Глава 1

25 ноября 1925 года в селе Константиновка появилась на свет Нонна Викторовна Мордюкова. А если точнее, по документам, то звали новорождённую Ноябриной Александровной Афоничевой. Как говорится, найдите три отличия… О «парадоксах» отчества и фамилии поговорим чуть ниже, а начнём с имени. Но перед тем – пару слов о дате рождения. Впоследствии в некоторые справочники закралась опечатка, что Мордюкова родилась не 25, а 27 ноября. Но это явная ошибка – дата рождения (25 ноября) зафиксирована в документах чётко.

А вот теперь – об имени. Имя Ноябрина теперь практически не встречается, да и в 20-е годы его давали детям не слишком часто. Считается, что честью носить такое имя будущая актриса должна быть благодарна в первую очередь своей матери Ирине Петровне. В семье передавался рассказ, что однажды та познакомилась с женщиной, которая ей очень понравилась, да ещё и среди прочего поведала матери будущей актрисы увлекательную историю, как встречалась с Лениным (подобные сюжеты в то время были достаточно популярны среди народа – Ленин воспринимался многими как народный заступник, который любого примет, выслушает, поможет). Женщину-рассказчицу звали Нонной. Когда через некоторое время в семье Ирины родился первый ребёнок, девочка, и мать пошла регистрировать её в сельский Совет, то сомнений относительно будущего имени у неё не было: разумеется, только Нонна – в честь доброй подруги. Однако сельсоветская «барышня», ведавшая регистрацией, гласит легенда, якобы не нашла в директивных именных книгах подобного имени и посоветовала назвать девочку Ноябриной – благо за окном как раз заканчивался последний месяц осени… Дескать, в сокращённом варианте Ноябрина и будет та самая Нонна, объяснила деловитая сельсоветчица. Совет был принят к сведению, и девочку назвали Ноябриной.

Семейное предание преданием, но вполне очевидно, что имя новорождённой носило явный политический подтекст. Отменив вместе с религией и религиозной моралью церковные «святцы», советская власть стремилась среди прочего создать и новую систему имён и названий. Тогда уже взрослые люди брали себе более «благозвучные» с революционно-советской точки зрения имена и даже фамилии. Конечно, логичнее было бы назвать девочку Октябриной, да и имя это было распространено всё-таки шире, чем Ноябрина. Но тут, похоже, и в самом деле сыграл роль месяц рождения ребёнка – ноябрь. К тому же годовщины Октябрьской революции вследствие ещё одной большевистской реформы – перехода в 1918 году на григорианский календарь («новый стиль») – отмечались уже 7 ноября, и это стало достаточно устойчивой традицией в людском сознании. Так что имя Ноябрина по сути ничем не уступало Октябрине, да ещё и несло в себе некоторую информацию о дате рождения малышки…

В момент рождения Ноябрины её мать Ирина Петровна (урождённая Зайковская) была замужем за Александром Афоничевым, который и был отцом девочки, первенца в молодой семье. Однако трагические обстоятельства очень рано наложили отпечаток на судьбу новорождённой. Ноябрина была ещё совсем маленькой, когда отец её погиб в железнодорожной катастрофе. А через некоторое время мать с младенцем на руках отправилась в достаточно дальний путь – на Кубань. Минуя Ростов-на-Дону, перебрались в село Глафировка Краснодарского края, где и поселились.

Нынче Глафировка – небольшой курортный посёлок с населением менее двух тысяч человек, относящийся к Щербиновскому району Краснодарского края. Располагается курорт на восточном побережье Азовского моря, а точнее, Таганрогского залива. Найти Глафировку можно не на каждой карте. Но проще сориентироваться по обозначенной на картах Азовского моря песчаной косе протяжённостью свыше шести километров, которая отделяет Ейский лиман от уже упомянутого Таганрогского залива. Так вот, эта коса расположена к югу от Глафировки. Она и называется Глафировской, а о местной природе даёт некоторое представление название небольших островов, которые служат словно бы продолжением косы, – Птичьи острова. Недалеко от курорта лежит и Зелёный остров, носящий также название Ейского острова (или косы).

Как, вероятно, уже заметил внимательный читатель, названия населённых пунктов, в которых проходило детство Ноны Мордюковой, довольно часто связаны с именами конкретных людей. Глафировка не стала исключением. Известно, что своё название она получила от имени здешней помещицы Глафиры Романовой. Произошло это, как выразился Александр Сергеевич Грибоедов в бессмертной комедии, во времена «очаковские и покоренья Крыма»… А если быть более пунктуальным, то основали Глафировку в 1784 году, и относилось село в то время к Ростовскому уезду Екатеринославской губернии. Прежде здесь вольготно чувствовали себя хозяевами кочевые татары, подданные крымского хана. Но русские штыки своими победами изменили здешний «геополитический расклад». А вскоре на присоединённые к Российской империи плодородные южные земли потянулись в поисках лучшей доли поселенцы – русские и украинские крестьяне (в том числе бежавшие от помещиков крепостные), казаки, а также армяне и греки (многие из которых переселились к православным русским единоверцам, чтобы уйти из-под гнёта турок-османов). Да и хозяйственные немецкие колонисты, которым российское правительство давало немалые льготы и привилегии при освоении новых земель, рассчитывая на их трудолюбие и всем известную хозяйственность, тоже не минули здешних мест. Особенно активизировался процесс заселения кубанских земель в начале XIX века. А спустя почти сто лет, во время Всероссийской переписи населения 1897 года, в Глафировке насчитывалось полтысячи дворов с населением почти три с половиной тысячи жителей. Раз в год в селе проходила ярмарка, весьма популярная в окрестных краях и привлекавшая купцов даже из Таганрога и Ростова. Торговали преимущественно дарами кубанских степей и Азовского моря, проще говоря, зерном и рыбой. А оба местных маслобойных завода и почти десяток ветряных мельниц, нужно полагать, тоже без дела не простаивали. Не слишком мешало местной промышленности и торговле даже то обстоятельство, что Глафировка была несколько удалена от тогдашних «благ цивилизации» – например, ближайшая железнодорожная станция располагалась в станице Старощербиновской, а чтобы воспользоваться услугами почты, приходилось ехать в село Шабельское. И ещё один немаловажный по тем временам факт: в 1888 году Глафировку вместе со всем Ростовским уездом передали из состава Екатеринославской губернии в подчинении Области Войска Донского. Понятное дело, это не сделало автоматически всех обитателей Глафировки казаками, однако свой отпечаток на здешний менталитет наложило. И приехавшая сюда в младенческом возрасте вместе с матерью Ноябрина Афоничева уже могла с достаточным основанием считать себя жительницей казачьего края.

В кубанских краях Ирина Петровна Афоничева, молодая вдова с ребёнком на руках, встретила будущего второго мужа и отца своих восьмерых детей (правда, трое из них умерли в самом раннем возрасте). Виктор Константинович Мордюков, вступив в брак, официально удочерил Ноябрину, дав ей свою фамилию. Тогда же было изменено и отчество девочки. И именно с этого времени мы можем говорить о Нонне Викторовне Мордюковой.

А время начиналось бурное. Вслед за индустриализацией страны кремлёвское руководство провозгласило курс на коллективизацию сельского хозяйства, сопровождавшуюся массовым «раскулачиванием» наиболее зажиточной части крестьянства и казачества. Понятно, что на плодородных землях Дона и Кубани этот процесс происходил наиболее драматично, обретая временами формы едва ли не «скрытой гражданской войны».

Коллективизация с её трагическими «перегибами» фактически расколола крестьянство и казачество. Часть его непримиримо отнеслась к нововведениям, саботируя их и порой даже поднимаясь с оружием в руках на стихийные, заранее обречённые на неудачу бунты. Большинство постепенно смирилось с новыми порядками, вступив в колхозы и взвалив на плечи тяжкий труд практически за бесценок. Но были и те, кто искренне, всем сердцем поверил в преобразование деревни, в её успешное развитие на пути колхозного строительства, в радости «коллективного созидательного труда». Ирина Петровна Мордюкова относилась именно к таким людям. И стала активисткой, настоящей энтузиасткой колхозного движения, а спустя некоторое время вступила в коммунистическую партию. Была избрана председателем колхоза, хотя женщина на такой должности в те времена была всё-таки довольно редким явлением.

Нонна Мордюкова, как мы помним, была старшим ребёнком в семье, к тому же с младенческих лет отличалась крепким телосложением. Девочка подрастала – и становилась шире в плечах, крепче в мускулах. Позже в мемуарах актриса чуть иронически, но и не без гордости сравнит себя с представителем такой явно не женской профессии, как грузчик. Да она и воспринимала себя в то время в некотором роде мальчишкой.

Семья жила бедно, хотя в трудолюбии и упорстве никому из Мордюковых отказать было нельзя. Взрослые выбивались из сил, стремясь свести концы с концами и хоть немного улучшить своё материальное положение, но сил и времени на все работы не хватало. Неизбежно приходилось привлекать к работе детей. Но Нонна от работы никогда и не отлынивала. Ведь к матери она относилась с любовью, порой даже плакала от жалости к её нелёгкой доле. И порученные дела выполняла безо всяких отговорок. Другое дело, что детский возраст всё же брал порой своё: так хотелось искупнуться в реке, сбегать в ближайший лес, поиграть со сверстниками, что Нонна иногда могла сделать вид, будто не слышала маминого зова о помощи.

А семья между тем становилась всё больше. Один за другим у Нонны рождались братья и сёстры. Маленькие, ничего ещё не умеющие и ничего не знающие в этой жизни, но настоятельно требующие к себе внимания и заботы. Получалось так, что нянчить малышей, носить их на руках, убаюкивать, носы вытирать приходилось, прежде всего, самой старшей из детей сестре. А наносить топлива для растопки печки (на Кубани таким топливом служили чаще не дрова, а хворост), а притащить кукурузы для рассыпчатой мамалыги?.. По мере роста и прибавления силёнок Ноне пришлось заниматься всё более непростыми видами работ – вплоть до выходов в поле и ухода за скотом. А сколько тяжеленных вёдер с водой пришлось перетаскать, разве кто-нибудь сосчитает? Но работа в те времена воспринималась детьми из бедных крестьянских семей как неизбежность. Родился, получил имя и место жительства – так будь любезен, работай, помогай взрослым. Таков был жизненный уклад многих поколений, и изменить его при всём желании было невозможно.

Между тем Ирина Петровна была не слишком расположена к похвалам своей старшей дочери и прочим «сантиментам». И не по причине чрезмерной строгости или жестокости. Просто жизненные условия, суровая борьба за выживание не располагали к излишней мягкости. Материнская любовь и забота доставались маленьким на тот момент детям, а на старших возлагалась в первую очередь ответственность. Отголосок детской обиды слышится в воспоминаниях Нонны Викторовны, когда упоминает она, как мать ругала её за надкушенный пряник (лакомство, скорее всего, берегли к какому-то праздничному событию либо хотели побаловать им меньших детей). Даже «кобылой здоровой» обозвала Нонну. А когда та попыталась оправдаться, что не имеет никакого касательства к надкушенному прянику, то была сражена убойным аргументом: как же не ты, когда на нём следы твоих зубов остались?

А однажды посмотрела Нонна на свои ещё детские руки и увидела, что они уже напоминают во многом материнские, – такие же натруженные, утратившие данную природой красоту. И только вздохнула девочка, понимая, что не переломишь жизненные обстоятельства, не избежишь тяжёлой, но необходимой работы.

А как хотелось ей носить не перешитую-перелицованную одежду, где и размер-то далеко не всегда подходил, а что-то более красивое! В своих воспоминаниях Нонна Викторовна упомянула, как девятилетней девочкой зашла вместе с матерью в сельпо. Вообще-то детям там делать было нечего – денег на какие-либо невиданные лакомства им всё равно не давали. Да и не было в магазине этих самых конфет. На прилавке красовалась разве что сладкая патока, которой и угощали родители детей по редким праздникам, а в будни обычно – оставшимися после работы в поле кусками хлеба «от зайчика»… Но на сей раз Нонна увязалась за матерью, которая в этот день была в хорошем настроении. Накануне из города ей привезли шифоньерку, о которой давно мечталось. Простенькая, но городская мебель заметно украсила хату. Отчим поставил шифоньерку в красном углу (икон в своём доме коммунисты Мордюковы, понятное дело, не держали), Ирина Петровна постелила рядом домотканую дорожку – и обстановка хаты преобразилась, повеселела. (Добавим, кстати, что Мордюкова-старшая всегда охотно перенимала приметы городского быта: стриглась коротко, духами пользовалась, завела симпатичное кожаное пальто – атрибут тогдашних советских активисток.)

А в сельпо Нонна узрела вдруг подлинное чудо – матросский костюмчик для девочки. Столько лет прошло с тех пор, а навсегда запомнились и кашемировая материя, а причудливое сочетание белой, синей и красной расцветок, и кофточка, украшенная флотским воротником. Кажется, даже в темноте светился этот неописуемой красоты наряд!

Не день и не два ходила девочка за матерью и канючила, чтобы та купила ей матроску. Бегала ежедневно в сельпо, чтобы посмотреть, не забрал ли кто-нибудь это чудо. Но матроска по-прежнему красовалась на своём месте… Наивной девчонке подумалось даже: не для красоты ли её тут повесили? А может, это образец для тех, кто хочет научиться шить?

И всё-таки юной героине автобиографического рассказа повезло обрести обновку. К матери в колхоз приехало начальство, и в степи нужно было показать для гостей небольшой концерт, где собиралась петь и сама Ирина Петровна, а старшую дочку попросила закончить выступление тоже песней. Вот тут-то Нонна и сумела поставить своё условие. Посокрушалась мама из-за цены матроски (не на взрослую женщину ведь платье), но затем тоже прониклась красотой этого наряда. Захотелось сделать дочери что-то приятное. И перед концертом Нонна покрасовалась перед сельчанами на улице и во дворах, охотно демонстрируя обновку…

Несмотря на все тяжести тогдашней сельской жизни и материнскую суровость, актриса вспоминает о маме с любовью. Между матерью и старшей дочерью словно существовала какая-то не всегда осязаемая, но от этого не менее прочная душевная связь. Может, кто-то из младших ребятишек и был более красивым, хорошеньким, кого-то матери приятнее было понянчить, но Нонна зато понимала мать больше, чем кто-либо из остальных детей. В различных делах и начинаниях Ирина Петровна привыкла в первую очередь полагаться только на старшую дочь.

И всё-таки, всё-таки… Взаимоотношения даже самых близких, родных, любящих друг друга людей вряд ли могут оставаться всё время безукоризненно безоблачными, не замутнёнными обидами и горечью. Были такие моменты и у Нонны, что тут скрывать. И много позже в мемуарах вырвутся у неё искренние и в то же время горькие строки, что были у неё в жизни моменты, когда она свою мать ненавидела. И за её болезни (Ирина Петровна страдала от подагры на левой ноге), и за некоторую долю самодовольства, ибо председательница колхоза (возможно, подсознательно, а не преднамеренно) привыкла переносить жёсткий стиль руководства подчинёнными в семью, в отношения с детьми, считать своё мнение единственно верным и правильным. Как говорится о таких людях: слишком много она знает, слишком много на себя берёт. А тут ещё постоянные беременности (напомним, что после Нонны Ирина Петровна выносила и родила восьмерых детей, из которых трое рано умерли). Ведь нянчить-то детей всё время приходилось опять-таки Нонне!

Но не стоит думать, что в семье не было светлых дней, своих радостей и праздников. У матери будущей актрисы наряду с красивой внешностью был замечательный голос (настоящее меццо-сопрано и абсолютный слух, как позже отмечали знавшие Ирину Петровну актёры и режиссёры, друзья и коллеги Нонны), она прекрасно исполняла не только народные русские и казачьи песни, но и романсы, считавшиеся более городским жанром. Недаром в своё время с десятилетнего возраста Ирина пела в церкви на клиросе. И Нонна тоже с ранних лет разделила с мамой это её увлечение. Нередко мать и дочь пели вместе – и тяжкая работа казалась им тогда легче. Собственно говоря, вся семья Мордюковых была довольно музыкальная, петь здесь любили и умели. Пели, кстати, не только по-русски. Поскольку казаки в здешних краях издавна говорили преимущественно на «малороссийском наречии», то много пели и украинских песен.

Ирина Петровна одно время затеяла в колхозе даже такое необычное по тем временам дело, как самодеятельный театр, где пробовала ставить даже целые оперы. Конечно, оперная музыка – не совсем то, что подходило здешним самодеятельным артистам, но Мордюкову-старшую тянуло именно к этому музыкальному жанру. Видимо, его величавость напоминала ей собственное детство и пение в церковном хоре. Особенно любила Ирина Петровна исполнять арию из оперы «Наталка-Полтавка». Нонна уже в девятилетнем возрасте тоже не отставала в этом смысле – любимым её номером в концертах была песня дурачка – персонажа оперы «Сватанье в Гончаровке».

А разговоры по душам между матерью и старшей дочерью на самые разные темы? Другие дети были ещё слишком маленькими для таких задушевных бесед-«философствований», а вот с Нонной мать могла порассуждать, рассказать истории из своей жизни… И временами вырывались у измученной тяжкой жизненной долей женщины мечты. Созвучные той эпохе, малодостижимые в те времена и такие будничные и приземлённые для нас теперь. Например, купить валенки с калошами, без которых трудно приходилось в зимние холода. Или съездить на курорт (а ведь, если вдуматься, Кубанское побережье и само по себе было местом курортным, но одной «географии» для полноценного отдыха мало, а позволить себе поехать в настоящий санаторий Ирина Мордюкова не могла). Увы, ни валенок с калошами мама так и не купила, с оттенком горечи вспоминает актриса, ни на курорт не поехала. Много лет спустя, незадолго до смерти, наступившей от рака, Ирину Петровну положили в больницу, где её проведывала старшая дочь. Не избалованной уютом и комфортом женщине очень нравился уход в довольно скромной больничке, она даже связывала с ним надежду на скорое выздоровление. Но не суждено было…

Едва ли возможно взвесить на каких-то гипотетических весах, что передала своей старшей дочери Ирина Мордюкова в наследство, какие черты характера, какие творческие способности и таланты. Несомненно одно: на дочь она оказала большое влияние. И недаром многие, кто знал её, считали, что у Ирины Петровны было артистическое дарование. Да, пожалуй, скромное, однако без него мог и не разгореться тот яркий талант, который прославил её дочь перед миллионами зрителей.

Отчима своего в мемуарах Нонна Викторовна вспоминала гораздо реже и сдержаннее, чем мать. Виктор Константинович был военнослужащим, поэтому дома появлялся только временами. Преимущественно занимался хозяйственными делами, да и жену с падчерицей и остальными детьми старался переключить с песенных и оперных затей на дела практические – например, на заготовку овощей, без которых перезимовать было бы сложно.

Неудивительно, что девочка, поглощённая заботами по дому и хозяйству, воспринимала школу не столько как образовательное учреждение, как место для отдыха. Училась будущая актриса, как она сама потом признавалась, не ахти. Зато с трудом дожидалась звонка с урока, чтобы через окно выскочить на улицу и вволю бегать, кричать, играть со сверстниками в разные детские забавы. Порой случались и чрезмерные по тогдашним пуританским временам шалости. Однажды тайно вытащила из материнского председательского портфеля, где та носила все важные бумаги, паспорт на породистую кобылу и подбросила в школе под ноги учительнице, с которой была во враждебных отношениях. И тут же с невинным видом поинтересовалась, не преподавательница ли обронила «свою бумагу»… Или случай, когда Нонна, усаженная учительницей на первую парту, чтобы поменьше шалила и отвлекала других детей, тут же улучила подходящий момент и, когда учительница отвернулась к доске, с силой запустила калошей в стену класса…

Непростые отношения с педагогами энергичной и порывистой девочки, имевшей свои понятия о справедливости, не раз приводили к тому, что она была на грани исключения из школы. Собственно говоря, впервые её исключили уже в первом классе. Ирина Петровна, впрочем, отнеслась к происшествию со смехом и не совсем «педагогично». Сказала дочери, что её учительница сама не блещет особой учёностью, переменила множество работ, пока не устроилась в школу, поэтому особого морального права требовать что-либо с детей не имеет. В итоге через год Нонна повторно отправилась в первый класс.

Тем не менее были предметы, по которым извечная троечница получала хорошие оценки. Речь о русском языке и литературе. Сочинения писались легко. Собственно, чему удивляться, если класса с пятого по собственной инициативе Нонна начала записывать разные житейские истории – и смешные, и грустные казусы, случавшиеся в округе. Записывала на клочках бумаги – с тетрадями в те времена было непросто. Однако же клочки эти сберегла даже в годы войны и, как признавалась потом, они ей послужили и во время работы над мемуарами. Куда труднее давались математика и прочие точные науки. Выручала одноклассница, которая с математикой дружила и позволяла у себя списывать.

При всём своём порывистом и даже вспыльчивом характере Нонна не относилась, однако, к породе злостных нарушительниц дисциплины. Однажды в школьной уборной чья-то рука начертала матерное слово. Педагоги заподозрили Нонну. Та попыталась убедить их, что она непричастна к этому. Слёзы и просьбы, с которыми убеждала учителей, запомнились надолго. Настолько расстроилась, потому что ей не верили, что промелькнули в голове мысли о самоубийстве. К счастью, Ирина Петровна, узнав от дочери об этом проишествии, поверила Нонне и сумела убедить педагогов в её невиновности.

Зато когда нужно было сделать какую-нибудь работу по школе – в классах убрать, перетащить школьную мебель, то учителя обычно призывали на помощь в первую очередь Мордюкову. А та уже в темпе собирала дружину из своих сверстников и, засучив рукава, принималась за работу.

Педагоги признавали, что Нонна – человек общительный, пользующийся уважением и авторитетом среди ровесников. Но всё же со школой отношения у неё складывались непростые.

Всё больше и больше тем временем начал привлекать юную казачку мир искусства. О песнях, которые с мамой распевали дуэтом, уже говорилось. А какие ещё шедевры искусства можно было увидеть в небольшом селе? И всё-таки очаги цивилизации тут существовали. Во-первых, детвору, да и взрослых, привлекал большущий радиорепродуктор, из которого разносились по окрестным улицам не только новости народно-хозяйственного и идеологического фронта, но и выступления столичных певцов и актёров, вплоть до трансляции музыкальных спектаклей. Где-то там, за тысячи километров, кипела удивительная и насыщенная жизнь, выступали перед переполненными зрительными залами знаменитые артисты… Чем-то очень притягательным, манящим и в то же время пугающим веяло от радиопередач на девочку, застывшую на сельской улице рядом со столбом, увенчанным чёрной тарелкой.

Но ещё больший эффект оказал на неё мир кино. Хата, крытая камышом, старик-киномеханик, не так уж и часто крутивший привезённые из района картины, забитое зрителями тесное помещеньице – как далеко всё это было от роскошных по тогдашним понятиям кинозалов в крупных городах, не говоря уже о далёкой и таинственной Москве… Но тем сильнее была тяга к такому волшебному виду искусства, тем больше хотелось самой принять хоть какое-то участие в создании таких прекрасных произведений. И уже с двенадцати лет Нонна решила для себя, что обязательно свяжет судьбу с кинематографом. Во всяком случае, так она сама утверждала впоследствии.

Были у юной зрительницы, разумеется, и свои любимые артисты. Один из них сыграл значительную, хоть и косвенную, роль в дальнейшей судьбе девушки. В сорок первом году на экраны страны вышел фильм «Богдан Хмельницкий». Это было время, когда в Европе уже полыхала Вторая мировая война, чей пожар всё ближе приближался к советским границам. Экономика и весь уклад жизни страны постепенно переводились на военные рельсы. Важную роль в патриотическом воспитании молодёжи играли фильмы, в том числе на исторические темы. На экраны выходили кинокартины об Александре Невском, Суворове, других видных деятелях военной истории… В этом ряду был и фильм об украинском гетмане, поднявшем свой народ на борьбу с «ляхами» и в 1654 году перешедшем по решению Переяславской рады под покровительство московского царя. Исторически непростую и противоречивую фигуру Богдана Хмельницкого играл известный актёр Николай Мордвинов (1901–1966). Правда, известен он был более как театральный актёр, его карьера в кино только начиналась, ещё впереди были награждения тремя Сталинскими и Ленинской премией, звание народного артиста СССР, однако главное, что игра его с самого начала (а это были фильмы «Последний табор» и «Маскарад») привлекала симпатии зрителей. Мордвинов к тому же выступал на радио с чтением художественных текстов, в том числе поэм Лермонтова, что также прибавляло ему популярности.

В некоторых статьях о Нонне Мордюковой утверждается, что она написала письмо Мордвинову, увидев его в фильме «Котовский», где актёр также играл главную роль. Но это ошибочное утверждение, потому что «Котовский» вышел на экраны только в 1943 году. Письмо же датируется сорок первым годом.

Актриса вспоминала, как увидела афишу фильма «Богдан Хмельницкий» и в тот же вечер решилась написать письмо своему кумиру: дескать, как попасть в сказочный мир киноискусства? Сочиняла послание вечером, при зыбком свете керосиновой лампы. Самое же удивительное, что через некоторое время безвестной глафировской восьмикласснице пришёл ответ. По одной из версий, случилось это утром 22 июня 1941 года. Мол, Нонна, ничего ещё не зная о войне, мыла пол в доме, как вдруг ей на голову упал конверт, брошенный почтальоном сквозь дверную щель. Несмотря на красочное описание деталей, перед нами явно более поздний и романтизированный вымысел. Однако действительно в июне 41-го Нонна получила ответ от Мордвинова. Рискнём предположить, что Николая Дмитриевича могло привлечь сходство их фамилий, благодаря чему он выделил письмо из своей обширной почты и решил ответить наивной претендентке на звание актрисы. Актёр ответил, несмотря на свою занятость, о которой упомянул в первых же строках письма.

Нонна не верила собственным глазам. В реальности происходящего её убедила бумага, на которой было написано письмо, – плотная, желтоватая, шелковистая на ощупь, схожая с теми листами, что встречались в старинных книгах… Мордвинов писал, что для обретения актёрской профессии желательно закончить ВГИК – Всесоюзный государственный институт кинематографии в Москве, но для этого нужно предварительно получить аттестат за десять классов. В любом случае, констатировал Николай Дмитриевич, среднее школьное образование необходимо для полноценной жизни и работы.

Нонна была тронута искренностью и добротой, которая ощущалась в строках письма. К тому же Мордвинов приглашал её в будущем приехать в Москву и разыскать его там, рассказывал о ВГИКе… Счастливая школьница зачитывала присланное письмо всем знакомым и друзьям, при этом более всего старалась, чтобы важностью события прониклась Ирина Петровна.

Увы, в скором времени семье Мордюковых предстояло изведать совсем иные маршруты, чем поездка в Москву… Начало войны на несколько лет перечеркнуло планы Нонны стать актрисой. Хотя даже все ужасы военных лет не заставили её изменить своей мечте. Но обо всём по порядку.

Глава 2

Первый год войны, с лета 41-го до лета 42-го, воспринимался жителями кубанских станиц ещё как бы отстранённо, опосредованно, потому что эти края далеко не сразу стали ареной военных действий. Понятное дело, с первых же дней началась мобилизация военнообязанных. Немало было и добровольцев, у военкоматов выстраивались очереди из желающих попасть на фронт. Случалось, те, кому отказывали по каким-то причинам (возрасту или болезни, например), плакали. Наблюдая за происходящим, не могла сдержать слёз и Нонна. А однажды она увидела, как потеряла возле колодца сознание и упала на землю женщина, получившая извещение о гибели мужа. Нонне казалось в тот миг, что она живёт чувствами этой женщины, что это ей самой принесли похоронку на близкого человека. И это не было притворством или наигранностью – это было сопереживанием иной судьбе, иному человеку, своеобразным перевоплощением в него, без чего, по большому счёту, невозможна никакая актёрская игра…

Отчим Нонны Виктор Константинович, человек с армейским опытом, тоже ушёл на фронт, а на оставшихся трудоспособных членов семьи легла двойная нагрузка. Лозунги призывали: «Всё для фронта, всё для победы!» А в свободное от работы время были мучительные минуты неизвестности за судьбу своих близких и тревоги от кажущегося порой необратимым движения немецких полчищ в глубь страны. Когда пал Ростов-на-Дону, казалось, что вскоре оккупанты придут и на Кубань. Однако в конце сорок первого звучавшие по радио сводки Совинформбюро принесли радостные вести о поражении немцев под Москвой. Тогда же советскими войсками был освобождён от гитлеровцев Ростов, начались наступательные десантные операции в Крыму, направленные на снятие вражеской осады с Севастополя. Люди верили, что в войне наступил перелом. А вскоре в кубанских сёлах появились исхудавшие человеческие фигуры, мало чем напоминающие нормальных людей. Но это были люди, чудом вывезенные по ладожской «Дороге жизни», жители блокадного Ленинграда, переживавшего самую страшную зиму в своей истории.

Весна сорок второго года обещала вроде бы осуществление надежд на скорую победу. Красная Армия развернула ряд наступательных операций, в том числе под Харьковом. Однако через несколько дней наступили тяжкие дни – череда сокрушительных поражений. Советские войска были разгромлены в Крыму, им пришлось оставить и Севастополь. Но главные события разворачивались севернее, в излучине Дона и Волги. Гитлеровцы рвались на восток, к Сталинграду, частью своих сил поворачивая на юг – на плодородные Кубань и Ставрополье, к горам Кавказа, за которыми уже маячил для них призрак бакинской нефти, столь необходимой для вермахта. Враг снова захватил Ростов-на-Дону. Вот-вот немецкие солдаты должны были появиться на Кубани.

Ирина Петровна, председатель колхоза, коммунистка и жена фронтовика, не питала иллюзий относительно своей возможной судьбы, если их село захватят фашисты. Было решено уходить на восток, в эвакуацию. Усадив детей на подводу, Мордюкова отправилась в страшный и трудный путь. В эти летние дни сорок второго пришлось узнать и голод, и изнуряющий зной, и налёты немецкой авиации на дороги и мосты, по которым передвигались колонны беженцев и отступающие красноармейцы. Под влиянием слухов и достоверных известий о военной обстановке, стремясь не попасть в руки немцам, Мордюковы постепенно отклонялись всё дальше на юго-восток, пересекая весь Краснодарский край и приближаясь к предгорьям Кавказа.

И всё-таки уйти от врага не удалось – слишком стремительным было продвижение немецких моторизованных частей. Позади остался Армавир, всё ближе была административная граница Краснодарского края и горной автономной Карачаево-Черкесии, прошли беженцы уже и станицу Отрадную, когда немцы настигли их.

Семья Мордюковых осела не в самой станице, а на хуторе Труболет, неподалёку от неё. Несколько необычно название хутора (впрочем, позже он стал называться Ново-Урупским). Не исключено, что связано словцо «труболет» с бытующим кое-где названием погорельцев, жильцов места, где был пожар, где всё достояние «в трубу вылетело»… Хутор Труболет, кстати, – место рождения писателя Ивана Бойко, прозванного позже «батькой кубанской частушки».

Как бы там ни было, нужно было привыкать к новым местам, а самое главное – к оккупационным порядкам. А порядки эти, кстати, на Кубани и Северном Кавказе были своеобразные. Оккупанты стремились привлечь на свою сторону хотя бы часть здешнего населения, полагая, что былые антисоветские настроения казачества и зажиточного крестьянства можно возродить и поставить себе на службу. Началось формирование местной полиции, казачьих подразделений, а также национальных отрядов горцев на службе у гитлеровцев. Фашисты щедро раздавали обещания: кому – предоставить автономию, кому – наделить землёй. И в то же время сохранили колхозы, объявив их временным явлением, пока идёт война, а на самом деле полагая, что осуществлять контроль за работой подневольных людей, взимать с них налоги и всевозможные поборы будет проще при сохранении коллективного земледелия. Как бы там ни было, а Ирине Петровне пришлось идти работать в поле, Нонне – помогать ей и нянчить меньших детей. Некоторые из ребят пошли в школу, которую оккупанты решили не закрывать.

Однако в своей политике «задабривания» гитлеровцы просчитались. Большинство населения не принимало новую власть, хорошо успев рассмотреть её нечеловеческий облик. Оккупанты грабили местных жителей, практически подчистую изымая у них продовольствие, забирая тёплые вещи и многое другое. Голод стал постоянным спутником жителей некогда плодородного края. Случалось, что в дальнюю дорогу к родственникам или знакомым, у которых можно было разжиться кукурузой или тыквами, мать посылала не только старшую дочь, но и меньших детей (бывало иногда, что даже семилетнюю девочку), которых соглашались подвезти до нужной станицы знакомые… И никто из младших не роптал – понимали, что иначе останутся совсем голодными.

Не только взрослые, но и дети научились разбираться во время авианалётов по характерному завыванию бомб, где взорвётся смертоносный груз – рядом или поодаль.

С ненавистью и болью смотрели многие казаки и беженцы, как оккупанты казнили на виселице в станице схваченных ими партизан. Партизанское движение ещё не получило здесь большого развития, но гитлеровцы без суда и следствия расправлялись со всеми заподозренными в пособничестве «бандитам». А тут ещё вернулся к семье с фронта Виктор Мордюков. Вернулся инвалидом, без ноги. Передвигался на костылях. Приходилось прятать его от вражеских глаз, чтобы не забрали в лагерь или того хуже. Ведь сколько было случаев, когда вызывали людей в немецкую комендатуру, а оттуда они уже не возвращались.

Во время отступления советских войск некоторые отставшие или попавшие в окружение солдаты оказались во вражеском тылу. Теперь население по мере сил прятало их, нередко выдавая за своих родственников.

И всё-таки иногда молодость и жизнерадостность брали своё даже в таких нечеловеческих условиях, вспоминала позже Нонна Викторовна. Как ни старались оккупанты парализовать жизнь, запугать всех, им это не удавалось. Случалось, что собиралась молодёжь в какой-нибудь хате, завешивала одеялами окна и при тусклом огоньке коптилки или лучины пела песни. Бывало, что кто-нибудь, умевший играть на гитаре, брал в руки чудом уцелевший от реквизиций инструмент. И в такие вечера казалось, что война с её ужасами и страданиями куда-то отступила. И неизменная кукурузная каша на столе (а иногда и её не было) казалась не такой приевшейся, даже без соли. Соль вообще стала острейшим дефицитом. Иногда удавалось у какого-нибудь немецкого солдата посердобольнее выпросить или выменять щепотку, и это был настоящий праздник.

Но в победу люди верили даже в самые трудные дни, отчаянию старались не поддаваться. Нонна ещё больше поняла в эти месяцы оккупации, что её родители – люди крепкой закалки. В холоде и голоде, под прицелом оккупантов, они верили, что Россия всё равно победит, что сильнее Советской страны нет в мире.

Бесконечно тянулись первые месяцы оккупации. Но в конце ноября 42-го донеслась весть о разгроме и окружении немцев под Сталинградом. И что-то изменилось в поведении немецких властей: прибавилось озлобленности, но в то же время ощущалось, что гитлеровцы уже и сами не рассчитывают остаться хозяева здесь, в предгорьях Кавказа. А первый месяц сорок третьего принёс долгожданное освобождение. Советские войска, развивая наступление, продвигались на Армавир и Ставрополь. Под угрозой окружения гитлеровцы начали отступление и из Отрадненского района. Перед уходом недавние «хозяева» ограбили людей, как только могли. Забирали уцелевших ещё кур, хлеб, вытаскивали из укромных местечек спрятанные куски сала. Все удивлялись, как быстро утратили германские солдаты свою выправку и надменность. Многие, судя по их виду, голодали – ведь снабжение войск нарушилось, а у населения брать было уже нечего.

В январе 43-го фронт откатился на север, в сторону Азовского моря, и жители Отрадной оказались на освобождённой территории. Несмотря на все трудности и лишения, вздохнули свободнее. Упрочились надежды, что рано или поздно настанет счастливая мирная жизнь. А Нонна в это время даже испытала первую в жизни влюблённость – в молодого партизана Володю. Но главное, что довоенная мечта о кинематографе, о карьере артистки разгорелась у неё с новой силой.

С сорок третьего года семья Мордюковых жила в станице Отрадной, перебравшись сюда с хутора Труболет. Станица, раскинувшаяся на берегу реки Уруп, была основана в середине XIX века на том месте, где ранее размещался адыгейский аул. Однако победа русского оружия в Кавказской войне привела к смене владельцев этих мест. Богатые чернозёмные почвы и благоприятный климат привлекли сюда множество поселенцев, в первую очередь кубанских и донских казаков. Называлась станица поначалу Усть-Тигиньской. Через неё проходил почтовый тракт, а вот железнодорожные станции лежали несколько в стороне – до ближайшей из них, Невинномысской, нужно было ехать около 46 вёрст. Тем не менее Отрадная постепенно росла численно, часть прибывших основывала по соседству с ней хутора, где занималась преимущественно разведением овец. К началу ХХ века в Отрадной и соседних хуторах жило свыше 11 тысяч человек, имелось два училища. А число, выражаясь официальным языком той эпохи, «торгово-промышленных заведений» превысило полсотни. Так что Отрадная отнюдь не была какой-то глухоманью…

Понятное дело, что времена коллективизации, а затем войны и оккупации не очень благоприятно отразились на жизни станицы. И всё-таки даже в обстановке разрухи после изгнания с Кубани гитлеровцев жить здесь было, если можно так выразиться, веселее и интереснее, чем на хуторах типа Труболета. Особенно – молодёжи, к числу которой принадлежала Нонна Мордюкова. И если даже во время оккупации молодые люди находили время и возможность для отдыха и вечерних посиделок, то что говорить теперь, когда фронт ушёл из этих мест?!

Хотя обстановка вроде бы не слишком располагала к веселью… Жили голодно, донашивали ещё довоенные вещи, чиня и латая по мере их износа. Острее всего, пожалуй, по-прежнему ощущался дефицит соли. Счастливцы, у которых ещё оставались какие-то вещи на обмен, могли где-нибудь разжиться столь необходимым продуктом, причём свои условия диктовал, как правило, продавец соли. Бывало такое, что за небольшое количество соли приходилось отдавать, например, пальто или что-то другое из одежды. Позже актриса вспоминала, как её маленькие братья и сёстры, просыпаясь утром, тут же интересовались у матери: сегодня лепёшки будут посоленные или пресные?

В доме была всего одна кровать, считавшаяся едва ли не предметом роскоши. На ней обычно спали мать, отец-инвалид и кто-нибудь из счастливчиков – меньших детей. Остальным приходилось ночевать на полу, вповалку, на мешках из-под сена.

Суровые порядки военного времени не располагали к прогулам или отлыниванию от работы, но можно отметить, что и сами люди были достаточно сознательными, верили, что своим трудом приближают Победу, что выращенное и собранное ими зерно послужит для снабжения фронтовиков. Между тем трудовые нагрузки были так высоки, что не хватало светового дня, зачастую приходилось работать ночью. Что же касается заработков, то о чём тут говорить? Скажем, такая работа, как собирание семечек подсолнухов из перезревших на солнце и осыпавшихся шляпок. Чтобы набрать одно ведро, каждый сборщик затрачивал около тридцати минут. А чтобы целый ящик? Когда приносили на склад этот ящик, колхозный учётчик рисовал на стене одну палочку. На трудодень нужно было выработать десять таких ящиков, отмеченных соответственно десятью палочками. А какая цена тому трудодню – смех, да и только! И когда ещё будет этот расчёт.

Кормились сборщики подсолнуховых зёрен тут же в поле, так сказать, подножным кормом – всё теми же семечками. Порой обеденный перерыв застигал всех посреди ночи. Но никто не плакал и не укорял свою скорбную долю, не требовал строго нормированного рабочего дня «от сих до сих». Молодёжь, поудобнее расположившись в поле, лузгала семечки – чем не замена регулярному трёхразовому питанию? К счастью, ещё хватало жизненной энергии и неистребимого оптимизма.

Выращивали в этих местах и коноплю, однако никто не воспринимал её как наркотическое, дурманящее средство. Была это важная для кубанских угодий сельскохозяйственная культура. Жали её серпами, сдавали в колхоз, зарабатывая всё те же «палочки» трудодней.

Наивно, однако, было бы полагать, что люди могли в те труднейшие времена выживать только на голом энтузиазме. Хотя законы тогдашние и до войны особым либерализмом и гуманностью не отличались, а в войну были помножены ещё и на дополнительные строгости, но голод и нищета вынуждали даже вполне лояльно относившихся к Советской власти колхозников идти на нарушения установленных порядков. Даже на преступление, пользуясь терминологией пресловутого закона 1932 года «о колосках», согласно которому категорически запрещалось собирать на колхозных полях даже осыпавшееся зерно, уцелевшие после уборки колоски. Нелюдские были порядки, вспоминала впоследствии актриса: пусть лучше остатки урожая сгниют под дождём или снегом, но и помыслить не моги, чтобы «похитить социалистическую собственность»! Как ни прискорбно признавать, но даже немцы не додумались во время оккупации до таких строгостей.

И всё-таки почти все семьи, а особенно те, в которых голодными глазами с утра на родителей смотрело множество детишек (семья Мордюковых, понятное дело, относилась к такой же категории), вынуждены были идти на риск и посылали детей собирать оставшееся после жатвы зерно. Больше всего приходилось при этом бояться объездчиков, которые верхом патрулировали колхозные поля. Люди среди них были разные, но в большинстве своём такие, что упивались доставшейся им властью, хотя бы и небольшой. Любили, заметив малолетних «преступников», подлететь на лошади с истошными криками, гнать пойманных детей перед собой, принудить их высыпать из мешочков всё собранное, а напоследок ещё и хорошенько перетянуть по спине плетью или батогом. Ещё и благодарить их полагалось, что не дали делу ход, не заявили в милицию, а то ведь ребятам и девчатам постарше и тюрьмы было бы не избежать в таком случае… А ещё ведь и выстрелить могли – имели такое право. И случалось, накачавшись перед дежурством дармовой самогонкой, блюститель порядка спускал курок по расхитителям. Был случай, когда застрелили одного из школьников. Хоронили погибшего всей станицей, плакали, скрипели зубами, а что ещё могли поделать?!

Родители Нонны были коммунистами, а это ещё больше увеличивало ответственность в случае быть пойманной – ведь тогда отца и мать неминуемо исключили бы из партии, а дальше легко представить, какая бы судьба ожидала их. Исключение по тем временам являлось едва ли не высшей мерой наказания, потому что исключённый как бы автоматически лишался большинства своих гражданских прав, получал своеобразное клеймо изгоя, с которым можно делать всё что угодно… Поневоле можно было позавидовать тем ходившим подбирать колоски подросткам, у которых родители были беспартийными, – в случае чего с них и спрос был бы меньше.

Нонна с подружками, а то и с кем-нибудь из младших в семье детей наловчилась прятаться в соседней с полем лесополосе, пережидая, пока минует конный патруль. Тряслись от страха, но голод – не тётка… Зато, если удавалось удачно насобирать зерна, домой возвращались триумфаторами: вон сколько продовольствия в семью несём! Вечером Ирина Петровна пекла оладьи, которые вмиг исчезали со стола. И мама веселела в такие вечера, не отводила глаз от довольных и хотя бы на время сытых детских лиц, а наоборот, рассказывала всякие занимательные истории, под которые время коротать было быстрее и легче.

Хотя бы несколько оладий Ирина Петровна старалась оставить на утро, прятала в комод. Поэтому утром все дети норовили проснуться первыми, чтобы в один прыжок достичь заветной цели – верхнего ящика. Мгновение – и съестного в доме опять не осталось, нужно снова что-то придумывать, а скорее всего, вновь выбираться в рискованный поход на колхозное поле…

Как-то раз Нонна направилась за реку Уруп, где, как донесла молва, у одной женщины-учительницы сохранилось много яблок. Яблоки удалось выпросить, но на обратном пути будущую актрису подстерегала опасность. Неожиданно в небе над ней показался немецкий самолёт – такие воздушные разведчики, именуемые за характерный двухфюзеляжный контур «рамой», иногда ещё показывались в здешних краях. К счастью, немцы стрелять не стали, лётчики только издевательски помахали замеченной ими девушке руками. Правда, когда принесла яблоки домой, то восторженная реакция детей, накинувшихся на лакомство, заставила забыть о только что перенесённом страхе. А как вкусно пахли эти разноцветные яблоки! Навсегда запомнилось…

В сорок четвёртом году произошло событие, снова изменившее жизнь семьи Мордюковых. Отец и мать окончательно разругались и решили расстаться. Отца, несмотря на инвалидность, отсутствие ноги (мужчины трудоспособного возраста в станицах были наперечёт!), районное начальство отправило в станицу Попутную – председательствовать в тамошнем колхозе, подымать хозяйство из разрухи. Ирина Петровна же с детьми стала задумываться о возвращении в родные места, на берег Азовского моря, на Ейский лиман. И через некоторое время Мордюковы оказались в Ейске.

Ейск, почётной гражданкой которого Нонна Викторовна была признана через много лет и где ей установлен памятник, заслуживает того, чтобы хотя бы вкратце рассказать о его истории. В наши времена это город с населением под девяносто тысяч человек, входящий в пятёрку крупнейших населённых пунктов Краснодарского края. А в прошлом он был известен во многом благодаря своему морскому порту. Но обо всём по порядку.

Ещё в XVIII веке в здешних местах существовал Ханский городок – одна из ставок крымского хана. Некоторые из претендентов на ханский престол в те времена вынуждены были искать поддержки у могучего соседа – Российской империи, а из здешних мест им было удобно поддерживать контакты с русскими военачальниками. Побывал на берегу Азовского моря и Александр Суворов, когда в Ханском городке в 1783 году был оглашён манифест о присоединении к России Крымского ханства, в том числе Таманского полуострова и правого берега реки Кубань.

Поселившиеся в этих местах казаки (было создано отдельное Черноморское казачье войско) быстро уяснили выгоды здешнего местоположения и обратились с прошением о создании портового города к самому кавказскому наместнику Михаилу Воронцову. Наместник, проживавший в Тифлисе, идею поддержал. Так появился на свет императорский указ 1848 года об основании города и порта Ейск. Через семь лет, во времена Крымской войны, Ейск был уже достаточно крупным населённым пунктом и портом, чтобы им заинтересовалась хозяйничавшая на Чёрном и Азовском море англо-французская эскадра. Город был обстрелян из корабельных орудий и подвергнут атаке морского десанта. Однако, несмотря на разрушения и пожары, после окончания войны Ейск продолжал достаточно стремительно расти и развиваться. Тут открылись уездное и реальное училища, войсковая и женская гимназии, были замощены многие улицы. А через несколько лет появились даже уличные фонари – редкость для тогдашних провинциальных городов. Но удивляться тут нечему: по Азовскому морю в те времена проходили многие судоходные торговые маршруты, по которым вывозилась на экспорт продукция плодородного Юга России. В начале ХХ века, после реконструкции здешнего порта, торговля ещё более активизировалась, а вскоре, за несколько лет до начала Первой мировой войны, Ейск был связан с остальной Россией железнодорожной линией. Тогда же здесь открылись первые курортные учреждения и грязелечебницы (на основе насыщенной сероводородом воды и целебных грязей Ханского озера), быстро завоевавшие популярность у больных и отдыхающих.

Правда, Первая мировая война, перекрыв пути международной торговли, снизила значение Ейска как порта. А затем настал черёд Октябрьской революции и Гражданской войны, во время которой власть в городе менялась ни много ни мало – шесть раз. Окончательно советская власть пришла в эти места весной 1920 года. В 20-е годы в Ейске было сооружено несколько заводов. Но славу городу принесло в первую очередь передислоцированное сюда в начале 30-х годов военно-морское авиационное училище. Три сотни Героев Советского Союза и Героев России – такой вклад этого учебного заведения в историю и обороноспособность страны. Среди наиболее знаменитых выпускников училища – известный полярный лётчик Анатолий Ляпидевский (1908–1983), один из самых первых в стране Героев, будущие космонавты Владимир Комаров и Владимир Джанибеков…

Неудивительно, что город и порт во время войны подвергались яростным бомбардировкам со стороны германской авиации. А в 1942–1943 годах Ейску пришлось изведать все ужасы фашистской оккупации. Наиболее трагичной страницей гитлеровских зверств стало уничтожение 214 воспитанников местного детского дома, больных костным туберкулёзом. Фашисты убили детей в специальных машинах-душегубках, отравив газом.

В феврале сорок третьего Ейск был освобождён от оккупантов. В разрушенный, наполовину уничтоженный город понемногу возвращалась жизнь. Многие ейчане ушли на фронт – казаки воевали в составе Кубанского кавалерийского корпуса, а сам Ейск стал базой Азовской военной флотилии. В память о тех событиях позже был установлен на постамент необычный памятник – торпедный катер «Ейский патриот». Кстати, Ейск связан с биографией ещё одного знаменитого человека – великого русского борца Ивана Поддубного, который жил здесь во время оккупации и имя которого впоследствии было присвоено местному парку культуры и отдыха.

Для семьи Мордюковых приезд в Ейск стал возвращением в родные места, ведь и этот город, и село Глафировка располагались по соседству. Тяжело трудиться приходилось Ирине Петровне и её детям и на берегах Азовского моря, а бытовые условия поначалу мало чем отличались от той нищеты, в которой пришлось жить в Отрадной. Впрочем, семье выделили комнату в коммуналке – в бывшем купеческом доме. А Нонне всё острее хотелось закончить среднюю школу. Запавшее ей в душу письмо Николая Мордвинова, где тот писал о важности 10-летнего образования для поступления во ВГИК, подтверждало: учиться нужно. Но как сложно было потерявшим из-за войны несколько лет «переросткам» садиться снова за школьные парты и вспоминать забытые азы школьных премудростей!

Ейский литератор Евгений Котенко вспоминает, что Нонна Викторовна пришла учиться в ту же среднюю школу номер 4 (бывшую женскую гимназию) в парке имени Горького, где до войны учился будущий известный актёр и режиссёр Сергей Бондарчук. Согласно мемуарам актрисы, её мать с детства дружила с матерью Бондарчука. А сама Нонна впоследствии подружилась с младшей сестрой Сергея Фёдоровича Тамарой.

Вообще-то Бондарчук – уроженец Херсонской области (из крестьян села Белозёрка), однако детство его прошло на берегах не Чёрного, а Азовского моря, в Ейске и Таганроге (где он закончил среднюю школу в 1938 году). На пять лет старше Нонны, Сергей свою актёрскую карьеру начал гораздо раньше, чем она: ещё до войны. Во время учёбы в ейской школе занимался в театральном кружке. А в 17 лет дебютировал в Таганрогском драматическом театре. Успел перед войной пару лет проучиться в Ростовском театральном училище. С началом войны оно было эвакуировано, а Сергей некоторое время был актёром Театра Красной Армии в городе Грозном. Во ВГИК он поступил уже после Победы, являясь участником войны. А в 1948 году состоялся дебют будущего прославленного актёра и режиссёра в первом фильме – «Молодая гвардия», в котором дебютировал и Нонна Мордюкова.

Судя по всему, особой дисциплинированностью в ейской школе Сергей не отличался, чем и запомнился своим педагогам. А теперь в бойкой, чрезмерно энергичной девчонке учителя увидели своеобразную наследницу Бондарчука. И не раз пугали её: дескать, если не изменишься, вырастешь такой же непутёвой, как он.

Ирония судьбы: действительно, обоих выпускников ейской школы ожидала схожая биография. Схожая в смысле выпавших на их долю кинематографической славы и зрительского признания. Не случайно теперь Ейск украшают расположенные по соседству памятники двум знаменитым землякам.

Оказавшись за партой, Нонна убедилась, что её нелюбовь к математике и прочим точным наукам никуда не исчезла, а только усилилась. И это толкнуло её на довольно рискованный по тогдашним временам шаг. Подговорив нескольких одноклассниц, она сочинила коллективное обращение к самому Иосифу Виссарионовичу с просьбой, чтобы юных ейчанок освободили от уроков математики, химии и физики. Петиция была отправлена, но, к счастью, не возымела никаких организационных последствий.

Забегая чуть вперёд, отметим, что аттестат будущей актрисы к моменту окончания ею средней школы украшали восемь троек. Кто-то менее уверенный в себе всерьёз задумался бы, стоит ли подавать документы во ВГИК, но Мордюкова, к счастью для себя, по поводу плохой успеваемости не слишком комплексовала.

Уже практически взрослые старшеклассники-переростки не очень-то увлекались учёбой и по другой причине. Любовные романы возникали с неизбежностью и неотвратимостью, благо видных кавалеров у ейских девчонок хватало: в порту располагалась военная флотилия, поэтому бравые моряки и курсанты нередко прохаживались по ейским улицам в сопровождении очаровательных спутниц. Но не будем сетовать на распущенность тогдашней молодёжи. Как вспоминала впоследствии актриса, в отношениях между парнями и девушками соблюдались достаточно строгие моральные нормы и запреты, переступать которые не полагалось. Скажем, провожать вечером девушку до дому после танцев, положив ей руку на талию, считалось допустимым и вполне приличным. Но горе моряку, если рука скользнёт чуть ниже – за такое вполне можно было схлопотать и по физиономии… Кстати, во время вечерних прогулок Нонна была начеку и по другой причине – Ирина Петровна вполне способна была подкараулить дочь с очередным провожатым и прилюдно высмеять: ты бы лучше свои двойки исправляла, чем под луной прохаживаться! В таких случаях незадачливого ухажёра словно водой смывало.

Любознательные журналисты, а точнее, журналистки, в годы славы Нонны Мордюковой бравшие у неё интервью для различных изданий, неоднократно интересовались, помнит ли она свой первый поцелуй. Актриса неизменно отвечала, что подобное не забывается. Правда, дальнейший её рассказ известен, по крайней мере, в нескольких вариациях. По одной из версий, в десятом классе Нонна каталась с друзьями на коньках по льду замёрзшей реки. По другой версии, прогулка эта проходила на катере, капитаном которого был её друг-моряк Николай Горский. Как бы там ни было, друг внезапно предложил Нонке согреть её под своей курткой, потому что девушка, дескать, вся от холода посинела. Набросил куртку ей на плечи, обнял и поцеловал. Нонна вырвалась и бросилась домой (а по другой версии, удалилась без особой спешки и со смехом). С улыбкой вспоминала, что первым делом подбежала к небольшому зеркальцу, висевшему на стене, и с любопытством уставилась на свои губы. Достаточно ещё наивной девушке казалось, что они теперь должны выглядеть как-то по-другому – ведь только что её поцеловали… А что касается Коли Горского, с грустью заключила актриса свой рассказ, то вскоре он ушёл на фронт, где и погиб.

Поцелуи поцелуями, но по мере приближения окончания школы не давало покоя настойчивое стремление «поступить учиться на актрису», уехать в Москву, в легендарный ВГИК. Нонна, как и прежде, до войны, не пропускала ни одного фильма. А их показывали в Ейске регулярно – город всё-таки как-никак, не деревня. К памятным довоенным кинокартинам прибавились те, что были сняты во время войны, которые Нонна не могла тогда же увидеть из-за жизни в оккупации. Демонстрировали и документальные фильмы, точнее, кинохронику о ситуации на фронтах, в стране, в мире. Показывали изредка и иностранные кинофильмы – разумеется, снятые в странах, союзных СССР по антигитлеровской коалиции. Зарубежные реалии казались чем-то совсем уж невиданным зрителям, оторванным от условий нормальной человеческой жизни. Кинозал чаще всего был переполнен – люди истосковались по радостной и красивой жизни (да и видели ли хоть когда-нибудь многие из них такую жизнь?). Это были счастливые мгновения, когда забывалась окружавшая нищета, когда зритель уносился мечтами в туманные, но притягательные дали. Что ни говори, подлинная «фабрика грёз», как определили некогда кинематограф. И Нонну всё более тянуло проникнуть в этот неизведанный, но такой прекрасный мир. Пожалуй, она не была настолько наивна, чтобы не понимать: изображаемое в советском кинематографе далеко не всегда соответствует жизненной правде… Но девушке казалось, что так и должно быть, что кино призвано вселять в людей оптимизм, помогать им снять груз житейских забот.

Назначение киноискусства виделось ей совсем в ином свете, чем достоверное отражение мрачных будней. Наверно, именно поэтому ей хотелось стать частью сказки, вырваться из убогой действительности послевоенных будней… И она окончательно решилась на шаг, который, по здравом размышлении, должен был закончиться полным фиаско, но который, как ни странно, завершился её победой и достижением мечты…

Глава 3

Сознательно или нет, но многие знаменитости, вспоминая о начале своего творческо-карьерного пути, стараются преувеличить трудности, которые их поджидали на дороге к славе. Словно вступает в силу некий «комплекс Золушки» – чем труднее было на пути к вершине, тем более весомым кажется успех, тем более яркими гранями сверкает в глазах почитателей твой талант.

Собственно говоря, Нонне Мордюковой и не нужно было особо фантазировать, вспоминая свои первые шаги на пути к профессии актрисы. Ей действительно приходилось несладко, в первую очередь в материальном, бытовом плане… Однако, как мы увидим вскоре, актриса тоже не удержалась, чтобы кое-что не приукрасить, расцветить более ярким красками. А может, это просто свойство человеческой памяти – через много лет вспоминать не всё и не совсем так, как было на самом деле, находить наиболее выигрышные аспекты для показа собственной биографии?

Стал уже хрестоматийным рассказ, как будущая актриса добиралась в Москву через разрушенную войной страну с далёкой Кубани в товарном вагоне. На соломе, в компании таких же безбилетников, как и сама (поэтому приходилось то и дело прятаться от стрелков военизированной охраны и железнодорожных кондукторов, норовивших согнать «зайцев» с насиженных мест). Ехали, впрочем, весело, даже с песнями, подставляя лица встречному ветерку… Ирина Петровна напекла дочери на дорогу лепёшек из кукурузной муки – чуреков. Дала с собой 16 рублей – сумма даже по тем нищенским временам мизерная. Немудрёные пожитки Нонна сложила в фанерный чемодан. Хорошо хоть, что проблемы выбора нарядов перед девушкой не стояло: мол, какое платье надеть на вступительные экзамены? Ехала в простеньком платье из ситца, чей фасон, популярный в то время, именовался задорно-романтически: «татьянка». На ногах – мальчишеские галоши, да ещё великоватые по размеру. Однако те, кто повнимательнее всматривался в румяное и пышущее здоровьем лицо юной казачки, кто обращал внимание на две пышные чёрные косы, любовно заплетенные ею, уже меньше приглядывались к полунищенскому наряду. Молодость и красота были всё же неплохой компенсацией за неподобающее для столицы одеяние.

Как и положено сказочной героине, Нонне в Москве пришлось обращаться за помощью в поисках заветной цели – Института кинематографии. С ярко выраженным кубанским акцентом она, выскочив из вагона на перрон, сразу обратилась к первому же встречному: как добраться до ВГИКа? Нонне казалось, что все москвичи должны радоваться вместе с ней: добралась до столицы, вот-вот станет актрисой! Прохожий, однако, не разделил радостного настроения будущей кинозвезды. Окинув её добродушным, но в то же время внимательным взглядом, рассмеялся: а может, девушка, лучше на завод пойдёшь? Бросай свои артистические мечты!

Но не на ту нарвался рассудительный прохожий. Какая-нибудь менее уверенная в себе провинциалка, впервые ступившая на столичную землю, могла бы и растеряться, поддаться на добродушные уговоры – и прибавилось бы полку токарей или ткачих-многостаночниц. Но Нонну уже было не остановить никакими предложениями. Только ВГИК!

Отвлечёмся ненадолго от стоящей на перроне девушки и вспомним, что же представлял в те годы этот самый ВГИК – Всесоюзный государственный институт кинематографии. Какое из четырёх слов ключевое? Правильно – «государственный»! Разве могло Советское государство, чей вождь некогда провозгласил кино важнейшим из искусств, оставить его вне своего бдительного надзора и идеологического руководства? Поэтому первая и долгое время единственная в мире государственная киношкола была открыта в Советской России через два года после Октября. Летопись отечественного киноискусства сохранила некоторые подробности: как в голодной, продуваемой ветрами гражданской войны Москве развесили на заборах и афишных тумбах незатейливые объявления о наборе кинонатурщиков для только что созданной Госкиношколы. Кастинг, что называется, был жестоким: из более чем полутысячи претендентов отобрали только каждого пятнадцатого.

В 1934 году киношкола была преобразована в институт, тогда же обрела свою прославленную аббревиатуру: ВГИК. Которую сохранила и до нынешних времён, разве что с заменой смысла первой буквы – со «Всесоюзный» на «Всероссийский». Хотя ВГИК с 2008 года является университетом, но при реформе было решено сохранить его прежнее сокращённое название.

Ныне во ВГИКе студенты занимаются не только на, так сказать, традиционных факультетах (режиссёрском, актёрском, кинооператорском, сценарно-киноведческом, художественном), но и на таких, которые показались бы во времена поступления в вуз Нонны Мордюковой дивом невиданным (продюсерства и экономики, анимации и мультимедиа).

Однако вернёмся к юной казачке, оставившей свой фанерный чемодан в камере хранения и бодро направившейся с вокзала к заветной цели. Бодро-то бодро, но, как уверяла впоследствии актриса в своих воспоминаниях, она не имела никакого представления о сути вступительных экзаменов. Знакомые сельчане перед отъездом высказывали свои предположения – всякий по мере собственных знаний и представлений о кино. Одна старушка, например, полагала, что главное для актёров – иметь крепкие нервы. Значит, и на испытаниях будут их в первую очередь проверять. Водой холодной неожиданно плеснут на голову или ещё какую пакость придумают. Совладаешь с испугом, не дашь сбить себя с толку – возьмут в «актёрки».

В коридорах ВГИКа Нонна несколько неожиданно для себя увидела огромное количество молодых людей, явно настроенных, как и она сама, на артистическую карьеру. Причём многие из абитуриентов были разряжены в пух и прах, подготовившись к экзаменам хотя бы с внешней стороны и выгодно оттеняя и подчёркивая собственную красоту удачно подобранным костюмом или платьем. Нонна в своей ситцевой «татьянке» (правда, по другой версии, на экзамен девушка пришла в тесном школьном платье, только без фартучка) и мальчишеских галошах испытала настоящий шок. Впору было бежать на вокзал и возвращаться на юг попутным товарняком. Вот тебе и холодный душ на голову!

К счастью, девушка нашла в себе силы справиться с первым испугом. Устроилась в уголке, стараясь поменьше привлекать к себе внимание. Зато сама во все глаза наблюдала, как претенденты на звание актёра по одному заходят в какую-то комнату. Правда, большинство потом выбегали из этой комнаты раскрасневшиеся, вспотевшие от переживаний… Заметила наблюдательная девушка и то, что не все абитуриенты такие уж разряженные, как ей показалось впервые. Были среди них и люди в полинявших от солнца и ветра фронтовых гимнастёрках, кителях: в послевоенный набор во ВГИК стремились поступить и некоторые бывшие фронтовики…

А тем временем настала очередь отправляться на экзекуцию для самой Нонны – она услышала свою фамилию. На негнущихся ногах переступила порог и увидела представительную комиссию – десятка полтора человек, не меньше. На робкое «здравствуйте» ответили не все, да и то как-то невесело. Как будто зубы у экзаменаторов разболелись. Нонна смекнула, что целый день слушать одни и те же художественные тексты, преимущественно из рамок школьной программы (от письма пушкинской Татьяны к своему кумиру до стихов Маяковского или басен Крылова) – занятие крайне утомительное, завидовать тут нечему.

Когда представительница приёмной комиссии поинтересовалась, что будет читать Ноябрина Мордюкова, Нонна, недолго думая, объявила, что ничего читать не собирается. Комиссия удивилась: как же так? Неужели вы, милая девушка, думаете обойтись без стихотворения, басни или отрывка в прозе? При этом члены комиссии оживились и повеселели: любопытный ведь казус, коллеги, не правда ли? У молодой казачки вновь слёзы на глаза навернулись – показалось, что её сейчас же выгонят из аудитории. Но преподаватели оказались благожелательными. Разъяснили Нонне, в чём суть испытания: выявить, есть ли у абитуриента актёрское дарование хотя бы в малом количестве. Не знаешь, что читать, так расскажи хотя бы какой-нибудь случай из жизни, будь то весёлый или не очень, лишь бы интересно было…

Актриса вспоминала потом, что в это мгновение пережила словно некий момент истины. Сообразила, что уж чего-чего, а всяких интересных случаев из жизни кубанской станицы может рассказать целый вагон с тележкой. Кубань и раньше славилась как место, где живут люди на язык бойкие, на всякие байки хваткие… И пошло-поехало: Нонна засыпала комиссию рассказами и побасенками о станичной жизни. Изобразила местного водителя, очень любившего причаститься хмельным зельем… Показала одинокого деда-хуторянина с его повадками… Рассказала о бабке, которая из жалости подкормила голодавшего немецкого солдата, а тот ей в знак благодарности потом крышу починил… Представила, как станичники в поле работают, хлеб убирают, как под гармошку поют… Новоявленная фольклористка так разошлась, что педагоги не могли её остановить. Как говорится, понесло попутным ветром… От баек перешла к пению, затянув не только с детства знакомые украинские и кубанские песни о любви (а исполнялись они со слезой, с надрывом), но и отрывок из пресловутой оперы «Наталка-Полтавка» (что ещё с мамой в девять лет певала вместе). Импровизированный концерт с трудом удалось приостановить, когда у «артистки» иссякли силы. Не помня себя, выскочила в коридор. А вечером в вывешенном списке поступивших среди прочих счастливцев нашла и свою фамилию…

Это, так сказать, каноническая, устоявшаяся версия поступления Нонны Мордюковой во ВГИК. «Пришла, увидела, очаровала»… Есть, тем не менее, и другие вариации на тему поступления. Литератор Евгений Котенко, изучавший ранний период жизни актрисы, утверждает, что не такой уж наивной была абитуриентка, якобы не знавшая, что нужно перед комиссией читать стихи или басни. Своё выступление перед экзаменаторами, по словам Котенко, Нонна начала с монолога Фамусова из грибоедовского «Горя от ума». Это был единственный более-менее полноценный фрагмент, который она знала наизусть. Но комиссия, быстро оценив глубину поэтических познаний юной казачки, предложила ей перейти к интересным случаям из жизни. И, как уже говорилось выше, пошло-поехало…

А вот ещё одно любопытное высказывание на аналогичную тему. На этот раз уже из уст самой актрисы. В одном из интервью, признаваясь в любви к городу на Неве и его жителям (а ленинградцы запомнились Нонне со времён войны, когда уцелевших блокадников вывозили на Кубань, чтобы подкормить), Мордюкова утверждала, что на экзамене во ВГИКе читала отрывок из пушкинской поэмы «Медный всадник». Правда, тут, судя по всему, речь шла уже не о вступительном экзамене, а об одном из экзаменов во время учёбы (среди предметов, преподаваемых на актёрском факультете, имелось ведь и «художественное чтение»).

В любом случае не будем чрезмерно придирчивыми к возможным противоречиям в рассказе о поступлении Нонны Мордюковой во ВГИК. Если даже что-то и преувеличено или добавлено позже, то главное и несомненное – что комиссия рассмотрела в будущей актрисе искру таланта и открыла ей путь в мир кино…

Но, может быть, девушка с тем же успехом могла прославиться и в мире литературы? Некоторые основания для такого вопроса имеются. Актриса впоследствии признавалась, что привезла с собой в фанерном чемодане не только лепёшки-чуреки, но и целую повесть, собственноручно написанную. Правда, показать её так никому и не решилась. Хотя слава Шолохова, прославившего свои родные донские места, нет-нет, а не давала покоя кубанской казачке. Порой даже думалось: зачем было ехать в Москву, может, лучше бы жить на родине, писать рассказы или повести?.. Но выбор был уже сделан.

Во время вступительного испытания Нонне с перепугу все члены комиссии казались на одно лицо. Только и смогла различить, где «тётенька», где «дяденька», где «дедушка»… После поступления пришло осознание, что преподают во ВГИКе известные актёры и режиссёры, учиться у которых – большая честь. А при распределении новоявленных студентов по группам Мордюкову определили в мастерскую Бориса Бибикова и Ольги Пыжовой. Этих актёров-супругов ныне массовый зритель уже практически не помнит, а между тем они заслужили, чтобы о них было рассказано подробнее. Хотя бы потому, что дали путёвку в творческую жизнь не только Мордюковой, но и многим другим звёздам советского и российского кино, среди которых Вячеслав Тихонов, Юрий Белов, Майя Булгакова, Леонид Куравлёв, Тамара Носова… А поскольку сами педагоги в своё время были учениками великого Станиславского, то можно вести речь о преемственности актёрских поколений. В некотором роде Нонна Викторовна оказалась внучкой Станиславского.