Олег Яцкевич:

Хорошие шмотки, любовь к джазу. Ничего антисоветского, прозападного. Нам нравился Запад, но и сейчас людям нравится Запад.

Вадим Неплох:

В нашем кругу [протеста] не было. Это была скорей такая эстетическая вещь. Может быть, потому что уже не так сажали тогда. Потом, наш возраст был – нас не так касалось. Хотя таскали тоже. Вышла пластинка в Америке, и нас таскали в «Большой дом», как он у нас называется – в КГБ. Может, у писателей иначе. А мы сыграли и ушли. Протеста не было. Было просто наслаждение такое – нам это нравилось. Не было баррикад, на них люди не выходили.

Виктор Лебедев:

Только умер Сталин, и открыли третий этаж «Эрмитажа», который до этого был закрыт. А это – и Моне, и Ван – Гог, и Сезанн, и Матисс. Мы этого всего не видели, и время, когда увидели, как раз совпало с нашим семнадцати– восемнадцатилетним возрастом. Я помню, как стиляги устроили обсуждение первой выставки Пикассо, которая была в «Эрмитаже», на третьем этаже, и в том месте, где стоит аникушинский памятник Пушкину, тумбу такую поставили из трех стульев, и был отчаянный диспут: Пикассо – это хороший художник? Мы все говорили, что он гениальный, хотя ни черта многие не понимали, насколько он гениален и почему. Хотя бы из протеста мы говорили, что он гениален. А власть имущие говорили, что мы ничего не понимаем, что это – мазня, что это – вредно и так далее. И вот это до драки доходившее объяснение напротив Русского музея возглавлял стиляга Рома Каплан – очень характерная фигура для того времени. Сейчас он владелец знаменитого в Нью – Йорке ресторана «Русский самовар». И его даже милиция стягивала с этих стульев, потому что он орал, называя своих [противников] последними именами. И о нем тоже вышел фельетон – под названием «Навозная муха».

Валерий Сафонов:

С трудом, конечно, называю я и себя, и других ребят, которые этим увлекались, стилягами. Люди стремились одеться стильно, а сначала стиль не получился, потому что было вычурно и немножко крикливо, надо сказать, довольно безвкусно. В «Крокодиле» есть хорошая карикатура. И я не могу сказать, что нас объединяли какие-то общие интересы – по музыке или еще что-либо. Каждый как мог, так и одевался. «Штатники» – это уже другая категория все-таки. Там этой элиты не было, я бы сказал.

Рауль Мир – Хайдаров:

В пятьдесят шестом году я поступил в железнодорожный техникум в Актюбинске. Приехал я из районного центра Мартук – два часа езды от города. И в нашу группу поступил парень – Роберт Тлеумухамедов. Он был родом из Магнитогорска, а это – крупный город по тем годам, Магнитка. И он был разительно противоположно всем нам одетый человек, и мышление тоже. И еще он был очень спортивный: в наших краях еще не было баскетбола, а он прекрасно играл в баскетбол. Он оказал на меня влияние, и в течение года мои взгляды изменились. Я впервые услышал слова «джаз», «рок – н-ролл» от него. У него уже были эти пластинки. Они были записаны на рентгеновских пленках, но были и какие-то настоящие диски.

Тогда все кругом были так плохо одеты, что сейчас даже сложно себе представить – в ватниках, брюках каких попало. Говоря о стилягах, впервые можно говорить о какой-то моде. Если в женской моде какие-то каноны существовали – юбки – клеш или кофты с рукавом – «фонариком», еще что-то такое – то мужчины, по крайней мере, в наших краях, были вне моды.