Бывало, Пушкина читал всю ночь до зорь я —

Про дуб зеленый и про цепь златую там.

И вот сейчас я нахожусь у Лукоморья,

Командированный по пушкинским местам.

Мед и пиво предпочел зелью приворотному,

Хоть у Пушкина прочел: «Не попало в рот ему…»

Правда, пиво, как назло,

Горьковато стало,

Все ж не можно, чтоб текло

Прям куда попало!

Работал я на ГЭСах, ТЭЦах и каналах,

Я видел всякое, но тут я онемел:

Зеленый дуб, как есть, был весь в инициалах,

А Коля Волков здесь особо преуспел.

И в поэтических горячих моих жилах,

Разгоряченных после чайной донельзя,

Я начал бешено копаться в старожилах,

Но, видно, выпала мне горькая стезя.

Лежали банки на невидимой дорожке,

А изб на ножках – здесь не видели таких.

Попались две худые мартовские кошки,

Просил попеть, но результатов никаких.

Запретили все цари всем царевичам

Строго-настрого ходить по Гуревичам,

К Рабиновичам не сметь, то же – к Шифманам, —

Правда, Шифманы нужны лишь для рифмы нам.

В основном же речь идет за Гуревичей —

Царский род ну так и прет к ихней девичьей:

Там три дочки, три сестры, три красавицы —

За царевичей цари опасаются.

И Гуревичи всю жизнь озабочены —

Хоть живьем в гроба ложись из-за доченек!

Не устали бы про них песню петь бы мы,

Но назвали всех троих дочек ведьмами.

И сожгли всех трех – цари – их умеючи, —

И рыдали до зари все царевичи,

Не успел растаять дым от костров еще,

А царевичи пошли к Рабиновичам.

Там три дочки, три сестры, три красавицы —

И опять, опять цари опасаются.

Ну а Шифманы смекнули – и Жмеринку

Вмиг покинули, – махнули в Америку.

Не отдавайте в физики детей,

Из них уже не вырастут Эйнштейны,

Сейчас сплошные кризисы идей —

Все физики на редкость безыдейны.

У математиков еще какой-то сдвиг,

Но он у вас не вызовет улыбок,

Ведь сдвиг намечен по теорье игр,

А также и по линии ошибок.

‹Математики все голову ломают, как замять

грехи,

Кибернетики машины заставляют сочинять

стихи,

А биологи искусственно мечтают про живой

белок,

А филологи все время выясняют, кто такой

был Блок.›

Мы, граждане, привыкли с давних пор,

Что каждая идея – есть идея,

А кто-то там с фамилией Нильс Бор

Сказал, что чем безумней – тем вернее…

Нет, Бор, ты от ответа не уйдешь!

Не стыдно ли ученым называться?

Куда же ты толкаешь молодежь

При помощи таких ассоциаций?!

‹Математики все голову ломают, как замять

грехи,

Кибернетики машины заставляют сочинять

стихи,

А биологи искусственно мечтают про живой

белок,

А филологи все время выясняют, кто такой

был Блок.›

Мы все в себе наследственность несем,

Но ведь обидно, до каких же пор так?

Так много наших ген и хромосом

‹Испорчено в пробирках и ретортах!›

Биологи – у них переполох,

Их итальянцы малость обскакали:

Пока ‹они› у нас растят белок —

Уж те зародыш пестуют в стакане.

‹Математики все голову ломают, как замять

грехи,

Кибернетики машины заставляют сочинять

стихи,

А биологи искусственно мечтают про живой

белок,

А филологи все время выясняют, кто такой

был Блок.›

Реже, меньше ноют раны:

Четверть века – срок большой, —

Но в виски, как в барабаны,

Бьется память, рвется в бой…

Москвичи писали письма,

Что Москвы врагу не взять.

Наконец разобрались мы,

Что назад уже нельзя.

Нашу почту почтальоны

Доставляли через час, —

Слишком быстро – лучше б годы

Эти письма шли от нас!

Мы как женщин боя ждали,

Врывшись в землю и снега, —

И виновных не искали,

Кроме общего врага.

И не находили места —

Ну скорее, хоть в штыки! —

Отступавшие от Бреста

И сибирские полки.

Ждали часа, ждали мига

Наступленья столько дней! —

Чтоб потом писали в книгах:

«Беспримерно, по своей…»

По своей громадной вере,

По желанью отомстить,

По таким своим потерям,

Что ни вспомнить, ни забыть.

Кто остался с похоронной —

Прочитал: «Ваш муж, наш друг…»

Долго будут по вагонам —

Кто без ног, а кто без рук.

Чем и как, с каких позиций

Оправдаешь тот поход —

Почему мы от границы

Шли назад, а не вперед?

Может быть, считать маневром

(Был в истории такой), —

Только лучше б в сорок первом

Нам не драться под Москвой!

… Помогите, хоть немного,

Оторвите от жены!

Дай вам бог поверить в бога —

Если это бог войны!

Хоть нас в наш век ничем не удивить,

Но к этому мы были не готовы, —

Дельфины научились говорить!

И первой фразой было: «Люди, что вы!»

Ученые схватились за главы,

Воскликнули: «А ну-ка, повторите!»

И снова то же: «Люди, что же вы!»

И дальше: «Люди, что же вы творите!

Вам скоро не пожать своих плодов.

Ну, мы найдем какое избавленье… —

Но ведь у вас есть зуб на муравьев,

И комары у вас на подозренье…»

Сам Лилли в воду спрятал все концы,

Но в прессе – крик про мрачные карти‹ны›,

Что есть среди дельфинов мудрецы,

А есть среди дельфинов хунвейбины.

Вчера я выпил небольшой графин

И, видит бог, на миг свой пост покинул.

И вот один отъявленный дельфин

Вскричал: «Долой общение!» – и сгинул.

Когда ж другой дельфин догнал того

И убеждал отречься от крамолы —

Он ренегатом обозвал его

И в довершение крикнул: «Бык комолый!»

На острове необитаемом

Тропинки все оттаяли,

Идешь – кругом проталины,

И нету дикарей.

Пришел корвет трехпалубный,

Потрепанный и жалобный.

Команда закричала б: «Мы

Остались поскорей!»

Тут началась истерика:

«Да что вам здесь – Америка?»

Корвет вблизи от берега

На рифы налетел.

И попугая спящего,

Ужасно говорящего,

Усталого, ледащего

Тряхнуло между дел.

Сказали – не поверил бы:

Погибли кости с черепом,

А попугай под берегом

Нашел чудной вигвам.

Но он там, тем не менее,

Собрал все население

И начал обучение

Ужаснейшим словам.

Писать учились углями,

Всегда – словами грубыми,

И вскорости над джунглями

Раздался жуткий вой.

Слова все были зычные,

Сугубо неприличные,

А попугай обычно им:

«А ну-ка, все за мной!»

Все было не так, как хотелось вначале,

Хоть было все как у людей,

Но вот почему-то подолгу молчали,

И песни для них по-другому звучали,

Но, может, не надо, им так тяжелей…

И нужно чуть-чуть веселей.

Ну пожалуйста!

Нам так хорошо, но куда интересней,

Когда все не так хорошо,

И люди придумали грустные песни,

Со мной ей не скучно, не скучно и мне с ней,

И любят, и хвалят их – песни с душой:

«Пожалуйста, спойте еще!

Ну пожалуйста!»

Со Средневековья подобных идиллий

Не видел никто из людей:

Они друг без друга в кино не ходили,

Они друг у друга часы подводили —

Хитрили, чтоб встретиться им поскорей.

He верите? Что? Для детей?

Ну пожалуйста!

Где-то там на озере

На новеньком бульдозере

Весь в комбинезоне и в пыли —

Вкалывал он до зари,

Считал, что черви – козыри,

Из грунта выколачивал рубли.

Родственники, братья ли —

Артельщики, старатели, —

Общие задачи, харч и цель.

Кстати ли, некстати ли —

Но план и показатели

Не каждому идут, а на артель.

Говорили старожилы,

Что кругом такие жилы! —

Нападешь на крупный куст

Хватит и на зубы, и на бюст.

Как-то перед зорькою,

Когда все пили горькую,

В головы ударили пары, —

Ведомый пьяной мордою,

Бульдозер ткнулся в твердую

Глыбу весом в тонны полторы.

Как увидел яму-то —

Так и ахнул прямо там, —

Втихаря хотел – да не с руки:

Вот уж вспомнил маму-то!..

Кликнул всех – вот сраму-то! —

Сразу замелькали кулаки.

Как вступили в спор чины —

Все дела испорчены:

«Ты, юнец, – Фернандо де Кортец!»

Через час все скорчены,

Челюсти попорчены,

Бюсты переломаны вконец.

У Доски, где почетные граждане,

Я стоял больше часа однажды и

Вещи слышал там – очень важные.

«… В самом ихнем тылу,

Под какой-то дырой,

Мы лежали в пылу

Да над самой горой, —

На природе, как в песне – на лоне,

И они у нас как на ладони, —

Я и друг – тот, с которым зимой

Из Сибири сошлись под Москвой.

Раньше оба мы были охотники —

А теперь на нас ватные потники

Да протертые подлокотники!

Я в Сибири всего

Только соболя бил, —

Ну а друг – он того —

На медведя ходил.

Он колпашевский – тоже берлога! —

Ну а я из Выезжего Лога.

И еще (если друг не хитрит):

Белку – в глаз, да в любой, говорит…

Разговор у нас с немцем двухствольчатый:

Кто шевелится – тот и кончатый, —

Будь он лапчатый, перепончатый!

Только спорить любил

Мой сибирский дружок —

Он во всем находил

Свой, невидимый прок, —

Оторвался на миг от прицела

И сказал: «Это мертвое тело —

Бьюсь на пачку махорки с тобой!»

Я взглянул – говорю: «Нет – живой!

Ты его лучше пулей попотчевай.

Я опричь того ставлю хошь чего —

Он усидчивый да улёжчивый!»

Друг от счастья завыл —

Он уверен в себе:

На медведя ходил

Где-то в ихней тайге, —

Он аж вскрикнул (негромко, конечно,

Потому что – светло, не кромешно),

Поглядел еще раз на овраг —

И сказал, что я лапоть и враг.

И еще заявил, что икра у них!

И вообще, мол, любого добра у них!..

И – позарился на мой браунинг.

Я тот браунинг взял

После ходки одной:

Фрица, значит, подмял,

А потом – за спиной…

И за этот мой подвиг геройский

Подарил сам майор Коханойский

Этот браунинг – тот, что со мной,

Он уж очень мне был дорогой!

Но он только на это позарился.

Я и парился, и мытарился…

Если б знал он, как я отоварился!

Я сначала: «Не дам,

Не поддамся тебе!»

А потом: «По рукам!» —

И аж плюнул в злобе.

Ведь не вещи ‹же› – ценные в споре!

Мы сошлись на таком договоре:

Значит, я прикрываю, а тот —

Во весь рост на секунду встает…

Мы еще пять минут погутарили —

По рукам, как положено, вдарили, —

Вроде нa поле – на базаре ли!

Шепчет он: «Коль меня

И в натуре убьют —

Значит, здесь схоронят,

И – чего еще тут…»

Поглядел еще раз вдоль дороги —

И шагнул, как медведь из берлоги, —

И хотя уже стало светло —

Видел я, как сверкнуло стекло.

Я нажал – выстрел был первосортненький,

Хотя «соболь» попался мне вёртненький.

А у ног моих – уже мёртвенький…

Что теперь и наган мне —

Не им воевать.

Но свалился к ногам мне —

Забыл, как и звать, —

На природе, как в песне – на лоне.

И они у нас как на ладони.

… Я потом разговор вспоминал:

Может, правда – он белок стрелял?…

Вот всю жизнь и кручусь я как верченый.

На Доске меня это‹й› зачерчивай!

… Эх, зачем он был недоверчивый!»

Угадаешь ли сегодня, елки-палки,

Что засядет нам назавтра в черепа?!

Я, к примеру, собираю зажигалки,

Ну а Севка – начал мучать черепах.

Друг мой Колька увлекается Ириной,

Друг мой Юрка бредит верховой ездой,

Друг мой Витька дни проводит под машиной,

Друг мой Левка летом ходит с бородой.

Если я задурю, захандрю —

Зажигалки я вмиг раздарю,

Или выбросить просто могу,

Или одновременно зажгу.

Как тесто на дрожжах, растут рекорды,

И в перспективе близкой, может быть,

Боксеры разобьют друг другу морды,

И скоро будет не по чему бить.

Прыгун в длину упрыгнет за границу,

А тот, кто будет прыгать в высоту, —

Взлетит – и никогда не приземлится,

Попав в «ТУ-104» на лету.

Возможности спортсмена безграничны,

И футболисты – даже на жаре —

Так станут гармоничны и тактичны,

Что все голы забьют в одной игре.

Сейчас за положенье вне игры – жмут,

А будет: тот, кто вне, тот – молодец,

Штангисты вырвут, вытолкнут и выжмут

Всю сталь, ‹чугун›, железо и ‹свинец›.

Сольются вместе финиши и старты,

Болельщикам задышится легко,

Любители азарта сядут в карты,

Стремясь набрать заветное «очко».

И враз и навсегда поставят маты

Друг другу все гроссмейстеры в момент,

А судьи подадутся в адвокаты, —

Любой экс-чемпион для них клиент.

Парад-алле! Не видно кресел, мест!

Оркестр шпарил марш – и вдруг,

весь в черном,

Эффектно появился шпрехшталмейстр

И крикнул о сегодняшнем коверном.

Вот на манеже мощный черный слон, —

Он показал им свой нерусский норов.

Я раньше был уверен, будто он —

Главою у зверей и у жонглеров…

Я был не прав: с ним шел холуй с кнутом —

Кормил его, ласкал, лез целоваться

И на ухо шептал ему… О чем?!

В слоне я сразу начал сомневаться.

Потом слон сделал что-то вроде па —

С презреньем, и увeден был куда-то.

И всякая полезла шантрапа —

В лице людей, певиц и акробатов…

Вот выскочили трое молодцов —

Одновременно всех подвергли мукам, —

Но вышел мужичок, из наглецов,

И их убрал со сцены ловким трюком.

Потом, когда там кто-то выжимал

Людей ногами, грудью и руками, —

Тот мужичок весь цирк увеселял

Какой-то непонятностью с шарами.

Он все за что-то брался, что-то клал,

Хватал за все, – я понял: вот работа!

Весь трюк был в том, что он не то хватал —

Наверное, высмеивал кого-то!

Убрав его – он был навеселе, —

Арену занял сонм эквилибристов…

Ну всё, пора кончать парад-алле

Коверных! Дайте туш – даешь артистов!

Я лежу в изоляторе —

Здесь кругом резонаторы, —

Если что-то случается —

Тут же врач появляется.

Здесь врачи – узурпаторы,

Злые как аллигаторы.

Персонал – то есть нянечки —

Запирают в предбанничке.

Что мне север, экваторы,

Что мне бабы-новаторы —

Если в нашем предбанничке

Так свирепствуют нянечки!

Санитары – как авторы, —

Хоть не бегай в театры вы! —

Бьют и вяжут, как веники, —

Правда, мы – шизофреники.

У них лапы косматые,

У них рожи усатые,

И бутылки початые,

Но от нас их попрятали.

У меня долги перед друзьями,

А у них зато – передо мной, —

Но своими странными делами

И они чудят, и я чудной.

Напишите мне письма, ребята,

Подарите мне пару минут —

А не то моя жизнь будет смята

И про вас меньше песен споют.

Вы мосты не жгите за собою,

Вы не рушьте карточных домов, —

Бог с ними совсем, кто рвется к бою

Просто из-за женщин и долгов!

Напишите мне письма, ребята,

Осчастливьте меня хоть чуть-чуть, —

А не то я умру без зарплаты,

Не успев вашей ласки хлебнуть.

Граждане! Зачем толкаетесь,

На скандал и ссору нарываетесь —

Сесть хотите? дальняя дорога?…

Я вам уступлю, ради бога!

Граждане, даже пьяные,

Все мы – пассажиры постоянные

Все живем, билеты отрываем,

Все – по жизни едем трамваем…

Тесно вам? И зря ругаетесь —

Почему вперед не продвигаетесь?

Каши с вами, видимо, не сваришь…

Никакой я вам не товарищ!

Ноги все прокопытили,

Вон уже дыра в кулак на кителе.

Разбудите этого мужчину —

Он во сне поет матерщину.

Граждане! Жизнь кончается —

Третий круг сойти не получается!

«С вас, товарищ, штраф – рассчитайтесь!..

Нет? Тогда – еще покатайтесь…»

Я уверен как ни разу в жизни,

Это точно,

Что в моем здоровом организме —

Червоточина.

Может, мой никчемный орган – плевра

Может – многие, —

Но лежу я в отделенье невро-

Патологии.

Выдам то, что держится в секрете,

Но – наверное,

Наше населенье на две трети —

Люди нервные.

Эврика! Нашел – вот признак первый,

Мной замеченный:

Те, кто пьют, – у них сплошные нервы

Вместо печени.

Высох ты и бесподобно жилист,

Словно мумия, —

Знай, что твои нервы обнажились

До безумия.

Если ты ругаешь даже тихих

Или ссоришься —

Знай, что эти люди – тоже психи, —

Ох, напорешься!

Слухи по России верховодят

И со сплетней в терцию поют.

Ну а где-то рядом с ними ходит

Правда, на которую плюют.

Посмотришь – сразу скажешь: это кит,

А вот дельфин – любитель игр и танцев.

Лицо же человека состоит

Из глаз и незначительных нюансов.

Там: ухо, рот и нос,

Вид и цвет волос,

Челюсть – что в ней – сила или тупость?

Да! Еще вот – лоб,

Чтоб понять без проб:

Этот лоб – с намеком на преступность.

В чужой беде нам разбираться лень:

Дельфин зарезан, и киту несладко.

Не верь, что кто-то там на вид – тюлень, —

Взгляни в глаза – в них, может быть, касатка!

Вот череп на износ —

Нет на нем волос…

Правда, он медлителен, как филин,

А лицо его —

Уши с головой,

С небольшим количеством извилин.

Сегодня оглянулся я назад —

Труба калейдоскопа завертелась, —

Я вспомнил все глаза и каждый взгляд —

И мне пожить вторично захотелось.

Видел я носы,

Бритых и усы,

Щеки, губы, шеи – всё как надо;

Нёба, языки,

Зубы как клыки —

И ни одного прямого взгляда.

Не относя сюда своих друзей,

Своих любимых не подозревая,

Привязанности все я сдам в музей, —

Так будет, если вывезет кривая.

Пусть врет экскурсовод:

«Благородный рот,

Волевой квадратный подбородок…»

Это всё не жизнь —

Это муляжи,

Вплоть до носовых перегородок.

Пусть переводит импозантный гид

Про типы древних римлян и германцев, —

Не знает гид: лицо-то состоит

Из глаз и незначительных нюансов.

Как-то раз, цитаты Мао прочитав,

Вышли к нам они с большим его портретом.

Мы тогда чуть-чуть нарушили устав…

Остальное вам известно по газетам.

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

При поддержке минометного огня

Молча, медленно, как будто на охоту,

Рать китайская бежала на меня, —

Позже выяснилось – численностью в роту.

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

Раньше – локти кусать, но не стрелять,

Лучше дома пить сгущенное какао, —

Но сегодня приказали – не пускать, —

Теперь вам шиш – но пасаран, товарищ Мао!

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

Раньше я стрелял с колена – на бегу, —

Не привык я просто к медленным решеньям.

Раньше я стрелял по мнимому врагу,

А теперь придется – по живым мишеням.

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо,

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

Мины падают, и рота так и прет —

Кто как может – по воде, не зная броду…

Что обидно – этот самый миномет

Подарили мы китайскому народу.

Вспомнилась песня, вспомнился стих —

Словно шепнули мне в ухо:

«Сталин и Мао слушают их», —

Вот почему заваруха.

Он давно – великий кормчий – вылезал,

А теперь, не успокоившись на этом,

Наши братья залегли – и дали залп…

Остальное вам известно по газетам.

Маринка, слушай, милая Маринка,

Кровиночка моя и половинка, —

Ведь если разорвать, то – рупь за сто —

Вторая будет совершать не то!

Маринка, слушай, милая Маринка,

Прекрасная, как детская картинка!

Ну кто сейчас ответит – что есть то?

Ты, только ты, ты можешь – и никто!

Маринка, слушай, милая Маринка,

Далекая, как в сказке Метерлинка,

Ты – птица моя синяя вдали, —

Вот только жаль – ее в раю нашли!

Маринка, слушай, милая Маринка,

Загадочная, как жилище инка,

Идем со мной! Куда-нибудь, идем, —

Мне все равно куда, но мы найдем!

Поэт – и слово долго не стареет —

Сказал: «Россия, Лета, Лорелея», —