Наступление нового этапа в изучении отечественной военной истории было ознаменовано появлением фундаментальной работы Е.А. Разина «История военного искусства», написанной на базе марксистской науки. Это заметно отличало его труд от книги Свечина, опиравшегося на методы и наработки военных историков XIX – начала ХХ вв. Разин исходил из убеждения, что развитие военного искусства является цельным историческим процессом, но изучения заслуживает не всякая армия, не всякая война и не каждое сражение, а лишь привносящие новые формы борьбы. Выборочное изучение исторического материала позволило автору выделить главные линии развития военного дела, однако многие, с его точки зрения, не особенно важные события, остались за рамками исследования. При этом значение того или иного явления он оценивал субъективно, часто его оценки не соответствовали фактам, имевшимся в науке. Так, изложение войн Московского государства с казанскими татарами Разин начинает с 1521 г., ничего не сообщая об ожесточенном противоборстве двух государств во второй половине XV и в начале XVI в. Малозначимыми признал исследователь события русско-шведских войн 1495—1497 и 1554—1557 гг. и русско-литовского противоборства 1534—1537 гг., важного уже в том отношении, что именно тогда при осаде польско-литовской армией Стародуба под стены этой крепости впервые в нашей истории была подведена пороховая мина. Говоря о русских войнах XVII в., «имевших значение в развитии военного искусства», Разин отмечает «борьбу донских казаков за Азов, вторую крестьянскую войну 1670—1771 гг., освободительную войну украинского народа 1648—1654 гг., крымские походы русского войска 1687 и 1689 гг.». Вне его изысканий остались Смоленская война 1632—1634 гг., русско-польская война 1654—1667 гг., русско-шведская война 1656—1658 гг., русско-турецкая война 1676—1681 гг. Значение этих конфликтов в истории России очевидно, без тщательного изучения их невозможно всесторонне рассмотреть изменения, происходившие в организации вооруженных сил страны. Примером тому служит предпринятая Разиным попытка проследить историю формирования первых русских полков «нового строя», созданных накануне Смоленской войны. Упоминая об этом, автор не подвергает разбору боевую деятельность этих полков, ограничившись краткой записью, что «по окончании войны личный состав полков был распущен по домам». На этой основе сделан вывод: «Следовательно, новые полки XVII в. нельзя характеризовать как регулярную армию, они не являлись даже постоянным войском».

Многие высказывания и предположения историка (об измене в 1471 г. русскому народу новгородских бояр, вступивших в «сговор с польско-литовскими феодалами», необходимости самодержавия Ивана Грозного «для уничтожения междоусобиц и для обеспечения обороноспособности государства», «положительном значении» восстания Болотникова в развитии «борьбы угнетенных народных масс за свое освобождение, о завершении строительства Белгородской Черты к концу 40-х гг. XVII в.) были опровергнуты во второй половине ХХ в. Но в ряде случаев, факты вынуждали автора осуждать ряд «прогрессивных» действий руководства страны. Ярким примером такого, в целом не свойственного Разину, критического подхода служит его оценка опричнины Иваном Грозным, призванной «окончательно сломить родовую знать, бояр и потомков бывших князей». Следствием опричной политики стало уравнение знати с остальными служилыми людьми и исчезновение удельных дружин, но «на развитие экономики страны опричнина оказала отрицательное влияние, так как усиливала крепостничество и дезорганизовывала торговлю и ремесленное производство». Это обстоятельство вынудило историка сделать вывод: «Своими действиями опричники расшатывали политические основы государства и тем самым ослабляли его обороноспособность». Нельзя принять тезиса Разина о печальной участи талантливых военачальников-патриотов, права которых «правящая верхушка господствующего класса, как правило, ущемляла», а зачастую просто уничтожала. В подтверждение своих слов он пишет о судьбе некоторых известных полководцев: «Скопина отравили, Шеину решением правительства Михаила Романова отрубили голову, Пожарского третировали». Забыт им оказался лишь М.И. Воротынский, замученный по ложному доносу палачами Ивана Грозного в 1573 г. Между тем в судьбе М.В. Скопина-Шуйского не все ясно. Слух о его отравлении родственниками Василия Шуйского исходил из среды врагов царя и имел целью очернить московского правителя. Воеводы М.Б. Шеин и А.В. Измайлов были казнены после неудачной осады Смоленска по приговору Боярской думы за самовольную капитуляцию перед поляками. И уже совсем мифическим является предположение о третировании властями Д.М. Пожарского, ставшего в правление Михаила Романова боярином, руководившим важнейшими приказами (Галицкой четью, Ямским, Разбойным, Приказных дел, Московским судным), в 1628—1630 гг. находившегося на воеводстве в Новгороде, милостью государя ставшего одним из крупнейших русских землевладельцев.

Пристальное внимание Разин уделил изучению комплектования, вооружения и обучения русского войска. Он полагал, что главным результатом «становления Русского централизованного государства явилось возникновение централизованной вооруженной организации с единым верховным командованием». Все решения по военным вопросам принимал теперь единолично государь. Однако в армии сохранялись и «феодальные пережитки». К их числу автор относил местничество, несколько ограниченное Иваном IV, и коллегиальный характер командования полками, во главе которых стояли несколько воевод.

Определенный интерес представляет настойчиво проводимое Разиным противопоставление поместного войска старому феодальному ополчению. Историк утверждал, что хотя после окончания походов большая часть помещиков распускалась, но поскольку «для охраны границ государства необходимы были пограничные войска», то к обороне рубежей привлекались остававшиеся на службе части, формировавшиеся из казаков и детей боярских. Так на поместной основе зародилось постоянное войско. К нему исследователь отнес личный состав наряда (артиллеристов) и стрельцов, появление которых, по его мнению, «явилось по существу зарождением русского регулярного войска». Важной особенностью вооруженных сил Московского государства Разин считал привлечение на службу широких слоев городских и сельских жителей, кочевого населения и казачества. При этом, не совсем логично, исследователь забывает о собственном утверждении о классовом характере русского войска.

В целом точно сообщая о развитии русской артиллерии, упорядочении службы помещиков в середине XVI в., Разин упомянул о создании стрелецкого войска, но, доверившись автору «Казанской истории» утверждал о существовании стрельцов в московском войске ранее 1550 г. В настоящее время признано, что все упоминания о стрельцах до учреждения 6 первых подразделений «выборных стрельцов» летом 1550 г. относятся к отрядам пищальников.

Отметив, что после потрясений Смутного времени правительство пошло по пути восстановления старой системы военной организации, Разин подчеркнул, что произошедшие социальные и политические изменения в стране, а также наличие отрицательного боевого опыта первой четверти XVII в. потребовали проведения военных реформ. Сущность их историк видел «в усилении темпа перехода к постоянной армии и увеличении численности таковой». Мероприятия, осуществленные в 1630—1650-х гг., привели к укреплению национального облика русского войска, так как в отличие от европейских государств, где постоянные армии возникали на основе наемничества, в России она формировалась «на основе верстания в службу основного боевого состава: дворян, детей боярских, иногда татар и казаков, и прибора (набора) в службу тяглого населения с количества земли или дворов».

Впрочем, военные реформы XVII в. историк оценивал невысоко, считая, что «середину и вторую половину века можно рассматривать лишь как период, создавший предпосылки и необходимые условия для учреждения русской регулярной арми». Он дезавуировал слова Петра I, признававшего, что еще его отец, царь Алексей Михайлович «в 1647 году начал регулярное войско употреблять и устав воинский издан был». Разин полагал, что сформированные тогда «новые полки представляли собой только начало организации регулярной армии, ее зарождение», поскольку они «распускались после войны и даже пограничные полки собирались только на летний период».

Несмотря на отмеченные недостатки, Разин смог осветить многие страницы военной истории, а его труд долгие годы считался лучшим исследованием в своей области. Особенно выигрывал он в сравнении с вышедшим в 1955 г. курсом лекций «История военного искусства», ответственным редактором которого был Л.Г. Бескровный. Возглавленный им коллектив авторов подверг наработанный военно-исторической наукой материал существенной ревизии, исходя из господствовавшего тогда представления о том что «проповедники безродного космополитизма и у нас проводили свою подрывную работу». По этой причине авторы полностью исключили из текста упоминания о существовании в русской армии формирований, созданных из выехавших на русскую службу иноземцев. Н.В. Ширякин, написавший главу «Военное искусство периода образования и укрепления русского централизованного государства», повествуя об осаде Казани в 1552 г., не упомянул о немце «розмысле», руководившем сооружением подкопов. М.Л. Альтговзен в главе «Русское военное искусство в начале XVII в.» писал о введенном М.В. Скопиным-Шуйским обучении ополченцев действиям в «линейных боевых порядках», умалчав о том, что их военной подготовкой руководил шведский инструктор Христиерн Сомме, научивший русских строить полевые укрепления по нидерландскому образцу.

Авторы не учли высказанного Е.А. Разиным предположения о существовании постоянных отрядов поместной конницы, полагая, что дворянское ополчение собиралось лишь «на смотры в мирное время и для несения военной службы в военное время». Таким образом, не отмеченным осталось участие поместного войска в ежегодной охране и обороне южных границ. Сторожевую и станичную службу, по их мнению, несли лишь казаки, что противоречит известным фактам, так как к службе на рубеже привлекались и дети боярские. Например, из Хотмышска в 1649 г. посылалось две сторожи, в каждую из которых назначались по 3 сына боярских и по 6 казаков. В конце XVI в. правительство предписывало воеводам пограничных городов выдвигать на рубеж со стоялыми головами большие отряды, составленные в основном из детей боярских, вооруженных огнестрельным оружием. Из этих документов видно, что в вопросе о характере пограничной службы городовых детей боярских ближе к истине находился Е.А. Разин. Неудачным следует признать выдвинутый Н.В. Ширякиным тезис о прогрессивной роли опричного войска. В боевом отношении оно ничем не отличалось от дворянских отрядов, служивших под началом земских воевод, а участие опричников в карательных акциях против политических противников Ивана Грозного не является основанием считать их качественно новым элементом русской армии.

К числу других недостатков авторов курса лекций относятся ошибки в освещении войн XVI – начала XVII вв. Так, осталась неотмеченной русско-литовская война 1512—1522 гг., в ходе которой к Московскому государству присоединена была Смоленская земля. Серьезный просчет допустил М.Л. Альтговзен, не заметивший Клушинской битвы, но написавший, что «изменники-бояре пригласили на русский престол польского королевича Владислава и призвали в Москву польские войска, стоявшие в Клушине (под Москвой)». С переносом смоленского села Клушино, находящегося под Гжатском, на 150 км на восток к Москве согласиться невозможно. В любом случае следовало бы рассказать о том, каким образом польская армия гетмана С. Жолкевского оказалась под стенами русской столицы.

Вслед за Е.А. Разиным авторы отмечают, что в отличие от Западной Европы наемничество в России не получило распространения. Для обеспечения военных задач в Московском государстве действовал принцип обязательной службы земледельцев и городского населения. Однако, в отличие от Разина, они не отнесли к появившимся в XVI в. постоянным войскам дворянские формирования, считая, что постоянной частью московской армии являлись лишь стрельцы и городовые казаки, с которыми Н.В. Ширякин отождествлял упоминавшихся в источниках первой половины XVI в. пищальников. Время образования стрелецкого войска определено точно – первые стрелецкие приказы действительно сформировались в 1550 г.

Одновременно с указанной коллективной работой из печати вышел первый том «Истории военного искусства» А.А. Строкова. В нем по-новому освещались многие события военной истории России XV—XVII вв. Обратившись к реалиям международной обстановки, автор пришел к выводу, что «постоянная борьба на юго-восточных, южных и западных границах, огромных по своей протяженности, требовала создания большого и в то же время подвижного конного войска, готового незамедлительно выступить и дать отпор противнику». В отличие от других исследователей, Строков высоко оценивал возможности поместного войска, полагая, что «дворяне, служившие в коннице, были заинтересованы в военной службе и с детства готовились к ней. Русская конница в XVI в. имела хорошее вооружение, отличалась быстрыми действиями и стремительными атаками на поле боя».

К постоянному войску Строков, как и предшественники, относил стрелецкую пехоту, указывая, что в составе русской армии были «в очень небольшом количестве» и конные стрелецкие части. Помимо стремянных стрельцов, других конных подразделений он не называет. Между тем, даже в дореволюционных публикациях источников упоминается значительное число конных стрельцов, имевшихся в некоторых южнорусских городах, например, в Астрахани. Неаргументированным осталось утверждение автора о необходимости введения в разгар Ливонской войны опричнины, как средства укрепления военных сил Московского государства. Этот тезис историку был необходим для следующего вывода: «Иван Грозный был крупный полководец, замечательный реформатор, организатор постоянного войска, выдающийся стратег и тактик». Но Строков признавал, что «в полководческой деятельности Ивана Грозного были недостатки и отдельные промахи, в частности в том, что он редко непосредственно сам руководил войсками на театре войны».

К недостаткам работы Строкова относится также отсутствие развернутого описания Клушинского сражения 1610 г., сведений о Смоленской войне 1632—1634 гг. Называя в числе наставлений, использовавшихся в России в середине XVII в., «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» он писал о том, что авторы сочинения не известны, хотя еще А.З Мышлаевский и А.К. Баиов определили, что «Учение» – перевод книги капитана датской службы Вальгаузена «Kriegkunst zu Fuss», изданный в 1615 г.

Наиболее крупным исследованием военной организации Московской Руси вплоть до настоящего времени остается работа А.В. Чернова «Вооруженные силы Русского государства в XV—XVII вв.» (М., 1954). Автор критически отнесся к деятельности предшественников, осудив их за преклонение перед иностранцами, отрицание самостоятельности русской военной организации и идеализацию дворянской конницы. Чернов отвергал даже монгольское влияние на военное искусство Руси, утверждая, что «монголы и тем более другие кочевые народы стояли ниже русского народа как в отношении общественного развития, так и в организации вооруженных сил». Не совсем понятен тогда не столько факт завоевания Руси монголами (автор объясняет ее феодальной разобщенностью русских княжеств), сколько длительной и тяжелой борьба Московского государства с татарскими вторжениями в XVI и XVII вв.

Основой вооруженных сил страны историк считал поместное ополчение, являвшегося также «классовой опорой самодержавия». Одним из первых в отечественной науке он связал с реформой дворянского ополчения Приговор об отмене кормлений и о службе, согласно которому наместнический «корм» власти заменили «кормленным окупом», поступавшим в казну и являвшимся одним из источников государственного дохода. В ходе реализации Приговора сформировались особые государственные финансовые органы – «Четверти», сыгравшие важнейшую роль в обеспечении денежным жалованьем служилых людей.

Оценивая качества опричной армии Ивана Грозного, Чернов считал его боеспособным войском, охранявшим границы государства и участвовавшим в военных действиях наравне с земскими полками. Создание особой военной организации, отличной от земского войска, исследователь оправдывал необходимостью ликвидации многочисленных отрядов вооруженных слуг, с которыми княжата ранее выходили на службу. С нашей точки зрения, разрушение традиционной системы использования вотчинных ратей ослабило вооруженные силы страны и привело к неудачному исходу Ливонской войны.

Выделяя из состава русского войска стрельцов, Чернов относил возникновение первых стрелецких подразделений к 1545 г., полагая, что в 1550 г. они получили лишь самостоятельную войсковую организацию. Большинство исследователей не согласилось с его доводами, полагая, что до 1550 г. существовали лишь отряды пищальников.

Сильной стороной работы Чернова является введение в научный оборот архивных материалов, прежде всего «росписей» русского войска 1629, 1632 (указанные росписи историк ошибочно датировал 1630 и 1632 гг.) и 1651 гг., позволивших автору определить приблизительную численность вооруженных сил в годы составления ведомостей. К сожалению, при расчетах им было сделано несколько ошибок, исказивших итоговые цифры. Автор подробно разобрал изменения в организации сторожевой и станичной службы, произошедшие в 1571 г. Однако, следовало бы назвать и другие мероприятия по совершенствованию охраны границ, осуществленные в конце XVI – первой половине XVII вв., в ходе которых первоначальная пограничная служба претерпела серьезные изменения.

Развитию военного дела в России в XVI—XVII вв. посвящен ряд статей П.П. Епифанова, написанных для многотомного исследования «Очерки русской культуры». Автор полагал, что в XVI в. «сложилась военная организация Русского централизованного государства со столицей в Москве». Сосредоточение вооруженных сил в руках феодальной монархии стало велением времени, что повлекло усовершенствование вооружения русского войска, которое «не только не уступало, но во многих отношениях превосходило вооружение других современных армий».

Исследователь изучил состав московского войска, способы его комплектования, сложившийся к середине XVII порядок управления вооруженными силами, обеспечение службы ратных людей.

Некоторые из выводов Епифанова представляют значительный интерес. Так, он отмечал высокие боевые качества русской дворянской конницы, выносливость и привычку русских воинов «к суровой жизни в поле, особенно в сильные морозы и снегопады, строгость существующей в московской армии дисциплины». Разбирая социальный состав стрелецкого войска, историк подчеркивал его неоднородность. Если первоначально рядовых стрельцов набирали из нетяглых крестьян и горожан, поступавших в стрельцы добровольно, то с течением времени стрелецкая служба стала наследственной. Низший командный состав рекрутировался из старослужащих, стрелецкие головы и сотники назначались только из дворян. Автор первым в отечественной науке обратил внимание на потери, понесенные стрельцами в годы Смутного времени, отметив, что в 1616 г. стрелецкий гарнизон Москвы насчитывал всего 2000 человек, значительно сократилась их численность и в других городах. Чрезвычайно высоко Епифанов оценивал профессиональное мастерство русских пушкарей, полагая, что общая численность пушкарей и затинщиков в XVI в. составляла уже не менее двух тысяч человек, уровень подготовки которых проверялся на регулярно проводимых учебных стрельбах. В XVII в. в состав вооруженных сил Московского государства вошли полки солдатского, рейтарского и драгунского строя. Комплектование их во второй половине XVII в. осуществлялось фактически за счет набора рекрутов с определенного числа дворов. Пристальное внимание исследователь уделил общей боеготовности населения. По наблюдениям П.П. Епифанова, она была очень высокой: среди посадских людей ружье имел один из пяти человек, а среди крестьян и бобылей, привлеченных к осадной службе, пищали находились у каждого шестого человека.

Автор подробно описал вооружение русского войска, но допустил несколько ошибок. Так, он полагал, что «каменные ядра в XVI в. почти совсем вышли из употребления: все без исключения орудия, описанные писцами, имели запас свинцовых и железных ядер разного веса». Между тем, такие снаряды продолжали использоваться и в XVII в., о чем свидетельствует составитель «Устава ратных, пушечных и других дел» Онисим Михайлов, указавший каменные ядра в качестве основных боеприпасов для целого ряда орудий (верховые пушки «Обезьяна», «Можжира» и др.). Орудия, стрелявшие каменными 6– и 4-пудовыми ядрами находились в составе в русской осадной артиллерии даже в годы Смоленской войны 1632—1634 гг.

Нельзя согласиться с утверждением П.П. Епифанова об установлении «определенного законом окладе поместий». Документы XVI—XVII вв. свидетельствуют, что в каждом уезде поместные оклады служилых людей имели пределы, заметно отличаясь от окладов дворян и детей боярских соседних городов.

Подобно А.Г. Елчанинову, Епифанов основательно запутался в датировке Ливонской войны. В одной из своих статей «Войско и военная организация» он сначала пишет, что война вспыхнула в 1558 г. и «продолжалась четверть века», но ниже отмечает, что через три года после взятия Казани (т. е. в 1555 г.), «в самом начале Ливонской войны (!), из Москвы на «немецкий рубеж» посланы были с другими ратными людьми конные стрельцы и казаки». О том, что это утверждение не случайная описка, свидетельствует запись автора о доставке в 1555 г. русских пушек к «Ливонскому рубежу». Налицо ошибочное соотнесение событий русско-шведской войны 1554—1557 гг. с событиями Ливонской войны 1558—1583 гг.

Самые значительные ошибки сделаны Епифановым в другой его статье «Крепости». Невозможно согласиться с утверждением, что строившиеся в русских городах и острогах «глухие» башни имели ворота. Из описаний крепостей того времени видно, что башни с воротами именовались «проезжими», а «глухими» – исключительно закрытые крепостные сооружения, имеющие лишь «окна» (амбразуры). Так, крепость в Шацке имела 4 «проезжих» и 10 «глухих» башен, в Ельце – 4 «проезжих» и 6 «глухих», в Кромах – 1 «проезжую» и 10 «глухих» башен. В.В. Косточкин при описании укреплений Тверского кремля конца XIV в. отдельно упоминал «проезжие» (воротные) и «глухие» башни.

Исследований, по уровню обобщения основных проблем военной истории Московского государства XV—XVII вв., соответствующих перечисленным работам, в последнее время написано не было. Вышедшая в 2000 г. коллективная монография «На пути к регулярной армии России: от славянской дружины к постоянному войску», под общей реакцией В.А. Золотарева и Ю.П. Квятковского, представляет собой общий рассказ о деятельности наиболее прославленных русских полководцев, дополненный кратким обзором устройства вооруженных сил Московского государства, в основе восходящим к сочинению Е.А. Разина.

Авторы монографии не сумели справиться с главной задачей – представить во всей полноте «грани характеров и судеб прославленных военачальников и полководцев России». В книге не нашла отражения деятельность Д.Д. Холмского, Д.Ф. Бельского, А.Б. Горбатого, П.С. Серебряного, прославившегося героической обороной Пскова И.П. Шуйского. При описании хода военных действий, в которых отличились русские войска, пропущенными оказались русско-литовская война 1534—1537 гг. и Смоленская война 1632—1634 гг. Описанию Ливонской войны 1558—1583 гг. посвящен всего один абзац!

Возражения вызывают некоторые утверждения авторов монографии, касающиеся организации русского войска. Противопоставляя стрельцам дворян, они отмечали, что помещики «неохотно брали на вооружение огнестрельное оружие, ибо оно было тяжелым, требовало постоянного «навыкания» в обращении с ним. По этой причине пищалями снабжались их военные слуги-холопы». В действительности, в конце XVI в. в составе дворянской конницы, особенно на южной границе, насчитывались сотни, поголовно вооруженные «вогненным боем» – факт, давно известный в исторической науке.

Нельзя согласиться с их предположением о зарождении в России еще в XVI в. линейной тактики. Использовать ее стала стрелецкая пехота, прикрывавшая свои порядки, вместо «гуляй-города» «подручные средства: обоз, временные засеки или естественные препятствия – ручьи, речки». По-видимому, авторам неизвестно, что термин «обоз» был тогда тождественен термину «гуляй-город», подтверждение чему применительно к 1591 г. можно найти в сочинении дьяка Ивана Тимофеева: «Наше преславное ополчение, все войско земли нашей стояло тогда на некотором месте вблизи внешних укреплений самого великого города, по ту сторону Москвы-реки; оно называлось попросту обоз, а по древнему названию – «гуляй» (выделено нами. – В.В.)». Об использовании «гуляй-городов» русскими войсками в начале XVII в. упоминают Н. Мархоцкий и С. Маскевич. О появлении в России элементов линейной тактики можно говорить лишь с 1630– 1640-х гг. после создания полков солдатского, драгунского и рейтарского строя, личный состав которых проходил систематическое строевое обучение.

Подводя итог вышесказанному, отметим, что многие ключевые вопросы военной истории Московского государства конца XV – середины XVII вв., касающиеся организации русской армии, ее комплектования, вооружения и снабжения, особенностей боевой практики, остались не проясненными. Оценку их историками следует признать спорной и не отвечающей современному состоянию исторической науки.

Использованные в работе над книгой источники можно условно разделить на следующие группы:

1. Материалы законодательной деятельности государственных учреждений, дипломатические документы, памятники писцового делопроизводства, воинские наставления, инструкции и уставы.

2. Летописи, хронографы и другие нарративные (повествовательные) источники.

3. Сочинения иностранных дипломатов и путешественников, а также офицеров, служивших в русской армии или воевавших с ней и оставивших записи мемуарного характера.

Первая группа источников представлена материалами законодательной деятельности государственных учреждений и памятниками писцового делопроизводства конца XV – первой половины XVII в. К ним относятся: Судебники 1497 и 1550 гг., Уложение о службе 1555/1556 гг. и Соборный Приговор 1604 г., Приговор «Совета всей земли» Первого ополчения 1611 г., Соборное Уложение 1649 г., различные международные договоры и обязательства, сохранившаяся дипломатическая переписка, великокняжеские и царские «указные грамоты о всяких государевых делах», а также наказы воеводам, воинские уставы и наставления.

Первые русские законодательные сборники – Судебник 1497 г. великого князя Ивана III и Судебник 1550 г. царя Ивана IV – почти не отражали специфических вопросов организации военной службы, являясь преимущественно памятниками процессуального права. Однако ряд статей первого из кодексов показывает, что в законодательстве было четко определено особое положение в московском обществе служилых людей – детей боярских (ст. 12—13, 40, 42, 45). К теме нашего исследования непосредственно относится статья 56 Судебника 1497 г., в которой устанавливалось, что бежавшие из татарского плена холопы становились свободными людьми. Некоторые комментаторы расценивали это как своеобразную награду отличившимся в борьбе с татарами, однако, как видно из текста статьи, предписывалось освобождать всех «выбежавших ис полону» без учета боевых отличий.

Составители «царского» Судебника1550 г. оговаривали права и привилегии детей боярских (ст. 26, 58—59), дополняя их важным запрещением принимать служилых людей и их детей в холопы, «опричь тех, которых государь от службы отставит» (ст. 81). Эта норма не имела прецедента в прежнем русском законодательстве и призвана была защитить интересы мелкопоместных служилых людей от покушений на их свободу со стороны крупных землевладельцев. Как и в старом кодексе, в новом Судебнике предписывалось освобождать вернувшегося из плена холопа (ст. 80), но перечень условий освобождения значительно расширялся. На волю отпускались холопы, вернувшиеся из любого, а не только татарского, плена. За ними сохранялась возможность добровольного возвращения к господину; в этом случае каждого холопа-полонянника следовало «явити бояром, а дьяку подписати на старой крепосте, и пошлины имати з головы по алтыну». В случае обнаружения, что вернувшийся из-за границы холоп не был пленен, а бежал за пределы страны один или с господином («государем своим»), освобождения не происходило. Чрезвычайно важным при перечислении наиболее опасных преступлений представляется включение в общерусский свод законов упоминание о «градских здавцах» – лицах, сдавших неприятелю крепость (ст. 61).

Важное значение для упорядочения обязанностей вотчинников и помещиков имело Уложение о службе 1555/1556 гг., установившее, что каждый служилый человек, помимо личного участия в военных действиях, должен приводить с собой в войско «уложенных людей», по 1 конному человеку с каждых 100 четвертей доброй «угожей» земли. Исправное выполнение воинских обязанностей проверялось на смотрах, являясь обязательным условием для подтверждения пожалованных поместных и денежных окладов. После Великого голода 1601—1603 гг. численность боевых холопов заметно сократилась, и правительство Бориса Годунова было вынуждено отменить ряд положений Уложения 1555/1556 гг. Датированный 12 июня 1604 г. Соборный Приговор вводил новый порядок несения военной службы: отныне в полки выставлялся 1 холоп не со 100, а с 200 четвертей земли. Уклонившимся от исполнения обязанностей вотчинникам и помещикам грозила конфискация владений, которые следовало передавать «беспоместным и малопоместным, кои служат, детем боярским и иных чинов людем».

События Смутного времени потребовали более детальной регламентации обязанностей различных разрядов военно-служилого сословия. Подтверждением этому служат статьи Приговора «Совета всей земли», принятого под Москвой в лагере Первого земского ополчения 30 июня 1611 г. Приговор не только юридически оформил власть подмосковного общеземского совета, но и непосредственным образом коснулся организации вооруженных сил страны. Заметную роль в ополчении играли служилые люди «по отечеству», основным вопросом для которых стал размер поместных пожалований и его детальная регламентация.