§ 1. Развитие военного дела в Западной Европе в XIV–XV вв. Первые изменения в военной сфере, связанные с появлением и распространением огнестрельного оружия

Во введении мы уже упоминали мысль Ф. Энгельса, увязывавшего прогресс научно-технический и экономический с прогрессом в военном деле. Его формула была выведена как раз на материалах Западной Европы. Поэтому, прежде чем перейти к освещению перемен в западноевропейском военном деле и в эпоху «Великой пороховой революции», и за несколько столетий до нее, мы хотели бы еще раз обратить внимание на те перемены, что произошли в западноевропейском обществе в конце Средневековья. Предваряя свое исследование по истории западноевропейской цивилизации XVII в., французский историк П. Шоню отмечал, что «…численность населения, общая сумма богатств и ресурсов, временные масштабы сухопутных и морских дорог, технология производства, способы обмена, пищевой баланс – одним словом, вся материальная цивилизация XVII века, несмотря на некоторое, с течением времени, впечатляющее количество микроизменений… – вся материальная цивилизация классической Европы порождена великой революцией XII века…»⁴⁸.

Пережив «Черную смерть», унесшую, по разным подсчетам, жизни от четверти до половины населения Запада, Европа постепенно встала на ноги и примерно с середины XV столетия вступила в период нового роста – экономического, социального и культурного, сопровождавшегося серьезными политическими переменами⁴⁹.

Перешагнув рубеж столетий, Европа не только не остановилась в своем развитии, напротив, новое столетие ознаменовалось еще более серьезными переменами, затронувшими все сферы жизни западноевропейского общества. Внешняя экспансия, символом которой стали Великие географические открытия, стала доминантой в жизни европейского общества XVI в. Но экспансия в мире, где уже не осталось свободного «места под солнцем», могла осуществляться по большому счету только одним путем – посредством насилия. И действительно, писал английский историк Р. Маккенни, «…насилие и войны – это константы европейской истории, однако в XVI в., подогреваемые самой экспансией, они обрели новый и невероятный масштаб… Никогда прежде армии и пушки не использовались с такой жестокостью и размахом (выделено нами. – П.В.)… Экспансия экономическая, интеллектуальная и духовная, равно как и собственно географическая, и конфликт – социальный, религиозный и международный – проходят красной нитью через все столетие, объединяя в единое целое перемены, связанные с Возрождением, Реформацией, Контр-реформацией и географическими открытиями…»⁵⁰.

Экономический и демографический подъем, сопряженный с началом эпохи Великих географических открытий, формированием мирового рынка посредством включения в европейскую экономическую систему заокеанских источников сырья и драгоценных металлов, серьезными переменами в политическом устройстве ведущих европейских государств, – все это создало необходимые предпосылки для ускорения процессов изменений сперва в военно-технической области, а затем в тактике и стратегии европейских армий.

Этому способствовало и сохранявшееся политическое разделение Европы на множество враждующих между собой государств. Пестрота политической карты Европы и особенности ее географического положения и устройства сыграли свою положительную роль в ускорении развития европейского военного дела. Как отмечал П. Кеннеди, в Европе «…не было обширных равнин, где могли бы возникнуть кочевые империи…; не было широких и плодородных речных долин, подобных тем, что раскинулись по берегам Ганга, Нила, Евфрата, Тигра, Хуанхэ или Янцзы, обеспечивающих продовольствием множество трудолюбивых и легко покоряющихся крестьян. Европейский ландшафт был более разнообразным, горные хребты и большие леса разделяли отдельные густозаселенные районы в долинах; ее климат сильно изменялся с севера на юг и с запада на восток. Это имело множество важных последствий. Для начала, все это создавало большие трудности на пути установления единого контроля, даже для могущественных и решительных повелителей, и уменьшало возможность покорения всего континента внешней силой, подобной монгольской орде. Напротив, этот разнообразный ландшафт способствовал росту и продолжительному существованию децентрализованной власти, с местными династиями и пограничными владениями, горскими кланами, равнинными городскими конфедерациями, делавшими политическую карту Европы после распада Римской империи похожей на лоскутное одеяло…»⁵¹.

В итоге в Западной Европе создалась ситуация, в чем-то схожая с той, что сформировалась в Древней Греции в VIII–VI вв. до н. э., когда в многочисленных городах-полисах, отделенных друг от друга горными хребтами и проливами, в практически непрерывных междоусобных конфликтах отрабатывались и совершенствовались элементы новой военной машины. Нечто подобное происходило теперь и в позднесредневековой Европе, где в различных регионах военная мысль и практика неустанно трудились над созданием все более и более совершенных военных систем. Сохранявшееся и продолжавшее развиваться политическое многоцветье в немалой степени способствовало тому, что европейское военное дело продолжало развиваться все более и более стремительными темпами, особенно в позднем Средневековье, когда возникли необходимые материальные и иные предпосылки для этого. Постоянно растущая межгосударственная конкуренция и соперничество стали, таким образом, залогом стремительного развития западноевропейского военного дела.

Меняющиеся условия неизбежно должны были привести и к переменам в военном деле, и они не заставили себя долго ждать. Если в начале XIV в. на поле боя главной фигурой был тяжеловооруженный всадник-дворянин, то не прошло и полустолетия, как его начали теснить пехота и первые, пока еще несовершенные пушки, а к концу XVII в. конница как главная ударная сила европейских армий окончательно сошла со сцены. В этом качестве ее сменили пехотинец, вооруженный мушкетом, и пушка. Армия-машина, организованная по принципу мануфактуры, пришла на смену прежнему войску, которое можно уподобить мастерской средневекового ремесленника.

Однако, прежде чем это произошло, военное дело в Западной Европе прошло длительный и сложный путь развития. Классическая «феодальная» армия (по классификации, предложенной Дж. Линном⁵²) уже в XII в. начала претерпевать определенные изменения, связанные с общей тенденцией «профессионализации» и «специализации», присущей всему западноевропейскому обществу того времени. Прежде всего это проявилось в распространении наемничества.

Последнее появляется на Западе достаточно рано и начало быстро прогрессировать примерно с XII в., и обусловлено это было прежде всего развитием товарно-денежных отношений, «коммерческой революцией»⁵³. В результате этой «революции» в руках у монархов и крупных сеньоров появились достаточно крупные по тем временам средства, которые, по словам французского историка Ф. Контамина, «использовались для оплаты различного рода воинских служб, одновременно позволяя консолидировать эти службы, а временные и пространственные ограничения их выполнения – устранить (выделено нами. – П.В.)…»⁵⁴. Последнее соображение представлялось чрезвычайно важным, поскольку обеспечивало монарху или сеньору наличие в его руках постоянной военной силы, готовой практически немедленно выступить в поход и сражаться под знаменами нанимателя до тех, пока тот будет платить деньги, и там, где будет ему угодно, а не 40 дней и 40 ночей и только на своей земле.

Спрос рождает предложение, а предложение стимулировало спрос, и наемничество стремительно распространялось, тесня шаг за шагом прежнее феодальное ополчение. Последнее все чаще и чаще созывалось только в крайнем случае, когда возникала серьезная угроза государству или для подавления внутренних мятежей, волнений и беспорядков. Обычно же корона стремилась заменить службу ополчения денежными выплатами и на собранные средства нанять либо наемников, либо заключить с землевладельцами контракты на несение службы в течение всего срока военной кампании.

Профессионализация и в известной степени «коммерциализация» войны неизбежно вели к дальнейшему усложнению и совершенствованию военного дела. Эпоха, когда на поле боя доминировал благородный тяжеловооруженный всадник, постепенно уходила в прошлое. Презираемые, хотя и считавшиеся необходимыми пехотинцы играли в военных кампаниях, которые вели западноевропейские монархи, все большую роль, и не только во время осад и обороны крепостей и замков, но и в полевых сражениях. Дальнейшему совершенствованию подверглось искусство фортификации. Это способствовало появлению первых отрядов специалистов-техников, обслуживавших стремительно усложнявшуюся механическую артиллерию, а также занимавшихся ведением осадных работ.

Добавим к этому, что опыт кампаний и сражений показывал, что одного лишь личного профессионализма стало недостаточно, нужен был профессионализм коллективный, а дать его могла лишь полностью наемная армия, состоявшая из солдат, для которых военная служба была профессией, единственным ремеслом, а война – образом жизни. Примером тому может служить знаменитое сражение при Креси в 1346 г. Без преувеличения, Европа была потрясена известием о катастрофе, которая постигла блестящее французское рыцарство в этой битве. Примечательно, что поражение армии короля Филиппа VI было обусловлено не столько неумением драться и отсутствием храбрости у французского рыцарства и даже не разрозненностью и неорганизованностью атак французской рыцарской конницы, сколько ошибками в использовании профессиональных наемников-арбалетчиков и отсутствием в должной степени отработанного взаимодействия рыцарской конницы, щитоносцев-павезьеров и арбалетчиков. А все это стало следствием того, что французская армия была слишком рыхлой, несколоченной, не превратилась в настоящий боевой механизм, машину, все части которой были бы хорошо притерты друг к другу. Оказалось, что одной только рыцарской доблести и отточенных навыков владения оружием уже недостаточно, чтобы победить. И отнюдь не случайно льежский хронист Жан Ле-Бель, живший и творивший в 1-й половине XIV в., с сожалением писал, что если в годы его молодости «…сеньоры не брали в расчет конных воинов, если у тех не было шлемов, увенчанных геральдической фигурой…», то к началу Столетней войны, по его словам, «…счет войскам ведут на всадников с копьями, с панцирями, с кольчугами и с железными касками. Поэтому мне кажется, что на моей памяти времена сильно изменились (выделено нами. – П.В.). Ибо кони, покрытые геральдическими попонами, шлемы, украшенные геральдическими навершиями, латы и плащи с гербами, по коим можно было узнать их владельцев, отошли в прошлое, им на смену пришли кольчуги, называемые ныне панцирями, подлатники и железные каски. Теперь какой-нибудь жалкий слуга может быть вооружен столь же добротно и красиво, сколь и благородный рыцарь…»⁵⁵.

Что еще, как не эта фраза, может красноречивее свидетельствовать о начавшемся упадке благородного рыцарства и росте значения наемников, от которых их наниматели требовали не благородного происхождения, но прежде всего умения сражаться и переносить тяготы военной службы. В расчет берется теперь все чаще и чаще даже не количество, а качество воинов, а сама война становится все больше ремеслом, уделом профессионалов, а не развлечением благородных рыцарей. Все это неизбежно вело к дальнейшему усложнению военного дела и к изменению самого характера войны. Ведь распространение наемничества внесло в войну, и без того дело кровавое и жестокое, нотки некой инфернальности. «Ведя речь о средневековой войне, – писала французский историк З. Ольденбург, – невозможно не сказать о безотчетном ужасе, который вызывало одно только упоминание о рутьере – существе без Бога, вне закона, без прав, без жалости и без страха. Его боялись, как бешеной собаки, и обращались с ним, как с собакой… Одно его имя служило объяснением всем жестокостям и святотатствам, он воспринимался как живое воплощение ада на земле…»⁵⁶. В самом деле, набираемые обычно из низов общества и зачастую из разного отребья, люмпенов, маргиналов, оказавшихся вне традиционной иерархии средневековых «сословий»-tats, наемники-рутьеры были действительно настоящей «сволочью», «сбродом» в изначальном смысле этих терминов, к которой были неприменимы обычаи «правильной» войны. Для них и в самом деле «законы были не писаны». С учетом этого становится понятным, почему войны становятся все более и более кровопролитными. «С одной стороны, – писал Д. Уваров, – это связано с растущей ролью пеших простолюдинов: они не могли рассчитывать на выкуп, поэтому уничтожались без пощады и сами были не склонны щадить противников-рыцарей, даже в ущерб кошельку. С другой стороны, изменившаяся тактика, особенно массированная стрельба из луков по площадям, а также массовый ближний пехотный бой с использованием древкового оружия, делала взаимное избиение трудно-управляемым процессом»⁵⁷.

И немудрено, что в позднесредневековом обществе происходила постепенная дегероизация войны, ее переоценка, результаты которой зафиксировал в начале XVI в. Н. Макиавелли. Он писал, что «…государства, если только они благоустроены, никогда не позволят какому бы то ни было своему гражданину или подданному заниматься войной как ремеслом, и ни один достойный человек никогда ремеслом своим войну не сделает…». Потому, по его мнению, что «…война – это такого рода ремесло, которым частные люди честно жить не могут…». Одним словом, «…люди, большие или ничтожные, занимающиеся войной как ремеслом, могут быть только дурными (выделено нами. – П.В.)…»⁵⁸.

Любопытным примером новых веяний в военном деле позднесредневековой Европы может служить войско английского короля Генриха V, которое он собрал в Саутгемптоне перед тем, как отправиться на завоевание Франции. Оно насчитывало около 10 тыс. бойцов, не считая многочисленного обслуживающего персонала. В нее вошли 2 тыс. полностью экипированных тяжеловооруженных всадников – men-at-arms, почти 8 тыс. пехотинцев-стрелков, отряд рудокопов для осуществления подкопов под стены неприятельских крепостей, 65 пушкарей во главе с 4 голландскими мастерами-артиллеристами. Английская армия, собранная на контрактной основе, включала в себя не только подразделения набранных королевскими капитанами воинов и отряды валлийских наемников, но и вооруженные формирования королевских вассалов. Примером такого отряда может служить выставленный герцогом Глостерским контингент, насчитывавший 200 «копий» (т. е. тяжеловооруженных конных воинов со свитой, в том числе самого герцога, 6 рыцарей и 193 эсквайра) и 600 конных лучников, точнее ездящих, поскольку в английской практике лучники в то время перемещались на конях только вне поля боя, а перед боем спешивались⁵⁹. Ядро армии составили опытные, закаленные в предыдущих военных кампаниях в Уэльсе ветераны. Для ее снабжения Генрих и его помощники проделали огромную работу по созданию необходимых материальных запасов – осадных машин, пороха, боеприпасов, инструментов, продовольствия, фуража, обуви, одежды и амуниции. Но и это еще не все – Генрих установил в своей армии строжайшую дисциплину и порядок, которым были подчинены все – от рядового лучника до знатнейшего аристократа⁶⁰. Такая армия действительно представляла в известной степени новое явление, значительный шаг вперед в средневековом военном деле. На смену феодальной армии пришла, как указывал Дж. Линн, «средневековая оплачиваемая» армия⁶¹.

XIV–XV вв. вообще стали в истории западноевропейского военного дела временем серьезных перемен, своего рода зарей нового дня. Центральное событие этого периода, один из крупнейших военных конфликтов Средневековья, Столетняя война 1337–1453 гг. между Англией и Францией резко ускорила процесс развития европейского военного дела. Именно в годы этой войны тактика и стратегия европейских армий приобретают все более и более осмысленные формы, а сами армии становятся значительно более сложными по структуре. Как отмечал Д. Уваров, в годы этой войны, втянувшей в свою орбиту два, пожалуй, наиболее развитых на то время в военном отношении государства Европы, «стал восстанавливаться баланс между конницей, тяжелой пехотой и стрелками, ранее неоправданно сдвинутый в пользу тяжелой конницы по конкретным социально-экономическим причинам…»⁶². Тяжеловооруженная рыцарская конница все еще оставалась важным родом войск, однако только в тесной связке с пехотой, в особенности со стрелками, она могла добиться серьезных успехов. В противном случае ее практически неминуемо ожидало жестокое поражение. Но эта связка не могла возникнуть в войске, собираемом от случая к случаю, и потому в сознании западноевропейской военной элиты все больше и больше укреплялась мысль о необходимости придания армиям большей регулярности и постоянства.

Но не только изменением характера войны, структуры армий и их социального состава характеризуется военное дело времен Столетней войны. Именно на это время наряду с совершенствованием традиционных форм и методов ведения войны в европейском военном деле приходится появление и быстрое распространение технического новшества, которое в скором будущем перевернет военное дело в целом. Речь идет об огнестрельном оружии. Точно время и место его рождения по-прежнему остаются предметом споров и разногласий, однако тем не менее уже сейчас можно с уверенностью утверждать, что первые работоспособные образцы огнестрельного оружия в Западной Европе начали использоваться более или менее регулярно со 2-й четверти XIV в. Во всяком случае, в 1326 г. флорентийская Синьория назначила двух мастеров для изготовления бомбард, в 1331 г. бомбарды были применены при осаде Чивидале, в 1333 г. – во время осады Бервика-на-Твиде. В 1338 г. бомбарды впервые применяют французы, а в 1340 г. ими обзаводится папская армия. «Таким образом, – заключал французский историк Ф. Контамин, – лет за двадцать и путями, проследить которые не представляется возможным, новое изобретение распространилось по всему Западу – вероятно, начиная с Италии…»⁶³ Таким образом, к началу Столетней войны огнестрельное оружие уже не было новшеством для западноевропейских военных теоретиков и практиков.

Лиха беда – начало, и пущенное в ход, едва появившись на свет, огнестрельное оружие достаточно быстро вошло в практику, несмотря на долгое время отрицательное к нему отношение. Как писал военный писатель 2-й половины XVI в. Фрёнсбергер, «…не понадобится больше ни настоящего человека, ни храбрости, раз всевозможная хитрость, обман, предательство вместе с этими омерзительными орудиями получили такой перевес, что ни умение фехтовать, бороться, драться, ни оружие, ни вооружение, ни сила, ни искусство, ни храбрость уже ничего не могут, ничего не значат. Ибо часто случается, что храбрый герой бывает убит из пушки никуда не годным, отовсюду выгнанным малым, который не посмел бы в другое время с ним заговорить или даже взглянуть на него…»⁶⁴. Преимущества, которые давало обладание этим оружием, были слишком велики, чтобы им пренебрегать из моральных побуждений.

Во 2-й половине XIV – 1-й половине XV в. процесс развития технологий и приемов использования огнестрельного оружия привел к его дифференциации, что нашло отражение в соответствующей терминологии. Как указывал Ф. Контамин, если в XIV в. во Франции было известно два термина для обозначения огнестрельного оружия – «пушка» и «бомбарда», то к началу 80-х гг. следующего столетия в обиход входит по меньшей мере 10 его наименований⁶⁵. Что, как не этот факт, свидетельствует в пользу его широкого распространения и совершенствования? Во 2-й четверти XV в. начался постепенный переход к использованию зерненого пороха при очевидном снижении его цены примерно вдвое в сравнении с концом XIV в. Тогда же в обиход наряду с прежними каменными ядрами стали входить отлитые из железа.

Но и это еще не все. Наряду с тяжелым огнестрельным оружием, артиллерией, во 2-й половине XIV в. на свет появляются и первые образцы более легкого, не столь громоздкого и более удобного в обращении. Еще в 1364 г. магистрат Перуджи поручил изготовить 500 ручниц длиною в одну пядь, которые можно было бы удерживать одной рукой и пули которых пробивали бы доспехи. В 1381 г. Совет Аугсбурга решил выставить в числе прочих воинов против франконского и швабского дворянства 30 стрелков из ручниц, а в 1388 г. милиция Нюрнберга насчитывала 48 стрелков, способных к обращению с ручницами. В. Бехайм не без оснований полагал, что эти первые «ручницы», «огневые трубки» (нем. feuerrohr) представляли собой переходный тип от легких пушек к ручному огнестрельному оружию⁶⁶. К середине XV в. от этих ручниц, требовавших в обслуживании двух человек – стрелка и наводчика, перешли к «нормальным» ручницам, обслуживавшимся одним стрелком. В Италии такие ручницы, принятые первоначально на вооружение конницы, получили название скопитусы (от лат. scopitus), а во Франции – петриналь (фр. petrinal). Серьезным шагом вперед стало изобретение в Германии примерно в середине XV в. фитильного замка, благодаря чему отпала необходимость включать в расчет ручницы второго человека, а сам процесс стрельбы из нее стал более удобным и простым.

Таким образом, к середине XV в. сформировались определенные предпосылки для того, чтобы перейти на новый, более высокий уровень развития европейского военного дела. Этот шаг был сделан в ходе последнего этапа Столетней войны и Бургундских войн, а особенно во время многочисленных войн, бушевавших в Италии в конце Средневековья⁶⁷. Именно к этому времени относятся первые попытки создания по-настоящему постоянных армий.

Одним из первых это попытался сделать король Франции Карл VII. Cтремясь избавиться от банд «живодеров»-наемников, чьи услуги стали менее востребованы после заключения в 1435 г. Аррасского мира между ним и бургундским герцогом Филиппом Добрым, Карл приступил к реорганизации своей армии. Она проходила поэтапно. Сперва в ноябре 1439 г. королевским ордонансом было введено монопольное право короля на набор солдат, ограничена численность «компаний» и сделана попытка посадить их гарнизонами в приграничных крепостях. Затем в 1445 г. Карл приступил к проведению 2-го этапа реформы. Характерно, что он вовсе не создавал постоянной армии – она уже была, образовавшись сама собой как следствие непрекращавшейся на протяжении нескольких десятков лет войны. Скорее, французский король провел, по словам Ф. Контамина, «…операцию сортировки, отбора зерна от плевел среди всей массы имеющихся воинов, придав официальный статус лишь определенным людям и одинаковым по составу отрядам…»⁶⁸.

На первых порах было создано 15 «королевских ордонансовых рот» (companies de l’ordonance du roi) во главе с отобранными капитанами, в преданности и верности которых король не сомневался. Каждая такая рота насчитывала 100 копий-«ланс» (lances).