* * *

Я не знаю в жизни ничего более неожиданного, чем неприятности. Никогда не успеваешь к ним подготовиться – они возникают внезапно, не заботясь о том, что ты еще не оклемался от предыдущих. Со счастливыми случайностями как-то не так удачно получается: они приходят не часто, не так неожиданно и быстро растворяются в потоке суеты. А вот у неприятностей удар точный – они бьют сразу и наотмашь.

Мы сидели вдвоем со Светланой в офисе нашей студии. Если вы решили, что мои мысли о неприятностях – это о Светлане, то ошиблись. У нас с ней полное взаимопонимание, крепкая любовь (в далеком прошлом) и столь же крепкая дружба (это сейчас). Такими подругами мужчины не разбрасываются, их ценят, и я не исключение. Так что Светлана для меня – друг, почти сестра и заодно коллега.

Светлана разбирала поступившую почту. Я же творил. Творческий процесс протекал следующим образом. Я сидел развалившись на диване и смотрел в потолок. У нас на носу была съемка очередного выпуска программы «Вот так история!». Сценарий готов, участвующие в сценах люди замерли в положении высокого старта, герой программы уже давно созрел (хотя лично он о том даже не догадывался), а я все тянул. Не могу точно определить причину внезапно охватившего меня ступора, но «добро» на съемку я не давал. Что-то мне в сценарии не нравилось.

– У нас график, – спокойно напомнила мне Светлана. – Сроки.

Сказала без укора и нажима. Надо, мол, снимать – только и всего.

Я оторвался от тяжких дум и посмотрел на нее. У Светланы сейчас был вид делопроизводителя какой-то заштатной государственной конторы. Только черных нарукавников не хватало для полного сходства.

– Что с почтой? – спросил я, только чтобы не отвечать на хотя мягко, но прозвучавший в ее словах укор.

– Пишут, – ответила она неожиданно резко.

– Подбрасывают новые идеи? – Я попробовал придать своему вопросу игривость.

– В каждом втором послании, – коротко отозвалась Светлана.

– Озвучишь? – не унимался я.

– Соседа вот своего предлагают разыграть. У него машина, и в эту машину прямо на его глазах въезжает «КамАЗ»… – печально ответила она.

– Да, это свежо, – заскучал я.

Светлана вздохнула и одарила меня взглядом, в котором читалось бесконечное сочувствие.

– У тебя нехорошее настроение, Женька… – осторожно сказала она.

– Ты чертовски проницательна, – машинально ответил я. Больше всего мне хотелось, чтобы меня все и навсегда оставили в покое.

Светлана с хрустом вскрыла очередной конверт. Видимо, она все-таки разозлилась.

– Все нормально в нашем сценарии, – сказал я примирительно. – Все хорошо. Все гладко. Это-то и не нравится!

– Сценарий как сценарий, – монотонным голосом ответила Светлана, читая свежевскрытое письмо.

– Изюминки нет.

– А вот еще! – сказала Светлана, пробежав глазами текст очередного послания. – Предлагают закатать в банки с этикеткой «Тушенка» красную икру.

– И что?

– И так продавать.

– А смысл?

– Ну, покупает человек якобы тушенку, приносит ее домой, открывает, а там вместо тушенки…

– Как же мы это снимем? – Я не дал ей договорить. – Ну, купил, бросил в сумку, принес домой. Как снимать его, если он сидит за бронированной дверью своего жилища? Откроет втихаря нашу «тушенку» и помчится за следующей банкой. Этак на него красной икры не напасешься. Хотя… – Я развеселился. – Если вот только эту икру продавать не в жестяных банках, а в стеклянных…

– В прозрачных, что ли?

– Ну! Видно же, что икра. А на этикетке написано большими буквами: «Тушенка говяжья». А? И цена – не как у икры, а как у тушенки. То есть почти даром. Вот это нормально!

– Неплохо, – оценила Светлана, вскрывая очередной конверт. – Камеру прячем где-нибудь за спиной продавца и снимаем лица покупателей крупным планом.

– Покупатели продавцу: «Это все-таки икра или тушенка?»

– А он им в ответ: «Читать умеете? Написано же!» – Было видно, что и Светлану развеселила эта идея.

– Ага! И на ценнике тоже печатными буквами крупно: «Тушенка говяжья».

– В общем, не верь глазами своим, – резюмировала Светлана и развернула присланную по почте газету.

– Да, из этого сюжета что-нибудь можно вытянуть… – Кажется, эта идея мне начинала нравиться.

– Жень! – вдруг всполошилась Светлана. – Как твое отчество? Иванович?

Я даже не сообразил, что у нее изменился тон, и ответил беспечно:

– Иванович.

Она опустила газету, и только тогда я увидел ее лицо. На нем не осталось и тени недавней улыбки, лишь какая-то гримаса.

– Что за чушь? – сказала она с досадой и почему-то со смущением.

Если бы не выражение ее лица, я бы не сдвинулся с места. Но лицо уж больно было нехорошее. Я подошел к столу и взял газету из Светланиных рук. Светлана вроде бы пыталась мне ее не отдать, но у нее не получилось.

«Это» я увидел сразу. Небольшое, окаймленное траурной рамкой сообщение было обведено красным фломастером. Чтобы, значит, долго не искали.

«Трудовой коллектив и друзья скорбят о безвременной кончине своего товарища – Колодина Евгения Ивановича и выражают искренние соболезнования родным и близким покойного».

Подобных сообщений я перевидел тысячи, но это было особенное, потому что Колодин Евгений Иванович – это я.

– Может, речь не о тебе? – неуверенным голосом предположила Светлана.

– Тогда почему эту газету прислали в конверте именно к нам в офис? Да еще обвели сообщение фломастером? – Я не нуждался в Светланином сочувствии.

И вдруг мне стало по-настоящему плохо. Да, обо мне речь. Я умер. Вот так дела!

У Кости Жихарева было удивительное и редкое по нынешним временам свойство. Он давал деньги, ничего не требуя взамен. Жихарев был бизнесменом средней руки, имел в Москве три фирменных мебельных салона и на нашем горизонте появился совершенно случайно. Я познакомился с ним при подготовке съемок очередного сюжета. По сценарию предполагалось разыграть одну очень небедную даму. Дело должно было происходить как раз в мебельном салоне. Дама приезжает туда, чтобы купить спальный гарнитур по совершенно сумасшедшей цене – этот гарнитур она присмотрела уже давно. Продавцы вьются вокруг нее, лепеча комплименты ее вкусу.

Дама, зная цену льстивой вежливости алчных продавцов, пропускает все мимо ушей, деловито оформляет покупку, и вот тут-то, когда она уже отдала деньги, начинается самое интересное. За те пять минут, пока ей выписывали чек и пересчитывали толстенные пачки купюр (а гарнитур, скажу вам, стоил никак не меньше трех новеньких «Мерседесов»), выставочный образец гарнитура подменили. Внешне он, конечно, был как и прежний, но только внешне. И когда покупательница идет к выходу из мебельного салона (гарнитур в разобранном виде ей должны доставить чуть позже, прямо со склада), она проходит мимо выставочного образца, а там крутится один из продавцов. Продавец будто бы случайно открывает дверцу платяного шкафа, и внутри наша дама вместо виденного ранее великолепия видит грубого изготовления нешпонированные полки из древесно-стружечной плиты и прочие безобразия. Не веря увиденному, она приближается, продавец пытается прикрыть дверцу, а та дверца вдруг отрывается и – ба-бах! – об пол, при этом разлетается вдребезги зеркало. Еще бы дверце не оторваться, если она держалась на еще тех петлях да на кривых гвоздях вместо шурупов. Продавец заливается краской от смущения и бормочет что-то об этих чертовых поляках, которые мебель делать не умеют и вообще… Тут багровеет и наша дама, потому что о польском происхождении гарнитура она слышит в первый раз. До этого речь шла об итальянской мебели, и на ценнике ведь было ясно написано: «Производство: Италия». Дама метнулась к ценнику, а там: «Производство: Польша». Зато цена прежняя – эквивалент трех «Мерседесов». Ну, внутри гарнитура, вы понимаете, обнаруживается сплошной ужас, совсем не то, что пять минут назад видела наша покупательница, и стоить этот набор древесно-стружечных плит таких больших деньжищ никак не может, но деньги покупательнице возвращать никто не собирается, потому как: «Уважаемые покупатели! Купленные в нашем салоне товары обмену и возврату не подлежат» – выведено крупно на стене печатными буквами.

Понятное дело, истерика, скандал… Вы видели когда-нибудь разъяренную русскую бизнес-леди? Пахнет она, конечно, «Паломой Пикассо», но свои интересы отстаивает стойко, имея в генах память о битве за жизнь в коммунальной квартире, о грызне в очередях за хозяйственным мылом в семьдесят восьмом году и опыт борьбы за единственную на сто пятьдесят семь желающих путевку в дом отдыха в поселке Суходядьково. В общем, зрелище получилось не для слабонервных. В тот раз мы отсняли превосходный материал.

А разворачивалось это действо в мебельном салоне, который как раз и принадлежал Косте Жихареву. Костя в тот раз даже не взял с нас денег. То есть договор мы подписали, и сумма там была проставлена, но Костя, после того как понаблюдал за нашей работой, неожиданно сказал мне:

– Денег не надо. Не перечисляйте ничего.

Из любви к искусству, так сказать, действовал. Мне оставалось только его поблагодарить.

А через месяц он позвонил сам.

– Ты говорил, у вас случаются дорогие съемки, – сказал он.

– М-да, – философски изрек я в микрофон. Все в нашей работе можно если не любить, то стерпеть, кроме поисков этих самых денег, которых всегда не хватает. Возможно, я и ему вскользь сказал об этом.

– Я подумал, что мог бы вам помочь.

– Предлагаешь сотрудничество?

Обычное дело. Бизнесмен дает деньги, а за это получает рекламное время в нашей программе – в самой популярной и высокорейтинговой телепередаче страны.

– Нет, – добродушно сказал Костя. – Я просто дам денег – и все.

– И все? – не поверил я. – И ничего взамен?

– Ничего, – коротко ответила мне трубка.

Еще из первого знакомства с Костей я вынес впечатление о нем как о человеке приятном и легком в общении, но чтобы вот так – деньгу раздавать, – я и помыслить не мог.

Тогда мы не на шутку встревожились. Он действительно ни о чем не просил. Сказал, что даст денег. Ему, мол, нравится наша программа, и он готов стать нашим спонсором.

– За рекламное время? – настаивал я.

– Нет.

– Значит, просто дать информацию о тебе в титрах?

Он подумал и снова сказал:

– Нет.

– Тогда в чем смысл?

– Ни в чем. Просто даю деньги – и все.

Я почувствовал себя полным идиотом. Зато Демин, когда я ему обо всем рассказал, отнесся к этому совершенно спокойно.

– Дают – надо брать, – голосом доброго наставника пожурил меня Демин.

Ему как администратору программы было виднее. И вообще он такой человек – без сантиментов.

Так мы сошлись с Костей Жихаревым. Он время от времени перечислял нам деньги. Мы (по собственной инициативе) иногда размещали рекламу его мебельных салонов в своей программе. И обе стороны, кажется, были вполне довольны подобным течением дел.

С Костей мы встретились в одном из супермаркетов. Жихарев катил перед собой тележку, в которой покоилась бутылка дорогого вина, окруженная разнообразной снедью. Вид у Кости был довольно праздничный. Он всегда производил впечатление человека, вполне довольного жизнью, но в этот день, судя по всему, судьба была особенно к нему благосклонна.

– Привет! – Его лицо расплылось в широкой улыбке совершенно счастливого человека. – Видел вашу последнюю передачу. Великолепно!

Он всегда был очень благодарным зрителем.

– А ко мне в салон приезжала та женщина… – продолжал Костя.

– Какая женщина? – не понял я.

– Которую вы разыграли. Ну, гарнитур ей подменили.

– Скандалила? – Мне вовсе не хотелось доставлять такому милому человеку неприятности.

– Нет, нисколько. Купила пуфик и два кресла.

В тот раз, когда мы разыграли покупательницу, всех нас от расправы спас Жихарев. Он пригласил разъяренную розыгрышем даму в свой кабинет, угостил коньяком и здесь же, в кабинете, объявил ей о тридцатипроцентной скидке от цены купленного ею гарнитура. В общем, сэкономил даме один из трех «Мерседесов».

– Мы с ней теперь друзья, – сказал Костя. – Заходи ко мне, поболтаем. – Он засмеялся.

Жихарев совершенно не виделся мне бизнесменом. Нет, в своем кабинете он, конечно, смотрелся что надо, но вот вне его стен – тут уж увольте. Глядя на него, невозможно было понять, как такой человек держится на плаву и до сих пор не разорился. В нем жил удалой купец, но совершенно не чувствовалось купеческой же хитрецы. Он жил сегодняшним днем, как будто завтрашний был где-то далеко и вообще это «завтра» могло не наступить совсем. Ему нравилось жить, это было видно, и казалось, что никакие проблемы ему не докучают. Так, чтобы уж совсем без проблем, – не бывает, но Жихарев отмахивался от них, попросту не замечая, и они действительно обходили его стороной, что всем вокруг, безусловно, казалось просто невероятным.

– Что еще будете снимать? – проявил интерес Костя.

– Сюжет про шоколадные батончики.

– Про шоколадные батончики? – будто бы даже изумился он.

– Да. Мы раскроем тайну их изготовления. Из чего, по-твоему, делаются импортные сладости?

Жихарев не ответил, только пожал плечами, а в глазах – я видел! – уже блеснули искорки азарта и ожидания скорого розыгрыша. Мальчишка мальчишкой. Какой там бизнесмен!

– Из дряни из всякой делают, – просветил я его с серьезным видом. – Из мусора. А потом травят наших детей.

Он ничего не понял, но все равно рассмеялся.

– Ну-ну, – сказал сквозь смех. – Интересно будет посмотреть.

– У тебя, кстати, нет хороших знакомых где-нибудь в Министерстве обороны?

– Нет. В МИДе есть.

– В МИДе не надо. Надо среди военных.

– Для чего, если не секрет?

– Хотим попасть в какой-нибудь подземный бункер. Это уже другой наш сюжет. Стратегические ядерные силы, подземный командный пункт – что-нибудь в этом роде.

– С бункером без проблем! – радостно отозвался Костя. – Один мой приятель такие катакомбы отхватил…

– Катакомбы?

– Бункер в Подмосковье. Еще при Сталине строился. На случай атомной войны. Там какой-то объект был, а потом военные оттуда ушли, бросили его. А мой приятель выкупил. Под склад. Он продуктами торгует, ему нужно. Могу переговорить с ним, если хочешь.

– Бункер-то хороший?

– О! Сказка! – с чувством сказал Жихарев и даже глаза закатил от торгового восторга. – Залы размером с футбольное поле. Проезды такие, что два грузовика могут разминуться.

Да, это бы нам подошло.

– Но придется самим мастерить декорации, – вспомнил я.

– Проблемы?

– Дорого.

– Дорого – это не проблема, – беспечно ответил Костя. – Помогу.

Рядом с ним действительно бессмысленно упоминать о проблемах.

Жихарев подтолкнул свою тележку.

– Ты мне позвони, – предложил он. – На следующей неделе.

– Хорошо.

– Да! – вдруг вспомнил он и снова остановился. – Я в газете видел некролог…

Я украдкой вздохнул, зная наперед, что он мне скажет.

– Там у мужика имя, отчество и фамилия – прям как у тебя.

– Это как бы мой некролог, – спокойно ответил я.

– Твой? – изумился Костя.

Я стоял перед ним – живой, здоровый и даже разговаривал вполне связно. Еще бы Косте не изумляться.

– Кто-то пошутил, – сказал я.

– Странные шутки.

– Это точно.

– А кто?

– Не знаю.

– Ты бы узнал, – посоветовал мне Жихарев. – И настучал бы этому шутнику по голове.

Я махнул рукой – пустое, мол.

– Как знаешь, – не стал настаивать Костя.

По нему было видно – он бы такого не спустил. Уж гульба так гульба, а драка так драка. Все по-настоящему.

– Как знаешь, – повторил он. – Ладно, пока. Звони.

На том и расстались.

– Женька! Мы снимаем сюжет или не снимаем? – спросил у меня Демин.

Вид у Ильи был не очень-то веселый. Я его понимал. Он все организовал, все подготовил, можно было снимать, а я никак не давал согласия, тянул время.

– Какие проблемы, Женя? За чем задержка?

Я и сам не мог объяснить.

Светлана молчала, не вмешиваясь в наш разговор, и тоже, как и Илья, выглядела удрученной.

– Мы должны двигаться дальше, – напомнил мне Демин. – У нас на подходе сюжеты про партизан, про подземный ракетный комплекс…

– Я, кстати, разговаривал по поводу бункера.

– С кем?

– С Жихаревым.

– А с ним-то с какой стати? – изумился Илья.

– Кто-то из его знакомых приобрел армейский бункер под продуктовый склад.

– И там можно будет снимать?

– И там можно будет снимать, а декорации оплатит Жихарев. – Мой голос звучал ровно, но, вероятно, слишком ровно, поэтому Илья переместил свой взгляд на Светлану.

– Хорошо бы, – сказал он и смерил Светлану долгим взглядом.

Она почему-то опустила глаза. Сидела за столом и теребила уголок иллюстрированного журнала.

– А что касается этого нашего сюжета, – вернулся я к прежнему разговору, – снимать, конечно, будем.

«Но немного позже», – хотелось добавить мне. Чтобы этого не говорить, я решил отгородиться от своих собеседников. Показать, что занят. Выдернул из-под Светланиной руки журнал и плюхнулся на диван. Светлана всполошилась.

– Верну! – сообщил я. – Когда прочту.

Я наугад раскрыл журнал и увидел себя. Моя фотография была напечатана крупно, на всю страницу. Я улыбаюсь в объектив, хотя, судя по траурной рамке, радоваться мне особенно нечему. Я вроде бы как убит. Нарисованный красным фломастером кинжал вонзился мне прямо в висок. Красные, нарисованные фломастером же капли крови брызжут в разные стороны.

Я поднял голову и увидел лица их обоих – и Светланы, и Ильи. В их взглядах застыл ужас, смешанный с состраданием. Вот отчего они были так невеселы, вот почему переглядывались, как заговорщики.

– Что это? – Я встряхнул журнал.

– Пришел по почте, – извиняясь, сказала Светлана. – Сегодня утром. Мы не хотели тебе говорить.

Демин приблизился и сел напротив.

– Ты кому-то перебежал дорогу, Женька?

– Думаю, что нет.

– Тогда почему все это? Некролог в газете. Теперь вот этот фотоснимок в журнале…

– Не знаю, – честно признался я.

Я действительно не знал.

Главный редактор газеты смотрел на меня с доброжелательной настороженностью во взгляде. Оно, конечно, живая телезвезда приехала, но что ей, этой звезде, надо? Я не стал томить его ожиданием и выложил на стол газету, ту самую. Редактор впился взглядом в отмеченный красным фломастером некролог, пробежал глазами текст, сильно изменился в лице и тотчас же вызвал какую-то неведомую мне Елизавету Михайловну. Выглядел главный редактор очень даже неважно. Я впервые в жизни пожалел о том, что у меня нет с собой валидола.

Елизавета Михайловна появилась почти сразу, узнала меня, несказанно обрадовалась, и из состояния всеохватного счастья ее с трудом вывел главред.

– Вот! – сурово сказал он и ткнул в газету пальцем. – Читайте!

Елизавета Михайловна прочла. Перестала улыбаться. Прочла еще раз. Побледнела. В третий раз пробежала глазами куцый текст. Судорожно вздохнула и тяжело опустилась на очень кстати оказавшийся поблизости стул. Я понял, что ее хватит еще на парочку прочтений. Потом уже одним валидолом не обойдешься.

– Я жив-здоров, – сообщил я ей очевидное. – Просто какая-то накладочка, наверное, случилась.

Женщина опять судорожно вздохнула.

– Что это, Елизавета Михайловна? – спросил ее редактор.

– Мне принесли… Оплачено по квитанции… Откуда же я знала?

Я ее понимал. Она принимала объявления от частных лиц и свое дело знала. Текст объявления не должен иметь оскорбительного характера и может быть опубликован после внесения оплаты в редакционную кассу. Оба требования в данном случае были соблюдены. Откуда же ей было знать, что Колодин из некролога и я – одно и то же лицо. Ей такое и в голову прийти не могло. Я-то был жив– здоров, меня Елизавета Михайловна регулярно видела по телевизору. И только сейчас она поняла, что произошло нечто крайне неприятное.

– Может быть, это ваш однофамилец? – ступил на зыбкую тропу предположений главред.

– И имя-отчество совпадают? – осведомился я. – И потом эту газету с не имеющим ко мне отношения некрологом пересылают мне по почте?

– Елизавета Михайловна! Принесите все, что связано с этим некрологом!

Женщина тяжело поднялась и вышла. У нее был такой вид, будто она твердо решила направиться не в свой кабинет, а к врачу, за больничным, – чтобы в ближайшие несколько дней не появляться на работе.

– Позвольте, я угощу вас коньяком? – сказал главред. – Он очень неплох, поверьте.

Он явно старался сгладить шероховатости происшедшего. И коньяком угостил действительно превосходным.

– История неприятная. – Я решил помочь этому милому человеку выпутаться из скользкой ситуации. – Но вы и ваша газета, не сомневаюсь, тут ни при чем. Единственное, чего мне хочется, – узнать, в чем дело.

Главред кивнул, давая понять, что и сам не сомневается в безупречной репутации газеты, но в его взгляде я угадал зарождавшуюся надежду на то, что из этой истории можно будет выпутаться с наименьшими потерями.

– Как вы думаете, что бы это могло быть? – спросил он.

– Не знаю.

– Может быть – враги? Конкуренты? – озвучил он собственные подозрения.

– Конкуренты у меня есть, а вот враги… – Я развел руками.

Пришла Елизавета Михайловна. Положила на стол перед главредом несколько бумажных листков, стараясь при этом не смотреть на меня. Главред перебрал бумажки.

– Все как положено, – пожал он плечами. – Квитанция об оплате, текст объявления, паспортные данные подателя…

– Паспортные данные? – встрепенулся я.

Да, там все было. Паспортные данные, прописка, фамилия, имя, отчество. Тяпунов Павел Алексеевич.

– Вы его знаете? – спросил главред.

– Впервые слышу эту фамилию.

«Но теперь уж точно познакомимся», – мелькнула у меня будто заготовленная шутка, но я промолчал.

– Вы можете снять ксерокопии? – спросил я, когда пролистал все квитанции.

– Конечно, – кивнул главред.

Он окончательно уверовал в то, что все обойдется. Бумаги в порядке, да и собеседник настроен совсем не агрессивно.

Я провел в его кабинете еще четверть часа. Мы расстались почти друзьями. Я уехал из редакции в приподнятом настроении.

Надо только найти этого Тяпунова, все сразу и прояснится. Так я тогда думал.

Вечером того же дня мне позвонил Костя Жихарев.

– Привет! – сказал он с беспечностью человека, которому беспрестанно везет. – Подъехать сможешь?

– Прямо сейчас?

– Ну! Посидим, водочки выпьем. Заодно переговоришь с человечком.

– С каким человечком?

– Ну ты даешь! Тебе бункер нужен?

Только теперь я понял.

– Еду! – быстро сказал я.

– Жду! – в тон мне ответил Жихарев и повесил трубку.

В кабинете у Жихарева, когда я туда приехал, сидел невысокого роста толстячок со щетиной недельной давности на лице. При моем появлении он вскочил (а роста действительно был небольшого) и протянул мне пухленькую ладошку с пальчиками-сардельками.

– Рад познакомиться! – сообщил он. – Люблю, в общем, вашу передачу. За ее эту… ну, веселость, в общем, за приколы, блин, там всякие…

Он прямо-таки лучился счастьем и долго не выпускал мою руку из своей. Пришлось проявить настойчивость, а не то так и стояли бы – рука в руке.

– Это наш продуктовый король, – представил небритого Жихарев. – Пол-Москвы кормит.

– Трепло! – оценил толстячок комплимент собрата-бизнесмена.

– Почему? – будто бы обиделся Жихарев.

– Потому что не люблю я, блин, вот эту трепологию. Люблю, чтоб по-простому, в общем. Меня Борисом звать, – представился мне небритый. – А тебя Евгением, да?

Он сразу перешел на «ты». Не любил действительно церемоний.

Жихарев уже выставил на стол водку, три рюмки и нехитрую закуску.

– А прикольно вы ту фифу разыграли, – оценил Борис. – Ну, которая у Костяна в салоне мебель покупала. Ха-ха-ха!

У него был смех человека, не отягощенного условностями и ограничениями. Такой смеется, когда ему смешно, и плачет, когда горько. Полная естественность реакций. В чем-то они с Жихаревым, кажется, были похожи. Только Жихарев вел себя как интеллигент, а толстячок… в общем, обычно.

Первый тост произносил Борис.

– За знакомство! – предложил он и так двинул своей рюмкой по моей, что я ее едва удержал.

Жихарев едва заметно улыбнулся.

– Я, в общем, о чем, – сказал Борис. – Это здорово, что мы встретились. Мне Костян рассказывал, что вы знакомы, но лично я вот так, лицом к лицу чтоб, в общем, за одним столом и из одной бутылки…

Он, наверное, все еще не мог поверить в факт нашей встречи.

– И я, в общем, говорю: все твои программы – класс!

– Человеку надо помочь, – негромко произнес Жихарев.

– А? – не сразу среагировал Борис.

– Помочь, говорю, надо.

– Кому?

– Вот ему, – Жихарев кивнул в мою сторону. – Они там новую программу готовят. Вроде как в центре управления ядерными силами дело происходит.

– Ну?

– Большой зал, пульты лампочками подмигивают…

– Ну? – опять повторил непонятливый Борис.

– А зала-то и нет, – подвел его к очевидному дипломатичный Жихарев. – Такого, знаешь, огромного. Чтоб под землей. Бункера, одним словом. И снимать им негде.

Борис наконец дозрел.

– Бункер? Для съемок? Так ты меня для того и звал, что ли? Не мог сразу сказать, а? Во, блин! Темнил, темнил! – Он даже руками развел, показывая, насколько обескуражен. – Да с превеликой радостью! В любой день! У меня ж там площадя такие, что…

Он захлебнулся воздухом и замолк, представив, какие же у него там «площадя». Видимо, покупку совершил совсем недавно и сам еще не успел свыкнуться с масштабностью содеянного.

– По дружбе, – сказал Жихарев и выразительно посмотрел на Бориса. – Потому что оплачивать аренду твоего бомбоубежища нечем.

Тот пожал плечами:

– Сколько это по времени?

– Дня три будем декорации ставить, – прикинул я. – Да день снимать.

– Хорошо, – легко согласился Борис. – Приезжайте.

Я с благодарностью взглянул на Жихарева. Он жил легко и так же легко делал дело. За пять минут решилось то, что было моей головной болью весь последний месяц.

– Приезжайте, – повторил Борис. – У меня там есть где развернуться. Я экскурсию проведу.

– У него там вино, – мечтательно сказал Жихарев. – Куда там криковским подвалам! Бутылочка к бутылочке. Раритетные, вековой пылью припорошенные…

Он засмеялся. И Борис засмеялся тоже. Поскольку один я ничего не понимал, Жихарев мне объяснил:

– Он специально их пылью покрывает, бутылки-то. Жульничает.

– Не жульничаю! – возмутился Борис. – На каждой бутылке год выпуска есть. Так что все по-честному. А пыль – это так, для понта. Пыли там, в подземельях, до черта. – Это он уже мне сообщал. – Я бабушек своих прошу, ну из обслуги которые, чтобы метлами раз в день там махали. Они пыли нагонят, пыль потом на бутылках оседает. Ко мне приезжает оптовик за вином, я его веду к своим стеллажам, а там – ну Франция, в общем, чистая. Вековая пыль, эксклюзивные вина. Ха-ха-ха!

– У него на складе вино месяц попылится, и в цене вырастает вдвое, – смеясь, сказал Жихарев.

– Не вдвое, а на пятнадцать процентов, – осклабился толстячок.

И опять Жихарев засмеялся.

А про пыль-то мысль была очень интересная. Много пыли на полу, и ее периодически метут. Та самая изюминка, которой мне не хватало для следующего сюжета. Надо будет запомнить.

– А бьют? – неожиданно спросил у меня Борис.

– Ты о чем?

– По физиономии никто после съемок съездить не пытается? Ну, из тех, кого ты разыграл.

Он не был оригинальным в своих вопросах. Об этом меня расспрашивал каждый второй.

– Бывает. Но до рукоприкладства дело не доходит. Я быстрый.

– Бегаешь быстро, да? – развеселился Борис.

– Ага.

Борис засмеялся и потер свои пухленькие ручки.

– Я бы хотел посмотреть, как вы все это снимаете.

– Это можно.

– Там, в бункере, да?

– Да.

– А что снимать-то будете?

– Центр управления стратегическими ядерными силами.

– А разыграете кого?

– Одного дядьку.

– Военного?

– Нет. Он электриком работает.

Запиликал мобильный телефон. Жихарев поднес трубку к уху:

– Да. Приезжай. Жду.

Готов побиться об заклад – его собеседником была женщина. Потому что голос Жихарева приобрел мягкие воркующие нотки.

– Ну, электрик, – вернулся в нашему разговору Борис. – И что?

– Его привозят в Центр управления, а там…

Я увидел, как Жихарев украдкой взглянул на часы.

– В общем, на съемках увидишь, – пообещал я Борису.

Он не стал настаивать. Я поднялся. И Жихарев тоже встал.

– Я провожу, – предложил он.

Борис оставался в кабинете. Я попрощался и вышел. Жихарев нагнал меня уже в коридоре.

– Спасибо за помощь, – поблагодарил я его.

– А, пустое, – он махнул рукой. – Борька – отличный малый. С ним всегда – без проблем.

Мы вышли на улицу в тот момент, когда к жихаревскому офису подкатил красный «жигуленок». За рулем сидела молодая женщина из тех, перед которыми торопишься снять шляпу и которым хочется хоть чем-нибудь быть полезным. Прекрасная, как утренний сон. Она вышла из машины и улыбнулась. Не мне, а Жихареву. И я понял, что именно она и звонила пять минут назад Константину. Подошла и, нимало не смущаясь моим присутствием, поцеловала Жихарева. От нее исходил умопомрачительный запах каких-то неведомых мне духов.

– Знакомьтесь, – сказал Жихарев. – Ольга. А это Евгений.

Ольга одарила меня улыбкой. Я наконец-то понял, что такое настоящее счастье.

– Костя рассказывал мне о вас, – сказала Ольга.

– Надеюсь, что-то хорошее? – Я кокетничал.

– Костя никогда ни о ком не говорит плохо.

Ольга засмеялась, обнажив два ряда идеально ровных белоснежных зубов, и прижалась к Жихареву. Они были прекрасной парой. Созданы друг для друга.

– Приятно было познакомиться, – сказал я.

От них обоих будто исходило какое-то свечение, словно аура счастья. Не каждому дано.

– Всего хорошего.

– До свидания.

И снова Ольга одарила меня улыбкой. Кто она Жихареву? Жена? Любовница? Я никогда о ней не слышал.

Из машины я позвонил Демину:

– Илья! Можем снимать сюжет про шоколадные батончики.

– Наконец-то, – пробурчал Демин.

– Но нам нужна пыль.

– Пыль?!

– Да, самая обыкновенная. Это меня сегодня совершенно случайно натолкнули на мысль.

Мое знакомство с Мартыновым состоялось в первый же год моей жизни в Москве. Прошло всего несколько лет, а вместили они столько, что казалось – позади целая вечность. Мартынов все так же работал в прокуратуре, поднявшись за эти годы на несколько ступенек по лестнице карьеры.

Я приехал к нему в конце рабочего дня. Коридоры прокуратуры были пустынны и тихи. Казалось, что здание вымерло. Только за одной из плотно закрытых дверей настырно трезвонил телефон.

Мартынов был все тот же: ежик седых волос, серые внимательные глаза. Как будто в последний раз мы виделись с ним накануне.

– Как дела? – осведомился я. – Преступность снижается? Раскрываемость растет?

– Растет, – усмехнулся Мартынов. – Скоро все останемся без работы.

– Я вас возьму к себе.

– Мастером по установке декораций?

– Хоть бы и так.

Он балагурил, легко отзываясь на мои шутки, но глаза оставались серьезными. Жизнь, наверное, приучила. По опыту знал, что в эти стены никто не приходит просто так. Только с бедой, только с проблемами. Я не стал тянуть время. Выложил на стол перед Мартыновым газету с некрологом и журнал, на фотографии в котором меня пронзили кинжалом. Мартынов все внимательно изучил, после чего поднял глаза. Ждал пояснений.

– И газета, и журнал пришли ко мне в офис по почте, – сказал я. – С перерывом в несколько дней.

– На твою фамилию?

– На адрес нашей программы.

– Ты думаешь, что это серьезно?

– Не знаю, – честно признался я.

– Подобные штуки случаются, как я слышал, с людьми известными. На всю страну непременно найдется один или два психопата, которым захочется потрепать нервы знаменитости.

– Я бы не стал придавать всему этому значения, если бы не некролог, – я кивнул на газету. – Одно дело – просто написать письмо с угрозами, а другое – специально пойти в редакцию, чтобы поместить на страницах газеты сообщение о смерти.

Я выложил на стол ксерокопии, взятые в редакции. Мартынов просмотрел их с нескрываемым интересом.

– Этот Тяпунов – он и координаты свои оставил?

– Ну вы ж видите. Прописка, данные паспорта.

– Ты с ним встречался?

– Нет.

Мартынов посмотрел на меня.

– Я приехал к вам за советом, – сказал я. – История хоть и неприятная, но трактовать ее пока можно и так, и этак. Я не хочу подавать официального заявления.

Мартынов провел ладонью по ежику седых волос. Задумался.

– Хорошо, – сказал после долгой паузы. – Если хочешь, мы проверим все по своим каналам. Вряд ли это серьезно. Скорее всего кто-то просто неумно пошутил.

Помолчал.

– Ты ни с кем не связываешь происходящего? – через минуту спросил он.

– Нет, – ответил я.

– И явных врагов у тебя за последнее время не обнаружилось? – допытывался Мартынов.

– Нет. – Я пожал плечами.

– Похвальная уверенность, – усмехнулся Мартынов, а взгляд был все так же невесел. – Ты все-таки подумай. Может, рассорился с кем-то. Или деньгами обделил. А?

– Не припоминаю. – Я действительно не мог, как ни силился, вспомнить ни одного случая, чтобы рассорился с кем-то по-настоящему.

– На досуге все-таки подумай. Перебери в памяти. Может, что-то и вспомнишь… – примирительно сказал Мартынов.

Я неопределенно пожал плечами.

– Должна быть какая-то причина, – будто отвечая на мое молчаливое согласие, сказал Мартынов. – Просто так никогда ничто не происходит.

Фамилия нашего героя была Просекин. Анкета у него оказалась что надо: пятьдесят четыре года от роду, провинциальный автотранспортный техникум и тридцатилетняя работа на автопредприятии. Он умел работать и никогда не мог предположить, что в один не самый прекрасный день будет выставлен за ворота. Последние восемь месяцев Просекин безуспешно искал работу. Его бы взяли, конечно, но подводил возраст. Работодатели боялись разориться на оплате больничных листов. Мы решили ему помочь, но об этом наш герой пока не знал.

В фирме по трудоустройству, к услугам которой обратился Просекин, для него наконец-то нашлась работа. Правда, не совсем по профилю, но работодатель был более солидный – крупная фирма, производящая шоколадные батончики и прочие сладости. Фирма была западная, но батончики, как вскоре предстояло убедиться Просекину, производила на российской территории. Просекин долго не думал, восемь месяцев вынужденного безделья кого угодно способны сделать покладистым. Он согласился. Дело завертелось.

Собеседование у работодателя назначили на вторник. За полчаса до определенного срока исполнительный и заранее на все согласный Просекин уже маячил на проходной. Но на территорию его пропустили, как и было назначено – тютелька в тютельку, минута в минуту. Просекин окончательно присмирел, убедившись, что западники порядок чтут. Если они и в сроках выплаты зарплаты столь же щепетильны – с ними можно иметь дело. Так он для себя решил.

Беседовал с Просекиным парень лет тридцати. Просекин, хоть и не был искушен в моде «от кутюр», про себя отметил и ладно сидящий костюм, и блеснувшую золотом оправу модных очков, и дорогую перьевую ручку. Парень лишь мельком взглянул на Просекина, но бывший шофер сразу узнал этот взгляд. Так когда-то его оценивал особист, такой же взгляд он помнил и у кадровика. Парень просмотрел принесенные Просекиным бумаги, задал несколько вопросов, и на этом все закончилось.

– Хорошо, – сказал начальник без особых раздумий. – Мы вас берем.

Просекин обмер. Он не смел поверить в то, что все решилось настолько быстро и наилучшим для него образом.

– У нас автоматические линии, – продолжал его собеседник, не давая Просекину опомниться. – Техника хорошая, надежная, но железо есть железо – иногда ломается. Вы как, вообще, по механике?

– Да я своими руками… тридцать лет… у меня все машины, как часы, – заволновался Просекин.

– Это хорошо, – остановил его парень. Он вынул откуда-то из ящика стола лист бумаги с отпечатанным текстом. – Подпишите.

– Это договор? – обмер Просекин.

– Нет, подписка о неразглашении.

– Неразглашении – чего? – совсем уж растерялся Просекин.

Ему говорили – шоколадные батончики, а здесь чуть ли не режимное предприятие.

– О неразглашении всего, что вы увидите на нашем предприятии. Это обязательное требование наших западных боссов. Без подписки ни один человек не может быть принят на работу.

Просекин не стал упорствовать, поставил подпись и вопросительно посмотрел на собеседника.

– Все нормально, – сказал тот. – Идемте.

В кабинете, где происходило «собеседование», съемку мы не вели. Основные события ожидались в другом месте – в небольшом цехе, где за длинными столами не покладая рук трудились одетые в несвежие белые халаты работники. Просекин и его спутник должны были пройти через этот цех в следующий, но просекинского провожатого кто-то отвлек, как это и было предусмотрено сценарием, и парень, извинившись, исчез. Просекин остался предоставленным самому себе. Мы снимали все происходящее из соседнего помещения через зеркальные стекла. Мы видели Просекина и все происходящее, а он нас – нет.

Работники были увлечены, по-видимому, важным, но совершенно непонятным Просекину занятием: перебирали сложенные в большие ящики упаковки от шоколадных батончиков. Они брали эти упаковки (явно побывавшие в употреблении) и что-то вытряхивали из них в стоявшие перед каждым из работников глубокие емкости. Возьмут упаковку в руки, вытряхнут из нее нечто невидимое, после чего упаковка летит в ящик с надписью: «Мусор». Немало озадаченный увиденным, Просекин через пару минут осмелился приблизиться к одному из столов. Неопределенного возраста работница в грязно-белом халате подняла голову и приветливо ему улыбнулась. Просекин тоже улыбнулся в ответ, еще не зная, что почти угодил в подготовленную нами ловушку.

– Работаете? – дружелюбно осведомился он.

– Ага.

– А чего это вы делаете?

– А вы кто? – вопросом на вопрос ответила женщина.

– Я работать тут буду. По обслуживанию механизмов, в общем.

– Не журналист? – строго спросила она.

– Что?

– Не журналист вы, спрашиваю?

– Не-е. Говорю же, по механике я.

– А то нам нельзя с журналистами-то.

– Запрещают? – сочувственно спросил Просекин.

– Ну! У нас с этим строго. Только слово лишнее сказал – и на расчет. – Женщина изобразила на лице подобие испуга.

– Так что делаете-то? – не унимался Просекин.

– Сырье готовим, – доверительно сообщила работница.

– Для чего? – изумился наш герой.

– Для батончиков этих шоколадных, будь они неладны!

Осмелевший Просекин приблизился к столу и теперь увидел, что же там такое находится в емкости: темно-коричневый порошок, больше похожий на мусор. Вот что вытряхивали работники из разорванных, побывавших в употреблении, ярко раскрашенных упаковок.

– Крошки, – пояснила работница, не ожидая дальнейших расспросов. – Шоколадные и вафельные. Всегда что-нибудь в упаковке остается.

– Остается после чего? – спросил непонятливый Просекин.

– После того как батончики из упаковки вынут. Покупает человек нашу продукцию, батончик съел, а в упаковке еще крошек осталось немного. Вот, чтобы добро не пропадало, это и придумано.

– Что – придумано? – Просекину не хотелось верить в очевидное.

– Крошки использовать. Про лотерею-то слышали?

– Про какую лотерею?

– Еще по телевизору рекламу крутят. Что присылайте, мол, по пять использованных упаковок из-под шоколадных батончиков, и у вас есть шанс выиграть автомобиль.

Да, есть такая реклама, Просекин вспомнил. Но все еще ничего не понимал.

– Вот нам и шлют использованные упаковки целыми ящиками, – кивнула куда-то в угол женщина.

Просекин посмотрел. Ящиков действительно было много.

– Наша дневная норма, – сказала женщина, проследив за взглядом собеседника. – А вообще за смену каждый работник собирает по пять килограммов сырья. Полтонны в смену, полторы тонны в сутки, сорок пять тонн в месяц.

– И что? – осведомился потрясенный Просекин.

– И из сырья делают новые батончики. Аграмаднейшая получается экономия.

На Просекина больно было смотреть. Вид внезапно прозревшего человека – всегда зрелище не для слабонервных. Он-то всегда считал, что западные фирмачи травят наших людей всякой гадостью. И продукты ихние некачественные, и просроченные они, и вообще дрянь. Но чтоб вот так, из мусора, беспардонно и нагло…

Я, находясь в своем укрытии, наблюдал за выражением лица Просекина. Было видно, что наш герой испытал немалое потрясение. Но он узнал еще не все. Правда должна была стать куда более неприглядной, чем до сих пор представлялось нашему герою. И сейчас он эту правду должен был узнать.

– Я лично никогда этих батончиков не покупаю, – сказала женщина. – Потому что знаю, из чего они делаются. Это еще что, – кивнула она на емкость с шоколадными крошками. – Здесь хоть шоколад. А чего они в батончики еще пихают…

– И чего они пихают? – спросил Просекин, почему-то понизив голос.

Наверное, он почувствовал себя лазутчиком, помимо своей воли оказавшимся в расположении вражьих порядков.

– Берут, к примеру, печенье… Ну, обычное самое, наше, российское. То, у которого срок годности давным-давно истек. Измельчают и добавляют в свои батончики, – охотно делилась секретами производства работница.

– Зачем?

– А чтоб дешевле. Просроченное-то печенье – оно ведь ничего не стоит. А им прибыль.

Я видел, как лицо Просекина пошло пятнами. Но и это еще был не конец открытиям. Из соседнего цеха пришел работник с совком и веником. Смел с пола пыль, которой здесь было предостаточно, и небрежно ссыпал ее прямо в емкость с шоколадными крошками. Никто этому нисколько не удивился, кроме Просекина, но на него никто и не обращал внимания.

– И это тоже – туда? – медленно обретал дар речи Просекин.

– Вы же замечали – батончики на зубах хрустят. Потому что – пыль.

– Пыль?! – не посмел поверить Просекин.

– Пыль. Все идет в дело, – обреченно подтвердила работница.

Просекин судорожно вздохнул. Сам не раз покупал внукам эти сладости. Если бы знать раньше!

Он хотел сказать, что – гады, что – в тюрьму за подобное надо сажать, но не посмел. Не знал, как его слова воспримут окружающие.

Просекин знал, что в стране развал и непорядок, что кругом лихоимство и несправедливость, что воруют, что экология ни к черту и вообще все очень и очень плохо, но чтоб вот так, средь бела дня, в столице, в сердце России, можно сказать, и никто ничего, а они еще и рекламу по телевизору… У-у-уххх!

Градус кипения у Просекина дошел до критической точки, но пар возмущения вырваться не успел. Потому что появился давешний его провожатый, да не один, а в компании гомонящих людей с фотоаппаратами и телекамерами.

– Пресса! – объявил принимавший Просекина на работу парень. – Вот сюда, пожалуйста.

Он подвел журналистов к бедному Просекину, приобнял его:

– Один из наших наладчиков. Ценный специалист.

Защелкали объективы фотокамер. Просекин и заметить не успел, как в его руке оказался шоколадный батончик.

– Ешьте! – тихо потребовал его новоявленный шеф и громко добавил: – Рекламный снимок!

Вы видели когда-нибудь выражение лица человека, которому предлагают съесть дохлую крысу? Именно так и выглядел Просекин. Он держал в руке батончик, тайну изготовления которого только что узнал. Он понимал, что там внутри: просроченное печенье, шоколадный мусор из использованных упаковок и пыль. Пыль, из-за которой эти батончики так аппетитно хрустят.

Ради вот этих нескольких минут мы и затеяли съемку. Человек перед выбором. И его реакция. То, из-за чего нашу программу и смотрят миллионы.

Пауза. Секунда, две, три. Все ждали.

– Да пошли вы к черту! – наконец-то созрел Просекин.

И после этого выдал такое, что уж совсем не имело ни малейших шансов попасть в эфир. При монтаже придется заменить его тираду писком – это «пи-и-и» звучит всегда, если герой использует слова, которых нет в словаре Ожегова.

Он хотел развернуться и уйти, но не успел – я вошел в цех. Просекин увидел меня, узнал и сразу все понял. И про батончики понял, и про пыль, и про все остальное. И сам видел подобное по телевизору многократно, но никогда не смел и думать, что и с ним могут проделать такое. Разыграли. Не удержался и засмеялся. Я подошел и приобнял его. Наши операторы снимали нас уже не таясь.

– А на работу вы приняты, – сказал я Просекину. – Я договорился.

Пусть это будет нашей платой мужику. Испереживался, бедняга.

Борины владения расположились рядом с Москвой, в небольшом лесочке, к которому от шоссе вела неширокая, покрытая растрескавшимся асфальтом дорога. При въезде на эту дорогу висел запрещающий «кирпич», оставшийся с тех самых пор, наверное, когда в подземных бункерах обитали многозвездные генералы, а охрана на вышках стреляла без предупреждения. Сидевший за рулем Боря смело, по-хозяйски, въезжал под «кирпич», обронив бесстрастно:

– Тута все колхозное, тута все мое.

Попадались идущие навстречу тентованные грузовички. Борины клиенты развозили товар по всей округе.

– У нас там много пустующих помещений, – с довольным видом сообщил Боря. – Выберешь, где будете снимать.

С его слов я уже знал, что приобретенное им сооружение имеет циклопические размеры, но в полной мере представить себе не мог, пока не увидел воочию.

С небольшой, залитой бетоном площадки в чрево земли вел огромный туннель, в который мы въехали прямо на Бориной машине. Здесь светились фонари, и тут и там сновали люди. Мы въехали в огромный, похожий на ангар зал, забитый выстроенными в штабеля ящиками. Среди ящиков обнаружились несколько машин. Их загружали с помощью автопогрузчиков.

– Конверсия по-русски, – откомментировал Боря. – Раньше здесь хранились ракеты, а сейчас польские консервы.

Мы миновали этот зал без остановки, проехали следующий, не меньший по размерам, и только в третьем, оказавшемся пустым, Боря остановил машину. Свет фар выхватывал из темноты уходящие вверх стены и змеящиеся по этим стенам трубы.

– Вот, – сказал Боря. – Отличное место.

Я молчал.

– Снимайте, сколько хотите, – продолжал гостеприимный Боря. – Никто вам не будет мешать.

– А нет ли зала поменьше? – осведомился я.

Я уже прикинул, во что нам обойдутся декорации в таком огромном зале, и понял, что такие затраты нам не осилить. По миру пойдем.

– Что такое? – не понял Боря.

– Великовата кольчужка.

– Идем! – Боря вывалился из машины и быстро-быстро засеменил прочь, подсвечивая себе фонариком. Я едва за ним успевал.

Мы вошли в широкий коридор, конца которому не было видно, и примерно метров через тридцать справа по ходу обнаружилась металлическая дверь. Боря не без труда ее отодвинул, ржавые петли при этом угрожающе заскрипели. За дверью был зал – много меньший, чем тот, из которого мы пришли. Вот здесь было хорошо. Просто великолепно. Я прошел через зал по диагонали. Прикинул, что и где мы разместим. Все должно получиться превосходно.

– Ну как? – спросил Боря.

– Мне нравится.

Он кивнул, будто и не ожидал иного ответа.

– Путь, по которому мы попали сюда, – единственный? – спросил я.

– Да.

Что-то придется придумать. Будем вести нашего героя к месту съемок, и очень важно, чтобы он не рассмотрел упакованные в ящики продукты и суетящихся вокруг загружаемых «Газелей» экспедиторов. Выручить может микроавтобус с зашторенными окнами.

– Надеюсь, мы не доставим вам слишком больших неудобств, – сказал я.

– О чем речь! Какие неудобства?

Борис махнул рукой.

– Костян попросил – я для Костяна что хочешь сделаю.

– Вы друзья?

– Да. Хотя в бизнесе друзей не бывает. Но он – особая статья. – Борис повел рукой вокруг: – Всего этого у меня запросто могло бы и не быть. Я когда-то здорово подсел. Задолжал, в общем, меня уже в лес вывозили, я сам себе могилу копал. Дважды. На третий раз должны были точно убить. Но Костян нашел деньги.

Он рассказывал об этом так запросто, будто речь шла о совсем пустячных делах. Как если бы у Бориса просто разболелась голова, а Жихарев выручил его, предложив «Панадол».

– Я потом отдал, конечно. Но дело не только в деньгах, ты же понимаешь.

Я понимал.

– Когда будете снимать? – очнулся от горестных дум Борис.

– На следующей неделе. У нас все готово, но надо смонтировать декорации.

Борис согласно кивнул и пошел к машине.

– Он и вам помогает, да?

Я понял, что он спрашивает о Жихареве.

– Да.

– Я так и думал.

– Ты бы приехал, – сказал мне Мартынов.

Позвонил по телефону – и сказал.

– Когда?

– Завтра в десять. Сможешь?

– Конечно.

Он не стал мне ничего объяснять, а я ни о чем не спрашивал. Понятно же – как-то связано с тем, с чем я к нему приходил.

Я приехал в прокуратуру на следующий день. Пропуск на меня оформлен не был. С проходной я позвонил Мартынову.

– Я сейчас выйду, – сказал он. – Подожди минутку.

Вышел и прямо здесь, на проходной, оформил пропуск. Выглядел он озабоченным.

– Занимаемся твоим делом, Женя. Пока – ничего.

– Совсем ничего?

– В общем, да.

– Но там даже были паспортные данные.

– Человека, который якобы давал объявление, мы нашли.

– Якобы?

– Паспорт оказался чужой. На владельца паспорта мы вышли сразу, а он нам: «Я паспорт потерял».

– Давно?

– С полгода назад.

– Может, врет?

– Мы фото владельца паспорта предъявили сотруднице газеты. Той самой женщине, которая принимала текст некролога. Говорит – не он.

– Да она же по этому самому паспорту заказ оформляла!

– Паспорт тот, а человек не тот. Редко когда на фотографию смотрят, ты же знаешь. Пустая формальность.

– Но владельца паспорта вы нашли?

– Да. Только он никакого некролога в газете не размещал.

– А кто он?

– Сторожем в лицее работает.

– И среди его знакомых нет человека по фамилии Колодин?

– Нет, Женя. Он, похоже, действительно ни при чем. Кто-то другой этим занимался. Просто воспользовался чужим паспортом, утерянным.

Мы дошли наконец до мартыновского кабинета. У Мартынова был посетитель.

– Мне подождать в коридоре? – поинтересовался я.

– Нет, я сейчас отпущу человека. Давайте ваш пропуск, я отмечу, – это уже посетителю.

Мартынов поставил на листке дату, время и свою подпись. Мужчина ушел. Мартынов смотрел на меня и молчал, но лицо было такое, как будто спрашивал о чем-то. Не дождавшись ответа на свой незаданный вопрос, спросил:

– Ты не знаешь его?

– Кого?

– Вот этого человека, которого только что видел.

– Нет, не знаю.

– А это ж и есть Тяпунов Павел Алексеевич.

Тот самый, владелец утерянного паспорта. Вот для чего меня пригласил Мартынов – чтобы я на этого человека взглянул. На тот случай, если наши с ним дорожки когда-то пересекались. Не пересекались. Мартынов вздохнул.

– Я так и думал, – сказал он. – Просто проверить хотел.

Я понимал его разочарование. Он уперся в тупик. Дальше идти было некуда. Что Мартынов мне сейчас же и подтвердил.

– Этого «шутника» мы никогда, наверное, не найдем, – сообщил он. – Совершенно не за что зацепиться.

Смотрел почти что виновато. Я в ответ пожал плечами.

– Ну и ладно. А вам спасибо за беспокойство, – попытался улыбнуться я.

– Не стоит благодарности. Ты звони, если что, – грустно ответил Мартынов.

«Если что» – это когда «шутник» объявится снова. Лично мне бы этого не хотелось.

– Вы думаете, он еще даст о себе знать? – Я старался, чтобы мой голос звучал ровно, и как будто мне удалось спрятать страх.

– Не знаю. Всякое ведь бывает, – задумчиво ответил Мартынов.

В день съемок в Борисовы катакомбы я приехал вместе со Светланой и Толиком. Толику было сорок лет, и к нашей программе он имел самое отдаленное отношение. Он трудился в одном из рекламных агентств и, похоже, не собирался оттуда уходить, а к нам приклеился исключительно из любви к искусству, так сказать, и помогал, чем мог, в свободное от основной работы время. Я его не гнал, присматриваясь, как присматривался к каждому из десятков людей, появлявшихся в поле моего зрения за последние годы. Кто-то, а таких было большинство, исчезал с нашего горизонта после первых же «смотрин», а кто-то оставался и теперь работал в нашей команде.

Мы плелись по забитому машинами шоссе, и я мечтал о той минуте, когда удастся добраться до съезда с этого шоссе под запрещающим «кирпичом».

– Что тебе сказал Мартынов? – спросила Светлана.

– Ничего.

– Совсем ничего? – не поверила она.

– В принципе, да. Сказал, что шутника вряд ли когда-нибудь найдут.

– Как же так?

Она выглядела обескураженной. Мне пришлось рассказать ей про растяпу Тяпунова, потерявшего свой паспорт.

– Значит, не он? – спросила Светлана.

– Не он.

Толик во все глаза смотрел на нас и ничего не понимал. Я вкратце поведал ему историю про тайного недоброжелателя, пророчащего мне смерть. Толик поменялся в лице. Он не думал, наверное, что подобное возможно.

– Ты только помалкивай, – попросил я его. – Не хватало мне еще подобных слухов. И без того газетчики нет-нет да и напишут такое, что…

– Я – могила! – поклялся Толик.

Он никак не мог скрыть своего потрясения.

Наконец мы съехали с шоссе. Я взглянул на часы. Через сорок минут наш герой там, в Москве, будет вызван с рабочего места в директорский кабинет, где его возьмет в оборот неулыбчивый человек в полковничьих погонах.

– А если это по-настоящему опасно? – вдруг спросил Толик.

– Ты о чем? – не сразу сообразил я.

– Об этих посланиях.

О некрологе и о том фотоснимке, на котором из меня аж брызжет кровь.

– Ну, не знаю. – Я пожал плечами. – Честно говоря, не очень-то верится в худшее.

– Почему?

– Потому что серьезные люди никогда не занимаются подобными глупостями. Они сразу, без предупреждения, проламывают башку. И все дела.

Светлана повела плечами, будто ей вдруг стало холодно.

– Шучу, – сообщил я специально для нее.

А Толик лишь неодобрительно поджал губы, показывая, что не понимает моей беспечности.

Мы миновали будку охранника, и машина вкатилась в полутемный туннель. Проехали один за другим два зала, в третьем, пустынном, остановились.

– Приехали, – сказал я. – Толик, отгони машину к выходу. Здесь ничего не должно быть.

Мы со Светланой прошли по коридору, который сегодня был нещедро подсвечен тусклыми лампочками, вошли в зал за железной дверью и остановились у порога, потрясенные. Здесь все несказанно преобразилось с того дня, когда я обозревал владения Бориса. Стараниями Ильи Демина в зале был развернут настоящий центр управления. От стены до стены протянулись мониторы и пульты с разноцветьем лампочек. Половину стены занимала карта мира, на которой Москва была соединена со столицами ведущих держав светящимися пунктирами. Другую половину стены украшали огромные экраны. На каждом экране – небоскребы, заводские цеха с высоты птичьего полета и легко узнаваемые объекты: Эйфелева башня, Биг Бен и площадь Тяньаньмынь с портретом товарища Мао Цзедуна.

Откуда-то из-за мониторов выскочил деловито-озабоченный Демин.

– Ну? – спросил коротко. – Как?

Я показал ему большой палец.

– Илья, ты – чудо! – озвучила наше общее настроение Светлана.

Демин тут же подставил ей щеку для поцелуя. Светлана чмокнула. Заслужил.

– Где дежурные офицеры? – спросил я.

– Товарищи офицеры! – рявкнул Демин.

Из-за мониторов показались наши актеры, облаченные в военную форму старого, еще советского, образца. Встали в шеренгу, вытянулись, изображая усердие. Светлана прыснула.

– Неплохо, – оценил я.

Демин сделал знак рукой. «Товарищи офицеры» исчезли, будто их и не было. Я посмотрел на часы. Нашего героя уже должны были вызвать в директорский кабинет.

– Все готово, – доложил мне Демин. – Со звуком как?

Это уже к Светлане.

– Я за десять минут подключусь.

– Не тяни, – сказал ей Демин. – Чтобы не было задержки.

Появился Борис.

– Ну вы, блин, даете! – Он не смог сдержать восхищения. – Я все утро бегаю, любуюсь.

На съемках он присутствовал в первый раз, и все для него здесь было в диковинку.

– Тут крестный ход, – неодобрительно сказал Илья. – С самого утра. Народ валит и валит. Любопытствует, так сказать. Ты это прекрати!

Последние слова были обращены к Борису. Тот даже присмирел, как мне показалось. Сегодня не он здесь хозяин, а Демин. Демин, который дневал и ночевал в этих катакомбах все последние дни, готовя площадку для съемок.

– Я скажу своим, – кивнул Борис. – Чтоб не шастали. Вы когда начинаете?

– А мы уже начали, – сказал я, взглянув на часы. – Там, в Москве, все уже завертелось.

А в Москве действительно все завертелось. Сан Саныч Дегтярев, мужчина сорока с лишним лет, первостатейный электрик и вообще очень неплохой человек, был вызван к директору, в кабинете которого его уже поджидал армейский полковник крайне хмурого вида.

– Вот, – сказал директор Сан Санычу. – К вам товарищ.

Дегтярев на всякий случай оробел, и не зря.

– Дегтярев? – спросил хмурый полковник. – Александр Александрович?

Вид он при этом имел такой, что Сан Саныч совершенно искренне пожалел о том, что именно сегодня он, Дегтярев, вышел на работу, а не оказался на больничном.

– Так точно! – отчеканил Дегтярев, пытаясь встать по стойке «смирно», насколько только это позволял сделать его отросший за долгие годы семейной жизни животик.

– Электрик?

– Так точно!

– Высшего разряда?

– Так точно!

С каждым своим ответом Сан Саныч втягивал живот все сильнее и стройнел прямо на глазах.

– Вы нам нужны, – объявил полковник. – Особое задание. Дело государственной важности.

Дегтярев бросил быстрый взгляд на своего директора. Тот многозначительно кивнул.

– Поедете со мной, Дегтярев! – сказал полковник таким тоном, после которого у Сан Саныча оставался выбор совсем небогатый: или соглашаться, или идти под трибунал.

– Слушаюсь! – выбрал жизнь Дегтярев.

Он был тотчас же препровожден грозным полковником к проходной завода, где их уже поджидал армейский фургон. Там, в фургоне, Сан Саныч и был введен в курс дела.

На одном из воинских объектов замечены неполадки в электросистеме. Поскольку своего электрика у них сейчас нет – был расстрелян перед строем неделю назад за разглашение военной тайны, – пришлось приглашать человека со стороны. Дегтярев, услышав про расстрелянного, усомнился было, но тут крайне неосторожно взглянул в глаза своему собеседнику и понял – как пить дать, расстреляли. Этот вот, хмурый, запросто способен на подобное. По глазам видно. Он же, наверное, и расстреливал, змей! Сан Саныч поник и готов был исчезнуть, испариться, но сделать это не было совершенно никакой возможности.

Наших видеокамер в машине не было, да и ни к чему они. Задачей «полковника» было подготовить Сан Саныча к основному действу, которое произойдет в бункере. Дегтяреву сегодня предстояло пережить немало.

– Обо всем, что увидите, – полный молчок! – продолжал наставлять Сан Саныча полковник. – Сверхсекретный объект! Государственная тайна!

Мог бы и не предупреждать. Если за разглашение там расстреливают перед строем – куда уж секретнее.

– У меня жена, – на всякий случай сообщил Дегтярев. – И две дочки.

Но у полковника хмурости на лице при этих словах не убавилось.

Ехали долго, но где – Сан Саныч определить не мог. Окна в фургоне были прикрыты шторками, а раздвинуть их он не смел. В дороге почти не разговаривали. Сан Саныч медленно дозревал до полной спелости. Все вспоминались незнакомый ему расстрелянный бедолага, а также собственная жена и дочки. Жизнь явно теряла краски. Уж лучше бы он оказался на больничном. Или запил. Или сегодня утром, направляясь на работу, попал бы под машину. Ну, не насмерть чтоб, а так, по-легкому. Перелом, там, допустим, или сотрясение мозга. И даже перелом вместе с сотрясением – на это он тоже уже был согласен. Все ж не под пули комендантского взвода.

Студийная машина дежурила у съезда с шоссе, и, когда армейский фургон свернул к бункеру, к нам, в бункер, был незамедлительно дан сигнал.

– Едут! – объявил Демин.

Все сразу же пришло в движение. Те, кто не участвовал в съемках непосредственно, укрылись в других помещениях. «Товарищи офицеры» заняли места за пультами. А там все светилось и мигало. «Товарищи офицеры» напряженно всматривались в строки сверхважной информации, пробегающей по экранам. Ядерный щит надежно прикрывал родные просторы. Страна могла спать спокойно.

Утомленного дорогой и переживаниями Дегтярева вывели из фургона. Теперь он видел огромный полутемный зал и смыкающиеся где-то высоко вверху бетонные своды.

– Над нами сто метров скальной породы, – просветил его полковник. – Мы находимся в Центре управления стратегическими ядерными силами.

По Дегтяреву было видно, что он никуда не хочет идти. Пусть расстреливают прямо здесь, в этом зале. Но его жизнь и его знания еще были кому-то нужны.

– Идите за мной! – приказал ему полковник, и Дегтярев не посмел ослушаться.

Дошли до заветной железной двери, полковник распахнул ее:

– Входите!

Сан Саныч переступил через порог и обмер. Такого великолепия ему видеть еще не доводилось. Полковник замешкался в дверях, давая возможность Дегтяреву прочувствовать давящую значительность увиденного, и только после долгой паузы напомнил о себе:

– Капитан Брусникин!

Тотчас же примчался Толик. Теперь он был капитаном Брусникиным. По нему было видно – настоящий вояка.

– Я, товарищ полковник!

– Вот вам электрик. Введите его в курс дела.

– Есть, товарищ полковник!

– Часа вам хватит?

– Так точно, товарищ полковник!

Эхо горохом отскакивало от бетонных стен зала. Дегтярева эта обстановка подавляла.

– Даю вам час, – сказал полковник, ни к кому конкретно не обращаясь. – Действуйте! – И вышел, прикрыв за собой тяжеленную металлическую дверь.

Брусникин перестал тянуться в струнку и очень даже фамильярно хлопнул Дегтярева по плечу:

– Ну? Будем знакомиться? Звать как?

– Александром. Сашей.

– Ты оттуда? – Брусникин ткнул пальцем вверх, где, по его разумению, светило солнце и с ветки на ветку перепархивали птицы.

– Оттуда.

– Ну и как там?

– Очень хорошо, – совершенно искренне сказал Дегтярев.

Здесь, под землей, ему нравилось гораздо меньше. Точнее, совсем не нравилось. Но вслух он об этом сказать не смел.

– А мы тут уже закисли, – сообщил ему Брусникин. – Надоело, хоть волком вой. Ну да ладно, займемся делом. Не управимся за час – пиши пропало. У нас тут недавно одного шлепнули. Слыхал?

– Угу, – закручинился Сан Саныч.

Брусникин проводил его в другой конец зала, где обнаружился внушительных размеров распределительный щит.

– Беда с этим щитом, – сообщил Брусникин. – Что-то там в нем полетело, и у нас не все мониторы включаются. Ты бы посмотрел, а?

У Дегтярева с квалификацией все было в порядке, и он за пять минут разобрался, что к чему. Дело-то было пустячное. Пакетничек полетел. Заменить – и никаких забот. На все про все у него ушло пятнадцать минут.

– Молодец! – оценил его старания невесть откуда взявшийся Брусникин. – С меня сто граммов.

Сан Саныч неуверенно засмеялся, но про сто граммов, как оказалось, было совсем не шутка.

– У нас есть, – сказал Брусникин. – Сейчас вздрогнем.

– А можно? – обмер, не веря, Сан Саныч.

– А кто ж нам запретит?

– Полковник, – вжал голову в плечи Дегтярев.

– У него своя служба, а у нас своя, – весело сказал Брусникин. – В общем, пошли.

В дальнем углу обширного зала было оборудовано что-то вроде уголка отдыха. Несколько стульев, стол, старый, видавший виды холодильник. На стене – карта СССР и портрет маршала Брежнева в маршальском мундире.

– Наша кают-компания, – сообщил Брусникин. – Место встреч, выпивонов и дружеских мордобитий.

Говоря это, он извлекал из обшарпанного холодильника бутылки с водкой, рыбные консервы и золотистые луковые головки.

– Нам это можно, – говорил Брусникин, кивая на водку. – Потому как напряжение и стрессы всякие. Ответственность-то какая! Чуть что не так – и полшарика в преисподнюю.

– Какого шарика? – не понял Дегтярев.

– Земного, какого же еще. Вот, иди сюда.

Брусникин вывел Сан Саныча к длинному пульту, за которым сидели несколько офицеров. По пульту одна за другой, через равные промежутки, аварийно краснели шляпки кнопок. Десятка два, не меньше. Брусникин указал на одну из них:

– Достаточно нажать – и нет Нью-Йорка.

Сан Саныч обмер. Слышал про наше ядерное оружие и про то, что есть где-то специальные люди, в случае чего запускающие смертоносные ракеты к цели, но чтоб вот так, воочию, собственными глазами, и чтоб только руку протянуть – и все! Запуск!

– И что? – спросил он подсевшим голосом. – Надо только эту кнопку нажать?

– Ну! – ответил беспечно Брусникин. – И этот Нью-Йорк превращается в головешки.

Он показал на большой экран. На экране теснились небоскребы. Меж небоскребов текли бесконечные потоки машин.

– Прямое включение, – сообщил Брусникин. – В реальном масштабе времени. Ты сейчас действительно видишь нью-йоркские улицы.

– А… зачем? В реальном?

– А чтоб видеть, – пояснил Брусникин. – Нажал кнопку и смотришь на экран. Если громыхнуло и изображение пропало – значит, попал. Если промахнулись – вторую ракету вдогонку.

Ошалевший от соседства с грозным оружием Дегтярев смотрел во все глаза. Разноцветье лампочек завораживало и пугало.

– Так у вас связь? – спросил он. – С высшим руководством? Они вам, допустим, дают команду…

– Какую команду?

– На запуск.

– С запуском мы сами решаем.

– Сами? – не поверил Сан Саныч.

– Конечно! А если руководство, к примеру, уничтожено прямым бомбовым ударом? Или другая какая причина? Ну не могут они, допустим, дать команду на запуск. Так что все сами. Нажал на кнопку – и выполнил боевую задачу. Ну да ладно, – вспомнил о главном Брусникин. – Пойдем-ка, вздрогнем. Эй, мужики! Прошу к столу!