На командном пункте возле развернутой на столе карты сидели сосредоточенные Жаворонков, Оганезов, Комаров и Охтинский. Толстая красная линия брала начало почти в центре острова Сааремаа и, пересекая все Балтийское море, шла на Берлин. Взгляды всех присутствующих в землянке были прикованы к этой линии - маршруту полета бомбардировщиков Преображенского. "В какой точке сейчас наши самолеты?" - думал каждый.
      Охтинский приехал в Кагул не только для того, чтобы проводить экипажи в первый, самый трудный полет. По поручению генерала Елисеева он должен был проинформировать Жаворонкова об ухудшении для советских войск обстановки в Эстонии. Перед подготовкой к вылету Охтинский не хотел волновать командующего военно-воздушными силами ВМФ. А теперь, когда все успокоились, можно было и разъяснить сложившуюся обстановку.
      Жаворонков слушал подполковника не перебивая.
      7 августа дивизии 18-й немецкой армии вышли к Финскому заливу на участке Юминда - Кунда. 8-я армия Северо-Западного фронта оказалась разрезанной на части: ее 11-й стрелковый корпус отступил к Нарве, а 10-й начал отходить к Таллинну. На главную базу Краснознаменного Балтийского флота нацелены семь немецких дивизий. Части 10-го стрелкового корпуса отходят на подготовленные под Таллинном рубежи, на которых вместе с вновь сформированными бригадами морской пехоты будут оборонять город.
      - Комендант Береговой обороны предполагает, что две резервные дивизии из Пярну немцы могут бросить на остров,- закончил Охтинский.
      - Да, положение трудное,- сказал Жаворонков.- Придется летать на Берлин как можно чаще, пока это еще возможно.
      Время шло медленно. Генерал то и дело глядел на часы. В пепельнице лежала груда окурков. В землянке витали сизые облачка дыма.
      - Тяжело там ребятам. Под потолком небось идут. Холодновато придется. За бортом, как на Северном полюсе. И воздух разрежен на такой высоте. Кислородное голодание...- задумчиво проговорил Оганезов.
      - Интересно, о чем завтра будет кричать немецкое радио? - поинтересовался Комаров.
      Оганезов пожал плечами.
      - Да ни о чем.
      - Как это так?
      - Да просто не поверят, что советские самолеты оказались над Берлином. И Геббельс, и Геринг заверяли немцев, что этого никогда не будет.
      Прошло еще долгих полчаса. По расчетам Комарова, Преображенский должен был бы уже отбомбиться и возвращаться обратно. Но от него никаких вестей нет. Генерал нетерпеливо поглядывал в сторону радиорубки, находившейся за стеной. Он ждал появления радиста с бланком радиограммы, а его все не было. Неужели что-то случилось?
      Радист будто вырос в дверях. Глаза его радостно блестели.
      - От полковника Преображенского, товарищ генерал! - он протянул Жаворонкову радиограмму.
      Жаворонков выхватил бланк, впился в него глазами.
      - "Мое место - Берлин. Работу выполнил. Возвращаюсь",- прочитал он вслух.Молодчина Преображенский! Молодцы летчики-балтийцы! Теперь мы Берлину покоя не дадим. Проторили дорожку...
      Весть о возвращении бомбардировщиков мигом облетела аэродром. Волновало одно: все ли самолеты возвращаются? Так не хотелось терять боевых товарищей.
      Наступило утро. Тихо, совсем тихо на аэродроме. Все вокруг ждет пробуждения. Темные деревья и трава, цветы с еще закрытыми лепестками, птицы в соседнем лесу - все ждет священного мига, когда встанет солнце и возвестит начало нового дня. И так же нетерпеливо, как природа ждет наступления нового дня, ждут возвращения самолетов люди на аэродроме, готовые соединить счастье победы с торжеством ликующего утра.
      Охтинский вместе со всеми пристально всматривался в пустынное серое небо, напряженно прислушивался.
      - Летят! Братцы, летят! - закричал вдруг техник флагманского самолета старшина Колесниченко и побежал к посадочной полосе.
      Охтинский напряг слух и уловил далекий звук моторов самолетов. Техник не ошибся.
      - Наши летят! Наши,- закричали со всех сторон.
      Гул моторов нарастал с каждой секундой, и вот уже из утренней дымки вынырнул первый бомбардировщик и сразу же пошел на посадку. По номерному знаку вышедший из штабной землянки Оганезов узнал машину заместителя командира второго звена капитана Беляева. За ним шли на посадку еще несколько ДБ-3 из второго и третьего звеньев. А где же остальные?
      Беляев подрулил к командному пункту, заглушил моторы и сошел на землю. Рядом остановились и другие машины. К летчикам бросились все, кто стоял у командного пункта. Обнимали, жали руки, хотели качать, но летчики, молчаливые и мрачные, сторонились товарищей, пытаясь поскорее освободиться от них.
      Оганезов понял: случилось что-то неладное. Спросил:
      - Отбомбились?
      - Да,- резко ответил Фокин.
      - Чего же вы тогда такие... колючие? - удивился Оганезов.
      - Отбомбились. Только по запасной цели. По Штеттину! А до Берлина не дошли,- Фокин махнул рукой и тихо, про себя выругался.
      - Погода прескверная, товарищ батальонный комиссар,- пояснил Беляев.- Не пробились. Решили по Штеттину...
      - А остальные вот пробились! - Оганезов повысил голос.
      - Как?! - плечистый, сильный Фокин подался весь вперед.
      - Преображенский радиограмму из Берлина дал.
      Фокин до боли сжал кулаки, скрипнул зубами.
      - А мы... Эх, надо было одному идти,- он тяжко вздохнул и пошел прочь, ругая на чем свет стоит себя, своего штурмана и заместителя командира звена. А ведь ему так хотелось быть над Берлином! И что теперь скажет полковник Преображенский? Как же так получилось, что они оказались хуже всех?!
      Капитан Беляев направился на командный пункт для доклада генералу Жаворонкову.
      - Ничего страшного не случилось,- успокоил его рядом шагавший Оганезов.По запасной цели ударили. И это неплохо для начала. А до Берлина еще долетите.
      Примерно через час посты ВНОС доложили о приближении к острову с юга группы самолетов:
      - Летят наши!
      - Наши летят, наши! Преображенский! Из Берлина!..- снова разнеслось над аэродромом. На летное поле высыпали все, кроме дежурной и караульной служб.
      Первым из-за леса вывалился бомбардировщик Преображенского и с приглушенными моторами пошел на посадку. Остальные делали по кругу, а то и по два, прежде чем приземлиться. Оганезов видел, что садились все как-то неуверенно, что было непохоже на летчиков полка. Видимо, сказывались огромная усталость и чрезвычайное напряжение от длительного полета.
      Военком считал подходившие самолеты. Все благополучно вернулись. Последним сел капитан Гречишников, единственный из второго звена, долетевший самостоятельно до Берлина. "Отлично, Василий! Значит, отомстил фашистам за гибель своей матери. Отомстил за жену и детей!" - подумал военком.
      Когда Оганезов вместе с Жаворонковым подошли к флагманской машине, Преображенский, Хохлов, Кротенко и Рудаков со снятыми шлемами сидели на влажной от росы траве. Лица осунувшиеся, рты ловили свежий воздух и жадно вбирали его в легкие - по всему чувствовалось, что люди устали, как не уставали до сих пор никогда.
      При виде командующего Преображенский встал, надел шлем и приложил руку к виску.
      - Товарищ генерал, вверенная мне авиагруппа задание Ставки выполнила. Бомбы сброшены на Берлин.
      Жаворонков подошел к полковнику, обнял его и трижды поцеловал. Расцеловал он и капитана Хохлова, и стрелков-радистов.
      - Дорогие вы мои соколы! Герои! Богатыри! Сердечное вам спасибо. Спасибо от всех. Не посрамили гордое звание летчика-балтийца! Донесли наше Красное знамя до Берлина. Показали всему миру, на что способна советская авиация! Честь вам и слава!
      В тот же день все немецкие радиостанции сообщили:
      "В ночь с 7 на 8 августа крупные силы английской авиации в количестве до 150 самолетов пытались бомбить Берлин. Действиями истребителей и огнем зенитной артиллерии основные силы авиации противника рассеяны. Из прорвавшихся к городу 13 самолетов 9 сбито".
      Эта фальшивка ошеломила англичан. Спустя сутки лондонские газеты недоуменно заявили, что в ту ночь вследствие крайне неблагоприятных погодных условий ни один из английских самолетов в воздух не поднимался.
      Сомнения немцев и англичан рассеяло сообщение газеты "Правда". Она писала:
      "В ночь с 7 на 8 августа группа советских самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина. В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы. Все наши самолеты вернулись на свои базы без потерь".
      Второй налет на Берлин
      Получив срочное сообщение от командующего военно-воздушными силами ВМФ об успешном налете на Берлин, нарком ВМФ адмирал Кузнецов тут же позвонил в приемную Верховного Главнокомандующего и попросил записать его на прием к Сталину.
      - Вопрос касается бомбардировки Берлина,- сказал он Поскребышеву.
      Минут через пять раздался ответный звонок. Кузнецов снял трубку.
      - Товарищ Сталин вас примет, Николай Герасимович,- раздался голос секретаря.- Приезжайте.
      Сталин выглядел усталым и утомленным, видимо, опять трудился всю ночь. Он поздоровался с наркомом ВМФ за руку, предложил сесть.
      - По вашим глазам вижу, что принесли хорошую весть, товарищ Кузнецов.
      - Да, весть действительно хорошая. Очень хорошая. Сегодня ночью дальние бомбардировщики под командованием полковника Преображенского бомбили Берлин,доложил Кузнецов.
      Сталин поднял голову, в его глазах блеснул радостный огонек.
      - Значит, свершилось первое возмездие немецким фашистам за Москву!
      - Так точно. В Берлине вспыхнули десятки пожаров. Летчики наблюдали много взрывов.
      Кузнецов рассказал о подробностях налета, сообщенных Жаворонковым. Из тринадцати дальних бомбардировщиков лишь часть достигла Берлина, а остальные сбросили бомбы на запасную цель - морской порт Штеттин и подожгли его. Первый налет надо считать разведывательным.
      - Для начала вполне было достаточно и одной эскадрильи дальних бомбардировщиков,- согласился Верховный Главнокомандующий.
      - Все наши самолеты благополучно вернулись на свой аэродром. Однако,Кузнецов не в силах был скрыть довольную усмешку,- министр пропаганды Германии Геббельс в первой утренней радиопередаче поведал миру, что немецкие истребители и зенитная артиллерия сбили на подходах к Берлину девять... английских самолетов. А нам точно известно, что англичане в эту ночь на Берлин не летали.
      - Англичане и немцы разберутся во всем сами,- Сталин встал из-за стола и прошелся вдоль стены.- А ваши морские летчики достойны самых больших похвал,он остановился возле наркома ВМФ.- Самых больших! Они первыми, пусть и по воздуху, проложили путь в Берлин. Исторический путь!
      Сталин вызвал своего секретаря.
      - Подготовьте приветственную телеграмму летчикам-балтийцам, бомбившим столицу фашистской Германии город Берлин. Телеграмма пойдет за моей подписью.
      - Хорошо, товарищ Сталин,- ответил секретарь и вышел.
      Сталин вновь прошелся вдоль стены.
      - Теперь наши удары по Берлину надо наращивать, товарищ Кузнецов,заговорил он.- Пусть гитлеровцы в своей столице на себе почувствуют мощь советской авиации. Я уже дал распоряжение командующему Военно-Воздушными Силами Красной Армии товарищу Жигареву о выделении из состава дальнебом-бардировочной авиации еще двух эскадрилий. ДБ-три. Они на днях поступят в распоряжение генерала Жаворонкова.
      - Второй островной аэродром в Асте готов к их приему,- сказал Кузнецов.
      - Очень хорошо. Дальнебомбардировочную авиацию надо сразу же бросить на Берлин. Время не ждет.
      - Так и сделаем. Дорожка уже проторена,- заверил Кузнецов.
      Вошел секретарь с бланком правительственной телеграммы. Сталин взял бланк, сел за стол и внимательно стал читать текст. Что-то зачеркнув и поправив, он подписал телеграмму, вернул секретарю.
      - Товарищ Кузнецов, представьте к наградам тех, кто бомбил Берлин и активно участвовал в подготовке этой ответственной операции,- распорядился Сталин.- Особо отличившихся представьте к званию Героя Советского Союза.
      - Есть! - ответил Кузнецов, радуясь за своих летчиков и гордясь их мужеством и отвагой.
      Второй налет на Берлин Жаворонков решил произвести в ночь на 9 августа. Пока немецкое верховное главнокомандование опомнится, пока вражеская агентура будет разыскивать советские самолеты, бомбы снова посыплются на их столицу.
      Измученные экипажи безмятежно спали, в то время как техники, мотористы и оружейники готовили бомбардировщики к новому вылету.
      Жаворонков и Комаров сидели в штабной землянке и прикидывали возможные варианты нового удара по фашистской столице. Неожиданно приехал комендант Береговой обороны Балтийского района.
      - Поздравляю с первым успешным налетом, Семен Федорович,- пожал Елисеев руку Жаворонкову.- Моонзундцы гордятся: с нашей земли бомбили Берлин!
      Жаворонков был рад, что комендант, несмотря на занятость, приехал поздравить морских летчиков с успешным выполнением задания Ставки Верховного Главнокомандования - так она стала называться с 8 августа.
      - Только что нами получена телеграмма от товарища Сталина,- сказал Елисеев.- Приказано мне лично доставить ее героям-летчикам.
      Авиагруппа особого назначения имела на вооружении радиостанцию, предназначенную лишь для связи с самолетами, находящимися в воздухе. Специальный транспорт с радиооборудованием, вышедший из Кронштадта, не дошел до Сааремаа, немцы потопили его в Финском заливе. Поэтому радиосвязь с Большой землей авиагруппа осуществляла через Береговую оборону Балтийского района. Нарком ВМФ все указания Жаворонкову давал через генерала Елисеева, соответственно и донесения авиагруппы шли через него.
      - Надо немедленно довести содержание телеграммы до всего личного состава,сказал Жаворонков.
      - Экипажи спят, товарищ генерал,- осторожно напомнил Комаров.
      - Ведь такое радостное событие, капитан! От самого товарища Сталина поздравление. Будите людей,- разрешил Жаворонков.
      Комаров разбудил экипажи и построил их на спортивной площадке возле сельской школы. Летчики, штурманы, стрелки недоумевали: проспали всего лишь несколько часов, усталость все еще давала себя знать. Значит, что-нибудь случилось, если подняли их раньше намеченного срока. К тому же приехал начальник гарнизона островов Моонзундского архипелага.
      Преображенский с заспанным, чуть припухшим лицом доложил Жаворонкову о построении экипажей.
      Жаворонков вышел на середину строя.
      - Товарищи! К нам пришла радостная весть,- сказал он.- Ее привез комендант Береговой обороны Балтийского района генерал-майор Елисеев. Пожалуйста, Алексей Борисович...
      Елисеев достал бланк, развернул его и торжественно, чеканя каждое слово, начал читать:
      "Телеграмма. Правительственная! Москва. Кремль. 8 августа.
      Поздравляю летчиков Краснознаменной Балтики с успешным выполнением задания Ставки - ответным ударом по военным объектам Берлина. Своим беспримерным полетом вы доказали всему миру крепнущую мощь советской авиации, способной громить захватчика на его собственной территории. Уверен, вы и впредь будете достойно бить немецко-фашистских оккупантов как на нашей советской земле, так и на земле агрессора. Желаю летчикам новых боевых успехов в деле окончательного разгрома врага всех свободолюбивых народов мира- германского фашизма. Сталин".
      - Ура-а! Ура-а! - раздались дружные возгласы. Усталость сняло как рукой. Летчики, штурманы, стрелки поздравляли друг друга. Еще бы! Их благодарит сам Сталин! Верит, что они еще не раз принесут в фашистскую столицу на своих самолетах грозное возмездие. И они - летный состав авиагруппы особого назначения - оправдают высокое доверие Верховного Главнокомандующего!
      Жаворонков пригласил Елисеева на праздничный обед. Елисеев отказался. Очень много срочных дел. Вчерашнее резкое изменение боевой обстановки на эстонском участке фронта в связи с выходом немецких войск к Финскому заливу заставило его бросить все силы и средства на строительство оборонительных сооружений восточного берега острова Муху. Именно там, согласно плану "Беовульф II", гитлеровцы намечают с Виртсу через семикилометровый пролив Муху-Вяйн высадить десант до дивизии включительно. "День X", к сожалению, не известен моонзундцам, но он может наступить быстрее, чем хотелось бы, ведь район Таллинна и Моонзундский архипелаг находятся уже в тылу немецких войск, и, видимо, захват их командование группы армий "Север" считает делом решенным. Елисеева очень беспокоили две немецкие резервные дивизии, находящиеся в Пярну. Уж не намереваются ли гитлеровцы использовать одну из них в качестве десанта на остров? Или бросят на штурм Таллинна?
      Елисеев, направляясь на остров Муху, забрал с собой и начальника штаба подполковника Охтинского. Представителем Береговой обороны Балтийского района в авиагруппе остался начальник политотдела полковой комиссар Копнов.
      - Прошу вас о любом изменении обстановки информировать меня, Алексей Борисович,- попросил Жаворонков.- Это очень много значит для наших налетов.
      Праздничный обед прошел шумно и весело. Повара постарались на славу, официантки - девушки-эстонки с соседних хуторов едва успевали разносить по столикам всевозможные закуски и горячие блюда. Снабженцы раздобыли у рыбаков местные деликатесы: малосольного лосося, красную икру, копченого угря, маринованные миноги и сладкую копченую салаку. Были на столе домашнее жаркое из молодого поросенка и щи из свежей капусты по-флотски. Те, кто сегодня летал на боевое задание, выпили лишь по две маленькие рюмки коньяку: за успешное выполнение первого удара и за благополучное возвращение из второго полета.
      Говорили все сразу, перебивая друг друга. Делились впечатлениями о налете на фашистскую столицу, рассказывали о злоключениях, выпавших на долю каждого летчика, штурмана, стрелка-радиста и воздушного стрелка.
      Преображенский радовался, глядя на веселые, возбужденные лица боевых друзей. В их кругу он чувствовал себя словно в домашней обстановке, каждый ему был хорошо знаком, каждого он знал, каждому верил. Все вместе они празднуют сегодня свою первую победу и готовы опять вылететь на боевое задание.
      Преображенский вдруг забеспокоился. Только сейчас он заметил, что среди них нет Фокина.
      - Где старший лейтенант Фокин? - спросил он у Комарова.
      - Не знаю, товарищ полковник. Вроде был здесь при построении.
      - Товарищ Фокин в комнате отдыха,- сказала старшая официантка Элла.- Я приглашала его. Он отказался...
      Преображенский не дослушал Эллу, встал из-за стола и пошел в спальное помещение.
      Фокин лежал на койке прямо в обмундировании.
      - Больны, Афанасий Иванович?
      Фокин приподнял большую, чисто выбритую голову, увидел полковника и попытался закрыться подушкой.
      - Больны, что ли? Я же вас спрашиваю!
      - Нет. Не болен...
      - Тогда в чем дело?
      - Эх, товарищ полковник, товарищ полковник,- Фокин тяжко вздохнул, засопел.
      - Спали?
      - До сна ли тут!
      - Почему не на обеде?
      - Не хочу.
      - Да что с вами? Боевой летчик и вдруг раскис! Афанасий Иванович, не узнаю вас,- Преображенский нарочно говорил с упреком, догадываясь о состоянии летчика.
      - Я же не дошел до Берлина! - вырвалось с болью у него из груди.- Не дошел! Мне... стыдно ребятам в глаза смотреть. Я, старший лейтенант Фокин, которого вы, товарищ командир, часто в пример ставили, и не дошел! Не дотянул...
      - Знаете, Афанасий, а ведь и у меня при подходе к территории Германии появилась мысль отбомбиться над Штеттином. Когда в месиво попал, в сплошные кучевые облака,- просто сказал полковник.
      - Но все-таки вы дошли до Берлина! - воскликнул Фокин.- И другие дошли.
      - И вы сегодня дойдете, уверен.
      - Я лечу?
      - Конечно! Как же без вас?
      Фокин встал, вытянулся во весь свой богатырский рост, расправил широкие плечи. Как клятву произнес:
      - Сегодня я обязательно дойду до Берлина! Слово коммуниста, товарищ командир!
      - Верю, Афанасий, верю, друг мой боевой,- полковник дружески подтолкнул Фокина к двери.- А сейчас быстро обедать. Красавица Элла вам такие блюда подаст - пальчики оближете!
      В 20 часов построение у подземного командного пункта, последний инструктаж, получение метеосводки. И в 21 час - взлет.
      Опять летели три звена: первое возглавлял Преображенский, второе - капитан Гречишников и третье - капитан Ефремов.
      В состав звеньев вошли экипажи капитанов Плоткина и Есина, старших лейтенантов Фокина, Трычкова и Финягина, лейтенантов Кравченко, Александрова, Русакова и Мильгунова.
      Увеличили калибр бомб. Кроме ФАБ-100 и ЗАБ-50 на самолетах, моторы которых были меньше изношены, на внешнюю подвеску поместили по одной или по две ФАБ-250.
      Полет Преображенский опять определил как разведывательный. Действия над Берлином оставались прежними: каждый бомбардировщик выходит на цель и возвращается на аэродром самостоятельно. Высота бомбометания - до семи тысяч метров, ниже нельзя, так как гитлеровцы откроют ураганный огонь по советским самолетам.
      Капитан Каспин, только что вернувшийся с капитаном Усачевым на Че-2 из полета по маршруту, предвещал ухудшение погоды. За сутки облачность стала гуще и выше, возможен дождь и на высоте даже изморозь.
      - Погода - дрянь,- рассматривая метеосводку, проговорил Хохлов.- Тоже мне метеобогом называется,- покосился он на Каспина.- Не мог по-дружески получше погодку дать.
      - Циклон бушует,- уклончиво ответил Каспин.
      - Товарищи! Сегодня все должны долететь до Берлина. Это наш ответ на поздравительную телеграмму из Ставки,- сказал Оганезов. Он уже успел объехать все самолеты и вручить стрелкам объемистые пачки листовок.
      Первым взлетел флагманский ДБ-3.
      - Иду на Берлин! - сообщил на землю Преображенский.
      Длинным темно-зеленым клином пронесся под крыльями полуостров Сырве. Его оконечность - мыс Церель с полосатым маяком - Преображенский так и не увидел: бомбардировщик врезался в стену облаков.
      "Метеоролог оказался прав,- подумал он.- Попробуем пробить облака".
      Моторы гудели натужно, самолет медленно набирал высоту. Три тысячи метров. Три тысячи пятьсот... Четыре тысячи... А сплошному мутному месиву, казалось, не будет и конца.
      Пять тысяч метров. Над головой наконец открылась густая синева вечернего неба, а под фюзеляжем - горы облаков, устрашающе черных по курсу и красновато-рыжих справа, подсвеченных лучами заходящего солнца.
      Левый мотор начал фыркать, задыхаться. Опять перегрев! Винить техника самолета Колесниченко тут не за что. Моторы заметно износились и при большой нагрузке греются. Преображенский сбавил обороты левого мотора, давая ему возможность несколько охладиться, благо за бортом минус 40.
      - Что случилось, Евгений Николаевич? - спросил в микрофон Хохлов, заметив, что один двигатель работает с малой нагрузкой.
      - Левый барахлит, штурман.
      - Что с ним?
      - Греется.
      - На таком-то морозище!
      - Дал ему отдохнуть. А там посмотрим...
      О возвращении Преображенский и думать не хотел, хотя в сложившейся ситуации имел на это полное право. Ведь все летчики дали клятву в ответ на поздравительную телеграмму из Ставки долететь сегодня до фашистской столицы. Так разве он, командир, может повернуть назад? В конце концов можно и на одном моторе идти.
      Чистая полоса неба кончилась. Опять облака. Снова надо идти вверх, там и похолоднее будет для мотора, и облачность меньше.
      Шесть тысяч метров. В кабинах минус 36 градусов. Холод пробивает теплую меховую одежду, проникает до костей.
      - Кротенко, как вы там?
      - Ничего, товарищ командир. Терпимо. Порядок у нас,- ответил Кротенко. Чтобы как-то согреться, он без конца крутил турельную установку и притопывал ногами, обутыми в унты. Его сектор наблюдения - верхняя полусфера, а Рудакова - нижняя. Старшего сержанта точно и мороз не брал; прижавшись к люковому пулемету, он внимательно смотрел вниз. Мучила лишь качка, когда самолет летел в облаках. Его хвост прыгал во все стороны точно на ухабах. А тут еще стало трудно дышать, воздуха в кислородной маске не хватало, хотя баллон открыт на полный доступ.
      Холод при кислородном голодании как бы уходит на второй план. Руки и ноги становятся непомерно тяжелыми, тело словно чужое, непослушное, усталость страшная, и оттого появляется безразличие ко всему. Лицо покрывается холодным потом. Пот на спине, на шее, на груди. Все начинает кружиться перед глазами, и нет сил, чтобы удержаться, уцепиться за что-либо рукой. Огненные круги в глазах, к горлу подступает тошнота.
      Если стрелки-радисты осуществляют лишь наблюдение, то каково летчику, ведущему машину в темноте, и штурману, определяющему курс?! Даже если будет еще хуже, еще тяжелее, ни Кротенко, ни Рудаков об этом не скажут.
      - Штурман, Петр Ильич, как вы там? - поинтересовался Преображенский.
      - Ни черта не вижу. Стекла очков покрываются пленкой льда. Не успеваю счищать,- ответил Хохлов.- А вы как?
      - Глаза болят. Все прыгает... Придется опускаться ниже,- полковник отжал рукоятки штурвала от себя, и бомбардировщик послушно пошел на снижение.
      Высота четыре тысячи пятьсот. Дышать легко, но вокруг темень. В густых облаках самолет словно все время на что-то натыкается, его трясет и бросает из стороны в сторону. На стеклах кабин появилась тонкая пленка льда.
      - Петр Ильич, у меня не работает компас,- услышал в шлемофоне голос командира Хохлов.- Что с ним такое? Да и второй тоже... Вот беда. Замерзли они, что ли? Надежда теперь только на ваш компас.
      Хохлов взглянул на штурманский компас и побледнел. В глаза бросился пузырь под стеклом котелка. Если он расширится,- конец главному аэронавигационному прибору. Видимо, то же самое произошло и с компасами в кабине летчика. А отчего бы? Вроде все в порядке? Только разве что холод...
      - Командир, мой компас работает как часы! - не решаясь волновать Преображенского, ответил Хохлов.
      Если выйдет из строя и штурманский компас, тогда наступит полная потеря ориентировки. И так ничего не видно в сплошном черном месиве, да еще приборы отказали. Все что угодно, но компас надо спасти.
      Скрюченными от холода пальцами Хохлов снял унты и меховые чулки. Меховыми чулками он прикрыл компас, защищая его от пронизывающего холода, а закоченевшие ноги вновь сунул в унты.
      Облака стали реже, появились просветы, над головой засверкали звезды. И тут сквозь гул моторов донеслись частые ухающие звуки. "Вражеские зенитки! безошибочно определил Преображенский.- Но откуда?!"
      - Петр Ильич, слышишь? - спросил он.
      - Слышу.
      - Где мы?
      - Над морем. На траверзе Свинемюнде.
      Преображенскому стало ясно: гитлеровцы выставили в море корабли, и они обстреливали советские бомбардировщики, идущие на Берлин. Стреляли скорее для виду, попасть в такой тьме едва ли надеялись. Зенитным огнем они показывали советским экипажам, что их обнаружили, а следовательно, будут ждать впереди.
      - В белый свет как в копеечку! - пошутил Кротенко.
      Огонь кораблей встревожил Преображенского. Что-то будет, когда они полетят над территорией Германии?
      Опасения его оправдались. Едва достигли Штеттина, как воздух начали полосовать прожекторные лучи, открыли огонь зенитные батареи. Ясно было, что корабли успели сообщить в Штеттин о летевших советских самолетах, и вот теперь вражеские зенитки били не переставая. В облаках не видно разрывов снарядов, но когда ДБ-3 появлялся в чистом ночном небе, то летчики ясно видели красноватые вспышки и слышали характерный сочный звук.
      "До Берлина еще полчаса! - подумал Преображенский.- Надо бы подняться выше, да кислородные приборы что-то барахлят". Он был уверен, что все остальные самолеты на предельной высоте и огонь зениток им не страшен, и был немало удивлен, когда увидел за собой ДБ-3.
      - Кротенко, кто там у нас на хвосте сидит? - спросил он стрелка-радиста.
      - Трудно разглядеть бортовой номер, товарищ командир.
      - А вы постарайтесь.
      - По всей вероятности, старший лейтенант Фокин... Да он к нам с самого начала привязался. Ни на метр не отстает.
      "Как же он ориентируется? - подумал Преображенский.- Ведь мы летим без аэронавигационных огней. Ах да, по искрам из выхлопных патрубков,- догадался он.- Вот молодец Афанасий! Видно, хочет дойти до Берлина во что бы то ни стало".
      Весь оставшийся путь до Берлина летели в сопровождении лучей прожекторов и огня зенитных батарей. Перед самым городом плотность заградительного огня увеличилась. В воздухе появились ночные истребители-перехватчики с ярко светящимися фарами. Они, точно метеориты, стремительно проносились по темному небу. Главное - не попасть в их лучи-щупальца. А в темноте они могут даже проскочить рядом и не заметить.
      Берлин был затемнен.
      - Ага, научили мы их светомаскировке! - развеселился Хохлов. Он радовался, что вывел машину на цель.
      Кварталы города хотя и не совсем ясно, но просматривались. Хохлов вел машину точно по боевому курсу.
      - Есть цель!
      - Давай, Петр Ильич, посылай "подарки",- сказал Преображенский.
      Сработали пиропатроны. Бомбардировщик подпрыгнул вверх, освободившись от тяжелых бомб. Кротенко открыл нижний люк и вытолкнул пачку листовок.
      - Вижу два взрыва! - доложил Рудаков, наблюдая за нижней полусферой.- Еще один! Еще... Горит!
      - Порядок,- сказал Преображенский.- Возвращаемся...
      Обратный путь над территорией Германии был еще опаснее. Зенитки будто взбесились. Вокруг сверкали шапки разрывов снарядов. Лучи прожекторов ставили сплошные световые завесы. А высота лишь четыре тысячи пятьсот метров, выше забираться нельзя, так как можно задохнуться от нехватки кислорода. Миновали зону обстрела, а тут - новая опасность. По небу метались грозные светлячки ночные истребители с включенными фарами, надеясь поймать своим лучом советские бомбардировщики. Скорость у истребителя высокая, вооружение сильное, попадись в луч - и конец.
      - Слева немецкий истребитель! - доложил Кротенко. Он вцепился в турельную установку, намереваясь полоснуть его пулеметной очередью. Но огня приказано не открывать.
      Преображенский скосил глаза налево, заметил мелькнувшую рядом тень. "Пронесло!"