Это Андрей в "эмансипацию" сунулся [1].
      Минута... и хохот!
      Звонкий, раскатистый хохот неистово обрушился через перелесок в яр. Колесом докатился до дубовой рощи, что во-он на той стороне, за пшеницей, и несется назад по пшенице перепелом...
      ...Музыкальное отделение кончилось...
      Следующее -- вокальное!
      Запевает Тимоха:
      Как была я молода,
      Так была я резва... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Тут уж мои соседи решительно уходят в хату и затворяют дверь...
      Высоким фальцетом кончает Тимоха последний куплет...
      И снова хохот...
      И снова "ляп"...
      И так до часа, до двух, а то и позднее...
      Напоследок еще буйный взрыв "польки" и вихрь из юбок и сапог.
      Заключительный аккорд. И "Главполитпросвет" идет спать... Уходят парами...
      1923 ------
      [1] К читателям. Я фиксирую, разумеется, то, что сам вижу на селе. Мне было бы очень неприятно, если бы кто-нибудь подумал, что я в данном случае разрешаю себе порнографию. Приводя разные выражения (чаще оригинальные, а иногда комбинированные), я хочу показать, какое значение (по большей части шутливое, а иногда и серьезное) приобрели на селе новые слова. -- О.В. ______________________________________________________________________
      "Женотдел"
      Коли глянете, бывало, на наше село, -- разведете руками:
      Ну, чисто тебе "женотдел"...
      Видите? Вон Сторчиха за воротами кого-то честит.
      Кого?
      Спросите ее, она и сама не знает... Такая уж у нее профессия...
      Просыпается с "холера б..." и ложится с "а, сто чертей...".
      Вон кума Тетяна лупит Миколку за то, что шапку, стервец, потерял.
      Вон Наталка Василину веником учит:
      -- Слушайся, сукина дочка, матери! Слушайся!
      Вон Домаха... Вон Параска... Вон Устя... Вон Горпина...
      Вон... вон... вон...
      Нет, лучше перечитайте святцы: там всех найдете...
      И это ж только на улице. А ведь еще по огородам, по хлебам, по садам, по клуням...
      Дед Глушко, тот прямо говорит:
      -- Бабы этой у нас, ну, что жука-кузьки!
      Заправилой у них здесь -- Ульяна.
      Она главный организатор, вожак и советчик.
      Заседания "женотдела" проводятся в воскресенье днем на тех же колодах, где вечером работает "клуб"...
      Повестка?
      Эх, голубoчки мои! Если б вы там, в столице, за каких-нибудь четыре-пять часов могли разрешить столько вопросов, сколько наш "женотдел" разрешает, я с чувством величайшего уважения преподнес бы вам свою суковатую грушевую палку, которой я в лесу гадюк бью!
      Начинается (не так, как у вас!) с "текущих дел"!
      -- ...Водили вы уже свою Муру к бугаю?
      -- ...И что-то я, голубонька, примечаю, молока у моей становится меньше! Как бы, упаси господи, не ведьма!
      -- ...И не говорите, матинка, чур ему, чур! На той неделе, в Свинарном, входит Чопиха, уже под вечер, в хлев... А тут из-под коровы -- шмыг!
      -- ...А слышали, у Сторчихи -- дочка? Я ей говорила: "За своими, шалава, смотри!" А теперь, к петрову дню: "Нате вам, мама, внука!"
      -- ...А та! Щербатая! "Чхать, -- говорит, -- я на вас хочу!" Ишь, какая! Только мужик со двора, так что твой ероплан через плетень в сад к Петрову Гнату!.. "Чхать!.." Матери своей в пасхальный очипок чхай, сукина дочка!..
      Затем следует самый главный и самый жгучий вопрос.
      Вопрос исключительно женской компетенции. Религия.
      Тут уж "дискуссия" на высоких тонах, с позами, с жестами, подбоченясь...
      Здесь идет турнир баптистов, адвентистов и православных.
      Преобладают баптисты.
      "Православие" молчит.
      Если кто и сунется:
      -- А все-таки церква, она не то, что ваши чтения да пения под поветью!
      -- "Церква"?! "Под поветью"?! Поп, должно, подморгнул?
      (Местный "батюшка" очень слаб насчет "адамовых ребрышек" и чуть не каждую неделю за эту слабость расплачивается собственными святыми ребрами...)
      Религиозные дискуссии редко кончаются без пострадавших за "веру христову".
      Больше всего "мук святых" достается очипкам... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Как я уже отмечал, главный успех имеют баптисты. Хотя и такую солидную "религию", как баптистская, иной раз побивает самая обыкновенная глиняная кринка.
      Оришка уже совсем было к баптистам пристала. Уже с месяц и на моленья их ходила, и церковь забросила, и ругаться перестала.
      И надо ж было ей одолжить Христе свою глиняную (ну, совсем новенькую!) кринку. А та разбила!
      -- Так вот ты какая, сякая-такая, святая да божья? Живой на небо прешься! А кринку раскокала и: "Сестрица, не бранись!" Не бранись? А купит мне такую кринку бог твой баптицкий? Глаза под лоб закатила и уже Варвара, думаешь, великомученица?! Берешь, срамница, кринку, не бей, голова б у тебя треснула!
      И в первое же воскресенье пошла в церковь. Еще и на частицу подала...
      Гром среди ясного неба!
      В воскресенье сход!
      Председатель сельсовета объявляет:
      -- Жена имеет такие же права, как муж! Если какой-нибудь станет бить или ругать, каждая имеет право привести его на суд. Здесь мы знаем, что с ним сделать! Выбирайте делегаток!
      "Владыки" улыбаются:
      -- Будет, положим, моя кухарить, как до сих пор кухарила!
      А дед Глушко пыхнул люлькой, сплюнул и:
      -- Это и мою в делегатки? Не будет толку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Но и у бабы Глушихи и у той, что "будет кухарить, как кухарила", где-то глубоко-глубоко, на са-а-амом донышке, в глазах огоньки загорелись...
      1923 ______________________________________________________________________
      "Село -- книга"
      Сказать, что на селе нет печатного слова, нельзя.
      Такое "слово" на селе есть. И его немало.
      Если взять хозяев с достатком, у которых и в 1921 году кое-что уродилось, то у каждого из них можно найти целый ассортимент печатного слова издания 1921 и 1922 годов...
      Издания этих лет всего больше.
      Печатного слова времен дореволюционных, времен Центральной рады, гетманщины уже поменьше. Но кое-что есть.
      Лежит это печатное слово чаще всего на чердаке, в тайничках, в мешочках.
      Кое-кто запихал его в бутылки, засмолил и закопал в землю.
      Читают это слово печатное очень редко.
      Случается, долгим зимним вечером вытащит Кондрат Степанович торбочку [1] или сундучок, откроет, вывалит на стол то слово печатное, почешет затылок и покачает головой:
      -- На какого дьявола я все это собирал? Ну и дурак! Вот дурак!
      -- А не говорила я тебе?
      -- Говорила! "Говорила, да не вразумила"!
      -- Вот и любуйся!
      -- Ни тебе закурить, ни тебе хоть что-нибудь! Ну, куда ты его?
      И снова засовывает в торбочку или в сундучок и взгромождает на чердак до следующей "перетруски". Издания 1923 года мало.
      -- Не хватает! Да и где его набраться, когда супонь -- полсотни! Дела!
      И вот теперь, когда вспомнишь, сколько этого "печатного слова" брошено было в деревню в 20, 21 и 22-м годах, просто диву даешься, как это до сих пор не ликвидирована на селе неграмотность.
      Правду говорит пословица: "Век живи -- век учись".
      Что бы вместо разных рисуночков да "водяных знаков" на этом "слове" напечатать азбуку и букварь.
      На все бы учебники хватило.
      На "лимонах" -- азбука.
      На "пятилимонах" -- букварь.
      На "десятилимонах" -- другой учебник.
      И т. д., и т. д.
      Вот теперь в долгий зимний вечер и было бы что почитать Кондрату Степановичу, торбочку или сундучок перетряхивая. А так Кондрат Степанович нервничает, потому что:
      -- Ни к чему оно мне! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Путной книги, что и говорить, на селе нехватка.
      -- Нет ли там у вас какой газетки или книжки? А то глядите, до чего докурился!
      Читаю: "Царь бо царствующих и господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным".
      -- Видите, до чего дошло? Царь царствующих пришел снедать с верными, а я из него цигарку! Грех да и только!
      -- Поверите, "богородицу" еще до пасхи скурил! До чего ж бамага добренная: тоненькая да выдержанная! Кинулась на троицу Килина "богородицу" искать, чтоб Ванько ей про вспение прочитал, а я и корочки на чердак забросил. Туда она и сюда она, шарила и за иконой и за дежкой [2]... А я сидю под яблоней: "Ищи, -- думаю, -- ищи! На небе уже твоя богородица! С дымом, пусть бог простит!"
      -- А ведь оно на том свете так даром не пройдет. Как посадят на сковороду да этой самой "богородицей" и начнут поджаривать.
      -- А что поделаешь? Ее ж, бамаги этой, не накупишься! Да что уж про меня говорить? Я не из больно праведных... Вон дед Оверко и в петровку и в спасовку каждый год говеет, а и тот не удержался. "Деяния" докуривает... Сядет на завалинке, развернет: "И бысть внезапу с небесе шум, яко носиму дыханию бурну и исполни весь дом, идеже бяху седяще".
      Слова-то какие!
      А он утрет слезу:
      -- Прости меня, господи, грешного!
      Др-р-р-р!
      -- Уже последний листочек только... А что дальше делать будем, так и не знаю. На все село один-единый часослов у Панаса остался... Еще его покойный дед в Алексеевке на ярмарке купил! Да и от того кто-то титул отодрал...
      -- Так коли случится какая газетка, дайте, спасибо вам!
      Дал! Дал и со своей "усмешкой". Не страдать же человеку! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Так вот, как видите, на селе с "путными" книгами тяжко. Нету!
      Пощекочите, пожалуйста, правление "Село -- книга".
      Село думает, что за два года уже можно успеть все места перечесать.
      Даже те, что никогда не чесались...
      Тут у нас слух пошел, что "Село -- книга" в Москве изрядную партию книг закупила, тех, что там не идут...
      У нас они пойдут...
      Ежели они на русском языке, да еще с такими словами, как "апперцепция", "конъюгация", "девальвация", "пертурбация", "сигнализация" и "акация", то тут их вмиг расхватают...
      Такие "козьи ножки" свернут, как у завторготделом "Село -- книга" правая нога!
      Так ждем!
      Сколько ей, этой "Село -- книге", надо времени, чтоб до села книжку довезти?
      Два года, как видим, мало. Ну, подождем еще два... А тогда сами станем писать, сами и печатать.
      Ведь сказал же на днях Ивашко:
      -- Сто за церт: урок тебе зададут, а сто ты его, из батькова картуза выуцись? Ей-бо, сам себе книзку напису!..
      Так-то!
      1923 ------
      [1] _Торбочка_ -- сумка.
      [2] _Дежка_ -- бочка. ______________________________________________________________________
      "Профобр"
      Рано начинается на селе профессиональное образование.
      Тогда оно начинается, когда Ванько или Одарочка уже "отлучены" и когда рубашонка Ванька или Одарочки подымается выше того места, о котором вы сейчас как раз думаете, и завязывается узлом на спине.
      -- Чтоб не замарало. А то оно у меня, простите, на затычку слабовато...
      Ванько (или Одарочка) в эту пору своей жизни трудовой уже крепко держится за родительскую юбку, и только от него и слышишь:
      -- Мама! Мони!
      -- Да не мамкай ты у меня над душой! На вот тебе прутик: гони гусей за ворота! Он у меня хороший мальчик! Гони, гони! Мама на базар поедет, гостинца купит!.. Вот так! Так их! Гиля, -- кричи, -- гиля! Вот так! Вот цаца, Ванько! Вот цаца! А Меланя -- кака! Она маму не слушает... Гони! Гони!
      Это первые, самые ранние шаги на пути профессионального просвещения будущего гражданина Украинской Социалистической Республики, может быть, будущего члена Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета, а возможно, будущего писателя.
      "Гуси" -- это первый и непременный этап профессионального образования, воспетый поэтами:
      Когда пас я мальчонкой гусят,
      Солнце мне улыбалось любовно... [1].
      (А. Панов.)
      Программа профессионального образования у нас на селе сложилась, с одной стороны, на основе извечных традиций, с другой -- на основе требований жизни.
      Наробразом служат у нас наши выгоны, наши рощи, яры, балки, наши "поля необозримые", наше солнце золотое и наше "лазурное молоко"...
      Их инструкциями мы руководствуемся, по их указаниям мы действуем.
      Само собой, как и при всяком обучении, немалую, а может, и важнейшую роль играет возраст ученика.
      Так, значит, первая ступень -- это гуси...
      Пасти гусей, уследить, чтоб к чужой копне не подобрались, пригнать домой всех до одного -- это программа нашего "техникума" 1-ой, можно сказать, ступени, первой группы.
      Если вы этого зачета не сдадите, если у вас отберут где-нибудь на чужой стерне или в чужом просе картуз или же вы, практикуясь в бросании камешков в цель, попадете гусю в голову и пригоните домой вместо одиннадцати десять, не говоря о том, что об вас будет истрепан новехонький веник, вы никогда не перейдете в следующую группу...
      Следующая группа -- свиньи.
      Сами вы, конечно, понимаете, что дело это уже куда серьезнее, чем гуси.
      Свинью вам уже в одной рубашонке пасти невозможно. Тут уж обязательно нужны штаны и вместо прута палка...
      Это дело поручается гражданину не моложе шести лет. Раньше -ни-ни. Потому что здесь уже нужна определенная профессиональная квалификация, а главное, солидность.
      Сказать:
      -- А-ля! Чтоб она тебе сдохла!
      Это не то что невинное и наивное:
      -- Гиля-гиля!
      Тут уж надо, чтоб свинья чувствовала, что над ней есть верховное начало, суровое, непреклонное и властное...
      Надо вовремя и умеючи огреть ее палкой, надо не спеша и не нервничая, а с сознанием собственного достоинства, так, как бы между прочим, раскатить по выгону басом:
      -- А куда ж это ты пошла? Скажи, а?! Куда ря-я-я-ба-я?!
      А потом степенно добавить:
      -- Сибирки на тебя нет!
      "Властителем" над свиньями гражданин бывает до 10--11 лет.
      Затем иерархическая лестница профессионального образования такова:
      Телята
      Овцы
      Коровы
      Лошади...
      После перехода в "телячью" группу уже разрешается стащить у отца бумаги и закрутить цигарку из конского кизяка или попросить у прохожего (не из своего села):
      -- Дядя, закурить нету?
      -- Нет!
      -- Так дайте хоть спичку!
      В эту пору (зимой) начинается и общее образование в местной школе...
      Дойдя до "лошадей", уже можно вечером, пригнав коней домой, убежать на часок и на колоды в "Главполитпросвет"...
      Если мать и заведет:
      -- Уже, каторжник, в хате ему смердит! Уже на улицу?
      Можно ей ответить:
      -- Да?!.
      А если заведет отец, лучше молчать... Потому что у отца аргументы куда более веские:
      -- Ты не того! Не очень-то! Уже сапоги "бутылками" прилаживаешь? Еще чего! Растреплю на сукином сыне чистик [2] в щепу!
      Можно только иногда сказать (да и то потихоньку):
      -- Да разве я?!.
      "Лошадьми" заканчивается образование в "профтехникуме" первой ступени.
      К этому можно лишь добавить, что одновременно идет образование и в другой области.
      Попутно с "коровами" ученик обучается еще и специальности погоныча.
      Образование в "техникуме" первой ступени получают как мальчики, так равно и девочки.
      Есть, конечно, вариации, но они особого значения не имеют.
      Во второй ступени функции хлопцев и девчат уже резко размежевываются.
      Хлопец идет в пахари и косари, а дивчина -- в полольщицы и вязальщицы...
      Заканчивается "профобр" обычно стереотипным заявлением матери:
      -- Женить уже оболтуса пора!
      Или:
      -- Да моя уже на возрасте. Кума говорила, что в Западне Иванов Максим словцо закидывал. Надо быть, в мясоед и окрутим! Пора!
      Finis "профобру"... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      А там уж...
      А там уж... дело не наше!
      1923 ------
      [1] Цитирую по памяти. За точность не ручаюсь, -- О.В.
      [2] Чистик -- палочка с наконечником для очистки плуга от земли. ______________________________________________________________________
      На Гомельшу!
      Как из калитки выйдешь, вот так, направо, промеж хаток дорога протянулась. Это на Гомельшу. А Гомельша -- село на высокой-высокой горе, и вокруг леса, леса, леса... Когда-то там, говорят, крепость стояла, и гора будто руками невольников насыпана...
      Хотите, пройдемся?
      Только, прошу прощения: хоть у меня и есть "корреспондентский" билет, но я не из тех, что:
      "Наше авто, словно чем-то недовольное, с сердитым рокотом и стоном выскочило на горку... А за горкой село... А за селом речка серебром блеснула... А в селе, как увидели наше авто, так и стар, и мал, и гусята, и поросята, и телята, и цыплята -- все как есть высыпали на улицу... Шапками машут! Пономарь в колокола звонит! Коровы ревут! Столетний дед упал на колени и воздел руки к небу!"
      Одним словом, "собственного корреспондента" встречают!
      Так вот, говорю, я не из таких "собственных". У меня "авто" свое... Даже два их у меня, если хотите! И никакая чертова душа меня не встречает. Разве что Пилипов Лапко выскочит, специально чтоб оставить вашего "собственного" без последних штанов...
      А коли вас завидки берут на тех "собственных", что авто своим православных по селам пугают, так есть выход: понюхайте зажигалку, чтоб и вам бензином воняло и прогудите по-автячьи разика два.
      Тогда, может, и в самом деле Килина на вас через тын поглядит, а потом обернется к Степану и покрутит пальцем у лба:
      "Чердак, мол, у этого "панка" не в порядке! Гудит!"
      Ну, идемте!
      Только палку не забудьте взять... А то шутки шутками, а Лапко и впрямь штаны порвет, он такой!
      Ну, так (пусть уж будет по-модному) "выскочили" вы за село...
      Вот, братцы, картина!
      Черт его знает, как это можно так складно все эти овражки, буераки, вырубки, рощицы и леса расположить?!
      Слева у вас яр! Глубокий-глубокий яр, зелеными рушниками устланный. По тем рушникам низкий кустарник узорами стелется!
      А вот так, прямо, -- большой лес... Там вурдалак живет. Микола сам его видел... Рыжий такой и, как заметил Миколу, мекнул да в лес... Только шорох пошел...
      А справа от леса -- на вырубке -- молодая поросль, дубки густые шелестят, ясеньки поскрипывают... И пахнет-пахнет! И клубникой, и земляникой, и чабрецом, и душицею...
      А дорога упала промеж леса и вырубки, упала и покатилась вниз, туда, туда, где орешник толпой, как на митинге, руками-ветками голосует...
      Что, если б на то место, где я стою, да поставить какого-нибудь поэта?! Да он бы вам таких "образов" настрогал, левый глаз прищурив, что не приведи господи!
      Потому что -- таки красиво!
      -- Ну до того ж у нас за селом ладно, -- сказала мне вчера Христя...
      И правда ладно! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      -- Что так смотрите? Может, козу дикую увидели? Они у нас тут есть! Здравствуйте!
      -- Да так, задумался! Доброго здоровья!
      -- На Гомельшу?
      -- Туда.
      -- Идем вместе... веселей будет!
      -- Идем! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Дошли до орешника... Гущина -- взглядом не пробьешь... Аллея зеленая и затишная!
      -- Ну и хорошо же здесь! Смотрите, словно живая зеленая стена!..
      -- Неплохо! Чаща какая! Прошлый год тут один поляк, беженец, детей своих и жену топором зарубил! Местечко, что и говорить, примечательное... Хорошее место! Год ищи, черта лысого найдешь...
      Дальше -- дубняк молодой. Непрочищенный, с орешником переплетается... Шумит, шумит...
      -- Эх и лесок! Лет через двадцать -- тридцать какие богатыри будут! Хоть корабли строй!
      -- Подходящий лесок! Два месяца назад гомельшанского мужика с перерезанным горлом нашли! И лошади пропали и подвода! На железном ходу! С мельницы муку вез... За таких лошадей теперь миллиардов пятьдесят отдай! Да и то еще купишь ли! Хороший лесок! Важнецкое дерево!
      -- А хлеба, хлеба! Ишь как волнами перекатываются... Прямо хоть броненосец пускай! Скоро-скоро уже косы зазвенят! Смотрите, как славно, когда под лесом нива! Тени какие! Цвета!
      -- Да что тут говорить?! Залюбуешься! Здесь всегда хлеба хорошие... Земля тучная. Это на раскорчевках, когда-то леса большие стояли!.. Земля тут добрая. В этом году еще дождей у нас маловато, а в хорошее дождливое лето, так хлеба до ветвей добираются... Да густые-густые, что камыш... Ступил шаг, и никто тебя не найдет... Прошлый год как косили, так на два тела наткнулись зарубленных... Когда б не жнива, вековать бы им там! Где ж в такой гущине их углядеть?.. Добрая земля, добрые места... красивые места!..
      Дальше молодая поросль...
      -- Ох и земляники! Глядите, дядько... Вон! Вон! Вон! Все усыпано... Вот, верно, бабам работы! А почему не видно никого?.. Не собирают, что ли?!
      -- Да-а-а! Ягод, ягод! Как травы! Почему не собирают? Собирают! Да вот на прошлой неделе пошли из Гомельши по ягоды, так к вечеру прибежали голехоньки. Что смеху было?! И сорочки поотбирали!.. Раздели в лесу. А ягод у нас очень много... и хорошие ягоды! Эх, и места тут у нас! Благословенные места! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Вот и Гомельша!
      Высокая-высокая гора, за ней шпили церковные торчат...
      Подымаемся...
      Думается:
      "Чьи руки эту гору сложили? Сколько их было? Немало видела она слез, плетей, крови! А теперь свободные гомельшане на свободной земле... И даже с такой высокой горы нигде ни единого пана не углядишь... Сколько глаз хватает -- все наше!" . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Под вечер назад!
      Лес, вырубки, хлеба, орешник...
      Попутчик на Пасеки...
      -- Что это вы так крепко нажимаете? Краса какая! Глядите, дорога, как в пасть какого-то черного зверя, скатилась... Садитесь, отдохнем!
      -- Нет, дядечка, давайте лучше поскорее домой... Красивые места... Благословенные места...
      -- Да не бегите так! Боитесь, что ли?!
      -- Это кто боится?! И чего бы мне бояться?! Спешу, очень спешу! Ждут меня. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Хоть бы орешник проскочить!
      P.S. Банды, которые бесчинствовали в этих местах, теперь уже уничтожены...
      1923 ______________________________________________________________________
      В хвосте сила
      Жарит...
      До того жарит, что дед Панас, тот, что ни за что в жизни без шапки за ворота не выйдет, стоит сегодня за воротами, рукой глаза заслонив, без шапки и кличет:
      -- А-ця-ця-ця-ця-цю!
      Куры на погребице. Гуси в холодке, под "потребиловкой" (уже четыре года запертая стоит!), а Иванов стригунок, рыженький, что:
      -- Ну и конь будет! Во, брат, конь! Да и не удивительно: с заводским случал -- вот оно и жеребец как жеребец!
      Так тот стригунок стоит на выгоне, солнечными копьями пронзенный, да головкою только:
      Так-так! Так-так!
      "На все, мол, согласен".
      Выскочишь из хаты (выскочишь, само собой, в таком виде, как только на селе это можно себе позволить), да и то, в чем выскочишь, хочется с себя содрать... Дерешь шкуру и ругаешься, что грудь у тебя не на пуговках. Расстегнул бы этак все сразу, распахнулся, чтобы дунуло туда и выдуло из тебя эти сорок градусов реомюровых.
      К одиннадцати время идет...
      В воздухе камертоны золотые:
      Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
      Медовые камертоны, что на спаса бабе Мелашке коржи подсластят, а на "страсть" свечку слепят.
      Будет трещать и плакать перед "всех свербящих радости" та свечка желтая, старческими бабы Мелашки руками скатанная, а баба Мелашка будет стоять на коленях, бить поклоны:
      -- Покрой нас, заступница, честным твоим семафором...
      И прольет слезу баба Мелашка, моля у "заступницы" "семафора" на свою седую голову, преклоненную, ибо отколь знать бабе Мелашке, "семафор" ли у "заступницы", а "омофор" на железной дороге, или "омофор" у "заступницы", а "семафор" на железной дороге...
      Камертонам медвяным нет до того дела:
      Дз-з-з! Дз-з-з! Дз-з-з!
      Они трудятся...
      В лес! Под грушу, под дуб, под орешник!.. Под черта, под дьявола... Под что угодно, а то жарит!.. А то сверлом раскаленным голову тебе просверлит насквозь огненный глаз, что проткнул голубую перину меж двух пуховых облачков-подушечек! . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      ...В лесу... Фу! Словно веером опахнуло...
      Лежишь, и ни до чего тебе дела нет...
      Убьет ли Пилсудский Шептицкого в их поединке или Шептицкий Пилсудскому черепную расколет коробку... Только иногда мыслишка в голове, как кирпич, тяжело повернется: "А лучше, чтоб этот того, а тот этого... Обоюдно".
      ...Жарит...
      -- Тпр-р-р!.. Куда, Рябая?! Да куда ж это ты, Рябая? Скажи, а?! Тпр-р-р! Тпр-р-р! Да чтоб ты ж ему сдохла! Тпр-р-р!
      В лесу содом... Трещит орешник, летят сухие ветки... Какая-то бешеная лавина мчится лесом к опушке...
      И в этом шуме, в этой буре треска и топота, то и дело взрывается зло, встревоженно, со слезами:
      -- Куда, Манька?
      -- Куда, Мура?!
      -- Куда, Рыжая?!
      -- А подохла б она тебе?!
      -- Тпр-р-р! Тпр-р-р! Тпр-р-р!
      А лавина несется...
      Вот выскочила Мура на опушку... Глаза дикие, красные... Вся дрожит... Стала...
      Хвост автомобильной шиной...
      -- Пр-р-р, Мура!
      ...Что раскаленным железом жигануло!..
      Мячиком пляшет на месте, подскакивает, как молодая серна, яростно вскидывает задними ногами, хвост свернулся еще круче...
      М-м-му!
      И стрелою в яр!..
      Берет барьер, как премированный скакун, и катит рожью, просом, огурцами к колодцу...
      За ней "колбасой" лупит Кондратов третьяк половый...
      Он идет как-то с вывертом. Голова набок, передними ногами загребает так, словно хочет схватить что-то впереди, прижать к себе, стиснуть и переть дальше... У него "м-м-м-у" мужественное, злобное и угрожающее... Хвост обручем...
      На миг останавливается перед огорожей-барьером... Вдруг с силой бьет левой задней, и уже только "обруч" его мелькает среди колосьев...
      Мура осталась далеко позади...
      ...Минута... И развернутой колонной вихрем шпарит все стадо...
      Молодняк идет шаля, "с коленцами"...
      Солидная Чернуха, которая "вот уж восьмую весну все бычков да бычков", трусит в арьергарде, как "комическая старуха" за балетом в веселой оперетке...
      ...Огорожи нет. Торчат только колья...
      И плачет, распрямляясь, рожь, плачет просо, плачут огурцы...
      А по лесу, приближаясь к опушке, бежит, спотыкаясь:
      -- Тпр-р-р! Тпр-р-р! Тпр-р-р!
      -- Не уберег, охламон?! Не уберег?!
      -- А что я сделаю, когда они чисто сказились!
      -- Сказились?! Как на улицу, так на цепи не удержишь, а скот, так в жите?!
      -- Сами попробуйте! Завернет хвост, да и подался! Что я его, за хвост весь день держать буду?
      -- И держи! Видишь, что задирает, возьми и "отдери"!
      Хлясь! Хлясь! Хлясь!
      -- Я больше не буду! Ей-бо, не буду!..
      А Онисько:
      -- Вот же нечистая сила! Отрубишь ему хвост -- мух нечем отгонять... Оставишь ему хвост -- бесится. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      Положение безвыходное.
      1923 ______________________________________________________________________
      Мед
      -- Мед -- штука сладкая...
      Это старейший у нас пасечник дед Глушко говорит. Сидим на пасеке, трубками попыхиваем, пчелками любуемся...
      А они дождем золотым на солнце к летку падают.
      И гудят, гудят, гудят...
      -- Гудёт! Медок несет!
      -- Хорошая, дедусь, насекомая! Маленькая такая, проворная... А гляди, будет с чем зимой коржи есть!
      -- Тваринка действительно бедовая! Ишь, как гудёт!.. Да-а-а! Загудел это и я как-то!.. Во, брат, загудел! Думал, амба мне! Конец, думал, старому Глушко!
      -- А вы чего "загудели"? По-пчелиному, что ли?
      -- По-пчелиному... Как грохнулся, так думал, что черепков старуха не соберет... А все язык наш поганый! Не удержишься, скажешь, согрешишь, вот оно тебя и кинет!.. С пчелами надо по-хорошему... Божья она тварь и порядок любит...
      -- А что случилось, дед?
      -- Случилось... Такое случилось, что по сю пору в три погибели согнувшись хожу... Рой снимал... Только это пообедали, вышел в сад, гляжу, летит... Я колоду, лестницу и жду, где сядет... Сел, видите, вон на тот бересток... Хоть оно и высоконько, а чтоб неудобно -сказать нельзя! Лестница достает, и колоду подставить можно так, что стряхнешь -- и все. Мой, думаю, будет! Поставил лестницу, полез... И колоду в самый раз пристроил... Только наладился стряхнуть -- оно, бисова тварь, прости господи: дзз! и в самый нос -- раз!
      Да так больно, как никогда.
      Отмахнулся! Только слезы: кап! кап! кап! Чувствую, разносит мой нос! Как на рысаке несет!
      Тряхнул еще...
      А их штук десять в лоб как ужарят!
      -- Черти б вас!..
      Только это промолвил "черти", как:
      Трах!
      (А колоду с роем держу!)
      Трах! -- да как поперло, как поперло, так ей-богу, прости господи, саженей с пять, ноги кверху, головой вниз, летел, что ястреб. А потом, как шваркнуло, я аж крякнул.
      Шваркнуло да еще и колоду на голову надело! Они как жиганут меня со всех сторон, еле из колоды выдрался да так драпанул, что к борову в хлев угодил...
      Упал и стону!
      Выволокла старуха из хлева, насилу опамятовался! Чуть богу душу не отдал. Такого мне меду дали!
      Вот как бывает!
      "А ты не чертыхайся, ежели с пчелами возжаешься", -- говорит старуха.
      Оно и правда. Я уже сам приметил: коли на пасеке черта помянул, удирай лучше. Особливо когда за роем лезешь.
      Черт, знаете, да еще при трухлявой лестнице, всегда вам такую холеру отмочит...