-- Вы что, из музея?
      -- Да вот только что пришел.
      -- Сильное впечатление, правда?
      -- Великолепно! А пудру мужчинам провозить можно? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Ох, эта таможня!
      Страшно мало вещей разрешается провезти из-за границы.
      Ну до чего ж маленькая норма! Прямо плакать хочется!
      Подумать только: всего три костюма.
      Всего лишь два пальто!
      Шесть пар белья!
      Один золотой крестик и одну золотую иконку.
      Всего только одну нитку жемчуга и одну пару часов.
      Ну и власть!
      В инструкции сказано, что вещи разрешается провозить те, которые необходимы в дороге и для проживания во время двух-трехмесячной командировки.
      Ну неужели же Советской власти не известно, что обойтись в дороге одной парой часов -- это просто смехотворно?!
      Нужно по крайней мере штуки три, не меньше!
      Ну как же может какой-нибудь научный работник, или литератор, или деятель искусства, или индустриальный рабочий пробыть месяц в командировке, имея на руках только три костюма?
      А разве обойдется он в дороге одной ниткой жемчужного ожерелья?
      Разве сможет он осматривать немецкие заводы, если ему разрешается нюхать только (всего лишь) пятьсот граммов (пол-литра!) духов Coti, да и то непременно распечатанных, к тому же взвешенных вместе с флаконом!
      Просто не понимаешь в данном случае Советскую власть.
      Как же это все-таки так?
      Выходит, если я еду такую даль, как из Берлина в Харьков, то не имею права провезти с собой медведя?
      Да ведь это нужнейшая в дороге вещь!
      Как же это мне ехать просто так, без всяких развлечений?
      Да что ж это за поездка такая?
      А Шепетовка медведей не пропускает.
      Говорит, "не положено".
      Вся трагедия -- в карманах.
      У немцев почему-то очень маленькие карманы в костюмах.
      Сунешь медведя ногами -- голова торчит.
      Сунешь головой -- ноги торчат...
      Сядешь, как-нибудь неловко повернешься, а он, чертова перечница, в кармане как заревет...
      А вокруг -- хохот.
      Ну, а что тут смешного, скажите?
      Никогда командировочный не бывает более взволнован и взбудоражен, чем перед возвращением из командировки домой.
      Это естественно. Чего, собственно, волноваться, отправляясь в Германию или во Францию?
      Что может вас взбудоражить: новые незнакомые города, новые люди, новая жизнь, достижения культуры и всякие такие вещи?
      С этими новшествами вы очень быстро осваиваетесь...
      Настоящие волнения начинаются перед отъездом "нах хаузе". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      -- Послушайте, вы, никак, женские панталоны надели?
      -- Неужели заметно? Я ведь резинки вытащил. Да и потом -- лето теперь, а летом мужчины такие же коротенькие штанишки носят, как и женщины.
      -- Да, но не носят мужчины штанишек с этакими хризантемами впереди... И потом, насколько мне помнится, у мужчин такие вещи обычно с ширинкой...
      Неужели Шепетовка и ширинки проверяет? И в конце концов что вы мне все с этой Шепетовкой? Что хочу, то и ношу и не желаю считаться с тем, что угодно шепетовским чиновникам. Где, в каких правилах написано, чтобы я носил кальсоны обязательно без хризантем?! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Сколько мук, сколько страданий доставляет наука нашим людям! Сколько забот и волнений приносит заграничная командировка нашим молодым ученым!
      Только здесь начинаешь понимать пословицу:
      "Корень учения горек"...
      Шепетовка. Лето. Жара.
      И вот видишь, как из вагонов выползают краснощекие молодые граждане, одетые в котиковые манто, в меховые шапки, с плюшевыми на шее или на руках пледами, в теплых перчатках, в двух-трех парах теплого белья...
      -- Что это вы так утеплились, словно Амундсена разыскивать собрались?
      -- Простудиться боюсь. В вагонах, знаете, сквозняки... А у моей матери такой лютый был ревматизм... мучилась невероятно!
      Шепетовские таможенные чиновники -- веселый народ!
      Когда такой вот полярного вида субъект появляется в таможне, у них на лице смеется каждый мускул.
      Они кусают себе губы, чтобы не фыркнуть.
      Результаты их веселого нрава я видел после того, как они "проинтервьюировали" одну такую "котиковую мадам"...
      На столе лежали: длинная, сажени в три, нитка жемчуга, флакон духов (в бутыли на добрых полведра), всяческие кружева и множество подобных вещей.
      Мне неудобно было спрашивать, как все это уместилось на ней и что было обмотано этими жемчугами.
      "Котиковая мадам" в течение какого-нибудь получаса заметно похудела и побледнела.
      Больших мучителей с веселыми на лице улыбками, чем шепетовские таможенные служащие, я не видывал...
      Просто какие-то изверги!..
      Не берут их ни слезы, ни кокетство, ни убедительные доводы о том, например, что женская шелковая комбинация -- это прозодежда для молодого инженера, прокладывающего в Донбассе новую шахту.
      Любимейшая у них фраза: "Не положено".
      Убийственная фраза.
      И все из-за этих проклятых двух букв _"не"_. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Ну, а как же все-таки проехать таможню?
      Не скажу! Это очень большой секрет.
      Я, например, проехал ее блестяще.
      И даже служащих обвел вокруг пальца: незаметно провез резинового верблюда в натуральную величину.
      -- Как?
      -- Я его в подошву засунул.
      Подошву у меня не отрывали -- я и провез.
      А теперь не знаю, что с ним, дьяволом, делать: в комнату не лезет, дети боятся, жена ругается.
      -- Ты бы лучше, -- говорит она, -- вместо верблюда котиковое манто в ботинки засунул.
      Ну что ж: ошибся. Бывает!
      1928 ______________________________________________________________________
      "Нравствинная работа"
      С Васькой Лбом мы давненько не виделись...
      Когда-то мы с ним хоть и не были большими приятелями, но, встречаясь, всегда радовались друг другу..
      Случайно как-то судьба свела нас с Васькой Лбом, интересы наши сошлись, и частенько мы с ним сидели за кружкой пива в "Баядерке" или в "Эврике"...
      И в "Баядерке" и в "Эврике", да и в других таких местах Васька был своим человеком... И мне хотелось быть там своим...
      У меня было на пиво, а Васька любил пиво (и водку тоже!), -сошлись мы, одним словом, с Васькой характерами...
      Были мы с Васькой Лбом и в подвокзальных катакомбах (он и там был своим), ходили и по "малинам"...
      Учил меня Васька интересной жизни, много пил, немало ел и в минуты особой любви ко мне хлопал по плечу и говорил нежно:
      -- Фраер ты ищо! И хороший ты, видать, парень, свой парень, а фраер... Ничиво -- научимся! Ты тольки мине слушайся...
      Мне Васька нравился... Может, потому, что он "бывший артист", а может, почему-то другому... Слушал я его охотно
      -- Эх, ты, -- говорил мне Васька. -- Вон ты, кто ты такой? А я артист! Эх, если бы ты знал, какой я артист... Бывало, как выйду на сцену, как запою:
      От-и-че-во же, до-ри-гая,
      В ету ночь ты не-е со мно-о-ой!
      Млели все!..
      И Васька пел...
      В такие минуты приходил служка, дергал Ваську за
      рукав, говорил:
      -- Петь издесь низзя!..
      А Васька дотягивал ноту и запивал пивом:
      -- Не буду! Чего пристал?
      И задумывался... Тогда я лбом его любовался... Ах, какой у Васьки был лоб!! Какой лоб!!! Собственно, не лоб, потому что лба не было видно, а прическа на лбу... Удивительная прическа... Каким-то таким кандибобером она спускалась на лоб, волосок к волоску, потом загибалась, и бежала на висок, и терялась уже там на небольшой Васькиной голове... Но вот этот бег Васькиной прически, ее порядочек на лбу, ее "барашки" на конце волос -- все это было прекрасно и художественно закрывало маленький Васькин лоб... Подобные прически делаются только так: смачивают волосы, старательно те волосы на лоб зачесывают, а потом ладонью левой руки прижимают их ко лбу. Потом свободным движением гребешка (зубцы стоймя!) в правой руке обводят полукругом эти волосы к виску... Только тогда получается такая прическа... Иначе нет... И то не у всех она получится... А у Васьки она получалась всегда и была лучшая, какую мне когда-либо приходилось видеть... Вот какой был Васька!.. Вот какая была его прическа... Потому и нравился мне Васька... Три года его не видел... Начинал уже даже забывать... Но не сходятся, как говорят, только гора с горой.
      Лежал это я как-то в городском парке на зеленой траве вверх спиной и внимательно смотрел, как между кустиками одна букашка другой головку отгрызает...
      Смотрел я на это и думал думу горькую: "Почему одна букашка другой букашке голову откусывает? И почему именно голову?.." -- как вдруг кто-то сзади хлоп меня дубинкой. Глядь -- Васька!..
      -- Да воскреснет?! Васька?!
      -- Я!
      -- Откуда? И почему тут? И почему в таком виде?
      А Васька стоит передо мной, костюм на нем новый, темно-зеленый, на ногах "джими", а на левой руке перчатка замшевая...
      И курит Васька "Яву". А прическа?! Еще лучше, чем была тогда!..
      Пышная-пышная и не водою, видно, смочена, а не иначе как маслом...
      -- Да откуда же ты взялся, Васька? И что ты теперь делаешь? Да ты, Васька, денди?
      -- Спрашуешь? Живу, брат, как никогда не жил... И манеты пока вот, и работа, и нетрудная, и интересная... С любви живу...
      -- Женился?
      -- Смеешься, штобы я женился?! Не со своей любви, а с чужой...
      -- Не понимаю!
      -- Фраер ты, как я вижу, и до сих пор... Другие любят, а я живу...
      -- Тебя любят?
      -- И какой же ты непонятный... И не меня любят, а сами любят, а я живу...
      -- Как это?
      -- Ну, слушай! Тольки "ша"! Тебе одному расскажу... И штобы никакой конкуренции, потому я теперь строгой... В парке тут друг друга любять... Понимаешь?
      -- Не очень понимаю...
      -- Эх, ты! Вот ты сидишь у парке... И смотришь... Вот подходить трынвай... Идуть у парк парочки... Гулять вроде... Ты смотришь, какие такие в них намерения. Тут нужен нюх... Я уже нюх етой имею... Меня уже не обдуришь... Вот парочка в боковую аллею: и друг к другу очень близко... Я вроде без унимания за ними... И украдкой наблюдаю -- где сядуть... Вот приметил, где сели... Сразу не ходи... Минут так через десять -- пятнадцать на то самое место гуляешь. Гуляешь и натыкаешься... А они как раз целуются. Сразу до них...
      -- А-а-а! Так вот какое безобразие?! И в обчественном месте?! Да как вам не стыдно?! Тут люди ходять, свежим воздухом, можно сказать, дышуть?! Вот какая, можно сказать, нравствинность?! Идем! Идем в контору!.. Прытокол надо составить! Пожалуйте!"
      Ну, тут они, конечно, в смущении:
      -- Но, товарищ, да что вы?! Да мы ничего?!
      А я им:
      -- Какой я вам товарищ, когда вы такие безнравствинные? Идем в контору!..
      Здесь надо строгий характер выдержать...
      Ну, тут они, разумеется, просят:
      -- Да неудобно... Да...
      -- А делать это удобно?! Идем! Идем...
      -- Да гражданин...
      Тут уже можно немного ослабить:
      -- Можно, положим, и тут оштраховать... Квитанции со мною... Штраху десять рублей заплатите, квитанцию получите... И чтоб етого больше я не видел!
      Чаще всего дают, потому что выбираешь подходящих... Берешь десятку и пишешь квитанцию... Квитанций я накупил... Пишешь: "Получено за безобразие у парке десять рублей!.."
      -- Фамилие?
      -- Да не надо фамилии...
      -- Как не надо?.. Мине, говорю, для отчета надо...
      На понт беру...
      -- Да вы, -- просят, -- что-нибудь напишите там...
      -- Ну, я вас жалею... Напишу какое-нибудь фамилие. Получайте, -говорю, -- квитанцию... И чтоб етого больше, -- говорю, -- не было! Идите!..
      Они -- ходу... А я себе гуляю дальше...
      Так за день, смотришь, до пяти червяков и наштрафуешь... Живется, как видишь, неплохо... И опять-таки и работа нравствинная...
      Васька встал и пристально куда-то засмотрелся...
      -- Ну, будь! Клюнуло, кажется... Беспокойная работа! Прощай!
      И побежал Васька... А я смотрел ему вслед и думал: "Вот тебе и Васька! Моралист, сукин кот!"
      1926 ______________________________________________________________________
      Певец печали нашей
      Этого "певца печали нашей" можно почти ежедневно увидеть и услышать в пригородных наших поездах.
      Я его слушал совсем недавно (три дня тому назад) на перегоне между Змеевом и Харьковом по Донецкой железной дороге.
      Очень жалостливые песни поет он перед пассажирами, чтобы затем, закончив петь, протянуть руку и еще более жалостливо произнести:
      -- Обратите, граждане, внимание на мое бедственное положение.
      Он поет очень длинную "поэму", которая называется "Отец и дочь".
      О глубокой трагедии в той песне рассказывается на мотив "Кирпичиков":
      Ни кирпичики, ни чугунчики
      В Ленинграде теперь не поют,
      А поют теперь песни новые
      И на новый мотив передают, -
      но "передают" ее не "на новый мотив", а на мотив старый, на мотив "самых что ни на есть революционных" "Кирпичиков".
      Эта "песня новая" знакомит слушателей с тем, как
      На кладбище Митрофания
      Отец дочку зарезал свою.
      "Отец, мать и дочь жили весело", но потом над малюткой насмеялась "злая судьба" -- померла у нее мать.
      Отец "нашел себе жену новую", которая возненавидела семилетнюю "крошку" и "отцу вот задачу дала":
      Всей душой люблю тебя, миленький,
      Только жить мне с тобою невмочь.
      Говорить тебе только совестно:
      Жить с тобою мешает мне дочь...
      Ты убей ее иль в приют отдай,
      Только сделай ты все поскорей.
      А не сделаешь, я уйду тогда
      И одна буду жить веселей.
      Отец не выдержал. Агитация новой жены сильно на него подействовала, и вот:
      Мысль зверская пришла в голову,
      И не стал свою дочку любить.
      В детский дом отдать было совестно,
      И решил зверь-отец дочь убить.
      Обдумав все это, отец повел дочь на кладбище, на могилу своей первой жены, и:
      Вдруг отец: "Надя, Надя, -- стал звать, -
      Подойди ко мне, моя милая,
      Я хочу тебе что-то сказать..."
      Бедная Надя, не зная ничего, хоть "сердце девочки гибель чуяло", подошла к родителю.
      Лицо бледное, подошла к нему,
      Отец быстро схватил и стал жать,
      Чтобы крик ее не мешал ему
      И на помощь людей не дал звать.
      Отец, "жмучи" Надю и крича: "Ты, родная дочь, иди к матери!" -зарррезал свою дочку, "крошку семилетнюю".
      Засверкал тут нож палача-отца,
      Совершил он ужасный кошмар.
      И теперь:
      Два креста стоят над могилкою:
      То мамаша и дочка лежат.
      Эпилог этого всего "совершения кошмара" таков:
      Отец "за железной решеткой сидит", а:
      ...красавица где-то шляется,
      На свиданье к нему не идет...
      "Зверь-отец" в конце обращается ко всему советскому обществу с призывом:
      И хочу всем мужчинам сказать:
      Как умрет у вас жена первая,
      Детям мать вторую не брать.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Такая печаль звучит ежедневно по вагонам пригородных поездов столицы.
      Но это далеко не все.
      Слушайте дальше.
      Закончив пение, "певец печали нашей" обращается ко всем гражданам с таким предложением:
      -- Граждане! Мо'ть кто хотит иметь ету песню переписану, то прошу -- цена двадцать копеек!
      Достается из-за пазухи целая папка с перепечатанными на машинке песнями.
      Я, разумеется, купил.
      И многие еще купили.
      И вот, когда я радостно кинулся за покупкой, мне предложили:
      -- Гражданин! Имеится у меня еще и "песня-роман", очинно антиресная (ударение на о: роман).
      -- А о чем же, -- спрашиваю -- тот "роман"?
      -- О любви.
      -- Дайте, пожалуйста!
      "Роман", я вам доложу, знаменитый!
      "О любви" -- и больше ни о чем другом.
      Ты вспомнишь комнатку уютную,
      Где мы сидели с тобой вдвоем.
      Меня ты в губки целовала
      И называла "милый мой".
      Потом ты "другую" полюбил.
      Ты полюбил одну богачку.
      Я знаю просто, милый мой:
      Богачка золотом займется
      И позабудет про тебя.
      Кончается роман очень грустно:
      Вот скоро, скоро, друг любезный,
      Венок терновый мне сплетут.
      С венком терновым в гроб дубовый
      Меня на кладбище свезут.
      И сердце раны там залечит,
      Какие есть в груди моей,
      И зарастет моя могила
      Тернистой зеленью ветвей.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Я плакал, читая поэму "Отец и дочь", плакал я горько и над "песнею-романом".
      Почему я плакал?
      Да так. Взгрустнулось, вот и заплакал.
      * * *
      Когда я, вернувшись домой, читал вслух об "Отце и дочери", маленькая девочка, слушая поэму, спросила:
      -- Дядя! За что же папка свою девочку маленькую зарезал?
      -- Это он, -- говорю, -- "по обшибке". Ему надо было кого-то другого зарезать, а он девочку резанул. "Обшибка" вышла.
      "Обшибка" вышла.
      1929 ______________________________________________________________________
      На рудниках
      И вот я, деревни сын,
      В сердце Донбасса вгрызся.
      В буйном цветении века машин
      Дымарями Донбасс покрылся...
      Стихотворение это, как вам известно, не мое. Стихотворение это хорошего поэта Андрея Панова.
      Надо вам сказать, что я в сердце Донбасса не "вгрызался", а въехал на плохоньком поезде в сердце Криворожья, именно туда, где добывается железная руда и марганец.
      Если даже принять фабричные трубы за "буйное цветение", то на Криворожье такого "цветения" очень мало. Зато там целые залежи причудливо сверкающего камня, который на солнце отливает черным, синим, зеленоватым и серовато-серебристым огнем.
      -- Что это, -- спрашиваю я у соседа, -- за камень такой?
      -- Это кварцит.
      "Кварцит! С чем же он, -- думаю себе, -- рифмуется?"
      Кварцит... Антрацит... Стрептоцид... Аппендицит...
      Я, ей-богу, не стану врать в своих впечатлениях о криворожских шахтах.
      Из-за этого, собственно, я и начинаю с того, с чем "кварцит" рифмуется...
      Потому что, "вгрызаясь" на какую-нибудь там неделю в рудники, ни черта вы про кварцит более не узнаете, кроме того, с чем он рифмуется, или какой можно к нему ассонанс или аллитерацию применить...
      Чтобы узнать об этом кварците подробнее, чтобы знать, что с этим кварцитом связано (а связано с ним ой как много!), не неделю, не две и не три нужно принюхиваться к этому кварциту и приглядываться к нему.
      * * *
      Итак. Первое, значит, впечатление -- кварцит.
      Второе впечатление -- копер.
      Всюду копры, копры, копры...
      Что такое копер?
      Прежде всего это слово, которое рифмуется со словом "шахтер".
      Любой писатель, приезжая на рудники, знакомится с пролетарской на них жизнью и может, не доехав даже до рудников, уже написать такое стихотворение:
      Выпираются копёры,
      А на них стоят шахтеры...
      Если люди, знающие толк в шахтерской жизни, скажут вам:
      -- Что вы, товарищ, мелете? Сроду никакие шахтеры на копрах не стояли!
      Вы на это отвечайте смело:
      -- А вот в честь моего приезда залезли туда и стоят!
      На копрах всюду шкивы.
      И шкивы годятся для стихов:
      И стоят копры со шкивами,
      Будто кони буйногривые.
      Шкивы так похожи на гривы, как, скажем, я на канарейку.
      * * *
      Затем на вас сильное впечатление производит карьер.
      Карьер -- это штука, весьма напоминающая корыто. Огромнейшее корыто. Глубина такого корыта бывает саженей этак в пятьдесят, а длина его -- саженей полтораста. Детей в карьерах не купают, белье не стирают, а добывают там руду железную.
      Рифмуется карьер со словом "фокстерьер".
      Карьером он называется потому, что в нем пролетарские и непролетарские писатели карьером удирают от "бурок".
      "Бурка"... Что такое бурка? Опять же это совсем не то, что на Кавказе из шерсти делают.
      Шахтерскую бурку на плечи не накинешь, от дождя ею не укроешься.
      Она и небольшая и не очень приметная -- только и всего, что торчит от нее небольшой хвостик, в обиходе он называется еще бикфордовым шнуром, а бегут от этой бурки люди, особенно писатели, как я уже говорил, карьером.
      Бурка -- штука, на шахтах весьма популярная.
      Однажды на одном из наших литературных выступлений подана была нам записка с таким вопросом:
      "Скажите, а здорово вы удирали от бурок?"
      Мы сказали правду.
      -- Удирали здорово!
      Ответ этот вполне удовлетворил слушателей; они убедились, что и мы, чужие на шахтах люди, серьезно к бурке относимся.
      Когда бурка "рвется", в карьере гремит гром; тогда люди прячутся в штреках и не выходят оттуда до той поры, пока не разрешит им этого свисток.
      Для того, чтобы сделать бурку, нужно иметь забурник и пневматический к нему молоток.
      Что такое молоток, вы знаете. Пневматическим он называется потому, что молотком тем "бьет" от сжатого воздуха.
      А вот что такое забурник, пояснить я вам, пожалуй, не смогу. Это такая штука, что забуривается, то есть глубоко куда-нибудь вовнутрь вгрызается.
      На рудниках вы часто можете услышать такое выражение:
      -- Эх! Вставить бы тебе забурник!
      Следовательно, забурник этот еще и "вставляется"..
      Во всяком случае, когда вы поедете на шахту и услышите вышеприведенное выражение, я вам не рекомендуй: напрашиваться:
      -- Вставьте, мол, пожалуйста, мне забурник!
      Выполнить вашу просьбу, конечно, смогут, но чтоб от этого вы стали настоящим шахтером -- вряд ли.
      Особенно интересен спорт на рудниках -- сбегать в карьер глубиной в 40--50 саженей по лестнице. Лестницы эти почти вертикальные. Ступенек я не подсчитывал, но их порядочно.
      Спорт этот больше всего рекомендуется людям 6--7-пудового веса. Пробежаться можно раза три-четыре туда и назад. Отличное после этого наступает настроение Тогда каждый человек, который изложил в анкете свое происхождение начиная с прапрапрапрадеда и теперь состоит в должности заведующего торготделом в одном из трестов, лежит и разглагольствует мечтательно:
      -- Ах, до чего ж прекрасно быть шахтером!
      -- Ах, какие счастливые шахтеры, которые имеют возможность каждый день к этому спорту прибегать!
      * * *
      Выше, как вы, может быть заметили, я упомянул об одном из непонятных шахтерских терминов -- "штрек".
      Слово "штрек", очевидно, происходит от украинского глагола "штрикать" (колоть, ковырять).
      Хотя в штреках никто никого и не "штрикает", но какое до этого дело такой науке, как филология?
      Штрек -- большой под землею коридор, такого приблизительно типа, как в гостинице "Спартак", только значительно более чистый... Он -горизонтальный.
      В штрек ведет штольня -- вертикальная.
      По штольне ходит клеть, а клеть возит в шахту либо людей, либо пустые вагонетки, а из шахты тянет эти вагонетки, наполненные великолепной железной рудой.
      Как спускаться в шахту?
      А так. Становитесь в клеть, и она везет вас вглубь.
      Страшно?
      Мне не было страшно, так как из меня еще не вышел тот страх, когда я в прошлом году, возвращаясь аэропланом из Баку, влетел из-за какого-то там "лопа" в какой-то там трубке прямо в рожь. Вот тогда я натерпелся страха...
      Опускают в шахту, как нам говорили, иногда "с ветерком".
      Что это значит, не могу вам сказать, потому что нас опускали без "ветерка". Пожалели, должно быть, клеть, иначе когда ж ты ее отмоешь, если она беспрестанно днем и ночью курсирует в шахту и из шахты?
      * * *
      Штрек.
      Огромный коридор с рельсами для вагонеток. Называется еще продольной.
      А мы встали, покурили,
      По продольной разошлись,
      По продольной разошлись,
      За работу принялись.
      Шахтерская песня "довоенного качества".
      От продольной вправо и влево -- разветвления.
      А над продольной -- люки.
      У разветвлений этих и в люках -- забои.
      "Забой" -- литературная на Донбассе организация, которая входит в состав ВУСППа.
      Это в литературе.
      А забой в шахте -- это уже совершенно другое.
      Ни стихов, ни рассказов там не пишут. Там забойщики добывают гордость криворожскую -- прекрасную железную руду.
      Забойщики -- прекрасные рыжие люди. Всё у них рыжее, рыжая одежда, рыжие сапоги, рыжие руки, рыжее лицо...
      И только ослепительно белые зубы у них и блестящие глаза.
      Возле забойщиков -- лопаточники-откатчики.
      Забойщики "забивают". Откатчики "откатывают".
      Поняли?
      Нет? Ну, давайте подробнее.
      Забойщик с забурником в руках и с пневматическим молотком бурит породу. Потом приходят бурщики, закладывают в пробуравленные отверстия бурку (динамит -- вот что такое бурка!).
      А когда полетят по шахте сигнальные свистки, начинают "рвать" руду. Зажигают бикфордов шнур, и тогда под землею гремит гром и валится в забоях руда...
      Откатчики накидывают эту руду в вагонетки и откатывают в продольную, а там уже цепляет их коногон и гонит в штольню.
      А там в клеть и -- вверх.
      А там -- в вагоны... А из вагонов в домны, а из домен в бессемеровы печи, а из бессемеровых печей на завод, а из завода в трест, а из треста в Вукоопсоюз, а из Вукоопсоюза в райсоюз, а из райсоюза в "потребиловку".
      А там уже:
      -- Дайте мне гвоздей полфунта!
      Одним словом, если вы когда-нибудь загоните в ногу гвоздь, вспомните хоть тогда прекрасного человека в рыжей спецовке, в рыжих сапогах, с рыжими руками, с рыжим лицом и ослепительно белыми зубами и блестящими глазами.
      Вспомните криворожского забойщика с его верным сотружеником лопаточником-откатчиком.
      Шахтерское житье-бытье.
      Это именно то, о чем "довоенное качество" под гармонь пело:
      Эх, и распроклятая
      Жисть шахтерская
      Кто не знает -- тот идьёт,
      Кто не знает, тот идьет.
      За собой народ ведьет!
      Или еще так:
      Ен да шахтер Пашеньки не пашеть,
      Косы в руки не береть...
      Шахтер курить, шахтер пьеть...
      Шахтер с музыкой идеть...
      Про такую "жисть" шахтерскую рассказывала песня "довоенного качества".
      А какова нынче жизнь шахтерская?
      Ах, да не знаю же я, какова она, товарищи мои дорогие!
      Неделю ведь только привелось побывать на рудниках, с шахты на шахту перескакивая...
      Да разве ж можно за неделю? Да еще о жизни, да еще и о шахтерской!?
      Я не слышал, чтобы кто-либо из шахтеров говорил или пел:
      Эх, и распроклятая
      Жисть шахтерская!
      Я не видел ни одного шахтера пьяного...
      Но я видел симпатичного забойщика из марганцевых рудников Марка Фоковича Шпиндю.
      Ехал он поездом, возвращаясь с окружного производственного совещания.
      И говорил мне Марко Фокович:
      -- Три дня не работал, три дня не был в забое, и мне уже вроде бы чего-то не хватает... Скучно...
      -- Как живете?
      -- Ничего живем Работа, правда, не из легких, а все же ничего. Приезжайте ко мне, сами поглядите. Людьми живем. И квартира хорошая, и чистота, и жена с ребенком у меня -- люди... От нас самих зависит, как живем. А жить можно по-людски...
      И рассказал мне Марко Фокович про работу в забое, Про свои рудники, про днепровские плавни неподалеку от рудников, рассказал о реке, о рыбе, утках, о своей бабке, что жила сто семь лет и помнила еще запорожца, о куропатках, об охоте
      Марко Фокович и в забое работает и на производственные совещания ездит...
      Он и рудники свои хорошо знает и любит, любит и то, что окружает рудники...
      Марко Фокович и шахтер, и забойщик, и хозяин своих шахт, и гражданин, и охотник, и человек...
      Все ли шахтеры таковы, как Марко Фокович?
      А если и не все?
      Важно то, что такие забойщики, такие шахтеры существуют!
      А были ли они в те давние времена?
      * * *
      Воскресенье. Близится вечер...
      Невольно прислушиваешься, не резанет ли где лихая гармошка:
      Шахтер курить, шахтер пьеть,
      Шахтер с музыкой идеть...
      Не слышно ничего такого.
      Зато в дверь: стук-стук.
      -- Пожалуйста!
      -- Здесь товарищи писатели?
      -- Здесь.
      Перед нами немолодой уже рабочий.
      -- Я вам письмо принес.
      Читаем:
      "Рабочие рудника им Дзержинской группы желают видеть уважаемых питателей. Просим прибыть в зал казармы No 8, поделиться кое-чем научным...
      18/III--28 г.
      Рабочие".
      Вечер оказался свободным от выступлений, и мы с радостью откликнулись на приглашение.
      Небольшая зала. Столы кумачом покрыты. Сидят рабочие, играют в шахматы, в шашки, домино.
      Здороваемся.
      -- Что будем делать? -- спрашиваем.
      -- Расскажите нам про литературу, расскажите о писателях, а то многие из нас не смогут быть на завтрашнем вашем вечере -- смена в шахтах...
      Мы пришли к ним в шесть вечера и рассказывали и читали до двенадцати...
      Вот как нынче...
      А раньше:
      Шахтер курить, шахтер пьёть...
      А теперь, товарищи, у меня вопрос. Спокойно!
      Кто сказал, что рабочие не понимают украинской литературы?
      Кто сказал, что рабочие не интересуются украинской культурой?
      Я говорю о рабочих с Криворожских рудников.
      С таких: "Коминтерн" (марганцевый рудник), Ленинский рудник, Октябрьский, им. Либкнехта, им. Артема, им. Дзержинского.
      Кто это сказал? Прошу встать...
      Ага... вы сказали...
      А позвольте тогда вас спросить: