Природа с красоты своей

Покрова снять не позволяет,

И ты машинами не вынудишь у ней,

Чего твой дух не угадает.

Когда душа твоя в одном увидит свете

Ложь с правдой, с благом зло,

И обоймет весь мир в одном любви привете,

Что есть и что прошло;

Когда узнаешь ты блаженство примиренья;

Когда твой ум поймет,

Что только в призраке ребяческого мненья

И ложь, и зло живет,—

Тогда наступит час – последний час творенья.

Твой свет одним лучом

Рассеет целый мир туманного виденья

В тяжелом сне земном:

Преграды рушатся, расплавлены оковы

Божественным огнем,

И утро вечное восходит к жизни новой

Во всех, и все в Одном.

Лишь год назад – с мучительной тоскою,

С тоской безумною тебя я покидал,

И мнилось мне – навеки я с тобою

И жизнь, и свет, и счастье потерял.

Лишь год прошел – в ничтожестве забвенья

Исчезла ты, как давний, давний сон,

И лишь порой я вспомню на мгновенье

Былые дни, когда мне снился он.

Как в чистой лазури затихшего моря

Вся слава небес отражается,

Так в свете от страсти свободного духа

Нам вечное благо является.

Но глубь недвижимая в мощном просторе

Всё та же, что в бурном волнении,—

Могучий и ясный в свободном покое,

Дух тот же и в страстном хотении.

Свобода, неволя, покой и волненье

Проходят и снова являются,

А он всё один, и в стихийном стремленье

Лишь сила его открывается.

В сне земном мы тени, тени...

Жизнь – игра теней,

Ряд далеких отражений

Вечно светлых дней.

Но сливаются уж тени,

Прежние черты

Прежних ярких сновидений

Не узнаешь ты.

Серый сумрак предрассветный

Землю всю одел;

Сердцем вещим уж приветный

Трепет овладел

Голос вещий не обманет.

Верь, проходит тень,—

Не скорби же: скоро встанет

Новый вечный день.

Хоть мы навек незримыми цепями

Прикованы к нездешним берегам,

Но и в цепях должны свершить мы сами

Тот круг, что боги очертили нам.

Всё, что на волю высшую согласно,

Своею волей чуждую творит,

И под личиной вещества бесстрастной

Везде огонь божественный горит.

Вся в лазури сегодня явилась

Предо мною царица моя,—

Сердце сладким восторгом забилось,

И в лучах восходящего дня

Тихим светом душа засветилась,

А вдали, догорая, дымилось

Злое пламя земного огня.

У царицы моей есть высокий дворец,

О семи он столбах зототых,

У царицы моей семигранный венец,

В нем без счету камней дорогих.

И в зеленом саду у царицы моей

Роз и литий краса расцвела,

И в прозрачной волне серебристый ручей

Ловит отблеск кудрей и чела.

Но не слышит царица, что шепчет ручей,

На цветы и не взглянет она:

Ей туманит печаль свет лазурных очей,

И мечта ее скорби полна.

Она видит далеко, в полночном краю

Средь морозных туманов и вьюг,

С злою силою тьмы в одиночном бою

Гибнет ею покинутый друг.

И бросает она свой алмазный венец,

Оставляет чертог золотой

И к неверному другу,– нежданный пришлец —

Благодатной стучится рукой.

И над мрачной зимой молодая весна —

Вся сияя, склонилась над ним

И покрыла его, тихой ласки полна,

Лучезарным покровом своим.

И низринуты темные сипы во прах,

Чистым пламенем весь он горит,

И с любовию вечной в лазерных очах

Тихо другу она говорит:

«Знаю, воля твоя волн морских не верней:

Ты мне верность клялся сохранить

Клятве ты изменил,– но изменой своей

Мог ли сердце мое изменить?»

Близко, далёко, не здесь и не там,

В царстве мистических грез,

В мире, невидимом смертным очам,

В мире без смеха и слез,

Там я, богиня, впервые тебя

Ночью туманной узнал.

Странным ребенком был я тогда,

Странные сны я видал.

В образе чуждом являлася ты,

Смутно твой голос звучал,

Сметным созданием детской мечты

Долго тебя я считал.

Ныне опять ты являешься мне

С лаской нежданной любви,

Вижу тебя я уже не во сне,

Ясны мне речи твои.

Мне оглушенному в мире чужом

Гулом невнятных речей,

Вдруг прозвучало в привете твоем

Слово отчизны моей.

Голос отчизны в волшебных речах,

В свете лазурных очей,

Отблеск отчизны в эфирных лучах,

В золоте чудных кудрей.

Всё, чем живет мое сердце и ум,

Все, что трепещет в груди,

Все силы чувства, желаний и дум

Отдал я в руки твои.

Деспот угрюмый, холодное «я»,

Гибель почуя, дрожит,

Издалека лишь завидел тебя,

Стихнул, бледнеет, бежит.

Пусть он погибнет, надменный беглец;

В вольной неволе и в смерти живой,

Я и алтарь, я и жертва, и жрец,

С мукой блаженства стою пред тобой.

Белую лилию с розой,

С алою розою мы сочетаем.

Тайной пророческой грезой

Вечную истину мы обретаем.

Вещее слово скажите!

Жемчуг свой в чашу бросайте скорее!

Нашу голубку свяжите

Новыми кольцами древнего змея.

Вольному сердцу не больно...

Ей ли бояться огня Прометея?

Чистой голубке привольно

В пламенных кольцах могучего змея.

Пойте про ярые грозы,

В ярой грозе мы покой обретаем...

Белую лилию с розой,

С алою розою мы сочетаем.

Истинно тот есть любимец богов, кто жизни весною

Миртом главы не венчал, кого только в грезах манила

Нежной рукой золотая царица Китеры. Дарами

Муз и харит небогатый, пусть древнего Кроноса семя

В сердце глубоко таит он и думой угрюмой питает.

Рано иль поздно пробьется наружу сокрытое пламя,

Молнией вспыхнет и землю широким охватит пожаром.

Всё, что в груди хоронилось, что образа тщетно искало:

Гордого духа порывы и нежность любви беспредельной,—

Всё то в одну непреклонную силу сольется, волшебным

Мощным потоком все думы людские обнимет,

Цепь золотую сомкнет и небо с землей сочетает.

Что роком суждено, того не отражу я

Бессильной, детской волею своей.

Покинут и один, в чужой земле брожу я,

С тоской по небу родины моей.

Звезда моя вдали сияет одиноко.

В волшебный край лучи ее манят...

Но неприступен этот край далекий,

Пути к нему не радость мне сулят.

Прости ж – и лишь одно последнее желанье,

Последний вздох души моей больной:

О, если б я за горькое страданье,

Что суждено мне волей роковой,

Тебе мог дать златые дни и годы,

Тебе мог дать все лучшие цветы,

Чтоб в новом мире света и свободы

От злобной жизни отдохнула ты!

Чтоб смутных снов тяжелые виденья

Бежали все от солнечных лучей,

Чтоб на всемирный праздник возрожденья

Явилась ты всех чище и светлей.

Взгляни, как ширь небес прозрачна и бледна,

Как тянутся лучи в саду полураздетом...

О, что за чудный час меж сумраком и светом,[2]

Что за святая тишина!

Прислушайся, вглядись... безмолвие и лень!..

Не кажется ль тебе, что мир уж не проснется,

Что солнце из-за туч вовек не вознесется

И что настал последний день?

Газели пустынь ты стройнее и краше,

И речи твои бесконечно-бездонны —

Туранская Эва, степная Мадонна,

Ты будь у Аллаха заступницей нашей.

И всяк, у кого нечто бьется налево,

Лежит пред тобой, не вставая из праха.

Заступницей нашей ты будь у Аллаха,

Степная Мадонна, Туранская Эва!

Зачем тебе любовь и ласки,

Коль свой огонь в груди горит

И целый мир волшебной сказки

С душой так внятно говорит;

Когда в синеющем тумане

Житейский путь перед тобой,

А цель достигнута заране,

Победа предваряет бой;

Когда серебряные нити

Идут из сердца в область грез...

О, боги вечные! возьмите

Мой горький опыт и верните

Мне силу первых вешних гроз!..

В былые годы любви невзгоды

Соединяли нас,

Но пламень страсти не в нашей власти,

И мой огонь угас.

Пускай мы ныне в мирской пустыне

Сошлись опять вдвоем,—

Уж друг для друга любви недуга

Мы вновь не принесем.

Весна умчалась, и нам осталась

Лишь память о весне

Средь жизни смутной, как сон минутной,

Как счастие во сне.

Уходишь ты, и сердце в час разлуки

Уж не звучит желаньем и мольбой;

Утомлено годами долгой муки,

Ненужной лжи, отчаянья и скуки,

Оно сдалось и смолкло пред судьбой.

И как среди песков степи безводной

Белеет ряд покинутых гробов,

Так в памяти моей найдут покой холодный

Гробницы светлых грез моей любви бесплодной,

Невыраженных чувств, невысказанных слов.

И если некогда над этими гробами

Нежданно прозвучит призывный голос твой,

Лишь отзвук каменный застывшими волнами

О той пустыне, что лежит меж нами,

Тебе пошлет ответ холодный и немой.

Не жди ты песен стройных и прекрасных,

У темной осени цветов ты не проси!

Не знал я дней сияющих и ясных,

А сколько призраков недвижных и безгласных

Покинуто на сумрачном пути.

Таков закон: всё лучшее в тумане,

А близкое иль больно, иль смешно.

Не миновать нам двойственной сей грани:

Из смеха звонкого и из глухих рыданий

Созвучие вселенной создано.

Звучи же смех свободною волною,

Негодования не стоят наши дни.

Ты, муза бедная, над смутною стезею

Явись хоть раз с улыбкой молодою

И злую жизнь насмешкою незлою

Хотя на миг один угомони.

О, как в тебе лазури чистой много

И черных, черных туч!

Как ясно над тобой сияет отблеск бога,

Как злой огонь в тебе томителен и жгуч.

И как в твоей душе с невидимой враждою

Две силы вечные таинственно сошлись,

И тени двух миров, нестройною толпою

Теснясь к тебе, причудливо сплелись.

Но верится: пройдет сверкающий громами

Средь этой мглы божественный глагол,

И туча черная могучими строями

Прорвется вся в опустошенный дол.

И светлою росой она его омоет,

Огонь стихий враждебных утолит,

И весь свой блеск небесный свод откроет

И всю красу земли недвижно озарит.

В стране морозных вьюг, среди седых туманов

Явилась ты на свет,

И, бедное дитя, меж двух враждебных станов

Тебе приюта нет.

Но не смутят тебя воинственные клики,

Звон лат и стук мечей,

В раздумье ты стоишь и слушаешь великий

Завет минувших дней:

Как древле вышний бог избраннику еврею

Открыться обещал,

И бога своего, молитвой пламенея,

Пророк в пустыне ждал.

Вот грохот под землей и гул прошел далёко,

И меркнет солнца свет,

И дрогнула земля, и страх объял пророка,

Но в страхе бога нет.

И следом шумный вихрь и бурное дыханье,

И рокот в вышине,

И с ним великий огнь, как молнии сверканье,—

Но бога нет в огне.

И смолкло все, укрощено смятенье,

Пророк недаром ждал:

Вот веет тонкий хлад,[3] и в тайном дуновенье

Он бога угадал.

Когда резцу послушный камень

Предстанет в ясной красоте

И вдохновенья мощный пламень

Даст жизнь и плоть твоей мечте,

У заповедного предела

Не мни, что подвиг совершен,

И от божественного тела

Не жди любви, Пигмалион!

Нужна ей новая победа:

Скала над бездною висит,

Зовет в смятенье Андромеда

Тебя, Персей, тебя, Алкид!

Крылатый конь к пучине прянул,

И щит зеркальный вознесен,

И опрокинут – в бездну канул

Себя увидевший дракон.

Но незримый враг восстанет,

В рог победный не зови —

Скоро, скоро тризной станет

Праздник счастья и любви.

Гаснут радостные клики,

Скорбь и мрак и слезы вновь...

Эвридики, Эвридики

Не спасла твоя любовь.

Но воспрянь! Душой недужной

Не склоняйся пред судьбой,

Беззащитный, безоружный,

Смерть зови на смертный бой!

И на сумрачном пороге,

В сонме плачущих теней

Очарованные боги

Узнают тебя, Орфей!

Волны песни всепобедной

Потрясли Аида свод,

И владыка смерти бледной

Эвридику отдает.

Под чуждой властью знойной вьюги,

Виденья прежние забыв,

Я вновь таинственной подруги

Услышал гаснущий призыв.

И с криком ужаса и боли,

Железом схваченный орел —

Затрепетал мой дух в неволе

И сеть порвал, и ввысь ушел.

И на заоблачной вершине

Пред морем пламенных чудес

Во всесияющей святыне

Он загорелся и исчез.

Бескрылый дух, землею полоненный,

Себя забывший и забытый бог...

Один лишь сон – и снова, окрыленный,

Ты мчишься ввысь от суетных тревог.

Неясный луч знакомого блистанья,

Чуть слышный отзвук песни неземной,—

И прежний мир в немеркнущем сиянье

Встает опять пред чуткою душой.

Один лишь сон – и в тяжком пробужденье

Ты будешь ждать с томительной тоской

Вновь отблеска нездешнего виденья,

Вновь отзвука гармонии святой.

В тумане утреннем неверными шагами

Я шел к таинственным и чудным берегам.

Боролася заря с последними звездами,

Еще летали сны – и, схваченная снами,

Душа молилася неведомым богам.

В холодный белый день дорогой одинокой,

Как прежде, я иду в неведомой стране.

Рассеялся туман, и ясно видит око,

Как труден горный путь и как еще далёко,

Далёко всё, что грезилося мне.

И до полуночи неробкими шагами

Всё буду я идти к желанным берегам,

Туда, где на горе, под новыми звездами,

Весь пламенеющий победными огнями,

Меня дождется мой заветный храм.

Перелетев на крыльях лебединых

Двойную грань пространства и веков,

Подслушал ты на царственных вершинах

Живую песнь умолкнувших певцов.

И приманил твой сладкозвучный гений

Чужих богов на наши берега,

И под лучом воскресших песнопений

Растаяли сарматские снега.

И пышный лавр средь степи нелюдимой

На песнь твою расцвел и зашумел,

И сам орел поэзии родимой

К тебе с высот невидимых слетел.[4]

От пламени страстей, нечистых и жестоких,

От злобных помыслов и лживой суеты

Не исцелит нас жар порывов одиноких,

Не унесет побег тоскующей мечты.

Не средь житейской мертвенной пустыни,

Не на распутье праздных дум и слов

Найти нам путь к утраченной святыне,

Напасть на след потерянных богов.

Не нужно их! В безмерной благостыне

Наш бог земли своей не покидал

И всем единый путь от низменной гордыни

К смиренной высоте открыл и указал.

И не колеблются Сионские твердыни,

Саронских пышных роз не меркнет красота,

И над живой водой, в таинственной долине,

Святая лилия нетленна и чиста.

Волна в разлуке с морем

Не ведает покою,

Ключом ли бьет кипучим,

Иль катится рекою, —

Всё ропщет и вздыхает,

В цепях и на просторе,

Тоскуя по безбрежном,

Бездонном синем море.

Пора весенних гроз еще не миновала,

А уж зима пришла,

И старость ранняя нежданно рассказала,

Что жизнь свое взяла.

И над обрывами бесцельного блужданья

Повис седой туман.

Душа не чувствует бывалого страданья,

Не помнит старых ран.

И, воздух горный радостно вдыхая,

Я в новый путь готов,

Далёко от цветов увянувшего мая,

От жарких летних снов.

Восторг души расчетливым обманом

И речью рабскою – живой язык богов,

Святыню муз – шумящим балаганом

Он заменил и обманул глупцов.

Когда же сам, разбит, разочарован,

Тоскуя, вспомнил он святую красоту,

Бессильный ум, к земной пыли прикован,

Напрасно призывал нетленную мечту.

Былой любви пленительные звуки

Вложить в скорбящий стих напрасно он хотел.

Не поднялись коснеющие руки,

И бледный призрак тихо отлетел.

Там, под липой, у решетки,

Мне назначено свиданье.

Я иду, как агнец кроткий,

Обреченный на закланье.

Всё как прежде: по высотам

Звезды старые моргают,

И в кустах по старым нотам

Соловьи концерт играют.

Я порядка не нарушу...

Но имей же состраданье!

Не томи мою ты душу,

Отпусти на покаянье!

«Покинь скорей родимые пределы,

И весь твой род, и дом отцов твоих,

И как стрелку его покорны стрелы —

Покорен будь глаголам уст моих.

Иди вперед, о прежнем не тоскуя,

Иди вперед, всё прошлое забыв,

И всё иди, – доколь не укажу я,

Куда ведет любви моей призыв».

Он с ложа встал и в трепетном смущенье

Не мог решить, то истина иль сон...

Вдруг над главой промчалось дуновенье

Нездешнее—и снова слышит он:

«От родных многоводных Халдейских равнин,

От нагорных лугов Арамейской земли,

От Харрана, где дожил до поздних седин,

И от Ура, где юные годы текли, —

Не на год лишь один,

Не на много годин,

А на вечные веки уйди».

И он собрал дружину кочевую,

И по пути воскреснувших лучей

Пустился в даль туманно-голубую

На мощный зов таинственных речей:

«Веет прямо в лицо теплый ветер морской,

Против ветра иди ты вперед,

А когда небосклон далеко пред тобой

Вод великих всю ширь развернет,—

Ты налево тогда свороти

И вперед поспешай,

По прямому пути,

На пути отдыхай,

И к полудню на солнце гляди,—

В стороне ж будет град или весь,

Мимо ты проходи,

И иди, всё иди,

Пока сам не скажу тебе: здесь!

Я навеки с тобой;

Мой завет сохрани:

Чистым сердцем и крепкой душой

Будь мне верен в ненастье и в ясные дни;

Ты ходи предо мной

И назад не гляди,