В книге использованы фотографии из личного архива автора

© Долинский В., 2013

© ООО «Издательство АСТ», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Удивительный человек, удивительная книга

Удивительный человек Владимир Долинский! Смелый до безрассудства, добрый до противного, яркий до гениальности, талантливый до белой зависти. Друг преданный, семьянин поискать. В общем, человек на все времена. А ещё книги пишет. Причём остроумные, умные и честные. Это уже too much! Попросил новую рукопись почитать. Засиделся до полуночи. Правда. Здорово написано.

Но нашёл всё-таки у супермена слабое звено. Любит Володя антрепризный театр – театр беспризорный, охаянный аутсайдер нашего художественного пространства. А любить-то как раз полагается полупустые залы репертуарных мемориалов.

Так вот, в новой книге Долинского столько доброго, интересного и очень уважительного рассказывается о бродячем племени артистов российской антрепризы, с трудом выживающих в джунглях «рыночной экономики», что сразу понимаешь – это всё и про автора. Про честь и достоинство художника. Про любовь и ненависть. Про дружбу и предательство. В общем, про жизнь…

Ладно. Прочтите лучше книгу. Честное пионерское, не пожалеете.

В джунглях антрепризы

Несколько лет назад меня позвали в один славный московский театр. Приглашали в труппу, но я, хлебнувший к тому времени воздуха свободы, колебался, принять лестное предложение или повременить. Сошлись на том, что я начну репетировать на договорных началах одну из главных ролей в новом спектакле, а там поглядим. Пьеса вполне приличная, моя роль тоже, замечательные партнеры, все шло тип-топ и продолжалось месяца полтора, пока две ведущие актрисы не начали выяснять между собой свои непростые отношения. Началось с малого, потом все больше и больше, крики, истерики. Режиссер долго терпел, но в конце концов, устав дипломатично примирять двух разгневанных тигриц, послал всю эту затею, извините, на хрен.

Работа была интересная, враждовавшие дамы вскоре спохватились, стали просить режиссера, который к тому же был худруком театра, вернуться, но он держал форс и отвечал им отказом. Я, будучи с ним сызмальства в приятельских отношениях, заглянул к нему, чтобы понять, на каком свете я сам: репетируем, разбегаемся? За годы, проведенные вне государственного репертуарного театра, я стал сам себе и директором и бухгалтером – в общем, администратором своих успехов и неудач, был, что называется, в свободном плавании. Мне нужна была определенность. И вот что я услышал от старинного приятеля: «Вова, если бы ты знал, как мне все это надоело, но я не могу с ними совладать». Он был на перепутье: закрывать проект или сделать еще одну попытку продолжить работу. Но вот что меня потрясло больше всего: директор уговаривает его не заморачиваться, плюнуть на спектакль, а потраченные копейки он запросто спишет.

«Копейки» же складывались из затрат на пьесу (приобретение прав), гонораров переводчика и композитора, зарплаты актеров, расходов на декорации и прочая, и прочая. Директор государственного, даже муниципального театра все спишет, ведь не его же деньги. Но какой антрепризный продюсер может себе позволить такой «купеческий жест»?

Слава богу, злосчастный спектакль все-таки состоялся, и «копейки» списывать не пришлось. Но меня, к тому времени уже много лет отработавшего в антрепризе и как актера, и как продюсера, просто убило отношение директора театра к выброшенным на ветер деньгам. У меня уже в крови было, что продюсер антрепризы, подобно саперу, лишен права на ошибку: совершил просчет – пошел по миру. Можно сменить режиссера, расстаться с гениальной, но строптивой актрисой, которая мутит воду, создает в труппе разлад, можно долго возиться с музыкой, которая тебя не устраивает, колдовать с художником над декорациями, но довести проект до конца, выпустить спектакль, показать его людям ты обязан. Иначе тебя ждет не только творческий, но и финансовый крах, иначе грош тебе цена.

Боже мой, сколько помоев вылито последние годы на антрепризу! Это тебе и прямая халтура, и погоня за длинным рублем, и дискредитация святыни – театрального искусства, и апология пошлости, а то и безнравственности, и потакание дурным вкусам невзыскательной публики, и безжалостная эксплуатация актеров, которая приводит к деградации их талантов, если таковые вообще у них были… Уф! Кажется, ничего не забыл.

Что ж, и впрямь далеко не все антрепризные спектали гениальны, а то и просто удачны. Верно, и откровенной халтуры – режиссерской и актерской – тоже хватает. И глубоко правы театральные критики, которые в пух и прах разносят наши неудачи и просчеты. Справедливости ради заметим, что они не щадят и постановки государственных, так называемых репертуарных, театров, коли они того заслуживают. Перед критикой мы все равны, как перед Богом. Но вот что интересно: самые острые и самые ядовитые стрелы летят в антрепризу со стороны тех худруков, чьи огромные труппы едва выживают на госдотациях, чьи высокохудожественные спектакли идут при полупустых залах, чьи актеры годами сидят без ролей, утрачивая мастерство и профессиональные навыки.

У меня есть друг-литератор. Когда при нем речь заходит о недугах, что среди немолодых людей нередко, и к нему обращаются за советом, он отвечает: «Извините, я неважный кардиолог (уролог, травматолог, невропатолог), ничем помочь не могу». Так вот, я тот еще историк и теоретик театра. Но мне досконально известно, что антреприза вовсе не изобретение, не дурная новация нашего безнравственного и меркантильного времени. Театр-то вообще начинался с антрепризы.

Что, как не антреприза, древнегреческий театр, восходящий к действам в честь бога Дионисия, давший потом мировой культуре имена Эсхила, Софокла, Аристофана, Еврипида? Что, как не антреприза, шекспировский «Глобус», театр отнюдь не государственный, не королевский, а частный, владельцами, акционерами которого были братья Бербеджей, сам Шекспир, актеры его труппы? Что, как не антреприза, скоморошьи балаганные представления на Руси, ставшие одной из основ отечественного театра? Что, как не антреприза, крепостные театры, где, пожалуй, все-таки было больше творческой свободы, нежели в советских академических? Вспомним, наконец, нашу новую театральную историю: императорские театры в Санкт-Петербурге и Москве, с их чиновничьим произволом – цензурой и репертуарными предписаниями-ограничениями. Именно в противовес императорским театрам рождались в России частные театры в столицах, например, созданный как антреприза на деньги меценатов и самого Станиславского наш великий Художественный, бесчисленные провинциальные антрепризы, давшие нашей театральной культуре замечательных трагиков и комиков, не говоря уже о Счастливцеве с Несчастливцевым.

Впрочем, пока не поздно, выныриваю из океанских глубин театральной истории. Историк ведь я неважный, равно как и кардиолог. Лишь напомню напоследок о начатом при Луначарском полнейшем огосударствлении и оцензуривании театральной сцены, о судьбах Мейерхольда, Таирова, Михоэлса… Каждую рукопись пьесы, каждый спектакль, каждую роль, каждую сцену, каждое произнесенное даже шепотом слово в репертуарном государственном (а другого просто не стало) театре сквозь лупу просматривало всевидящее око цензуры, прослушивало ее же всеслышащее ухо. Какая уж там антреприза! Разве за ней уследишь? Вне ведения государственного театрального монстра остались разве что школьные любительские постановки, да и те цензурировались учителями и завучами…

Теперь все можно. При условии, что на все хватит сил, таланта, денег, причем не государственных, не бюджетных, а своих или самим добытых. Так как же создается антрепризный спектакль?

Перво-наперво тот, кому это надо, антрепренер, он же продюсер, ищет пьесу. Если речь идет не о классике, права на нее надо купить, потом выбрать и пригласить режиссера, художника, композитора. Сказать легко – непросто сделать. На хорошую драматургию голод нынче неимоверный. Чаще всего легче найти пьесу зарубежного автора, перевести ее и адаптировать к нашим реалиям, значит, не избежать сложнейших переговоров с автором или правообладателем, с переводчиком. Теперь режиссер – если он с именем, востребован, наверняка заломит столько, что не отобьешь за год жизни будущего спектакля. С молодыми, не раскрученными постановщиками свой риск, и он не всегда оправдан. А что, если придется менять режиссера уже в процессе работы?

Мало-мальски уважающий себя художник хочет творить. И ему в общем до лампочки, влезет ли его творение – декорация в «Газель», во сколько обойдется перевес груза при доставке его самолетом на другой конец России-матушки.

Да, а где репетировать? Слава богу, если есть отношения с директором какого-нибудь ДК. А если нет, приходится со всем постановочным скарбом прыгать с одной площадки на другую, по пути теряя детали костюмов и реквизит. И здоровье тоже. А на новом месте надо заново выставлять декорации – часто без рабочих сцены, своими руками, чтобы, упаси бог, ничего не попортить. Декорации ведь не дядины, твои, на собственные денежки изготовленные.

Но это все цветочки, ягодки – сами мы, актеры. Понятное дело, для успеха проекта продюсер просто обязан приглашать в свой спектакль раскрученных, узнаваемых, любимых зрителем актеров, чьи имена на афишах – залог будущих аншлагов что на столичных площадках, что в глубокой провинции, залог хороших сборов, а значит, и окупаемости вложенных средств. И вся беда в том, что мы, раскрученные, узнаваемые, любимые, весьма капризны. Ведь у каждого из нас есть реальная или мнимая возможность выбирать, какой спектакль осчастливить своей персоной. И от этого мы часто во всех смыслах завышаем себе цену. А с другой стороны, когда аж две недели мы не получаем заманчивых предложений, нас, узнаваемых, охватывает паника, мы готовы согласиться на все, лишь бы выходить на сцену, оставаться в обойме. Ох как трудно с нами продюсерам, не позавидуешь…

Но вот все срослось: пьеса и роль понравились, партнеры и режиссер устраивают, в цене сошлись, график репетиций и спектаклей согласован – и вперед. Тут-то и начинается это «счастье и несчастье пополам». Партнеры становятся тебе родными людьми, ведь мы зависимы друг от друга, нам вместе творить, радоваться удачам, расстраиваться из-за ошибок и просчетов, плакать, смеяться, удивлять столицу, летать через полстраны, в тряских автобусах мотаться по провинциальным городишкам, отсыпаться в гостиницах, порой колесить по зарубежью. Если и впрямь все срослось, если спектакль оказался удачным, если его принимает зритель, мы вместе на годы, мы становимся близкими, мы становимся семьей. А в крепкой семье не должно быть скрытых обид, зависти, недомолвок и пуще всего – предательства.

Как-то года три назад я надумал сам продюсировать спектакль. Нашел очень приличную пьесу американского автора, адаптировал ее с режиссером спектакля Петей Белышковым на наш сегодняшний день, перенес действие в Россию. Не подумайте, упаси бог, о пиратстве. Права на использование пьесы были куплены у правообладателя, изменения согласованы. Получилась очень симпатичная история о двух людях, проживших вместе 20 лет, любящих друг друга, но, увы, как это нередко бывает, утративших взаимное сексуальное влечение.

Пьеса получилась и смешная, и трогательная, и в чем-то поучительная. Роль супруга я оставил за собой, а вот с поиском героини начались сложности. Кто-то из актрис, кого бы я хотел увидеть в этой роли, был занят, и их надо было ждать, кто-то не видел себя в этой роли… Короче – тупик. И тут мой дружок Петя, он же режиссер спектакля, человек сердобольный, предложил взять на эту роль некую актрису Аллу Довлатову, которая работала в спектаклях со Стасом Садальским и была изгнана им из проектов за непрофессионализм. Она подрабатывала в это время на радио ведущей. Петя убеждал меня, что Алла жаждет работать в театре и, хотя она с неба звезд не хватает, он добьется от нее толка.

Моя жена Наташа, человек, который очень хорошо разбирается в театре, умоляла меня не делать глупости, а дождаться на эту непростую роль профессиональную актрису. Но мне не терпелось приступить к работе, к тому же я очень доверял Пете. Я сломался, и мы начали репетировать с Довлатовой. Это пухлогубое создание репетировало слабо, но Петька так бился с ней, столько сил и души вкладывал, что со временем что-то стало получаться. Были очень удачные репетиции, а были просто провальные, сказывалось отсутствие профессионализма и опыта. Но она была «подперта» хорошими партнерами, и мы худо-валко добрели до премьеры. Спектакль начал жить.

Надо отдать Довлатовой (ее настоящее имя Марина Евстрахина) должное – она сумела собраться. Мы периодически играли спектакль, и зал принимал ее очень неплохо. Но случилась беда: ее пригласили на канал «Россия» в передачу «Девчата». Передача, прямо скажем, так себе, но шла регулярно. Ее физиономия засветилась на экране. И все! Изменилось отношение к партнерам, к самому спектаклю. Летаю только бизнес-классом, в гостинице только «люкс». Короче, зазвездилась.

Полгода назад наш спектакль был запланирован в довольно крупном городе. Прошла реклама, продавались билеты, на следующий день вылет, ей куплен билет в бизнес-класс. И вдруг звонок:

– А почему мне сначала был куплен билет в эконом-класс?

– Принимающая сторона не знала о твоих амбициях, но я объяснил им, Алла, что ты стоишь этих затрат, и они исправились, – сдержанно объясняю я.

– Да, но у меня уже нет настроения…

– Не капризничай. У твоих партнеров нет ни богатых родителей, ни крутого мужа, они живут на то, что заработают. Они ждут завтрашнего спектакля. Не говорю уже о зрителях…

– Ну не знаю, и муж мне не советует.

– Алла, мне жена тоже не советовала брать тебя в эту работу. Но я решил по-своему. Не поступай непорядочно. Ты дала согласие на этот спектакль, значит, должна лететь.

– Ах, оказывается, я непорядочная! Я никуда не лечу.

– Алла! – не выдержал я. – Забудь про этот спектакль навсегда. И поверь, я сделаю все, чтобы актеры и продюсеры в других проектах узнали про этот случай.

Что я сейчас и делаю…

Прекрасно понимаю, что ей тогда предложили корпоратив за большие деньги, и она сломалась.

А что же гастроли? Спектакль был сорван.

Вскоре я ввел на эту роль Веру Сотникову, настоящую актрису, которая влилась в нашу антрепризную семью.

Да, мы одна семья, но случается, что семья не без…

Вот в самом общем виде что такое антреприза. А теперь от общего к частному – к наиболее памятным для меня эпизодам моей антрепризной биографии, к встречам и расставаниям со своими соантрепризниками – продюсерами, актерами, режиссерами. Не удивляйтесь, когда среди повествования о сыгранных спектаклях попадутся вкрапления о чей-то личной жизни. Это тоже важно. Не сценой единой жива театральная антрепризная семья.

Еще в середине девяностых, когда я работал в театре «У Никитских ворот» Марка Розовского, меня пригласили принять участие в новой антрепризной постановке чеховского «Вишневого сада». Молодой, тогда еще никому не известный режиссер Леня Трушкин предложил мне роль Симеонова-Пищика. Партнеры были потрясающие: Таня Васильева, Коля Волков, Евгений Евстигнеев… Ну уж куда круче? Я загорелся, но как дисциплинированный театральный человек пошел к Марку Григорьевичу отпрашиваться. Он ответил недвусмысленно: «Володя, я никогда в жизни ни с кем не делюсь своими любимыми женщинами и актерами». Точка.

Мне пришлось отказаться от участия в заманчивом проекте, о чем, честно говоря, до сих пор жалею. Спектакль получился просто замечательным и стал московским театральным событием. Увы, этот кусочек актерского счастья я пронес мимо рта.

Но вот спустя несколько лет, в 2001 году все тот же, но уже другой, набравшийся режиссерского опыта, добившийся известности и уважения в театральных кругах, Леонид Трушкин вновь искушает меня – приглашает на роль Соломона в спектакле по пьесе Григория Горина «Шалопаи, или Кин IV». Роль очень колоритная, по своему рисунку в чем-то схожая с тем, что мне доводилось играть прежде, например в «Цене» Артура Миллера, причем в присутствии знаменитого автора этой пьесы. Я просто счастлив и, не задумываясь, принимаю предложение.

Чудная пьеса. А какие партнеры! Виталий Соломин, Валерий Золотухин, Верочка Глаголева, Лев Дуров, Александр Константинович Граве – компания просто роскошная. И роль Соломона уж точно моя: старый, мудрый, трогательный еврей, слуга и друг великого актера Кина.

Начинаем репетировать. Две главные мужские роли – король (Соломин) и Кин (Золотухин). Остальные пять мужских ролей достаточно большие, хотя и второстепенные, эпизодические. Но как ярко вылепил их Григорий Горин, какие они живые, разные по характеру!

На первую репетицию, читку пьесы, не пришел один из актеров – исполнитель роли датского посла, и я читал за себя (Соломона) и «за того парня». Чтобы не было скучно, я не стал просто бубнить, а выбрал для посла яркую гротесковую характеристику – а-ля Боря Моисеев. Все смеялись.

Дальше события развивались так, словно кто-то их заранее спланировал. Только не я, честное слово, не я.

На следующую репетицию не пришел Лев Дуров, захворал. Я «подчитал» за него роль министра, взяв этакую демоническую тональность. Опять всем понравилось. И когда на очередной репетиции обнаружилась очередная актерская недостача, я прочитал роль врача, сделав его сухим скандинавом с заметным прибалтийским акцентом.

После репетиции Валера Золотухин сказал:

– Слушайте, а зачем нам нужны лишние исполнители? Здесь пять эпизодических персонажей, пусть Долинский всех их один и сыграет.

Трушкин почесал затылок: ему, мол, нужно переспать с этой мыслью. Переспав с ней, он на следующий день заявил, что эти пять персонажей на сцене друг с другом не встречаются, а в некоторых сценах лишь, что называется, сталкиваются в дверях – один уходит, другой заходит, – так что идея вовсе не дикая, к тому же позволит серьезно сэкономить, что для антрепризы дело не последнее. Сказано – сделано. Отыграв сцену слуги, я вылетал за кулисы, за несколько секунд буквально на ходу переоблачался в костюм лорда и степенно выходил на сцену. Таким же образом я переодевался в датского посланника, врача и еще в кого-то. Трудность заключалась даже не в необходимой скорости переодевания – тут мне помогали. Но за те же секунды надо было перепрыгнуть не только из костюма в костюм, но и из характера в характер, то есть перевоплотиться, полностью изменить манеру двигаться и произносить текст, иначе лорд мог заговорить у меня с выраженным еврейским акцентом. Но вроде бы получалось, нравилось и режиссеру, и моим партнерам.

Работали каждый день, была зима, помещение, где мы репетировали, очень плохо отапливалось, мы часто не снимали пальто и шапки. Но работа кипела. Ко времени были готовы сложнейшие декорации, костюмы.

Премьера состоялась на сцене театра имени Вахтангова и прошла блестяще. Соломин и Золотухин просто плели кружева, заставляя зрителей смеяться и плакать. Чудесно были исполнены женские роли. Постановка яркая, смелая. Зал в конце спектакля буквально скандировал. И критика тоже приняла «Шалопаев» на ура. Не хочу показаться нескромным, но все же не удержусь и приведу мнение замечательного театрального критика Бориса Юрьевича Поюровского, который сравнил мои прыжки из роли в роль с виртуозными перевоплощениями великого Аркадия Райкина.

С Виталием Соломиным, удивительным актером и прекрасным человеком, я познакомился в восьмидесятые годы – вместе снимались в фильме «Зимняя вишня – 2», где он играл главного героя, а я его друга ловкача и плута Бруевича. Снимал фильм Игорь Федорович Масленников, талантливейший режиссер и очень добрый, компанейский мужик. (Перечитал последние фразы и смутился: сколько в ней хвалебных эпитетов. Но ведь все правда!)

Снимались мы в Питере, в Париже и еще в каком-то малюсеньком французском городке, забыл его название. Времена были голодные, и Игорю Федоровичу его друзья позволили жить и снимать в своем доме, находившемся в этом чудном «кукольном» городке. По фабуле фильма дом получает в наследство герой Соломина. В общем, двойная экономия: на гостинице и на съемочной площадке.

Когда уже заканчивали снимать, настоящие хозяева дома устроили застолье во французском стиле. Мы-то привыкли к картошечке, селедочке, ухе, жаркому и чтобы водочки было вволю. А гостеприимные хозяева выставили несколько бутылей вина в плетеных корзинах да десяток сортов сыра на огромной деревянной доске. Еще были гроздья винограда, грецкие орехи. Потрясающий натюрморт, но, увы, не для меня. Я чистосердечно признался Виталику, что вина, к сожалению, не пью, сейчас бы водчонки…

– Ладно тебе, – говорит Соломин. – Не подали водку, так попей винца…

– Да не могу, у меня на вино и на все, что связано с перебродившим виноградом, жуткая аллергия.

– А ты попробуй! Чует мое сердце, что на это никакой аллергии у тебя не будет.

Я попробовал. Выпил стаканчик, другой, третий, плеснул из другой бутыли – никакой аллергии!

Потом мудрый Виталик Соломин сделал квалифицированное медицинское заключение:

– Знаешь, почему обошлось без аллергии? Потому что раньше ты пил не сухое вино, а мочу. А теперь пьешь настоящее. Запомни, на хорошее настоящее сухое вино никакой аллергии нет и быть не может.

Не скажу, что после этого у меня пропал вкус к водочке и селедке с картошкой. Отнюдь. Но и вино, разумеется настоящее, меня больше не пугает. Спасибо тебе, Виталик…

О работе с Виталиком в «Шалопаях, или Кине IV» я уже рассказал. Так вот, проходит какое-то время после премьеры, и у меня раздается звонок из некой продюсерской компании. Дама-продюсер предлагает мне роль в знаменитой «Мышеловке» по Агате Кристи. Ставит спектакль Виталий Соломин. Я, естественно, интересуюсь: какую роль?

– Владимир, если вы свободны, приходите завтра на репетицию, там обо всем и поговорим, – уклончиво отвечает дама.

На следующий день ровно в два я был на репетиционной площадке. Виталий встретил меня очень приветливо:

– Привет! Как жизнь? Пьесу прочел? Правда, грандиозно? Кого бы хотел сыграть?

Я состроил «умняк» – будто обдумываю, какую роль выбрать, – и только открыл рот, как он с хитрой улыбкой прервал меня:

– Не мучайся! Все равно не догонишь. Я хочу, чтобы ты сыграл миссис Бойл. Ну как?

Я был ошарашен. Серьезный психологический детектив, годами игравшийся на десятках сцен мира, и вдруг в драматической женской роли – толстый мордастый мужик! Ведь это не водевиль, не комедь.

– В том-то и вся фишка, – окончательно развеял мои сомнения Виталий. – Никаких кривляний: тетка с абсолютно мужским характером. Баба-мужик.

Мне ничего не оставалось, как согласиться. Конечно, после первых же слов, прочитанных мной на репетиции: «Я Бойл. Я миссис Бойл!..» – все партнеры полегли со смеху, но постепенно привыкли. Естественно, что в роли, несмотря на всю драматичность детективного сюжета, появился определенный комизм. Да и весь спектакль во многом решался гротескно. В общем, играя эту даму, я получал огромное удовольствие, а по реакции зрителей чувствовал, что они тоже приняли нашу игру.

Потом я спросил у Виталика, как ему пришла в голову светлая мысль пригласить меня на эту роль. И узнал, что до моего приглашения в «Мышеловку» миссис Бойл репетировала блистательная Инна Ульянова, но у нее некстати возникли проблемы, мягко скажем, со здоровьем. Режиссеру надо было как-то выходить из положения, иначе выпуск спектакля откладывался на неопределенное время. И вот ночью в постели его жена Маша сказала: «Да чего ты мучаешься? Сам же после репетиций «Шалопаев» заявил, что Долинский может сыграть все. Вот и пригласи его». Виталий последовал Машиному совету. Режиссеры, слушайтесь своих жен!

На четвертом-пятом спектакле, когда мне пришлось уехать на гастроли, на роль миссис Бойл ввели яркую характерную актрису Марину Голуб…

Написал это имя и вновь, который уже раз, испытал щемящее чувство утраты. Мы, моя тогда еще будущая жена Наташа и я, познакомились с Мариной в театре «Шолом», где какое-то время играли вместе. И потом не теряли друг друга из виду. Я снимался с ней в сериалах, дружески общался на «Кинотаврах», внимательно следил за ее актерским взлетом вплоть до достигнутых ею вершин в чеховском Художественном: Васса Железнова, королева-мать в Гамлете. Это были бы не последние ее вершины, знаю. Но ее сбили на взлете.

После трагедии о Марине Голуб, кажется, сказано все. Добавлю, что я всегда восхищался ее могучей энергетикой: человек-электростанция ярких эмоций, молний любви к жизни, неуемного актерского тщеславия, без которого актер не актер. А как эта добрая, славная еврейская женщина сумела воплотить истинно русский характер в «Семеновне»! А какой искрометно веселой она была в «Девчатах»!

Сбили на взлете…

«Мышеловка» свела меня с двумя людьми, которые плотно вошли в мою жизнь. Это Лариса Гузеева и Петр Белышков.

Ларисой я был очарован еще с ее кинодебюта в «Жестоком романсе». Когда мы познакомились и коротко «обнюхались», то сразу поняли: в чем-то мы очень родственные души. Пожалуй, за всю свою театральную жизнь я не встретил человека, более трепетно относящегося к сцене, чем Лариса. Большого театрального опыта у нее не было, но это компенсировалось неподдельной и полной душевной отдачей в исполнении любой роли.

В «Мышеловке» у нее роль сложная, по-настоящему драматическая, да нет, просто трагическая. Лара натурально бледнела и краснела на сцене. Плакала живыми слезами и чуть не теряла сознание от подлинности переживаний. Если кто-то стоял за кулисами и отвлекал ее, она обижалась и делала замечания. Часто они относилось ко мне. В конце первого акта миссис Бойл убивают, и я оставшуюся часть спектакля и до поклонов маялся скукой, бродил по закулисью, подсматривал за происходящим на сцене, не без юмора «оценивая» игру своих коллег. После одной моей репризы Лара подошла ко мне, отвела в сторону и сказала: «Вован, если не хочешь поссориться, не мешай мне! Очень тебя прошу». Я клятвенно пообещал, что во время своих сцен она меня за кулисами не увидит.

Несколько спектаклей спустя я, уже убитый, блуждая за кулисами Театра-студии киноактера, наткнулся на инвалидную коляску, уселся в нее и, сняв парик миссис Бойл, обнажив свою лысину, тихонько стал кататься за сценой. Тем временем Лариса так драматично искренне произносила монолог над телом убитого брата, что я невольно заслушался, подкатил на коляске к первой кулисе и стал внимательно слушать. Она меня заметила, полоснула, как ножом, взглядом и покрылась ярким румянцем. Я ретировался. Когда после спектакля я подошел к ней, она резко сказала, что я не умею держать слово и сегодня убил ее роль. Я попытался оправдаться, но тщетно – она даже не стала слушать. Мы долго не разговаривали. Но в конце концов где-то на ужине после очередного спектакля помирились. Я объяснил ей, что подкатил к сцене без всяких задних мыслей, без злого умысла, что было абсолютной правдой. «Но и ты пойми меня, – отвечала она, – я вся из себя страдаю над братским телом, и вдруг из кулисы почти на сцену в инвалидной коляске выезжает Берия в женском платье, я чуть со страха не уделалась!» В общем, простила. Потом были еще поездки, мы очень подружились, поддерживали друг друга, когда бывали нелегкие минуты, а они бывали. Однажды на Дальнем Востоке чуть не с боем вырывались из резиденции местного блатного авторитета, куда ненароком попали. И вместе бродили по старому городу в Риге, попивая пунш и выискивая подарки своим близким. Ой, да чего только не бывало! Лариса для меня навсегда останется близким по духу человеком, я ее люблю.

Вообще, поездки с гастролями по стране – это отдельный разговор. Нигде так не узнаешь человека, его отношение к жизни, к людям, к профессии. Мне не много было отмерено общаться с Виталиком Соломиным, но несколько гастрольных поездок – в одном купе, под рюмочку «беленькой» – помогли мне узнать этого, в общем, очень закрытого человека. Основываясь на наших совместных работах, на том, что видел в спектаклях Малого театра, могу сказать смело: Виталий Мефодьевич Соломин не просто хороший, а по-настоящему большой актер. Он был потрясающе правдив на сцене и требовал правды от партнеров. Я никогда не забуду, как уже после выпуска «Мышеловки» он, режиссер, предпочитал не смотреть, а слушать нас из-за кулис. Я увидел его сидящим во время спектакля за сценой, сосредоточенного, с закрытыми глазами. «Тебе что, плохо?» – спросил я. «Нет, нет, не мешай. Я слушаю!» Потом он объяснил мне, что правду и фальшь лучше воспринимает на слух. И сам никогда не фальшивил.

В ночном купе с удивительным трепетом рассказывал о своих студентах. Любил их, как собственных дочерей, переживал за них. Гордился каким-то пареньком, который, по его мнению, был похож на него. Говорил мне, что одними из лучших минут своей жизни считает время, когда выдавалось побыть одному на даче, посидеть за полночь у костра и, прихлебывая чай, думать, фантазировать, мечтать, строить планы. Сколько же у него было их, планов!

Больно, когда уходят друзья. Двадцатого апреля шумно и весело отмечали мой день рождения. Виталик прекрасно выглядел, был, как всегда, остроумен, говорил хорошие, теплые слова. А спустя несколько дней позвонила Маша: увезли в больницу… Скоро Виталика не стало. Какая потеря для нашего театра, для Щепкинского училища, где он блестяще преподавал, и для меня…

Как жаль, что он уже никогда не пригласит меня в свой спектакль, что не выпьем под стук колес водчонки, не похвастаемся друг перед другом своими дочурками. Светлая тебе память, Виталик!

Не буду предаваться воспоминаниям в хронологической последовательности. Вчера вот сидели на солнечной террасе в доме Вали Смирнитского и Лиды в Испании. Ели какие-то варенные в специальном соусе вкуснющие ракушки, по эксклюзивному рецепту приготовленные Лидасей. Вот уж хозяйка, вот умелица! Но об этом так называемом испанском периоде нашей жизни после, а сейчас написал это к тому, что вспомнил наш с Валей совместный период работы в антрепризе «Ля Театр» Вадима Дубровицкого.

Так здорово все начиналось. Меня пригласили в спектакль «Слухи», когда его уже вовсю репетировали. Привлекли меня не столько пьеса и режиссер, сколько состав участников: Валя Смирнитский, Володя Стеклов, Марина Могилевская, Лена Сафонова, Ольга Волкова, Андрей Ильин, Фима Шифрин и очень симпатичная Инночка Милорадова – жена продюсера. Что ни имя, то подарок и для работы, и для общения. До сих пор не могу понять, как этому жучиле Дубровицкому удалось склонить к творческой связи таких потрясных актеров. И что самое интересное, ему удалось поставить очень симпатичный, смешной и красивый спектакль, проживший долгую сценическую жизнь. Но, как мне кажется, самым дорогим в этот период нашей жизни был не сам спектакль, который, несмотря на изредка возникавшие катаклизмы (все бывало: и срочные замены, и излишние возлияния, и безумные расколы на сцене – жизнь есть жизнь), а царившая атмосфера товарищества, взаимовыручки, огромной взаимной симпатии.

Надо отдать должное Дубровицкому, он умеет обаять людей, увлечь их своей идеей, произвести впечатление одержимого и притом немного беззащитного, бескорыстного художника. Он, безусловно, одаренный человек. Но его авантюризм, часто даже нечистоплотность во взаимоотношениях с близкими людьми в конечном счете отталкивает от него даже очень преданных ему и верящих в него. Ну как можно было подставить всех нас, актеров, которые безоговорочно доверяли ему, дав нам подписать только первую и последнюю страницы письма, отправленного им в надзорные органы и правительство Москвы, с просьбой передать ему помещение Театра киноактера, скрыв от нас остальной текст, где он смешивал с грязью и обвинял во всех мыслимых и немыслимых грехах и преступлениях руководство этого театра?

Мне позвонил тогдашний его директор и попросил зайти к нему. Я, ничего не подозревая, пришел и услышал: «За что вы меня так?» Директор протянул мне письмо, под которым стояли все наши подписи. Прочитав, я был ошарашен, заверил директора, что мы и предположить не могли о грязи, которой напичкано письмо, и тут же письменно отказался от своей подписи. Я рассказал о встрече с директором ребятам, все были возмущены, и, насколько помню, Смирнитский и Стеклов тоже отозвали свои подписи. После этой истории я уже не мог работать с Дубровицким и ушел из его проектов.

Но все это будет позже, через пару лет, а пока мы с блеском сыграли премьеру «Слухов». После спектакля Вадим каждый раз накрывал стол с непременной водочкой, и винцом, и чудесной закусочкой. Это было так к месту после спектакля – просто не хотелось расставаться: хохмили, подтрунивали друг над другом и, счастливые, разъезжались по домам. Не пьяные, конечно, но слегка подшофе, благо в те годы сие не то чтобы не возбранялось, но особо не преследовалось.

Потом был еще один проект Дубровицкого – «Человек и джентльмен». В нем были в основном заняты те же актеры, но работа шла уже не так гладко, и я только позже понял почему. Эту пьесу Эдуардо де Филиппо наш режиссер ставил раньше на периферии. Видимо, постановка оказалась или показалась удачной, и он вольно или невольно пытался втиснуть нас в тот сценический рисунок. А это всегда дело неблагодарное. Тем не менее спектакль случился и какое-то время просуществовал. Потом мы играли «Любовь-кровь» по пьесе Ксении Драгунской, но работа с Вадимом становилась для нас все скучнее и скучнее.

Тогда же Дубровицкий загорелся подсказанной ему Володей Стекловым идеей – снять телефильм по трилогии Сухово-Кобылина. Вадим с присущей ему энергией даже «выкрутил» деньги на этот проект. Приглашал и нас, но мы с Валей Смирнитским отказались, уж больно «нагибал» он нас по части денег. «Нагибал» ниже некуда. Да и в наших театральных финансовых расчетах он был более чем прижимист. А потом случилась история с письмом, и я ушел из «Ля Театра».

Ушел и унес с собой бесценное – дружеские отношения с прекрасными людьми, о которых писал. А еще в нашей долгой антрепризе были Леня Якубович, Саша Семчев, Сережа Виноградов, Светлана Тома, Ирочка Лачина, Женя Стычкин, Катя Стриженова. И со всеми складывались добрейшие приятельские и необходимые для сцены творческие отношения. Они длятся по сей день.

Ну где, в каком стационарном театре я мог бы обрести столько мощных талантливых партнеров? За годы работы в государственном, репертуарном театре ты так сживаешься со своими коллегами, что предугадываешь каждый их взгляд, каждый шаг, каждый жест на сцене. Какими бы чудесными, одаренными, многоплановыми актерами они ни были, за долгие годы совместной работы ты привыкаешь к ним настолько, что их игра уже не способна поразить тебя, вызвать яркие ответные эмоции. Так бывает в крепком долгом супружестве. Хорошо, надежно, но порой скучновато.

В антрепризе не заскучаешь. Она каждый раз преподносит новых достойных партнеров, которые заражают тебя новыми эмоциями. Здесь не обойдешься прошлым багажом, каким бы богатым он ни был. Здесь добытые победы надо подтверждать и преумножать, здесь, как в большом спорте, требуется играть на результат. Если хотите, здесь необходимо постоянно доказывать, что ты по праву принадлежишь к избранному кругу уникальных артистов, на которых зиждется антрепризный театр.

А разве можно в репертуарном театре переиграть столько разного, сколько за сравнительно короткий срок переиграешь в антрепризе? «Человек и джентльмен» Эдуардо де Филиппо, «Слухи» Нила Саймона, «Любовь-кровь» Ксении Драгунской, «Второе дыхание» братьев Пресняковых, «Не плюй против ветра» («Не играйте с архангелами») Дарио Фо, «Ханума» А. Цагарели, «Театр» Н. Коляды, «Секрет семейного счастья» А. Чехова, «Мышеловка» А. Кристи, «Адам и Ева» А. Миллера… Перечень далеко не полон. В каждой из этих пьес судьба, повторяю, сводила меня с людьми, которых воистину поцеловал Бог, с партнерами, перед которыми всякий раз надо доказывать, что ты вправе быть рядом с ними на сцене.

С Таней Васильевой мы проработали бок о бок всего-то года три, не больше, а кажется, что прожито полжизни. Притом не было никаких жизненных и творческих катаклизмов, грандиозных событий, нежданных судьбоносных поворотов-переворотов. Но, видно, от Бога дано этой женщине занимать огромное пространство в жизни людей, с которыми сводит ее судьба. И следит она там крупно, серьезно и очень по-всякому. Более противоречивых отзывов от людей, с ней работавших, я не слышал ни о ком. Но все сходятся в одном: талантливейший, ярчайший человек, актриса-трудяга. Я сам имел счастье убедиться в этом.

Первая наша короткая встреча в ранней молодости, в Театре сатиры. Таня мне, театральному повесе, нравилась. Было дело, провели с ней целую ночь у меня в квартире на Дегтярном. Водочку пили, я ее убалтывал, в чем был большой мастак, слезливые стихи читал, но тщетно, не сдалась подружка. А уж потом встретились через десятилетия в театральном проекте Андрея Бутина «Место, похожее на рай».

За Таниной судьбой я особо не следил, но, конечно, слышал об основных перипетиях ее жизни. Как рассталась она с первым своим мужем, замечательным актером Толей Васильевым. Разное говорили о причинах их развода, но меня они не интересовали. От Толи у нее родился сын Филиппок. Потом она влюбилась в Гошу Мартиросяна – рослого красавца с львиной головой и грудным рыкающим голосом, всегда модно, с иголочки одетого. Мы с Гошей одно время приятельствовали, гулеванили, выпивали не на шутку. Как-то раз он, я и Саня Абдулов попали в переделку с какими-то кавказцами. Дело дошло до драки. Их было больше, но Санька, по натуре боец, причем вооруженный железной расческой, пошел «пахать» ею. Я тоже был драчун хоть куда. Через несколько минут мы обратили врага в бегство и, вытирая побитые морды, заметили стоящего в созерцательной позе Гошку. Он наблюдал за баталией со стороны. Я накинулся на него: «Ты чего не помог, бздун?» Гоша смущенно забасил: «Ну ты че, Вовуль? Я видел, вы без меня управляетесь. И потом, глянь, – он показал на облегающий его большое мускулистое тело белый плащ, – новый, бундесовый. Я за него три косаря отдал, он мне маловат, если размахнусь, по шву пойдет. Хорошая вещь, жалко». Мы с Санькой дружно заржали.

Никогда не забуду, как на следующий день после смерти только что родившегося моего сына (жена была еще в роддоме) Гошка единственный, кто без звонка приехал ко мне с целой авоськой четвертинок водки, и мы сутки просидели с ним на моей кухне, заливая постигшее меня горе. Как же мне тогда помог его приезд…

Так вот, Таня влюбилась в Гошку, а так как Плучек, главреж Театра сатиры, где тогда блистала Татьяна, наотрез отказался брать этого самца в труппу, она в знак протеста из театра ушла, и ее вместе с Гошей пригласили в Театр Маяковского. Они прожили довольно долго, родили замечательную дочурку Лизу. Когда мы с Таней стали вместе работать, она порой рассказывала о том, как нелегко складывалась их жизнь, как они бедствовали без своего жилья, ютились по квартирам друзей, влезали в долги, но главное, как она безумно его любила. А разошлись в основном из-за нетерпимых отношений, которые сложились у Гоши с Филиппом, Таниным сыном от ее первого брака.

Вернемся, однако, к «Месту, похожему на рай» – спектаклю по пьесе Артура Миллера, в который пригласил меня Андрей Бутин, продюсер антрепризы и очень неплохой актер. Для меня эта работа в известном смысле была вторичной. За несколько лет до того мы с режиссером Алексеем Кирющенко поставили эту пьесу в другой антрепризе и под другим названием – «Адам и Ева». Еву очень здорово сыграла Вера Сотникова, Адама – Дима Марьянов, мне досталась роль Творца. По разным причинам спектакль просуществовал очень недолго, и вот Андрей Бутин решил его реанимировать.

Сам Андрей репетировал Адама, я, понятное дело, Творца, а на роль Евы пригласили Таню. Иногда я не мог репетировать – засматривался на ее работу. Она находила юмор там, где его, казалось, и быть не может, а уж драматизма, как говорила моя мама, «полон лифчик». Благодаря виртуозной игре Тани у нас получился совсем другой спектакль, где безусловной героиней стала она.

Потом поставили «Второе дыхание». После то ли третьей, то ли четвертой репетиции мы остались без режиссера и, по существу, сделали спектакль сами: Андрей Бутин, Таня Васильева, Таня Кравченко, Даша Повереннова, Наташа Щукина и ваш покорный слуга. Пьеса так себе, прямо скажем, дурацкая, взяли, что называется, на безрыбье, но общими усилиями накрутили-навертели очень смешную комедь. Зрителю нравилось. Объехали с ней полстраны.

В поездках мы очень тесно общались с Таней, кажется, сблизились так, что только смерть разлучит. Я очень привязался к ней и к Филиппку. Он тоже играл во «Втором дыхании» и таскался по гастролям вместе с нами. Парень хороший, но не без… И надо отдать должное Тане – матери: она боролась за него, буквально вытащила с того света. Вытаскивала вместе с его подругой Яной Кремер, у них был бурный, довольно продолжительный роман. Филипп выправился, всерьез увлекся театром (до этого был и ВГИК, и юрфак МГУ, который он бросил). Таня купила ему квартиру, а Яна (она художник) сделала из обычной двушки настоящее произведение. Но прожили они с Яной в ней недолго. В наш спектакль пришла новая молодая актриса Настя и быстренько прибрала Филиппа к рукам. Женщина сильная, волевая, чего не скажешь о Филе, такая, должно быть, ему и нужна. Сейчас у них уже двое детей. Таня, говорят, не нарадуется. Она отдала им свою большую трешку на Таганке, а сама перебралась в квартиру Филиппа в Нагатино, хотя, знаю, ее хрустальной мечтой всегда была своя квартира в самом центре.

Таня тяжело переживала проблемы, возникавшие в жизни своих детей. Я пытался по-товарищески помогать ей, быть нужным. Помню, узнал от Тани, что Лиза встречается с каким-то «мутным» восточным человеком. Тревога матери за дочь была мне понятной.

Как раз в это время мы с Наташей пригласили Таню и Филю встретить Новый год по-семейному, у нас дома. Когда появились гости, мы оцепенели. Вместе с приглашенными явились Лиза со своим «восточным человеком», а также его брат и мама, вся в черном, в трауре, только что потерявшая в каких-то разборках то ли мужа, то ли брата. Полночи просидели молча, выпивали, не чокаясь, стеснялись закусывать – у людей-то горе… Таня чувствовала себя передо мной особенно неловко: «Прости, их просто некуда было деть». Шепотом отвечаю: «Да что ты! Все нормально. Даже здорово для разнообразия. Всегда только хохмим, а так хоть ночку помолчали, родственничка помянули…» Веселенький Новый год, ничего не скажешь.

В то время я еще работал в проекте с Таниным первым мужем Толей Васильевым, отцом Филиппа. Знал от нее, как Филипп переживает, что отец с ним не общается. И я взял на себя тяжелую миссию посредника в чужих семейных неурядицах. Заговорил с Толей в гастрольной поездке: в поезде, под стук колес, под рюмку водки, легче решаются самые деликатные вопросы. Поначалу Толя и слышать не хотел имени своей бывшей. Но я оказался достойным переговорщиком-уговорщиком. И Толю как прорвало, видно, много у мужика накипело. Со слезами на глазах он поведал мне о накопившейся после расставания с Таней горечи, и я почувствовал свою миссию невыполнимой, такой узел с плеча не разрубить. Но, к счастью, ошибся. Видимо, в Толе где-то глубоко жило желание сблизиться с Филиппом, кровь – не вода. Я сумел убедить его, что обиду на бывшую жену никак нельзя переносить на общего сына, это просто несправедливо. Сейчас я горжусь тем, что сумел сломать лед, что мне удалось сблизить родных людей, отца с сыном. Насколько я знаю, и отношение Толи к своей бывшей тоже слегка оттаяло – они с Таней и Филиппом даже участвовали после этого в каком-то театральном проекте.

Пишу о Танином бывшем муже и вспоминаю, как мне случилось самому выступить в роли ее благоверного. Нет, не подумайте чего! Просто как-то раз Татьяна не могла выбить причитающиеся ей деньги в каком-то автосалоне и попросила меня помочь. Как постороннего человека меня бы туда и близко не подпустили, но в качестве «мужа» я так рьяно защищал наши «семейные интересы», что деньги Тане вернули на следующий день.

Как видите, антрепризная жизнь складывается не только из репетиций, спектаклей и гастрольных разъездов, но и из чисто человеческих переживаний и коллизий, порой драматических. На эту тему еще один сюжет.

По жизни у Татьяны два главных приоритета: сумасшедшая, иначе не скажешь, любовь к своим детям, а теперь уже и к внукам, и страсть, тоже иначе не назовешь, к своей профессии. К сему лукаво добавлю два характерных для нее пристрастия: она всю жизнь влюблялась в импозантных красавцев и обожала шмотки. Причем не просто шмотки, а очень дорогие, качественные.

Все свое свободное время на гастролях она может провести в походах по бутикам, по часу не вылезая из примерочной кабинки и скупая все, что ей глянулось и подошло на ее рослую нестандартную фигуру. Должно быть, так она компенсирует совковые годы, когда все мы сидели в нищете и с восторгом пялились на любую привезенную из-за бугра тряпку. Вернувшись с ворохом накупленных нарядов домой, Татьяна, по свидетельству Филиппа, через какое-то время добрую половину вещей с еще не оторванными бирками раздаривает подругам и знакомым.

В свои походы по магазинам Татьяна частенько брала меня с собой. Я сам, грешный, любитель шопинга и не раз прибегал к ее компетентным советам, покупая подарки своим девочкам – Наташе и Поле, но при этом мы с Таней никогда не упускали возможности пойти в храм, если таковой был в городе. Мы очень сблизились с ней за годы совместной работы, и, казалось, ничто не может поколебать нашей дружбы. Увы, прочность ее не прошла серьезного испытания.

Я вводил Татьяну в свой круг, она, естественно, знакомила меня со своими друзьями и подругами. Очень милые, достойные люди. Среди них была хорошенькая, известная больше как вдова Евгения Александровича Евстигнеева, чем актриса, Ирина Цивина. Таня рассказала мне о ее непростой судьбе. Как она своей заботой и вниманием скрасила последние годы жизни великого актера. Как после его смерти, отдав должное скорби, вышла замуж за иностранца и родила ему двоих детей – мальчика и девочку. Как он подло ее бросил и выкрал из России ее дочку при посредничестве (ох как тесен мир!) Гоши Мартиросяна, который их когда-то и познакомил. Как Ира встретилась со своим теперешним мужем и из беззубого полубомжа вылепила преуспевающего бизнесмена.

Ира преданно, по-собачьи смотрела Татьяне в глаза, стараясь предвосхитить любое ее желание, и еще она очень хотела работать вместе Таней. А кто, скажите, не мечтал оказаться с Васильевой на одной сцене? Ира сделала все возможное и невозможное, и наконец Таня взяла ее сначала в один, а потом и в другой спектакль. Он назывался «Вид на море со шкафа». Мы были заняты там вчетвером – Татьяна с Филиппом, Цивина и я.

Надо отдать должное Ирине, она оказалась вполне профессиональной актрисой, слепила в нашем спектакле довольно симпатичный образ. Я познакомился с ее мужем Сашей. Приятный, очень хорошо относящийся к ней и к ее сыну мужик. Иногда проводили вместе время. Все вроде бы ничего. Неприятности начались, когда мы со своим спектаклем стали колесить по стране. Волей-неволей после выпитого стаканчика сухого мне нередко приходилось выслушивать ее откровения, главным образом о ее собственных амурных похождениях. Неприятно было слушать сравнительные характеристики, которые она давала своим мужикам, тем более что кого-то из них я знал, не говоря уже о моем знакомстве с ее мужем Сашей. А уж знакомиться с интимными подробностями ее отношений было совсем не интересно.

И еще. Я не терплю, когда люди заискивают перед теми, кто сильнее их, от кого зависят, и по-хамски, по-барски относятся к слабым и зависимым. Ирина оказалась из этого числа. Проводница в поезде, горничная в гостинице, шофер встречающей нас машины – все становились объектами ее придирок и издевок. Я не раз говорил ей, что не могу терпеть такого отношения к людям, рассказал, что из-за этого расстался с одним из своих ближайших друзей. Она же в ответ на мои увещевания лишь хлопала большими красивыми глазами. И когда где-то на Урале зимой она заставила пожилую горничную тащиться по морозу из одного гостиничного корпуса в другой, чтобы перестелить постель, на которой изволила почивать актриса Цивина, мое терпение лопнуло, и в доступнейшей форме я поведал Ирине, что о ней думаю.

Стало ясно, что существовать в одном проекте мы больше не сможем. А Татьяна, когда пришло время выбирать, кто останется с ней работать – я или Цивина, – выбрала свою давнюю подругу. Честь ей и хвала. И мы с Татьяной пошли дальше разными путями.

Еще один небольшой эпизод, чтобы закончить с этим сюжетом. Недавно случайно встретил Сашу. Его чаша терпения, как и у меня, переполнилась, и он тоже расстался с Ириной. Очень сочувствую умному, достойному человеку, которому долго пришлось терпеть своеобразную супругу. И одобряю его решение.

Расставшись с Татьяной, я лишился сразу трех спектаклей, которые в основном кормили меня и мою семью. Не скрою, я был выбит из седла и морально и материально. Но правильно говорят: «Не бойся, если перед тобой закрылась дверь, надо очень захотеть, и откроются две другие». Так и случилось.

Я уже упоминал Петю Белышкова, с которым работал в «Мышеловке» Виталия Соломина. Там Петя прекрасно сыграл одну из ролей и часто помогал режиссеру на репетициях, что называется, ассистировал. А после ухода Виталия сам поддерживал спектакль как режиссер, сделав множество вводов. Было видно, что его тянет к режиссерской работе.

Мы не общались с Петром несколько лет, но иногда мне кто-то передавал от него приветы, да я и сам вспоминал его с большой теплотой. Так вот, однажды он мне звонит и предлагает встретиться. Привозит пьесу, сопроводив ее примерно такой характеристикой: «Когда прочтешь, не пугайся! Конечно, полное говно, но мне кажется, если, взяв это за основу, основательно переписать, усмешнить, внести тему и интонацию Счастливцева и Несчастливцева, может получиться что-то интересное». Прочитал. Насчет говна согласился сразу, но вот как из него сделать конфетку, не понял. Но у Петьки так горели глаза, он так был заведен на эту работу, что я сказал ему: «Дерзай! Перепишешь, дай почитать». Честно скажу, в успех этой переделки я не верил абсолютно, но меня грела надежда сыграть экстравагантную роль, которую предложил мне Петя, – роль актера-плута, переодевающегося в силу обстоятельств в женщину, периодически снова перескакивающего в мужское обличье, вытворяющего при этих сумасшедших перескоках всевозможные уморительные глупости.

Через несколько дней Петька приносит совсем другую пьесу, еще очень сырую, но совсем не безнадежную. Почти нелепая авантюрность осталась, но появилась вполне осязаемая глубина. «Актеров обижать нельзя, они те же дети, а детей не обижают! И кто забыл это святое правило, будет мною жестоко наказан!..» – говорит мой герой. Петя вогнал еще несколько цитат из «Леса» Островского. Тут уже было о чем говорить. Мы еще поработали над пьесой и очертя голову кинулись в репетиции.

(Продюсером спектакля была Нина Литвинова, бывшая балерина кордебалета, мало смыслившая в театре, но нюхом чувствующая финансовый успех. А основным ее достоинством было то, что в творческий процесс она не лезла. Тетка неплохая, но не шибко умная, зато амбициозная. Да бог с ней…)

Почти с самого начала у нас сложился отличный актерский и человеческий ансамбль. Мою напарницу, артистку-выпивоху, репетировала Анечка Терехова. Условно говоря, главную героиню (в этом спектакле все герои оказалось главными) репетировала Людочка Светлова, ее жениха – сам Петя Белышков, а ее маму – Наташа Хорохорина. Все суперпрофессионалы, кто больше раскручен, кто меньше, но все замечательные актеры, на удивление трогательно относящиеся к работе, к своему тяжелому ремеслу и к своим партнерам. Неудивительно, что у нас сложились просто потрясающие человеческие отношения.

Был, правда, небольшой просчет при распределении ролей. На роль отца героини пригласили приснопамятного Леню Голубкова, то бишь актера Владимира Пермякова. Увы, вскоре выяснилось, что он к нашей профессии имеет, мягко говоря, косвенное отношение. Надо отдать ему должное, он отчаянно старался, пытался репетировать с голоса, просто повторяя интонацию режиссера. Господи, как это было беспомощно и смешно! Смешон был не персонаж, а сам исполнитель, который абсолютно ничего не понимал в нашем ремесле. Мы покусывали губы, уходили со сцены, чтобы не обидеть его своим смехом, и в результате все-таки вынуждены были с ним расстаться. Прости, Володя, не обижайся, но каждый должен заниматься своим делом. На эту роль пришел Вадим Андреев, актер-подарок. Репетиции превратились для нас в праздник. Мы по ходу дописывали диалоги, вставляли гэки, импровизировали. Петька проявил себя как замечательный придумщик. Он точно выстраивал ситуации, привносил в них присущий ему юмор. Получалось безумно смешно, а актеры просто блистали в своих ролях. И при этом спектакль становился не только все смешнее, но и умнее, трогательнее, что ли. В нем все глубже раскрывалась тема человеческих отношений. Да, там были шутки, что называется, и «ниже пояса», но они шли не от актеров, а от персонажей спектакля, от их характеров. Для меня и моих партнеров лучшей оценкой нашей работы стала реакция моего товарища, замечательного режиссера, старейшего и самого мощного кавээнщика страны Юлика Гусмана. Он от смеха чуть не падал со стула, а после спектакля мы услышали от него слова, о которых может только мечтать каждый актер.

Спектаклю выпала счастливая судьба. Мы сыграли его несчетное число раз. Были, естественно, и вводы, и замены актеров, через наш спектакль прошли Таня Кравченко, Юля Захарова, Наташа Громушкина, Коля Бандурин, Олеся Железняк. И все же позволю себе, отбросив остатки скромности, сказать: в основном спектакль держался на моей роли, самой выигрышной. Мужчина, играющий женщину, как и актер в роли пьяного или иностранца с забавным акцентом, что называется, уже на старте получает дополнительные очки. Так получилось и с моей ролью в этом спектакле, который мы назвали «Здравствуйте, я ваша теща!».

«Теща» исколесила всю Россию, да и не только, и везде ее принимали на ура. Но все проходит, прошла и долгая успешная жизнь классически антрепризного спектакля. А так, кто знает, может, наша «Теща» еще возродится из пепла, как одна известная птичка?!

Вот на днях получил приглашение из Новокузнецкого государственного драматического театра сыграть эту женскую роль в их постановке. В Новокузнецке спектакль идет уже пару лет, и они решили сделать рекламный ход с помощью приглашенного актера. Поеду с огромной радостью!

Не могу и не стану останавливаться так подробно на каждой из своих работ, хотя к некоторым из них еще вернусь. Все они мне очень дороги, потому что в каждую, даже самую маленькую роль я всегда вкладывал всю душу, старался сделать своего персонажа ярким и запоминающимся. Иногда это удается, иногда нет, но меня неизменно радует, когда зрители узнают меня, а значит, моих персонажей на улице, в магазине, на пляже. Я счастлив, когда люди улыбаются, встречая меня как старого, доброго знакомого. Хочется верить, что они вспоминают, узнают меня не по одной-двум удавшимся актеру ролям, а по многим, некоторые из которых уже напрочь вылетели из моей, мягко скажем, немолодой головы. Тешу себя мыслью, что узнаваемость и признание зрителей – это награда по совокупности сыгранных ролей, то бишь награда за творчество. Как хочется, чтобы это было так!

Простите автору некоторую хаотичность рассказа об антрепризе. Все-таки сам автобиографический жанр диктует определенную последовательность изложения. Так что дальше основные этапы своей непутевой, что нашло отражение в названии книги, жизни я постараюсь изложить в хронологическом порядке.

Театральная прописка

Родился я действительно в сорок четвертом году, когда еще шла война, но ее никак не ощутил и не запомнил. Помню другое: в детстве я очень любил компот. Мог, не отрываясь от кастрюли, выпить в один присест всю жидкость компотную.

У нас была почти что полнометражная семья: папа, мама, я и бабушка. Дедушки не было. К обеду полагались закусочка, салатик, потом первое, второе и чашка компота. Иногда можно было выклянчить добавочку. Но, даже получив ее, я частенько не мог совладать с собой – крался к холодильнику и, прильнув губами к кастрюле, втягивал в себя эту божественную влагу, этот нектар моего детства.

Следовало скрыть следы преступления. Я набирал воды из-под крана и шкодливо доливал в кастрюлю. Родители быстро разгадали этот прием. Однажды – дело было на даче – мама в ожидании папы, который должен был приехать из города, спрятала только что сваренный компот с моих жадных глаз. Я приступил к поиску. В столовой компота не было, в родительской комнате под кроватью не было, на кухне тоже. Я выбежал в сад, обошел его и, вконец отчаявшись найти вожделенный нектар, заглянул за дом, где стоял американский джип «виллис», который Константин Михайлович Симонов привез с войны и подарил папе. Я часто забирался в боевую машину, крутил баранку, отстреливался от наступавших фашистов. Но сейчас мне было не до игр: внимательно осмотрев местность, я увидел лежащую на земле крышку, поднял ее и замер. Под крышкой оказалась неглубоко вкопанная в землю кастрюля, почти до краев наполненная компотом. Такого от мамы я не ждал!

Я, как разведчик, распластался на земле, опустил губы в компот и лакал, пока не раздулся живот. Напившись, я уже без алчности заглянул в кастрюлю, оценил уровень компота в ней и понял, что переборщил. Я пошел на кухню, взял литровую банку с водой, долил в этот компот. Попробовал. Дикая безвкусная жижа. За такое мне голову могут оторвать. Пока не оторвали, она продолжала лихорадочно работать. Решение пришло через минуту. Я сбегал к муравейнику, набрал в спичечный коробок его обитателей и запустил их в кастрюлю.

Вечером всей семьей сели обедать. Когда пришло время компота, мама принесла кастрюлю, подняла крышку и всплеснула руками. Я очень боялся, что она выловит муравьев, разольет компот по стаканам и мое преступление станет для всех очевидным. Сколько веревочке ни виться… Обошлось. Мама просто вылила содержимое кастрюли в ведро, и мы остались без компота. Я, конечно, испытывал легкие угрызения совести, но радовался, что пронесло.

Вспоминая историю более чем полувековой давности, я прихожу к выводу, что это была моя первая кулинарная хитрость.

Другая история из далекого детства, несомненно повлиявшая на становление моей личности. Мы с папой, мамой и друзьями семьи – генералом армии Корневым и его супругой, едем на роскошном генеральском ЗИСе в подмосковную Малаховку снимать на лето дачу.

На обратном пути я все время зудел, что очень хочу пить. Воды в машине не было, и мама сказала: «Мы сейчас расположимся в лесу, перекусим и попьем чаю. Ты мальчик взрослый – потерпи». А я, пятилетний, продолжал нудить: «Пить хочу. Пить…»

Наконец расположились в лесочке, постелили скатерку, вытащили закуску – зелень, помидоры, колбаску, сырок. Генеральский шофер разлил водку, этак по половине граненого стакана. Пока кто-то из взрослых предлагал выпить за то и за это, я схватил ближайший стакан с прозрачной жидкостью и хлобыстнул добрую его половину – уж больно хотелось пить. Увидев, как меня перекосило, мама закричала так, словно я хватанул цианистого калия, вырвала из моих рук стакан, прижала меня, отчаянно ревущего, к себе. Папа же сохранил хладнокровие: со словами «Ничего страшного» взял меня на руки, налил полный стакан воды, заставил выпить. Все с ужасом смотрели: что будет с ребенком? А ребенок через несколько минут «поплыл», слезы высохли, рот растянулся в бессмысленной улыбке. Еще минут через пять я заснул и проспал часа четыре.

Давно знаю, что ничего случайного в жизни не бывает. Ведь не зря же моя тетушка Мария Ивановна служила секретарем дирекции именно Вахтанговского театра, студию которого я много позже закончил. В театре она была всеобщей любимицей и опорой: опохмеляла после запоя ставших позже знаменитыми актеров, одалживала деньги, восстанавливала пошатнувшиеся браки, спасала от увольнения… Надо сказать, что родители широко пользовались близким родством с Марьванной и частенько ходили на спектакли, прихватив с собой меня, грудного. Тетушка клала меня на директорский кожаный диван, который я благополучно весь прописал. Это и была моя первая «прописка» в театре.

Однако, чтобы прописаться в театре по-настоящему, необходимо капитально погрызть всяческие науки. А я в школе учился ужасно, особенно люто ненавидел науки точные, из химии сумел запомнить только слово «валентность», да и то потому, что оно казалось мне неприличным. Зато очень любил учить и читать наизусть, несмотря на сильную шепелявость, стихи и прозу. Когда к нам приходили гости, я с большим удовольствием декламировал и не понимал, почему же они так смеются.

Надо сказать, был я толстеньким мальчишкой с большими щеками. Меня во дворе прозвали Пончиком. Самое интересное, что много лет спустя уже в зоне – о чем я еще расскажу – я страшно похудел, но щеки по-прежнему оставались, как у хомячка. Вообще же эта часть лица приносила мне в жизни определенные неудобства, особенно когда у друзей пошли дети. Куда ни приду, молодые отцы с подозрением косятся на меня: их младенцы – такие же щекастые и голубоглазые. «Гляди-ка, что-то наш на Долинского похож…» – озадаченно чесал затылок новоиспеченный папаша. Впрочем, подозрения были напрасны – я твердо усвоил завет отца: «Запомни, жена друга для тебя не женщина! Но если она тебе очень нравится, он тебе не друг».

В школе я не только неважно учился, но был еще отпетым хулиганом и отчаянным вралем. До сих пор помню, в каких муках подтирал в дневнике очередную двойку. Тут были и муки совести, и мучительное преодоление чисто технических проблем – я расчленял бумагу по волоконцам, часами орудуя ластиком и бритвой. Когда разгневанные учителя звонили родителям, я хватал трубку и, меняя голос, отвечал басом: «Хозяев нету дома», – прикидывался то ли водопроводчиком, то ли управдомом. Меня неоднократно выгоняли из школы за драки. Когда я приходил в новую, за моей спиной слышался уважительный шепот «малявок»: «Тот самый Долинский…» Странно все-таки: вроде бы из интеллигентной семьи – папа главный инженер Литфонда, мама первая пионерка Москвы, – а такой у них уродился драчун и забияка. Может, во мне взыграли родительские мамины гены азартных преферансистов?

Маму, Зинаиду Ивановну Ефимову, до встречи с папой жену расстрелянного наркома связи, сжигала одна, но пламенная страсть – картишки. Кстати, именно за карточным столом в доме генерала Корнева она и встретила ненадолго приехавшего с фронта капитана Долинского. Мой батюшка за три дня охмурил столичную даму, сделал меня и, как порядочный человек, сразу же женился. А может, своей драчливостью я обязан отцу. Однажды я пожаловался ему на дворовых мальчишек, которые дали мне обидное прозвище, а он посоветовал: «Бей, не бойся! Главное – до носа дотянуться. Бей в глаз, как в бубен!» Всю свою жизнь я следовал отцовскому совету и вдоволь нахлебался неприятностей. Чуть что – я бил первым, следуя поговорке: «В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей!»

Родители так со мной намучились, что решили отправить меня на перевоспитание в Питер, понятное дело, тогда – Ленинград, где в Высшем артиллерийском училище овладевал военной наукой мой родной, по маме, брат. Игорь твердо обещал сделать из меня человека. Произошел обмен детьми: моего племянника Женьку забрали жить на подмосковную дачу, а меня в надежде на перековку сдали в военные руки Игоря.

Далеко забегая вперед, скажу несколько слов об этих столь близких мне людях – Игоре, его жене Лизе, их сыне Жене. Когда меня посадили, брат уже работал в Министерстве обороны, и близкое родство со мной, проходившим по делу, которое вел КГБ, просто не могло не повредить его военной карьере. Я ясно понимал это и страшно переживал, что невольно навлек на Игоря серьезные неприятности. Ни секунды не сомневаясь в его родственных чувствах и глубокой, абсолютной человеческой порядочности, я не мог даже предположить, что мой брат рискнет прийти ко мне на свидание в тюрьму. Мама умоляла его не делать этого. А он знал, что, появившись в тюрьме в своем полковничьем мундире, он хотя бы немного изменит отношение ко мне тюремщиков, облегчит мою жизнь в изоляторе. Свидание с Игорем вдохнуло в меня силы, а вот он поплатился за свой поступок. Его, отличного офицера, знающего специалиста, действительно убрали из Министерства обороны, и его блестяще начавшаяся карьера притормозилась. Он продолжал работать по военному ведомству, всегда был на хорошем счету, но на пенсию ушел, не дослужившись до генеральских погон, на что вполне мог рассчитывать, если бы не беспутный брат.

Впрочем, не открою Америки, если замечу, что отнюдь не погоны делают человека человеком. Игорь, надежный, верный, теплый, по сию пору один из самых близких мне людей. И Лиза тоже – сколько доброго сделала она для меня в самые трудные дни моей жизни, сколько тепла и внимания дарит она по сей день… И Женька тоже, хотя какой он теперь Женька – Евгений Игоревич, уважаемый, преуспевающий предприниматель, у него четверо детей, замечательная жена. Как хорошо все-таки, когда у тебя есть близкие люди – и по духу, и по крови…

А тогда я был крайне недоволен своей питерской ссылкой, но вскоре смирился, тем более что рядышком с коммуналкой. На Литейном, где жила семья Игоря, размещалась драматическая студия Дома офицеров, куда я поспешил записаться. А еще определился в секцию вольной борьбы: закаленному в дворовых драках бойцу явно не хватало техники.

Я старательно делал вид, что меняюсь к лучшему. Увы, мои старания были тщетны, и в Ленинграде меня чуть не выгнали из школы. За месяц до получения аттестата надо мной сгустились тучи. И дело было совсем не в бесконечных тройках. На свою беду, я неосмотрительно треснул половой тряпкой молодого и, как мне казалось, наглого учителя физкультуры, который – надо же! – попытался заставить меня сделать кувырок на матах. Ну не любил я на матах кувыркаться! На следующий день перед уроками наш классный руководитель отвел меня в сторону: «Вова, тебя выгнали из школы. – И, скорбно помолчав, добавил: – Если хочешь, пойдем на допризывную медкомиссию». Я сразу смекнул, что это мой последний шанс получить аттестат! И там, в военкомате, я сыграл свой первый и удачный этюд.