Снарядный ящик под Темаром качнулся, потому что качнулась земля. Он еще успел почувствовать толчок воздуха, гонимого перед собой сотнями летевших с той стороны фронта фугасных снарядов и услышать истошные команды: «В укрытие!!! Ложи-и-и-и-сь!!!!»… И все. Темар слился с Великой Сущностью.

Грохот разрывов, убивших Темара, не мог докатится до особняка на берегу Сарагского озера и помешать происходившему там разговору.

– Ну, пособачились, и довольно… – вновь примирительно произнес Кафорс. – Давайте-ка лучше подбивать бабки и принимать решения. Значит так: по моим сведениям, в стране сейчас, по крайней мере, два десятка заговоров, но по-настоящему реальных из них – четыре. Первый – заговор самого президента. Он понимает, что в свое время дал солдафонам (простите, Ланцер!) сесть себе на шею и теперь они погоняют его и в хвост, и в гриву. Но он же не дурак! Ему же ясно, что никакой победы уже не будет, и, в конце-концов, придется либо стреляться самому, либо его пристрелят, когда начнется общий бунт. А что он начнется, если все будет идти так, как идет – очевидно всем. Так что наш Железный Очкарик пока что в совершенной тайне, как ему кажется, во-первых, – зондирует почву для установления перемирия с Королевством, а, во-вторых, ищет союзников, чтобы свернуть шею маршалу Венару и его компании. А это – не просто, так что союзники нужны дельные. Однако, если он шею маршалу свернет, то может предстать как миротворец, а также, при удачном раскладе, приписать себе какие-нибудь победные лавры. Устье Смилты по Большую Ветку все-таки за нами… пока… А по части пропаганды и производства слонов из мух Стиллер действительно мастер. Но, в общем, – здесь у него единственный шанс вылезти из всей этой мерзкой каши с сохранением лица или, хотя бы, жизни. Это, кстати, тоже не так мало.

– А с кем он будет отрывать голову маршалу? – подал голос Ланцер – Уж не со своей ли личной службой безопасности? У него там этот… как его? Хамоватый такой боров… Ну… как его? Черт! Что с памятью делается! – Ланцер болезненно сморщился.

– Жаккор – подсказал Кафорс.

– Да, точно: Жаккор! – с облегчением подхватил генерал.

– Нет, нет! – Кафорс даже замахал рукой. – Очкарик сам понимает, что эта свинья, хоть и корчит из себя преданного пса, но при нынешней ситуации и при полном отсутствии шансов под пули за шефа не полезет. Скорее, сдаст его.

– Кому? – коротко спросил Ланцер.

– Мне, например, – тут же ответил Кафорс, – или, скажем, маршалу… Кому понадобится, тому и сдаст! Собственно, уже начал сдавать. Он уже выходил на меня. Осторожно пока… Дескать: «Надо спасать президента…» – то-се, бла-бла…

– Ну? А вы?

– А зачем он мне. На меня сам Стиллер вышел. Он же понимает, что в случае чего, придется дело иметь как минимум со спецназом военной разведки, да с головорезами из Патриотического Союза Офицеров, а то и с регулярными воинскими подразделениями… Маршал у нас такой – он может!

– Ну, и на какой итог рассчитывает президент? – заинтересованно спросил начальник генштаба.

– Как всегда! Хочет снова сверху оказаться… за наш с вами счет.

– А он, что, знает, что мы… эм-м-м?

– Да нет, что вы, Ланцер! Но он знает меня и предполагает, что я могу иметь какую-то свою игру. А кроме того, Очкарику хорошо известно, что у меня в непосредственном подчинении несколько диверсионных подразделений с первоклассными спецами… И батальон бойцов для групп захвата – тоже, я вам скажу, мастера отменные. Так что ежели не в поле сходиться, а душить друг-друга по штабам и квартирам, то мои орлы плюс его вшивая гвардия – это уже что-то… Это уже неплохой шанс против Венара и Картэны.

Кафорс, Ланцер, Венар… – эти имена известны Лорри только из газетных публикаций, новостных передач радио и телевидения, военных сводок. В общем-то, какие-то абстрактные фигуры. Лорри ни о ком из них никогда специально не думала. А сейчас, тем более, не до них. Она сидит в читальном зале университетской библиотеки и заканчивает выверять список литературы, использованной ею для написания магистерской диссертации.

Восемь месяцев, прошедшие после выписки Лидо из госпиталя и его отъезда домой, прошли для нее настолько ординарно, насколько этот термин применим к условиям жизни человека в воюющей стране. Так же, как все, Лорри примерялась к этим условиям, испытывала те же, что и все, тяготы, жила теми же, как и у всех, надеждами, и несла обычные в таких случаях (хотя от этого не менее тяжелые для нее) потери.

В конце осени она получила письмо от Адди, в котором сестра сообщила ей, что Темара призвали в армию и что он отказался от отсрочки, которую вполне мог бы получить. Мало того, он очень переживал и порицал себя за то, что не успел подать прошение о зачислении его в армию добровольцем еще до получения повестки из комиссии по воинскому набору. Он, видите ли, считал это нарушением со своей стороны какого-то там «морального обязательства» перед «братьями по вере». Адди, не вдаваясь в подробности, упомянула о состоявшемся у нее с Темаром трудном и даже тяжелом разговоре по этому поводу, который закончился безрезультатно. Я ему говорю, сетовала Адди, что нужно не только о Боге, но и о близких людях подумать. А он, как заведенный, – свое (ты же слышала!), дескать, мы в этом мире гости, а настоящее существование где-то там, у Бога или в Боге (черт его разберет, прости сестричка!). Все говорит, что именно так он проявляет о нас всех высшую заботу, служит за нас всех перед Великой Сущностью и все такое. В общем, только и мечтает о каком-нибудь религиозном подвиге. Это ужасно, Лорри! Добром это не кончится, но ничего, совершенно ничего нельзя поделать!..»

Лорри, понимая, что повлиять на брата невозможно, да и поздно, написала Темару в армию пару довольно формальных писем, вроде того: «Как здоровье? Как дела?» и получила вполне ожидаемые ответы: «Бог Велик и Светел! Слава Ему – все хорошо!»

Госпожа Варбоди во время всей этой истории с призывом ее сына в армию очередной раз находилась на лечении в психиатрической клинике. О том, что происходит в доме, от нее, разумеется, скрывали. Однако в середине зимы, когда Темар, стоически выдержав все сомнительные удовольствия «учебки», готовился к отправке на фронт, его мать выписали из больницы. Не застав сына дома, она все поняла, и никакое самоотверженное вранье Адди о том, что Темара забрали на «общественные работы», помочь уже не могло. У госпожи Варбоди случился тяжелейший припадок депрессивного психоза, в ходе которого она совершала беспрестанные суицидные попытки: пыталась выпить или проглотить все, что в ее больном воображении представлялось ядом, пробовала выбросится из окна, несмотря на то, что в доме было только два этажа, вскрыть себе вены столовым ножом… Адди, собрав все свое самообладание, металась от безумной матери к рыдающей бабушке, которая плакала от бессилья, не будучи в состоянии чем-нибудь помочь, и от них обоих к телефону, торопя и торопя карету скорой помощи. Наконец, несчастную госпожу Варбоди с вывихнутой после падения из окна первого этажа рукой, с истерзанными тупым лезвием запястьями рук, всю в крови, доставили в психосоматическое отделение Инзонской городской больницы. Но, пока больную выводили из состояния психоза, у нее развился приступ острой сердечной недостаточности, который купировать не удалось. Она умерла.

Лорри по телеграмме сестры, как и тогда, когда умер отец, на перекладных рванулась в Инзо. Но это было уже другое время, – транспорт ходил гораздо хуже. Она провела в дороге более трех суток, и маму похоронили без нее…

Она почему-то вспомнила об этом сейчас, сидя за потертым, но добротным столом университетского читального зала. В глазах у нее стало горячо, а в горле колко… Она часто задышала и, желая сдержать рвавшееся наружу рыдание, с тихой яростью коротко стукнула кулачком по краю массивной столешницы. Несколько человек, сидевших в зале, обернулись, библиотекарь поднял голову от конторки… Книжка упала? Бывает…

Как же она ненавидела в этот момент Стиллера! …И попов!

– А попы? – поинтересовался у своего собеседника Ланцер, продолжая свои переговоры с шефом ФБГБ за тысячу километров от Лорри. – У Стиллера ведь с ними тоже какие-то танцы?

– А что попы? Вы наших попов не знаете? Попы всегда примкнут к победителю и объяснят всем, что провидению было угодно, чтобы все вышло именно так, как вышло.

– Но сейчас-то Первосвященник пока с президентом? – продолжал разрабатывать тему Ланцер.

– Вот именно – пока. Пока не ясно, кто сверху окажется. Первосвященник – старая опытная бестия с постной рожей!

– Однако вы его не любите, Кафорс!

– Завидую, Ланцер, понимаете? Завидую! Ведь мы с ним когда-то, еще до Славного Народного Восстания и Войны за Объединение, вместе начинали в Управлении Охраны Короны… Его уже тогда внедрили.

– Так это что – не слухи?

– Для меня и вот теперь для вас – святая правда. А для всех остальных, по-прежнему – отвратительная и мерзкая клевета еретиков и атеистов. Он, Первосвященник наш, всегда везунчиком был. Картотеку секретных агентов начальник Управления, когда конфедераты столицу захватили, успел спалить. Вот и получилось, что всех кадровых спецов – и молодых тогда, вроде меня, и стариков, вроде самого начальника Управления – кого почикали, кого разогнали с волчьими билетами и без куска хлеба. А вот сексоты, особливо, которые еще не успели себя как-нибудь расшифровать, остались при местах, и некоторые даже – при теплых.

– Так, что получается? Первосвященник у нас… то есть, у вас «на крючке»? – полюбопытствовал Ланцер.

– Черта лысого! Я же вам сказал – все сгорело. Даже куратора его тогда же, во время штурма столицы, шлепнули. Он отлично знает, что на него ничего нет, кроме личных воспоминаний двух-трех человек. А это, сами понимаете, – не серьезно. Поэтому-то я ему и завидую. Он со своей поповской шайкой всегда при деле, при деньгах, в относительной безопасности, да еще и с репутацией святого! И снова, поверьте, мы все в дерьме окажемся, а он – в белом фраке. Сейчас он опять всем нужен будет, прежде всего, конечно, победителю – благословлять итоги драки и убаюкивать растерянное быдло. Чтобы это быдло не полезло, куда не следует…

– Так что у него все-таки со Стиллером? – настаивал Ланцер.

– Очкарик именно через него организовал тайный канал связи с Королевством. Мои информаторы сообщают, что легаты Первосвященника днюют и ночуют в штаб-квартире ВЭК[4]. А ведь раньше он и слышать об экумене не хотел. В чем дело? А в том, что наши попы встречаются там с представителем Экзарха церкви Бога Единственного и Светоносного. А дальше эта цепочка тянется, насколько мне известно, прямо в Кабинет Министров Соединенного Королевства. Собственно, по имеющейся у меня информации, стадия зондажа уже заканчивается. Далее его планы таковы: используя секретное посредничество Первосвященника, согласовать практически все приемлемые для сторон условия мира, а затем, неожиданно для всех выскочить на прямые переговоры и закончить дело в два, три дня, поставив всех перед фактом. Здесь Очкарик видит две основные опасности (это он мне сам изложил!). Первая из них – быстрая реакция маршала Венара и иже с ним. Эти парни, если Очкарик будет в стране, могут просто захватить его, а затем, скорее всего, пришьют. Результаты Переговоров, разумеется, дезавуируют. Если же в момент возможного выступления военных он окажется за границей на переговорах, то здесь просто перебьют всех его клевретов, захватят власть и обратно самого Стиллера уже не пустят… А если пустят, то только для того, чтобы расстрелять…

Совсем недалеко от заговорщиков, в здании Центрального военного госпиталя, находившемся среди обширного парка на другом берегу Сарагского озера, заседала медицинская комиссия. Предметом рассмотрения комиссии были истории болезни находившихся на излечении военнослужащих и собственно сами военнослужащие, а точнее, тела, которыми они обладали. Целью же рассмотрения было определение пригодности этих самых тел для дальнейшего использования в ходе продолжавшихся военных действий на суше, на море и в воздухе.

Среди недлинной очереди из дожидавшихся вызова в большую светлую комнату, где за длинным столом спинами к высоким переплетам окон торчал частокол фигур, обряженных в белые халаты и увенчанных белыми же медицинскими шапочками, находилось и складное тело Лидо. Точнее, тело в комплекте с душой – в общем, он сам, собственной персоной.

Мама, несмотря на все возражения сына, увязалась провожать его и теперь маялась неизвестностью на лавочке в сквере за оградой парка, ибо на территорию госпиталя посторонних не допускали. Она страшно беспокоилась, что сына, которого по-прежнему мучили сильные головные боли и с которым, хотя и редко, но все еще случались припадки эпилепсии, признают годным к прохождению строевой службы и снова направят под пули и бомбы.

Что касается Лидо, то он был уверен в том, что отправка на фронт ему не грозит. Наблюдаясь и получая лечение в поликлиническом отделении госпиталя он, по своему обыкновению, перезнакомился со всеми хорошенькими и не очень хорошенькими медицинскими сестрами и всех их положительно очаровал. Следствием этих, можно сказать, инстинктивных с его стороны действий было то, что, направляясь на медицинскую комиссию, Лидо заранее и доподлинно знал от загипнотизированных им молодых женщин содержание врачебного заключения. Смысл его состоял в том, что молодому человеку необходимо продолжить лечение в течение еще полугода, после чего видно будет, способен ли он быть пушечным мясом или придется оставить его в покое окончательно. Он, разумеется, поставил маму в известность о своих более чем серьезных шансах избежать новой отправки на фронт, но беспокойная женщина боялась поверить в такое счастье сразу, почему и настояла быть при сыне эскортом во время его похода в госпиталь.

Самого же Лидо, честно говоря, уже больше беспокоило его собственное будущее вне армии. Думать об этом совершенно безмятежно мешала продолжавшаяся война, однако, у него к моменту вызова на медицинскую комиссию сложилось определенное убеждение, что финал близок. Это просто витало в воздухе. За несколько месяцев, которые он провел дома, Лидо сделал для себя некоторые выводы. Будучи человеком общительным, он быстро восстановил старые знакомства и завел новые. Куда бы он ни приходил, с кем бы ни встречался, о чем бы ни беседовал, – всегда и везде в конце-концов заходил разговор о том, что долее воевать невозможно, глупо и даже преступно. Такое отношение к войне, как оказалось, в тылу было распространено гораздо сильнее, чем в армии.

Вначале это обстоятельство несколько удивило Лидо. В самом деле! Кто, как не солдаты, непосредственно рискующие жизнью в военных сражениях, должны бы первыми изнемочь от войны? Ан нет! Люди, жившие в сотнях и тысячах километров от фронта, ни разу не слышавшие разрыва снаряда и не проведшие ну, хоть получаса в бомбоубежище, говорили о тяготах военного времени гораздо чаще и злее, чем, например, его товарищи по экипажу на реально воюющем боевом корабле.

Потом, поразмыслив, он понял (во всяком случае, как ему казалось), в чем дело. Пропагандистский пресс в армии был гораздо сильнее, чем здесь, в тылу, цензура – жестче. Строгая субординация и военная дисциплина также не способствовали развитию критического мышления. Кроме того, там, на войне, люди как-то постепенно отвыкали бояться и начинали думать о себе так, как будто им уже нечего терять. Хуже уже ничего быть не может. А лучше – может! Вот останусь живым – красота!

А здесь, в тылу, – есть, что терять. Можно потерять близких, которых заберут в армию и они там сгинут; могут забрать в армию тебя самого и сгинешь ты сам; или станет еще хуже со снабжением; а еще можно потерять продуктовые карточки; твое имущество могут реквизировать на нужды фронта; могут сорвать тебя с насиженного места и направить на оборонные работы… И вообще, нет никакой возможности просто жить спокойной довоенной жизнью, заниматься любимым или не очень любимым делом, тихонько богатеть или тихонько разоряться, спокойно жениться или разводиться, зачинать и рожать детей, ездить на отдых в южные или приморские кантоны…

Лидо, получивший мирную передышку, через некоторое время сам почувствовал, – у него тоже появилось то, что он стал бояться потерять: относительная безопасность, Лорри, надежды на будущее… И одновременно возникло острое, значительно более сильное, чем когда-либо, желание, чтобы эта чертова война, которая когда-то казалась ему вполне справедливой и даже необходимой, как-нибудь, собственно, все равно как, но, главное, побыстрее закончилась…

Лидо, выслушав от медицинской комиссии практически заранее известное ему резюме, направился к проходной госпиталя, чтобы успокоить истомившуюся волнением мать, а двое людей в особняке на другом берегу озера продолжали свой разговор.

– Эм-м-м… А Стиллер… он не пытался найти союзников среди радикал-демократов? – спросил начальник Генштаба.

– Хороший вопрос. Это, как раз имеет отношение к другой опасности, которую Очкарик для себя усматривает. Я его, конечно, информировал о планах радикальной оппозиции. Мало того, я организовал ему, по его же просьбе, секретную встречу с Дюрсом. Не лично, разумеется, организовал, а через моего агента. Есть у меня там кое-кто в руководстве их политического крыла. Вообще-то, Дюрс имеет у них репутацию соглашателя, но даже он Стиллера огорчил. То есть, в противостоянии армейским придуркам (простите, Ланцер!) они помочь готовы, но дальше непременное требование: Очкарика – в отставку. И, заметьте – никаких гарантий иммунитета от возможного судебного преследования. О «Боевом крыле» и говорить нечего. Там ребята злые, и о Стиллере даже слышать не хотят. Ни в каком качестве. Вру, однако! В виде мишени для пули или бомбометания – вполне. Счастье, что боевая организация молодая, в стадии становления, так сказать, и выработки программы. Реально крови еще не хлебнули и во вкус не вошли. Я им, как могу, мешаю. Ссорю между собой, наиболее активных выдергиваю, да по тюрьмам рассовываю, несколько тайников с оружием ликвидировать удалось. Но долго это так не протянется. Растут ребята. Руководство политического крыла для них – ничто. Двух моих людей недавно у себя вычислили и пристрелили. Еще немного, и в нас с вами, генерал, пулять начнут. А в общем, повторяю, ни у кого из радикал-демократов места для Очкарика в будущем не предусмотрено. Они готовят всеобщую стачку, акции гражданского неповиновения, а боевики – террор против наиболее одиозных стиллеровских администраторов. В армии у них в союзниках «Офицеры за Демократию». Слышали, Ланцер, про такую организацию? Или Генеральному штабу это не интересно?

– Генеральный штаб, Кафорс – это… эм-м-м… военное планирование, сами знаете. А тайные армейские организации… эм-м-м… – дело ваше и военной жандармерии, если хотите… Впрочем, о такой организации – слыхал. Мало того, недавно получил предложение в нее вступить.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.