      – Не знаю, миз Чамлиг. Оно еще… ну, не совсем готово. Миз Чамлиг терпеливо кивнула и жестом предложила ему продолжать.
      – О'кей.
      Мальчик прищурился и стал еще более хаотично размахивать руками. Это не был танец, и мальчик ничего не говорил, но Чамлиг сидела, опершись на стол, и кивала. Почти весь класс смотрел на мима с таким же вниманием, и Роберт заметил, что они кивают, будто в ритм музыки.
      Фигня какая-то. Чушь невидимая. Роберт глянул на свой магический листок и поиграл с выбором местного браузера. Единственное, что он помнил, – «Интернет эксплорер», но здесь были выпадающие списки, которые позволяли «Выбрать вид». Ага, наложения. Он вбил название: «Хуан Ороско выступает». Первое наложение выглядело как граффити с грубыми комментариями по поводу выступления Хуана. Такие записки когда-то тайком передавали по классу под партами. Он выбрал второй вид. Ага. Здесь парнишка стоял на концертной эстраде, окна у него за спиной открывались на огромный город, видный будто с высокой башни. Роберт задержал руку над краем страницы и услышал звук. Он был металлический и слабый по сравнению с комнатным звуком дома, но… да, это была музыка. Почти Вагнер, только выродившийся во что-то вроде маршевой песни. В окне на странице у Роберта вокруг изображения мальчишки сложились радуги. При каждом движении его рук возникали какие-то белые пушистые зверушки – хорьки, что ли? Теперь все дети в классе смеялись, и Хуан тоже смеялся, но руками размахивал совершенно отчаянно. Хорьки покрыли пол, плечом к плечу, музыка сходила с ума. Зверьки сливались в снежный покров, кружились миниатюрными смерчами. Мальчик замедлил ритм, звук стал похож на колыбельную. Снег блестел, испарялся, исчезал, музыка затихала. Теперь браузер Роберта показывал все того же совершенно не волшебного ребенка, стоявшего перед классом.
      Сверстники Хуана вежливо зааплодировали. Один или двое зевнули.
      – Очень хорошо, Хуан! – сказала миз Чамлиг.
      Впечатление – не хуже, чем от любого рекламного ролика, которые Роберт видел в двадцатом веке. В то же время представление было по сути своей несогласованно – просто свалка спецэффектов. Полно технологии и ни на грош таланта.
      Чамлиг стала рассказывать классу о компонентах работы Ороско, осторожно спрашивая мальчика, как он собирается развивать свое сочинение, предлагая взять в соавторы (соавторы!) других учеников, чтобы добавить к композиции слова.
      Роберт подозрительно оглядел комнату. Открытые окна выходили на желто-коричневые осенние склоны Северного графства. Повсюду сияло солнце, слабый ветерок доносил запах жимолости. Слышались голоса детей, играющих в дальнем конце лужайки. Интерьер класса – простая пластиковая конструкция, лишенная какой бы то ни было эстетической ценности. Да, учиться было легко, но могло стать до отупения скучно. Пришлось перечесть собственное стихотворение на эту тему: вынужденное заключение. Бесконечные дни сидеть тихо и слушать нудную речь, а снаружи ждет целый мир.
      Почти все ученики смотрели примерно в сторону Чамлиг. Искусственное изображение? Но когда эта женщина задавала кому-нибудь из детей неожиданный вопрос, ученик давал ответ по делу, хотя и с запинкой.
      Потом, куда быстрее, чем он мог себе представить, преподавательница сказала:
      – …рано сегодня заканчиваем, то у нас есть время только еще на одну презентацию.
       Что это она говорит, черт возьми?А Чамлиг смотрела прямо на него.
      – Пожалуйста, представьте нам вашу композицию, профессор Гу.
      Хуан брел к своему месту, едва ли слыша разбор Чамлиг. Она всегда на публике критиковала мягко, но вокруг него слышались одни только плохие отзывы. Лишь близнецы Рэднеры запостили что-то приятное. Кто-то похожий на кролика скалился ему с галерки. Кто это такой?Хуан отвернулся и тяжело шлепнулся на сиденье.
      – …то у нас есть время только еще на одну презентацию, – закончила свою речь Чамлиг. – Пожалуйста, предстаньте нам вашу композицию, профессор Гу.
      Хуан глянул туда, где сидел Гу. Что за презентацию может сотворить этот тип?
      Роберта Гу, казалось, интересовал тот же вопрос.
      – У меня ведь ничего нет такого, что данный класс мог бы… оценить. Я не создаю аудиовизуальных представлений.
      Чамлиг жизнерадостно улыбнулась. Когда она так улыбалась Хуану, он знал, что никакие отговорки не пройдут.
      – Бросьте, профессор Гу! Вы же были… вы же поэт!
      – Разумеется.
      – И я дала задание.
      Гу выглядел молодо, но когда он склонил голову набок и смерил взглядом миз Чамлиг, в его глазах была колоссальная сила. Ух ты, если бы я только умел так посмотреть, когда Чамлиг меня вытаскивает!Молодой старик помолчал немного и спокойно ответил:
      – Я написал небольшую вещь, но, как я уже сказал, это совершенно не похоже на… – он оглядел класс, на миг задержав пронзительный взгляд на Хуане, – на изображение и звук, которых от меня, по-видимому, ожидают.
      Миз Чамлиг жестом попросила его выйти вперед.
      – Ваши слова прекрасно всех устроят. Пожалуйста, подойдите сюда.
      Гу встал и сошел по ступеням. Двигался он быстро, но несколько судорожно. Записки-сплетни запорхали по рядам, но через минуту внимание класса сосредоточилось, как всегда требовала миз Чамлиг.
      Она отступила в сторону, и Роберт Гу повернулся лицом к классу. Конечно, он не мог вызвать дисплей слов. Но он и на свою обзорную страницу смотреть не стал. Он посмотрел прямо на аудиторию и объявил:
      – Стихотворение. Триста слов. Я расскажу вам о земле Северного графства, как она есть, здесь и там.
      Рука его дернулась в сторону открытого окна.
      А потом он просто… стал говорить. Без спецэффектов, без плывущих в воздухе слов. Это не могло быть стихотворение, потому что голос его не изменился. Роберт Гу просто говорил о лужайке, что окружала школу, о крошечных косилках, что кружили и кружили по ней. О запахе травы, как он выжимает влагу из утра. Как принимает склон холма ноги, бегущие вниз, к ручью за оградой. То, что ты видишь каждый день – по крайней мере когда не используешь наложения, чтобы увидеть другие места.
      А потом Хуан перестал различать слова. Он видел,он был там. Сознание его плыло над долиной, скользило над руслом ручья, почти до самого «Пирамид-Хилла»… Внезапно Роберт Гу замолчал, и Хуана вышвырнуло обратно в реальность, в задний ряд класса, где шел урок композиции миз Чамлиг. Несколько секунд он сидел оглушенный. Слова. Всего лишь слова, и все. Но они сделали куда больше визуальных конструкций. Больше, чем тактильные, гаптические программы. Даже чувствовался запах сухого камыша над ручьем.
      Какое-то время все молчали. Миз Чамлиг смотрела стеклянными глазами. То ли находилась под впечатлением, то ли плавала по сети.
      Но тут с той стороны, где сидели старперы, воспарила классическая Надутая Птица. Она спикировала через весь класс и выложила приличный кусок мокрого помета прямо на Роберта Гу. Фред и Джер разразились хохотом, и мгновение спустя смеялся весь класс.
      Конечно, Роберт Гу этого спецэффекта не видел. Секунду он глядел недоуменно, потом сердито посмотрел на Рэднеров.
      – Класс, к порядку!
      Миз Чамлиг разозлилась не на шутку. Смех тут же смолк, сменившись вежливыми аплодисментами. Чамлиг послушала минуту, потом опустила руки. Хуан ощутил, как она сканирует всех. Обычно она не обращала внимания на граффити, но сегодня искала кого-нибудь для распятия. Ее взгляд остановился там, где сидели старперы, и вид у нее был несколько удивленный.
      – Очень хорошо, Роберт. Это все, на что у нас сегодня хватило времени. Класс, домашнее задание для каждого – совместной работой улучшить то, что вы уже сделали. Перед нашей следующей встречей пришлите мне составы групп и план игры.
      Унизительные Подробности будут в письме к тому времени, как они придут домой.
      Тут прозвенел звонок – на самом деле его включила Чамлиг. Когда Хуан поднялся со стула, он оказался в хвосте бешеного потока, летящего к двери. Он был еще слегка ошалелый от той странной формы виртуальновиртуальной реальности, что создал Роберт Гу.
      Оставшийся позади Гу наконец сообразил, что урок окончен. Он тоже выйдет через несколько секунд. Это мои шанс завербовать его для Ящера.А может быть, и не только. Хуан вспоминал волшебные слова старика. Может быть, может быть, они станут работать вместе. Все ржали над Робертом Гу. Но до того, как запустили Надутую Птицу, до того, как все заржали, Хуан Ороско ощутил благоговейное молчание класса. И он это сделал одними только словами…
      Когда Роберт вышел и встал перед классом, он больше был раздражен, чем нервничал. Он ошеломлял студентов тридцать лет подряд. И сейчас ошеломит стихами, которые сочинил на сегодня. Он обернулся, посмотрел на класс.
      – Стихотворение. Триста слов. Я расскажу вам о земле Северного графства, как она есть, здесь и там.
      Стихотворение было пасторальным клише, написанным накануне вечером по воспоминаниям о Сан-Диего и виденному по пути в Фэрмонт. Но на несколько минут его слова захватили аудиторию, как бывало в прежние дни.
      Когда он закончил, настал момент абсолютной тишины. Какие впечатлительные дети! Он оглядел взрослых из образовательной программы, заметил кривую, враждебную улыбку Уинстона Блаунта. Такой же завистник, как и был, Уинни?
      А потом заржала пара олухов в первом ряду. От этого по классу разбежались смешки.
      – Класс, к порядку! – Чамлиг вышла вперед, и зааплодировали все, даже Блаунт.
      Чамлиг сказала еще несколько слов. Потом прозвенел звонок, и ученики бросились к дверям. Он направился за ними.
      – А, Роберт! – окликнула его миз Чамлиг. – Пожалуйста, задержитесь ненадолго. Этот звонок звенит не для вас. – Она улыбнулась, явно довольная своей литературной аллюзией. – Так красиво было ваше стихотворение… я хотела бы принести вам извинения за поведение класса. Они не имели права выкладывать… – Она сделала жест рукой в воздухе у него над головой.
      – Что?
      – Ничего. Боюсь, это не слишком способный класс. – Она посмотрела на него испытующе: – Трудно поверить, что вам семьдесят лет. Современная медицина творит чудеса. У меня были ученики старшего возраста, и я понимаю ваши проблемы.
      – Ах, понимаете?
      – Все, что вы делаете в этом классе, идет на пользу другим. Я надеюсь, что вы останетесь и им поможете. Они могут у вас многому научиться, а вы у них – тем навыкам, которые сделают этот мир для вас удобнее.
      Роберт улыбнулся в ответ. Кретины вроде Луиз Чамлиг будут всегда. К счастью, она тут же нашла другую тему.
      – Ой! Посмотрите, который час! Мне уже пора начинать урок удаленного поиска. Прошу меня извинить.
      Чамлиг повернулась и, выйдя на середину комнаты, ткнула рукой в воздух:
      – Здравствуйте! Санди, перестань играть с единорогами! Роберт вытаращился на пустой класс, на женщину, разговаривающую сама с собой. Так много технологии…
      На улице ученики разошлись. Роберт остался обдумывать свою новую встречу с «академической жизнью». Могло быть и хуже. Это стихотвореньице – более чем хорошее для этих людей. Аплодировал даже Уинни Блаунт. Произвести впечатление на человека, который тебя ненавидит, всегда в какой-то степени триумф.
      – Мистер Гу?
      Голос прозвучал просительно. Роберт вздрогнул. Тот самый мальчик, Ороско, притаившийся за дверью класса.
      – Привет! – сказал он и выдал мальцу великодушную улыбку.
      Возможно, слишком великодушную. Ороско вышел из тени и зашагал рядом с ним.
      – Я… я хотел сказать, что ваше стихотворение просто чудесно!
      – Вы слишком добры.
      Мальчик показал рукой на залитую солнцем лужайку.
      – У меня было такое чувство, будто я в самом деле там, бегаю на солнце. И все это без гаптики, без контактов или носимых. – Его взгляд уперся в лицо Роберта – и ушел в сторону. Это было выражение почтения, которое могло бы что-то значить, если бы сам говоривший представлял хоть какую-то ценность. – Я готов спорить, что вы не хуже любого из самых лучших рекламщиков.
      – Я тоже готов спорить. Мальчик на мгновение смутился.
      – Я заметил, что вы не носите. И мог бы в этом вам помочь. Может быть, мы могли бы составить команду. Вы мне со словами помогли бы работать… – Еще один быстрый взгляд на Роберта, и остальное мальчишка просто выпалил: – Мы могли бы друг другу помочь, и еще я мог бы вам одно дело предложить. Это может быть куча денег. Ваш друг мистер Блаунт уже записался.
      Еще шагов десять они прошли молча.
      – Так, профессор Гу, что вы скажете?
      Роберт добросердечно улыбнулся Хуану, мальчишка просиял, и тогда Роберт ответил:
      – Ну, молодой человек, я скажу, что раньше ударит мороз в аду, чем я вступлю в одну команду со старым дураком вроде Уинстона Блаунта – или с молодым дураком вроде вас.
      Бэмс!
      Мальчишка отшатнулся, как от удара в лицо. Роберт пошел дальше, улыбаясь. Мелочь, конечно, но, как и стихотворение – это только начало.

      В утренних озарениях Роберта была и плохая сторона. Иногда он просыпался не с грандиозным решением, а с жутким осознанием, что проблема реальная, непосредственная и явно неразрешимая. Это была не тревожная одержимость, а форма защитного творчества. Иногда угроза оказывалась полностью неожиданной, но чаще это было ранее известное неудобство, ставшее вдруг смертельно серьезным. Такой панический приступ обычно вел к реальным решениям, как когда он изъял из печати свое первое стихотворение, спрятав от публики его наивность и поверхностность.
      Очень редко случалось, что новая проблема действительно неразрешима, и остается только трепыхаться в приближении неминуемой катастрофы.
      Вчера вечером, уходя с презентации в Фэрмонте, он чувствовал себя отлично. На мелкоту он произвел впечатление, да и на таких, как Уинстон Блаунт – более утонченная разновидность дураков, – тоже. Жизнь налаживается, я возвращаюсь.Роберт за ужином витал в облаках, отключившись от назойливой Мири, которая все приставала к нему насчет того, как она может ему помочь. Боб до сих пор не вернулся. Роберт, не напрягаясь, донимал Элис вопросами о последних днях Лены. Она его не звала перед концом? Кто был на ее похоронах? Элис казалась терпеливее обычного, но все равно – не очень обильный источник информации.
      С этими вопросами он и ушел спать.
      А проснулся с готовым планом поиска ответов. Когда Боб вернется, они поговорят о Лене чистосердечно. Какие-то ответы Боб ему даст. А остальные… на уроках «поиска и анализа» Чамлиг упоминала «Друзей приватности». Есть методы проникнуть сквозь ложь. Роберт все лучше и лучше овладевал методикой поиска и анализа. Так или иначе, а пропавшее из памяти время с Леной он восстановит.
      Это были хорошие новости. Плохие всплыли, когда он лежал, дремал и планировал, как ему превратить технологии в прожектор поиска Лены… Плохие новости – абсолютная, нутряная уверенность, которая заменила смутное беспокойство ранних дней. Вчера мои стихи произвели впечатление на сосунков.Тут нечему радоваться, и дурак он, что позволил этой радости согреть себя хоть на миг. Любое приятное тепло должно было тут же схлынуть, когда этот Хуан Как-Его-Бишь объявил, что Роберт талантлив, как рекламщик-копирайтер. О Господи!
      Но Уинстон Блаунт аплодировал небольшому этюду Роберта. Уинстон Блаунт, который наверняка разбирается достаточно, чтобы судить. И здесь утреннее озарение Роберта подставило ему аплодирующего Уинни, размеренный ритм рук, улыбку на его физиономии. Это не взгляд врага, превзойденного и пораженного. Никогда бы в прежние дни Роберт это за такой взгляд не принял. Нет, Уинни над ним издевался.Уинстон Блаунт говорил ему то, что он и сам должен был знать с самого начала. Его стишок навынос – дерьмо и годится только для публики, которая привыкла жрать дерьмо. Роберт долго лежал неподвижно, стон застрял в горле – он вспоминал банальные слова стихотворения.
       Вот этои было гениальным озарением в темноте раннего утра – вывод, которого он избегал каждый день с тех самых пор, как восстал из мертвых. Я утратил музыку слов.
      Каждый день на него накатывали идеи, но ни одной стихотворной строчки. Он говорил себе, что его гений вернется вместе с другими умениями, что он возвращается медленно, небольшими стихами – и все это был мираж. Сейчас он уже понял, что это мираж. Внутри он мертв, его дар превратился в ничто, оставив случайные механические курьезы.
       Это мы еще посмотрим!
      Он скатился с кровати и пошел в ванную. Воздух был прохладен и недвижим. Роберт выглянул из полуоткрытого окна ванной в садик, на кривые хвойные деревья, на пустую улицу.
      Боб и Элис отвели ему комнату наверху. Приятно было снова бегать вверх и вниз по лестницам.
      На самом деле ничего в его проблемах не изменилось. У него не было новых доказательств, что увечье его неизлечимо. Просто вдруг – с полной определенностью Утреннего Наития – он в этом уверился. Но черт побери, ведь может же быть хоть раз, что я паникую без оснований!Может быть, одержимость смертью Лены навалилась на него, и теперь он всюду видит смерть?
      Да. Никаких проблем. Никакой проблемы нет.
      Утро он провел в панической ярости, пытаясь самому себе доказать, что может писать. Единственной бумагой у него была эта страница, и когда он на ней что-нибудь писал, каракули превращались в аккуратные строчки ровного шрифта. В прошедшие дни это раздражало, но не настолько, чтобы заставить искать настоящую бумагу. Сегодня… сегодня он видел, как из его слов высасывают душу прежде, чем он заставит их петь! Окончательная победа автоматики над творческой мыслью. Все на свете вне пределов досягаемости его руки. Вот что мешает ему воссоединиться со своим талантом! И во всем доме – ни одной настоящей книги, созданной из бумаги и чернил.
       Ага.Он побежал в подвал, вытащил плесневеющую картонную коробку – одну из тех, что Боб привез из Пало-Альто. И там, внутри, были настоящие книги. В детстве Роберт просто целое лето жил на диване в гостиной. Телевизора не было, но каждый день он приносил домой новую стопку книг из библиотеки. В те годы летом, лежа на софе, он проглатывал легкомысленный мусор и глубокую мудрость – и больше узнавал об истине, чем за весь школьный год. Может быть, там он и научился заставлять слова петь.
      Книги в основном оказались никчемными. Каталоги тех времен, когда Стэнфорд еще не перешел полностью на онлайн. Материалы, отксеренные для студентов.
      Но – да, несколько сборников стихов. До слез мало, и последние десять лет их читали только чешуйницы. Роберт встал и уставился на коробки, стоящие в темной глубине подвала. Конечно, там должны быть еще книги, пусть даже выбранные слепым случаем после того, как Боб продал дом в Пало-Альто. Он посмотрел на книгу у себя в руках. Киплинг. Духоподъемная джингоистская музыка, черт бы ее побрал. Но это уже начало.Это тебе не библиотека, плавающая в киберпространстве, это можно подержать в руках. Он сел на коробки и начал читать, стараясь опережать слова, стараясь вспомнить, стараясь творить– то, что должно быть продолжением стиха.
      Прошел час. Два. Он едва заметил, когда Элис пришла позвать его на ланч, и нетерпеливо от нее отмахнулся. Тут было гораздо более важное. Он открыл новые коробки. В некоторых оказалось барахло Боба и Элис, еще более бессодержательное, чем то, что они привезли из Пало-Альто. Но он нашел еще с десяток книг стихов. И кое-какие… кое-какие были хороши.
      День клонился к вечеру. Роберт все еще мог наслаждатьсяпоэзией, но это было одновременно и страдание. Я не могу написать ни толики хороших стихов, кроме того, что удается вспомнить.Им овладевал панический страх. Наконец Роберт встал и запустил в стену томиком Эзры Паунда. Корешок старой книги треснул, и она распростерлась на полу, как порванная бумажная бабочка. Мгновение Роберт таращился на нее. Никогда в жизни он еще не рвал книги, будь это даже самые мерзкие в мире строки. Он подошел, опустился на пол возле обрывков.
      Как раз этот момент выбрала Мири, чтобы сбежать вприпрыжку по лестнице.
      – Роберт! Элис разрешила мне вызвать воздушное такси! Куда ты хочешь поехать?
      Слова были шумом, скребущим открытую рану отчаяния. Роберт подобрал книгу и мотнул головой.
      – Нет. Поди прочь.
      – Не поняла. А зачем ты здесь копаешься? То, что тебе нужно, можно найти куда проще.
      Роберт встал. Его пальцы пытались снова сложить Эзру Паунда. Глаза отыскали Мири. Теперь он обратил на нее внимание. Улыбается, и так в себе уверена, в самом своем командирском настроении. И сейчас она не поняла, что значит огонь в его глазах.
      – Это как, Мири?
      – Дело в том, что нельзя рассматривать сразу все, что вокруг нас. Вот почему ты сюда спустился, да? Ты получаешься как ребенок – но это хорошо, хорошо!Взрослые – вроде Элис и Боба, – у них куча неправильных привычек, которые им мешают. А ты начинаешь почти заново. И тебе легко будет научиться новому. Но не на этих уроках для тупиц, да? Давай я тебя научу носить.
      Те же самые надоедливые приставания, но сейчас она думает, что нашла новый подход.
      На этот раз Роберт не собирался ей спускать. Он шагнул к ней.
      – Так ты за мной следила? – произнес он ласково, собираясь для того, что хотел сделать.
      – Ну, только в общем. Я…
      Роберт еще раз шагнул к ней и ткнул изувеченной книгой ей почти в лицо.
      – Ты слышала про этого поэта?
      Мири прищурилась, разглядывая порванную обложку:
      – Эз… а, Эзра Паунд? Ну… да, я читала. Давай я тебя покажу, Роберт! – Она поискала взглядом, увидела обзорную страницу на картонном ящике, взяла ее в руки, и страница ожила. Побежали заглавия, песни, эссе – и даже, Боже упаси, последние критики из бессмысленных глубин двадцать первого века. – Но смотреть на этой странице – это как через замочную скважину, Роберт. Я тебе могу показать, как увидеть это прямо вокруг себя, вместе с…
      – Хватит! – Роберт понизил голос до спокойного, острого, подчеркнуто разумного. – Ты дура. Ты ничего не понимаешь, и думаешь, что можешь руководить моей жизнью, как помыкаешь своими подружками?
      Мири отступила на шаг. Она была потрясена, но в словах это пока не выразилось.
      – Да, Элис тоже говорит, что я слишком люблю командовать…
      Роберт сделал еще шаг вперед, и Мири оказалась прижата к лестнице.