Свежая кровь

Григорий опасливо покосился на оранжевый пар, вьющийся над кружкой, и напомнил:

– Девушка, я заказывал чай…

Официантка хмыкнула, сбросила с подноса на стол тарелки, завёрнутые в салфетку вилку и нож и ушла.

– Не пей, козленочком станешь… – негромко сказал кто-то из соседей.

Григорий с тоской посмотрел вслед официантке – «так себе», а голос проигнорировал: ссориться с местными – что в колодец плевать. Официантка скрылась за стойкой бара, возле которой не терял надежды наладить общение с залом невысокий, невероятно измождённый человек в монашеской рясе:

– …сколько бы люди ни ломали игрушки, дарованные им Господом, сколько бы ни уродовали, ни насиловали свою среду обитания, Господь раз за разом обращает всё на пользу любимым чадам своим. Ядерные могильники снабжают горючим реакторы звездолётов. Химическое и бактериологическое оружие превращается в активную среду биостанций, извлекающих из морской воды водород и тонны ценнейших металлов…

– Эй, Пост, это ты про золото, что ли? – прерывает монаха кто-то из дальнего угла зала. – Так нам оно вроде и ни к чему. После нас кто же его в руки возьмёт?

Раздались жиденькие хлопки, кто-то несколько раз свистнул.

«По-видимому, это у них такое развлечение, – подумал Григорий. – Что ж? Как кормят – так и шутят…» Скользнув взглядом по тёмному экрану телевизора, прикрученному под потолком над стойкой бара, он посмотрел на блюда, стоящие перед ним, и понял, что совсем не голоден. В глубокой тарелке чуть подрагивало желеобразное варево. Что-то вроде холодца: полупрозрачная вибрирующая масса, в которой неизвестное растение раскинуло свои веточки по всему объёму.

«Что бы это значило? – задумался Григорий. – Желе, кисель? Вообще-то я заказывал овощной суп. Это они вилкой и ножом суп едят?..» В любом случае, для него, язвенника с пятилетним стажем, эта пища была неприемлемой.

Григорий почувствовал привычную боль чуть пониже груди, засосало-закололо под рёбрами в правом боку ближе к спине…

– Не «мохай», паря, – оскалился сосед по столику – невзрачный дедок в кепке-ленинке. – Ешь. Проверено – мин нет!

Участие завсегдатаев в его недоумении от местной кухни злило. Но спрашивать, а уж тем более обостряться, Григорий не хотел. Да и стоит ли испорченного на несколько дней настроения несостоявшийся ужин?

Он взглянул на вторую тарелку и понял, что у него просто нет выбора, – следовало немедленно расплатиться, встать и уйти. На плоской тарелке несколькими отдельными горками были разложены разноцветные, мелко натёртые массы, обильно залитые фиолетовым соусом. «Салат, – решил Григорий. – Впрочем, я могу и ошибаться: вот это – суп, а желе – салат…»

Он принюхался: сложная смесь пенициллина и машинного масла. Еда так пахнуть не может.

– …Страждущих много, – неожиданно повысил голос Пост. – Господь дал надежду каждому. Чтоб, значит, пользовались. А мы – как собаки на сене. Ни себе – ни людям. Почему сами настойки не производим? Почему учёный люд тесним? Зверьём травим, плесенью кроем? Да хотя бы сырьё продавали, если перерабатывать не умеем, а учиться не хотим. И экономику бы подняли, и людям добро…

– Ага, – выкрикнул кто-то рядом с Григорием. – Вот свалится эта чума нам на голову: туристы пополам со студентами. Порежут нас на кусочки и будут исследовать да шнобелевские премии за кордоном получать…

Зал одобрительно зашумел, кто-то засмеялся.

– Чего ржёте? Вот положат под микроскоп, там и будете смеяться, на стекле ихнем, под лампами…

Несмотря на смех и двусмысленные шутки, Григорий не чувствовал враждебности. Если бы не голод и необходимость в строгой диете, он нашёл бы способ принять участие в общем веселье. Эх, если бы перед ним стояла тарелка супа! С картошкой и зеленью. С редкими ракушками рожков. И соль… и мелкая пудра молотого перца на золотистой поверхности куриного бульона. И хлеб! Хлеб?

В отдельной корзиночке лежали тонко нарезанные ломтики серого цвета. Григорий взял один, принюхался, потом разломил. Нет. Это был не хлеб. Две половинки никак не хотели расставаться друг с другом: по месту разлома белесыми пружинками вытягивались, распрямляясь, тонкие ниточки.

– Друг, я возьму парочку? – Молодой парень в оранжевом свитере кивнул на ломтики. – Что, аппетита нет?

Старикан в кепке засмеялся. Григорий вздохнул и протянул парню всю корзинку:

– Мне только две! – запротестовал тот.

– Забери всё, – тихо попросил Григорий. – И если надумаешь, то и это тоже, – он кивнул на тарелки.

– Напрасно ты так, – заметил парень. – Оно поначалу только горькое, потом ничего, привыкаешь. Даже гнилостный привкус уходит…

Григорий покачал головой: «Надо же:?гнилостный привкус? – подумал он. – Где эта дура в переднике? Заплатить и бежать. Только залить в термос кипяток. В автобусе – чай и варёное мясо в холодильнике. Со вчера ещё кусок хлеба оставался. Выживу! Часа два до Копти, а там по бетонке до границы. Если бы не эта компания в Тернополе, уже проезжал бы Шостку. Заладили:?Подбрось, дядечка, до бродов?. Деньги, конечно, немалые. Считай, ещё один заработок за поездку. Вот и соблазнился. Только кто ж знал, что броды эти через реку Уж? В карантинной зоне? Пропуска-то нет! За въезд пассажиры солдатам заплатили, а вот во что выезд обойдётся, завтра узнаем…»

– И пусть изучают! – не сдавался Пост. – Вот так, сообща, всем миром и будем с бедой справляться. Мы им черёмуху, живосил, мяту нашу чёрную, а они нам врачей, клиники…

– О какой это «беде» ты толкуешь, Пост? – возмутились с передних столиков. – Как по мне, жизнь удалась!

– Да на кой нам, к лешему, их врачи, Пост?! – особенно злобно закричал кто-то. На крикуна неожиданно зашикали. – Только и спасения, что живосилом балуемся, оттого и сами, и дети на людей похожи. А врачи твои – убийцы в белых халатах.

– Это кому здесь врач нужен? – осаживает чью-то злость сильный уверенный голос. – Тебе, что ли, Пост? Или тому идиоту, который машину на траве бросил?

Как-то сразу всё стихло.

– Ты о чём это говоришь, Грыць? – отозвался в тишине уже знакомый голос неподалеку от бара. – Кто-то машиной на траву выехал?

Григорий почувствовал, как обострилась боль в боку, кровь прилила к щекам, а спину обдало холодом. Сомнений быть не могло. Речь шла о его микроавтобусе. Табличку «на траву не выезжать» он видел, но значения, как обычно, не придал. Мало ли? «По газонам не ходить», «собак не выгуливать»… Лес! Кругом дремучий лес, чтоб ему пусто было. И как только угораздило в такую глушь забраться?

– Эй, парень, – повысил голос Грыць, и Григорий понял, что отсидеться не получится. Взгляды всех присутствующих теперь были обращены к нему. – Похоже, это я к тебе обращаюсь!

– Да? А мне показалось, к какому-то идиоту… – с облегчением отодвинув от себя тарелки, сказал Григорий.

– А как ещё назвать человека, который читать не умеет? Ясно же написано: на траве машины не оставлять! Специально двор бетонировали… знаешь, во сколько доставка цемента обошлась?

«А что? Хороший повод встать, выйти и уехать, – подумал Григорий. – Всё равно есть ЭТО я не буду. А если съем – умру, и никакая но-шпа не поможет…»

– Бегом, парень. – Грыць, высокий мужчина в чёрном кожаном плаще, – был не на шутку встревожен. И его тревога каким-то необъяснимым способом передалась остальным. – Возможно, ещё успеешь…

«Что за чёрт? – подумал Григорий. – Это у них тут табу такое? Какая-то религия?»

«Давай, давай», – поддержали Грыця ещё голоса. Парень, что от загадочных хлебцев Григория избавил, озабоченно поинтересовался: «Давно стоит? Кажется, Степан с Пришибом выходили. Что же: вернуться сказать не могли?..»

Кто-то за спиной добавил: «Может, специально навёл кто?»

Неожиданный интерес к простому вопросу пугал и сбивал с толку. «Это они так чужаков не любят? – подумал Григорий. – Или траву берегут?»

– Ладно, ладно, мужики, – громко сказал он, перекрикивая общий гомон. – Если это для вас так важно, всё! Ваша взяла. Пойду, переставлю…

– Это не нам, – ласково поправил его Грыць. – Это для тебя важно. Нам-то вообще плевать…

Но Григорию не то что бы спорить – находиться здесь было противно. Он оставил на столике двадцатку и двинулся к выходу.

– Бегом! – напомнил ему Грыць.

– Да пошёл ты… – рассеянно бросил через плечо Григорий.

Для него и корчма с ядовитой пищей, и её непонятные завсегдатаи уже были далеко. Через полчаса он будет вспоминать это место как кошмарный сон.

– Дурак, – внятно сказал кто-то в наступившей тишине. – О тебе же печёмся…

– Ага, – уже возле дверей ответил Григорий. – А я-то думаю, почему это у меня чашка с чаем дымит как труба суперфосфатного завода?..

Толстая дубовая дверь, великолепно сработанная под старину: вместо ручки – широкая кожаная петля, – отгородила его от жующей компании, отрезав от шума и людей. Здесь, снаружи, ждала тишина и вечерняя прохлада конца сентября. Небо, устав от лета, пряталось за сплошной пеленой низких облаков. Но западный горизонт был чист, и в этой узкой полоске радостной голубизны вот-вот должно было показаться солнце, чтобы через две минуты окончательно уйти до завтрашнего утра.

Стукнула дверь. Григорий обернулся: в сумерки выполз Грыць, за ним ещё кто-то… Смешливые, развязные, хозяева жизни и округи.

– А-а, турист! – насмешливо ухмыльнулся один.

– Даже не пригубил, – поддержал другой. – Химию нашу…

– Бегом к машине, – хмуро бросил Грыць.

В это мгновение показалось солнце. Света хватило всем. Мгновенно обласкав и умыв теплом безликую местность, превратив унылый осенний пейзаж в цветную открытку с райских островов, солнце, будто прощаясь, послало этот воздушный поцелуй всем и каждому.

Нет. Не всем.

– Шевелись, турист, – голос Грыця был полон яду. – Или без машины остаться хочешь?

– Без машины? – спокойно переспросил Григорий. Он всё ещё щурился на заходящее солнце. Смотрел изо всех сил, впитывая его тепло, и не мог насмотреться. Будто в последний раз видел. – Нет, конечно. Без машины я остаться не хочу…

И всё… погасло. Ушло солнце. И сразу померк, обесцветился мир. Стал серым и плоским, как древняя фотография времен Второй мировой войны.

Вдруг кто-то охнул.

– Смотри, парень, – с чувством сказал Грыць. – Смотри и не жалуйся, что тебя не предупреждали.

Григорий с сожалением отвлёкся от далёкого горизонта, за которым только что спряталось дневное светило, и мгновенно забыл о нём. Его микроавтобус, покачиваясь, оседал, проваливался в землю. Сперва в грунт ушла резина, потом под землёй оказались диски…

– Это ещё что такое?

Колёса ушли в землю. Вокруг тонущего в грунте автобуса приподнялась складка в полметра высотой. И эти гигантские губы засасывали машину всё глубже и глубже, вот уже только окна нелепо выглядывают из травы. Странно было смотреть на технику под этим ракурсом: с высоты роста теперь просматривалась крыша…

– Эй!!! – закричал Григорий и рванулся вперёд.

Его не пустили. Чьи-то руки вцепились в шею, кто-то обхватил корпус, ещё двое стиснули с боков, сковывая движения, не давая возможности пошевелиться. Он опустился на колени, и тот, что повис на шее, придавил того, кто держал талию. Хватка на талии едва ослабела, но и этого оказалось достаточно, чтобы Григорий мощным рывком перебросил противника через голову. Потом прямо с колен перекатился на спину: нападающий, что повис на нём, коротко вякнул и отпустил руки. Теперь остальные…

«Остальных» не было. Расступились в стороны. Смотрят хмуро. Потирают ушибленные места. Григорий развернулся: на месте пассажирского «Рекса» чернел свежевспаханный грунт.

Григорий сделал шаг, потом второй.

Он подошёл к самому пятну, присел и положил руку на чёрную землю. Земля была тёплой и тонко, на самой границе восприятия, вибрировала. Грунт мелко измельчён. Самый крупный комок казался не больше ногтя на мизинце.

Григорий принялся ладонями отбрасывать податливую почву в сторону. Никто не стал ему помогать, никто не двинулся в его сторону. Так и стояли невзрачной толпой на бетонированной площадке перед дверью корчмы, хмуро глядя то ли на него, то ли на его работу.

– Это что такое? – закричал Григорий. – Зыбучие пески?

Ему не ответили. Только зашевелились, будто просыпаясь, тени, да кто-то устало сказал:

– Всё, мужики. Концерт окончен. Айда в корчму. Эй, землекоп, как надоест в экскаватор играть, в сенях руки вымой и заходи. Говорить будем…

«Не хотел же ехать! Ох, как не хотел!

Как чувствовал. И Виленка плакала. Будто знала. Никогда не ревела перед рейсом, а в этот раз повисла на шее: „Папа-папочка“! Отпускать не хотела. И Катерина…»

– Значит? так, парень, – дружелюбно сказал Грыць. – Звать меня будешь Капитаном. Разговор у нас долгий, так что имена – непоследнее дело…

Они вернулись в корчму. Народ уже расселся по своим местам. Проповедник, монах Пост, куда-то исчез, растворился среди столиков, а может? и вовсе ушёл: не показалась ему публика достойной времени…

– А Грыць, что же? – немного задыхаясь, спросил Григорий. – Разонравился?

Схватка у дверей корчмы обессилила его. Да и рытьё грунта голыми руками здоровья не прибавило. Верх живота горел, от боли в боку темнело в глазах…

– «Грыць» – это для местных, – спокойно уточнил Капитан. – К тебе это, стало быть, не относится. Кстати, а как тебя зовут? Документы хоть какие-то остались?

– Документов нет, – хладнокровно ответил Григорий. – А зовут меня Григорием.

– Григорий? – переспросил Капитан. – Тёзка, значит?

Он поднял руку, подзывая официантку. Та подлетела, будто дожидалась его команды.

– Давай-ка, Настёна, всё-таки парня покормим. Что-то мне подсказывает, что он сейчас от голода в обморок хлопнется. Поджарь-ка нам яблок, налей квасу и, помню, ржаные лепёшки я Петровичу на неделе привозил…

– Пять минут, дядя Гриша, – пообещала Настя. – Квас и лепёшки сразу принесу, а яблочки чуток обождёте…

– Нет, – выдавил из себя Григорий. Он уже едва сдерживался, чтоб не скорчится от боли. – Не смогу я этого есть.

– А что такое? – заинтересовался Капитан. – Ого! Да что это с тобой?

– Язва у меня. Двенадцатиперстной. Если вовремя не поем – на стенку лезу. Мне ещё таблетки нужны. Мои теперь в автобусе, под землёй…

– Язва? – с улыбкой здорового человека переспросил Капитан. – То-то я гляжу, ты какой-то зелёный… Да после нашей диеты, парень, ты о своей язве ни разу не вспомнишь, а медицинские припасы скормишь урне для мусора. Так, Настёна, вместо кваса – клюквенный морс и колечко сарды. Только без соуса, как по первому разу…

– Конечно, – кивнула Настя. Она посмотрела на Григория, и тот готов был поклясться, что разглядел в её глазах сочувствие. – Бегу…

– Давай, давай, красавица, – снисходительно кивнул Капитан. И уже к Григорию: – Как насчёт Грига? Грыць у нас есть, Гришка тоже. А вот Грига еще не было…

– Если я – Григ, то ты – Кэп, – прошептал Григорий, боль под диафрагмой становилась непереносимой. – А зачем яблоки жарить? Может, лучше, картошку сварить?

– Кэп так Кэп, – заулыбался Капитан. – А ты, парень, не промах. Чует мое сердце, что разговор у нас получится. А картошку, Григ, кушать мы не можем. Поскольку из почвы нашей она сама выбирается да так и норовит зубами в ногу вцепиться. Зубы у неё небольшие, но острые, – он покачал головой. – И с десяток рядов будет. Не дай бог встретится… Так что жарим старый добрый топинамбур, а по-нашему – земляное яблоко…

Подлетела Настя с тяжёлым, отблескивающим влажными потёками кувшином. Две чашки, корзинка с лепёшками, маленькое блюдце с оранжевым колечком.

«Похоже на ананас», – подумал Григорий.

– Уже на сковороде, – радостно сообщила Настя, по-видимому услышав последние слова Капитана. – Пять минут…

И ускакала.

– Ешь, – велел Капитан. – Колечко сарды, лепешка и пара глотков морса. Давай. Как рукой снимет. Это я тебе как медик говорю.

«Терять-то мне нечего, – подумал Григорий. – Хуже быть не может». Он послушно принялся за еду, не забывая следить за ходом мысли Капитана.

– Машину ты потерял, денег нет, документов тоже… – меланхолично перечислял тот, наливая себе морс. – Знаешь, парень, а ведь у тебя только три варианта…

– Что это было? – спросил Григорий.

– Ты о чём?

– Машина сквозь землю…

– А-а, – Капитан небрежно махнул рукой. – Рой медведок прошёл. Они чувствуют давление на траву. Когда животное погибает, оно лежит себе, понимаешь, смердит и давит траву. Вот медведки и приспособились. У нас ведь как – все едят каждого, а каждые – объединяются, чтоб их не так часто ели…

Сарда по вкусу напоминала ливерную колбасу не первой свежести, зато лепёшка и морс понравились. Вкусно. Он доел лепёшку и сразу потянулся за следующей, но остановился: «Подождем, что кишки скажут», – предостерёг он себя.

– А дом почему не проваливается?

– Вот чудак! – изумился Капитан. – Разве дома на траве стоят?

– В самом деле… – кивнул Григорий. – Давайте ваши варианты.

– Молодец, – похвалил Капитан. – Итак. Во-первых, тебя можно просто отправить в Киев. Недельку-другую у нас покантуешься, пока, значит, оказия какая-нибудь не подвернётся. Сам понимаешь, автобусы у нас по расписанию не ходят…

– И что дальше будет?

– Зависит от того, что споёшь, – пожал плечами Капитан. – Для начала мне скажи, кто такой и как в карантине оказался…

– А вы кто такой? – чуть осоловело спросил Григорий.

Сарда с лепёшкой уютно улеглись в желудке. Внутри всё потеплело и расслабилось. Боль ушла. Теперь хотелось спать.

– Ух ты! – сказал Капитан. – Молодой, наглый, счастливый?

– Было бы счастье, видели бы вы меня, – буркнул Григорий.

– Не было бы счастья – сидел бы сейчас в своей машине на глубине пяти метров, – заметил Капитан. – Или я с обходом в другое село завернул. Что делать бы стал?

– Кто вы такой? – нахально повторил вопрос Григорий.

– Это можно, – снисходительно ответил Капитан. – Только если я по всей форме представлюсь, то из разговоров у нас только официальная часть и останется. Про Киев, я имею в виду. Ещё будет участок, решётка и замок на дверях… ну как? Интересуешься ещё моими документами?

– Нет-нет, – замахал руками Григорий, какая-то крошка потревожила трахею. Он заперхал, прокашлялся. – Григорий Скадовский, русский, москвич. Отвёз бригаду строителей в Ивано-Франковск. В Москве дачу барыге строили. Сюда завернул за длинным рублем. Семейка из Тернополя в Броды попросилась…

– А-а, Степаненковы вернулись. Знаю, – заметил Капитан. – Так это ты их привёз? Папа, мама, двое детишек?

– Трое, – поправил Григорий и подлил себе морса. – Трое у них детишек. Салон под самый потолок узлами-чемоданами забили…

– Так ты – русский? Из Москвы? Тогда дело осложняется. В Киеве недели две уйдёт, чтоб через посольство установить твою личность. Потом ещё неделька на бумажные дела. В общем, месяца через два вернёшься домой…. Без денег, машины и документов. И знаешь, что?

– Сейчас узнаю…

– Это нелучший способ провести время.

Григорий вспомнил местные блюда и вздрогнул.

– Но ведь есть варианты, – напомнил он.

– Конечно, – согласился Капитан и на минуту задумался. – Второй вариант – это начать раскопки. Только есть тут одно обстоятельство…

– Какое же?

– Ты мне ничего плохого не сделал, вот что. Копать придётся самому, не жалуют местные чужаков, сам видишь. Копать придётся вручную – механизации у нас никакой: ни экскаваторов, ни кранов. Машина твоя на глубине метра три-четыре, пока докопаешь до крыши, освободишь борта, колёса… очистишь днище. Через неделю пойдут дожди, в болоте много не наработаешь. А через месяц – заморозки. И ведь нужно ещё пандус отрыть, чтоб выехать. Ты представляешь, сколько это кубов грунта придётся отбросить? Так что или сам сломаешься, или лопату сломаешь, но автобус тебе не поднять. Забудь о нём… всего лишь железо. Главное – живой. Верно?

Он замолчал, о чём-то задумался, постукивая по столу ногтём указательного пальца.

На самом деле, призывы Капитана к спокойствию были лишними. Григорий не в первый раз попадал в переделку и знал, что для выхода из кризиса необходимо принять ситуацию, осознать необратимость произошедших перемен.

«Авария УЖЕ произошла, – сказал он себе. – Всё! Ты больше никуда не торопишься. Наступила другая жизнь. И прежде, чем куда-то двигаться, нужно спокойно и взвешенно оценить новую обстановку».

– Третий? – напомнил он.

– Что? – очнувшись, переспросил Капитан.

– Вы говорили о трёх вариантах…

– А-а, верно. Только вот ведь какая штука, Григ, ничего плохого ты мне, конечно, не сделал. Но ведь и хорошего от тебя видеть не пришлось…

– Лучший способ познакомиться – дать возможность друг другу заработать, – подсказал Григорий.

– Молодец! – похвалил Капитан. – Бери еще лепёшек, уже можно. Я ведь сразу приметил, как ты наших раскидал. Такие штучки не каждый водило отчебучить может. Верно, Григ?

– Армия, – важно пояснил Григорий. Он взял лепёшку и подлил себе морсу. – Там и болячку подхватил. Голодали мы. «Попали» в общем. Жрали что придётся.

Он уже чувствовал, что выход из переплёта, в который его угораздило вляпаться, есть. Вот только пока было неясно, что от него хотят…

– Автобус из этой же истории? – поинтересовался Капитан.

– Из этой, – неохотно согласился Григорий. – Родина своих героев не забывает. Военком подмахнул обеспечение, банк дал ссуду. Ещё три года выплачивать…

– Страховка?

– А как же?!

– Так чего переживаешь? – заулыбался Капитан. – Дам тебе справку о ДТП. Машина – вдребезги. Восстановлению не подлежит. Водитель не виноват. Возьмёшь новую…

– Что нужно делать, Кэп? – перебил его Григорий. – И сколько за это заплатят?

– Делов-то – копейка, – многозначительно поднял бровь Капитан. – А заплатят столько, что точно такой же сарай на колёсиках купишь, только новый, из салона, и ещё столько же останется. Как? Интересно? Плюс здоровье, минус язва…

– И сколько за такую заботу хорошему человеку придётся отстегнуть?

– Спасибо отпишешь, на том и сойдёмся, – хитро улыбнулся Капитан. – Мой интерес с другой стороны, парень.

– Оплата подходит! – уверенно заявил Григорий. – Только что делать, я так и не понял.

– Есть тут одно местечко занятное. Нужно будет там покрутиться денёк-другой…

– И что?

– А всё, Григ, – Капитан развёл руки. – Всё! Нанюхаешься нашей флоры, впитаешь споры, бактерии, микроорганику. Организм твой начнёт вырабатывать антитела, чтоб, значит, дуба не врезать. Потом отвезу тебя в Киев. Поваляешься в госпитале недельку. Сдашь, сколько получится, литров крови на предмет изготовления сыворотки от болезней разных. Как всё у тебя в норму придёт, так и отпустят на четыре стороны…

– А деньги? – хмуро напомнил Григорий.

Что-то ему подсказывало – не всё чисто в этом предложении. Да и вообще… как-то слишком гладко стелет украинский капитан. «Минус язва…» ну и ну!

– При выписке получишь. Всё как положено, квитанция, чек. Да! В приёмном отделении заявление напишешь, а я дам подтверждение, что ты и вправду отсюда, из карантинной зоны. Формула простая: контракт – кровь – деньги. Что скажешь?

– А что же местные в доноры не торопятся? – не удержался от колкости Григорий.

Капитан недовольно покосился на ближайшие столики и спокойно ответил:

– Вижу, друг мой, что далёк ты от микробиологии. Антитела на нашу заразу вырабатываются только в первые несколько суток. Потом – привыкание, ассимиляция, и всё… ноль целительного эффекта! Здоровье-то остаётся, у выживших, разумеется, а вот чтоб поделиться – дудки! Потому-то чужаки в цене. Нужна только свежая кровь. Так-то…

– Всё равно непонятно, – настаивал Григорий. – Это вы меня куда-то отведёте…

– Высадим, – жёстко поправил Капитан. – Высадим с вертолёта. Местечко-то неподалёку, километров пятьдесят к северо-западу, только пешком туда добираться… охотники уже лет десять как перевелись. Стало быть, задача такая: вертушка доставит на место, спускаешься и топаешь до Лысой поляны. Она от места высадки в тридцати километрах точно на юг будет. Там, на Лысой, я и буду тебя через сутки ждать. С вертолётом. Оттуда сразу в Киев полетим.

– И как же ориентироваться?

– Компас, азимут… – Капитан пожал плечами. – Я бы тебе дал свой GPS, да только лишнее это. У тебя будут часы и маяк. Ежели что, так я тебя по маяку на следующее утро искать буду.

«Или то, что от меня останется…» – мрачно про себя добавил Григорий, но вслух сказал другое:

– Вроде и в самом деле несложно… всего-то тридцать километров. Можно и бегом…

– Э! – жизнерадостно поддержал его Капитан. – Наперегонки с хищной растительностью и в обход затаившейся живности. А еще отмахиваясь от комаров величиной с ладонь и от стаи волков, каждый из которых размером с телёнка…

Григорий не смог удержать дрожи.

– Что? Пробирает? – не удержался от замечания Капитан. – Может, всё-таки лопату поклянчишь?..

Его прервало появление Насти с широким подносом, с которого обильно валил пар. Настоящий бледно-прозрачный пар, а не густой оранжевый дым, которым человеческая пища чадить не может.

Не дожидаясь приглашения, Григорий положил немного на свою тарелку и попробовал: если б не сказали, что топинамбур, – ни за что бы не догадался. По вкусу – обыкновенная печёная картошка. Только сладкая.

Капитан проверил защёлку карабина на поясе Григория, чуть вытравил трос из барабана и сдвинул в сторону нижний грузовой люк. Открывшаяся прореха в днище вертолёта соединила тесную, душную кабину, доверху наполненную грохотом двигателей и свистом лопастей, со сверкающей под утренним солнцем зеленью. Но это единение не вносило в душу Григория спокойствия: вот прямо сейчас, через секунду он сделает шаг в пропасть и может так статься, этот шаг окажется последним в его жизни.

Григорий усмехнулся своим мыслям, уселся на край проймы, свесив ноги в пропасть, сам выбрал слабину троса и вопросительно глянул на Капитана. Из-за рёва винтов и вибрации корпуса говорить было бессмысленно. Капитан лишь поднял большой палец вверх и похлопал Григория по плечу.

«Надо же! – подумал Григорий. – Какое сочувствие…»

Он развернулся спиной к высоте, отжался, потом согнул руки в локтях, перебросил один локоть, второй, теперь только пальцы принадлежали вертолёту. Он висел над кроной дерева. Его ноги почти касались листвы.

Григорий в последний раз заглянул в глаза Капитану, нисколько не сомневаясь, что, если промедлить секунду-другую, тот опустит ему на пальцы свой тяжелый армейский ботинок.

И разжал руки.

Всё. Теперь только трос тонкой, пластиковой пуповиной соединял его с цивилизацией. Мир дрогнул и приподнялся навстречу. Это там, наверху, заработала лебёдка, плавно опуская его в объятия леса.

Зелёная листва, едва тронутая желтизной неумолимо вступающей в свои права осени, приняла не сопротивляясь, даже приветливо. Сперва по колено, потом по пояс… Григорий всё глубже погружался в море зелени. Когда листья сомкнулись над головой, ноги в первый раз ударились обо что-то прочное и твёрдое. Перегруппировавшись, он пропустил эту первую настоящую ветку и продолжил плавное движение вниз.

Пояс немилосердно давил – ещё бы: сейчас весь вес Григория опирался на эту полоску пластика. Но окружающий мир интересовал Григория больше, он внимательно осматривался и прислушивался. Шум лопастей становился всё глуше, растворяясь в тесном переплетении кроны дерева. Зелёный полумрак с каждым мгновением становился гуще. Солнечные зайчики, легкомысленно скачущие по телу и близким упругим веткам, бледнели и растворялись во влажном полумраке. Какие-то десять метров спуска – и уже трудно было представить яркие голубые краски, царившие над куполом леса.

Григорий развернулся и увидел метрах в пяти ствол дерева, на одной из веток которого вот-вот должно было закончиться его путешествие.

«Ну нет. Скорее, начнётся…»

Он взглянул вниз и убедился, что это «вот-вот» уже наступило: огромная ветка располагалась горизонтально прямо под ногами. Григорий уселся на неё, отстегнул карабин с пояса, обернул трос вокруг ветки и взял его на карабин, намертво пришвартовав вертолёт к дереву.

Теперь нельзя было мешкать. Он быстро перебрался по ветке к стволу, спустился на одну ветку вниз и стал дожидаться, что будет дальше.

А дальше трос напрягся, вытянулся в струну. Стало слышно, как рёв турбины перешел в визг. Потом стало тише, трос провис и снова несколько раз с силой натянулся.

«Они полагают, что трос за что-то зацепился, – подумал Григорий. – Теперь многое зависит от того, что они предпримут…»

Он надеялся, что Капитан отрежет трос и сбросит его конец вниз. Собственно, для того и старался. Наличие прочной веревки существенно повышало вероятность выживания. Категорический отказ Капитана дать хоть какое-то оружие вселял подозрения, подкрепляя сомнения в честности сделки.

Но экипаж вертолёта поступил иначе: из зелёного купола показались ноги – сквозь шелест и треск ломающихся сучьев вниз спускался сам Капитан.

Это была неслыханная удача. Пилотам не пришло в голову пожертвовать тросом, и они предложили Капитану воспользоваться вторым подъёмником.

Григорий припал к стволу, обогнул его и, не выпуская из вида Грыця, стал осторожно к нему пробираться. Капитан, по-видимому, примерно представлял себе, где находится зацепившийся трос, но в путанице листвы и веток разглядеть его, конечно, не мог. Потому он всё время смотрел в одну сторону, что, вообще говоря, было непростительной ошибкой. Это позволило Григорию подойти к нему вплотную и даже оказаться чуть сверху.

Никакой борьбы не было. Один-единственный удар кулаком за ухо, как учили, ближе к основанию черепа, и тело Капитана обмякло, по-прежнему плавно спускаясь.

Григорий последовал за ним до самой земли, уложил свою жертву на грунт, отстегнул карабин троса, залез обратно на дерево и повторил трюк с петлей и швартовкой.

К чести вертолётчиков, на этот раз колебаться они не стали: трос Капитана подёргался, потом провис, шум вертолёта стих, и на этом всё кончилось.

Григорий хладнокровно смотал трос, свободным концом стянул бухту, чтоб не распускалась, спустился и связал Капитану руки. Бухту повесил ему на шею. Не самому же нести? Потом исследовал карманы пленника. Ничего интересного, если, конечно, не считать его, Григория, документы: водительское удостоверение и техпаспорт на автобус. «А паспорт ему мой, значит, без надобности? – подумал Григорий. – Или где-то в сейфе оставил?»

Оружия не было. Только нож. Зато из дорогих, из настоящих. В ножнах из нейлоновой ткани и пластмассы, с металлическим карабином-застёжкой. Григорий обнажил нож, присмотрелся: тяжёлая сверкающая сталь, сантиметров двадцать длиной, широкий, сквозное отверстие на лезвии, на тыльной стороне – пилка. Приметный ножик. На лезвии неподалеку от гарды надпись: «М9 MARTO». Удобная, по ладони, пластиковая рукоятка… «Ну что ж, „Марто“ так „Марто“…» Григорий вернул нож в нейлоновые ножны, пристегнул их к поясу и полез наверх за своим тросом. Когда он вернулся, Капитан уже был на ногах, с изумлением рассматривая связанные руки.

– Ну как, очухался? – дружелюбно обратился к нему Григорий.

– Ты что это задумал? – зло спросил Капитан.

– Нет, Грыць, – Григорий покачал головой. – Чем раньше ты примешь новый порядок, тем больше шансов тебе вместе со мной отсюда выбраться.

– Допустим, – неохотно согласился пленник. Потом, пожевав губами, спросил: – Зачем связал?

– Это я так нашу команду от ошибок страхую, – доверительно сообщил Григорий. – Видишь ли, когда люди не совсем точно понимают, что вокруг них делается, они склонны совершать опрометчивые поступки. От которых потом сами же и страдают…

– Я вижу, чувствуешь ты себя лучше, – насмешливо перебил его Капитан. – А кто из нас пострадает – лес покажет… Ты – чужак, а я живу здесь.

Григорий тяжело вздохнул.

– Грыць, – как можно более душевно обратился он к пленнику. – За заботу, конечно, спасибо. Но у нас всего два варианта. Первый, я оставлю тебя здесь со связанными руками и уйду…

Его речь была прервана низким гулом. Из-за соседнего дерева вылетели три тёмных предмета размером с кулак, стремительно пронеслись в метре над травой и скрылись за деревьями. Послышался треск сучьев, и гул стих.

– Ты что-то говорил о втором варианте… – напомнил Капитан.

– Что это было?

– Мухи, – сухо пояснил Капитан.

– Мухи? Ну да, конечно… второй вариант, это когда ты очень постараешься доказать мне свою полезность.

– И что тогда будет?

– Тогда я возьму тебя с собой, – пообещал Григорий.

– Куда?

– В деревню, к корчме. Скажешь своим, чтоб откопали автобус. Теперь ты – мой должник и заложник. Как откопают, прокатимся вместе с десяток километров, и я тебя отпущу.

– Мой план лучше, – возразил Капитан. – В Киеве за твою кровь и вправду денег дадут. А в Россию тебя отсюда не выпустят. Мы, знаешь ли, своими секретами не делимся. Как и ваши службы, кстати…

– Да плевать мне на «службы». Наши, ваши… Мне не нравится, когда меня выпихивают на сутки в лес без оружия, воды и пищи. Маяк ты крепишь мне к поясу, а не как обычно: на запястье. Мои документы у тебя почему-то в кармане, а не в автобусе на глубине пяти метров под землей. Были ещё проколы. Продолжать? Хочешь, скажу, что я думаю?

Капитан промолчал, буравя взглядом Григорию переносицу.

– А думаю я, что в этом раскладе мёртвый, зараженный флорой труп Григория Скадовского предпочтительней живого свидетеля экспериментов на людях. Да ещё россиянина. А? Что скажешь?

– Чушь! – облизнув губы, заявил Капитан. – Кто ты такой?

– Обиженный, – насмешливо ответил Григорий. – Не удивлюсь, если медведок ты сам и навёл. Так не пойдёт…

– А как?

– А я тебе уже сказал: возвращаемся в деревню и ждём, пока твои люди мне автобус не откопают.

– Дурак ты, Григорий, – с искренней горечью сказал Грыць. – Нет в деревне моих людей…

– Ну что ж, пойду и проверю. Ты уже решил, идёшь со мной или тут останешься?

– С тобой, – хмуро согласился Капитан.

– Тогда веди.

– В каком смысле? – не понял Грыць.

– В какую сторону идти? – пояснил вопрос Григорий.

Он с интересом наблюдал, как вытянулось и слегка побледнело лицо у его пленника.

– Вот чёрт! – выругался Капитан. – Ты что, компас потерял?

– Успокойся, – остановил его Григорий. – Не потерял. Ну хоть про то, что деревня отсюда на юго-востоке, не врал?

Капитан отрицательно качнул головой.

– Тогда нам туда, – Григорий указал направление рукой. – Пошли.

Он повесил на шею Капитану вторую бухту каната, отпустил его вперёд себя шагов на десять и двинулся следом.

Идти было легко. Подлесок был редким, трава низкая, почва плотная. Их окружали гладкоствольные великаны, чем-то похожие на платаны. Только среди листьев изредка проглядывали плоды величиной с футбольный мяч.

Григорий часто беспокойно оборачивался. «Отпор хищникам дать мы, конечно, не сможем, – думал он. – Но и залезть на дерево – тоже не получится. По этому стволу мне и со свободными руками взобраться непросто. А о Капитане вообще говорить нечего…»

Примерно через час местность существенно изменилась. Стволы деревьев заметно уменьшились в обхвате, ветки стали пониже. Григорий перевёл дух – на такое дерево подняться было легко. Появился густой подлесок: высокие кусты и низкорослые, покрученные деревца плотно заполняли нижний горизонт леса. И вновь Григорий почувствовал беспокойство: теперь хищник мог притаиться за любым деревом, под ближайшим кустом. И пока не нападёт, он так и будет оставаться невидимкой, надёжно укрывшись под плотной густой растительностью.

Ещё час спустя Капитан резко сбавил ход, а потом и вовсе остановился перед небольшим кустом. Несмотря на пышные заросли, куст был невысоким, по пояс взрослому человеку.

– Что такое? – спросил Григорий, недовольный остановкой.

– Сарда, – пояснил Капитан. – Ты вчера ел в корчме. Кроме общей гастроэнтерологии восстанавливает силы, утоляет голод и жажду. Нужно отрыть корневище. Есть можно сырым.

Григорий настороженно покосился на сарду. Куст как куст. Кто бы мог подумать, что такое сокровище.

– Идти далеко, до ночи не дойдём, а здесь ни ручьёв, ни речки, – настаивал Капитан.

– Ну так пойди и отрой…

– Охотно, – согласился Капитан и протянул руки: – Развязывай.

– Ладно, – сказал Григорий. – Стой здесь.

Он обошёл пленника и грубо ошибся: повернулся к нему спиной. Капитан изо всех сил плечом толкнул его в сторону сарды. Григорий потерял равновесие и полетел в куст. Но разозлиться на вероломство Капитана не успел. Ветки дрогнули, по ним пробежала рябь. Весь куст сделался каким-то плоским, распластав по земле побеги-щупальца, и, когда Григорий оказался в центре, ветки стремительно рванулись к добыче.

Григорий сделал то, что было единственно возможным в этой ситуации. Он упал на колени в центре сарды, сгорбился, спрятав лицо у самой земли, и ножом принялся отсекать щупальца от основного стержня-корня. Через мгновение «побеги» сомкнулись у него на спине, и он почувствовал всю силу животного.

Стало и вовсе тяжко: спина выдерживала пресс весом в полтора-два центнера. Кроме того, судя по ощущениям, щупальца елозили взад-вперёд, будто пилы, и, как долго продержится куртка, было неизвестно.

Но извивающихся отростков с каждой секундой становилось всё меньше, вскоре нагрузка на спину заметно уменьшилась. Потом исчезла вовсе.

Григорий, не спеша, взрыхлил мягкую, податливую землю вокруг ротового отверстия животного. Запустил пятерню как можно глубже в щель между гладким, скользким телом и грунтом, ухватился покрепче и вытянул тварь из норы.

Отбросив сарду подальше в траву, он отряхнулся от шевелящихся щупальцев, вернул нож на пояс и стянул с себя куртку. Вернее, попытался это сделать. Куртка по мере приложения усилий разваливалась на куски. В руках оставались клочья синтетической кожи большего или меньшего размера. Снять эти лохмотья теперь можно было только по частям.

Пришлось снимать и тельник. Это получилось в два приема. Свитер напоминал смирительную рубашку с хордовым разрезом по спине и несколькими полосами в поперечном направлении.

– Отличная работа, Григ, – подал голос Капитан. – Лучше никто бы не справился. Мы именно так её и ловим.

Григорий искоса взглянул на Капитана.

– Руки, – велел он.

Грыць с улыбкой вытянул связанные руки. Григорий сбросил с пленника бухты тросов и одним движением освободил узел.

– Раздевайся.

– Что?

– Раздевайся, – спокойно повторил Григорий. – Мне нужен плащ и рубашка. Сниму я их с тебя живого или мертвого. И знаешь, мне почему-то кажется, что снятая с мертвеца одежда «сидит» лучше. Будем проверять?

Он и вправду хотел, чтоб Грыць на него напал. Но Капитан решил не рисковать, и через пять минут Григорий вновь был одет.

Всё пришлось впору, ну, может, полы плаща путались под ногами, да рукава оказались длинными. Но это были мелочи, не стоившие внимания.

Григорий вновь связал Капитану руки, вернул ему на шею мотки троса и подошёл к телу сарды. Присмотрелся: полуметровый цилиндр с ногу толщиной, широкая лейка-воронка на одном конце и множество тоненьких, тесно прижатых друг к дружке пальчиков-отростков на другом.

«Как сардины в консервной банке», – подумал Григорий.

Он завернул добычу в остатки своего свитера, вернулся к Капитану и сунул ему свёрток с сардой.

– Будешь нести, – с усмешкой пояснил Григорий. – И лучше бы эта штука оказалась съедобной, тогда я с тобой поделюсь.

– А если нет?

– Тогда тебе придется сожрать её одному. Целиком. Пошёл вперёд. Если ещё что-то полезное заметишь, говори. Подберём.

Грыць уже сделал несколько шагов, когда Григорий почувствовал неладное. Накатила слабость, закружилась голова.

– Стой!

Капитан послушно остановился. Не поддаваясь панике, Григорий подвёл его к ближайшему дереву. Больше всего он опасался, что Грыць поймёт, насколько глубоко зашло действие яда, и попытается вырваться. Но было похоже, что пленник пока ни о чём не догадывался.

Слабеющими руками Григорий привязал его к стволу, опустился на четвереньки и пополз к свободному от травы пятну на месте уничтоженной сарды.

– Эй, что с тобой?

Вопрос Капитана повис в воздухе. У Григория уже не было сил ответить. В щупальцах сарды был яд. Куртка спасла. И нательное белье. Но какая-то капля всё-таки попала на кожу. И теперь только случаю решать, чем вся эта история закончится…

Он пришел в себя от нежных прикосновений к лицу. Что-то влажное и жесткое несколько раз проехалось по уху, зацепило щёку, потом коснулось руки.

Григорий приоткрыл глаза и ничего не увидел. Мир не имел чётких форм и очертаний. Границы между предметами были неопределенны и размыты. Что-то большое и тёмное маячило прямо перед ним. Григорий с минуту пытался понять, что же он видит, потом сдался, закрыл глаза. Тошнило. Болела голова. Кроме того, было холодно. «Почему так холодно? – спросил себя Григорий. – Я же раздел этого негодяя».

Он пошевелил пальцами рук. Вроде получалось. Кто-то задышал смрадом ему в лицо и заскулил. Влажные прикосновения возобновились.

Григорий поднял руку и попробовал вытянуть её вперед. Не тут-то было: рука уперлась во что-то мягкое и мохнатое. Поскуливание перешло в угрожающее рычание.

Григорий вновь открыл глаза: на этот раз удачней – мир обрёл формы и цвета. Удачней?! Прямо перед лицом он увидел огромную зубастую пасть…

Рука сама сорвала с пояса нож и полоснула сталью по груди зверя. Тот отпрыгнул и припал на передние лапы, готовясь к прыжку. Но тут, по-видимому, до твари дошло, что она сама была только что атакована. Зверь уселся на задние лапы, задрал кверху морду и завыл. По его груди быстро расползалось ржавое пятно, первые капли крови скатились по длинному ворсу меха и тоненьким ручейком упали в траву. Вой неожиданно превратился в хрип, и зверь завалился на бок.

Григорий приподнялся на ноги. Немного кружилась голова, но в целом он чувствовал себя сносно. Секунду спустя он понял, почему было холодно: нательное белье было мокрым. Он сильно вспотел.

Только теперь он расслышал стоны и ворчание. Григорий тут же осмотрелся. Раненая тварь, деловито перебирая лапами, ползла куда-то к краю поляны.

Стонал Капитан. И было от чего: родственник зверя, который только что был ранен, сидел под деревом и хладнокровно грыз Капитану ногу чуть ниже колена.

– А ну пошла прочь, скотина! – закричал Григорий, крепче сжимая нож.

Строение челюстей не оставляло сомнений в том, что он имело дело с хищником, а напряженная поза и выпирающие ребра делали намерения твари очевидными. Если животное и было заинтересовано его словами, то виду не подало. Ясное дело – обед важнее переговоров.

– Понятно, – сказал Григорий и подошёл поближе.

Как ни странно, силы быстро восстанавливались. Возможно, даже чересчур. Наверное, яд содержал какой-то мощный стимулятор, потому что с каждой секундой ощущения становились всё ярче, острее. Он ничуть не боялся хищника, который, наконец, оставив ногу Капитана, нехотя поднялся и двинулся навстречу. По строению зверь походил на рослую, по пояс человеку, собаку. Что-то вроде ротвейлера: высокий лоб и большие умные глаза.

– Я сожру тебя… – пообещал Григорий.

Атака началась стремительно и необратимо. Без угроз и ложных выпадов тварь взлетела в прыжке с твёрдым намерением подмять под себя жертву.

Вот только жертва себя таковой не считала: за мгновение до столкновения Григорий рухнул на колени, пропуская над собой хищника. Последовал мощный удар ножа снизу под челюсть. Тварь перелетела через его голову, унося нож за собой.

Григорий, не вставая с колен, откатился в сторону, вскочил на ноги и оглянулся. Но предосторожность оказалась лишней. По всему было видно, что схватка закончилась: тварь с ножом под челюстью лежала без движения, а тот, первый, с распоротой грудью, успел уползти с поляны.

Григорий подбежал к Капитану, отвязал от дерева и уложил на землю. Развязал ему руки и наложил жгут на искалеченную ногу. На самом деле крови было немного: или Капитан слишком много её потерял вместе с изрядным куском ноги, или слюна хищника содержала сильный тромбообразующий фермент.

«Выглядит отвратительно, – решил Григорий, разглядывая рану. – Пока он не пришёл в себя, имеет смысл хотя бы выровнять рану. Обрезать лоскуты кожи и мяса. Но для этого нужно вернуть нож…»

Он снял плащ и заботливо укрыл Капитана. Потом вернулся к своему поверженному противнику. Хищник лежал на спине, расставив лапы в стороны. Под нижней челюстью выглядывала ручка ножа. Ухватившись покрепче, Григорий попытался рывком освободить оружие.

Не тут-то было! Рукоять была скользкой от крови, а само лезвие, по-видимому, прочно вошло в черепную кость и накрепко застряло в ней.

Григорий огляделся и прислушался.

День клонился к вечеру. Шумела листва в кронах деревьев, попискивали невидимые глазу насекомые, где-то неподалеку гулко хлопали огромные крылья.

Осторожно, чтобы не порезаться, Григорий сорвал пучок травы, тщательно протёр рукоять ножа, взялся за него обеими руками, просунув средний и указательный пальцы левой руки под гарду. Ногой уперся в голову зверя и потянул нож на себя. Получилось.

Он вытер лезвие о траву, с облегчением выпрямился и вновь огляделся: твари с распоротой грудью нигде не было видно. Присмотревшись, Григорий заметил тёмный след, тянущийся по траве куда-то к краю поляны. Целеустремленности, с которой уползал раненый зверь, можно было только позавидовать.

Григорий подошёл к Капитану и ещё раз осмотрел изжёванные края раны на месте икроножной мышцы. Следовало на что-то решаться. Продезинфицировать нож не было возможности. А в том, что на лезвии находится вся местная микрофлора, он не сомневался.

Неожиданно Капитан пришёл в себя.

– Как ты? – тихо, почти шёпотом спросил он.

– Лучше, чем было, – не задумываясь, ответил Григорий.

– Ты взял её в руки, – прошептал Капитан. – На теле тоже яд. Я не подумал…

– Ясное дело – не подумал, – жизнерадостно рассмеялся Григорий. – Если б подумал, мы бы уже, наверное, ещё километров десять отмахали…

– А ты меня без ноги оставил, – пожаловался Капитан. – Где лобаки?

– Лобаки? Зарезал я твоих лобаков.

– Зарезал? – задумчиво переспросил Грыць. – Это хорошо.

Он со стоном приподнялся на локтях и осмотрел поляну.

– Вижу только одного.

– Второй уполз куда-то, – пояснил Григорий.

– Траву ищет, – сказал Капитан, укладываясь обратно. – Если пойдёшь по следу, обязательно найдёшь. Широкие листья, а цветочки – маленькие шарики. Как мимозы. Только чёрные. Не вздумай есть. Башку моментально сносит…

– Это и есть живосил?

– Так ты за ним… к нам? – спросил Капитан. Его бил озноб. На белом лице читалась скорбь. – Я так и знал, что ты… к нам… нарочно. За нашей ботаникой…

– Я – водитель, – твёрдо сказал Григорий. – Ты мне только помоги отсюда выбраться…

– Не могу я тебе помочь, – шептал Капитан. – Устав. Присяга. Измена Родине. Граница у нас, понимаешь? И кругом враги…

– Водитель я, – устало повторил Григорий. – А не враг.

Но Капитан его уже не слушал:

– Молодые побеги… совсем свежие… пережевать и на рану. И мне… внутрь… только я сам разжую…

Григорий поправил на Капитане плащ и вернулся к следу раненого животного. Мятая трава уже начала приподниматься, но темнеющие пятна крови были хорошо заметны. След перечёркивал поляну и исчезал в густом кустарнике на её противоположной стороне. Григорий ещё раз оглянулся на неподвижного Капитана и двинулся по следу.

На его удивление, идти пришлось долго. Тварь никак не хотела умирать и прилагала невероятные усилия, чтобы двигаться быстро. Животное уверенно ползло по прямой, лишь однажды круто обогнув уже знакомый Григорию куст сарды.

Он присмотрелся. Вот так, вблизи, было очевидно, что сарда – никакой не куст и вообще не растение. Больше всего она походила на большое насекомое, которое в силу своих размеров самостоятельно передвигаться не могло. Вероятно, в голодные времена оно впитывало соки из грунта. Ну а если «везло» и что-нибудь живое оказывалась в зоне досягаемости, то «растение» вспоминало свой прежний способ добычи пищи: обездвижить ядом колючек, впрыснуть пищеварительный сок, и какое-то время спустя – обед готов. Григорий вспомнил, как вчера он ел брюшко паука, и скривился.

И вдруг след кончился. Не веря своим глазам, Григорий присел на корточки. Примятая трава, выдернутые из грунта корни цветов… Он провёл рукой по тёмной траве – рука осталась чистой, кровь уже высохла.

«Сколько же прошло времени после схватки с лобаками? – подумал Григорий и автоматически взглянул на часы – было начало шестого. – Не более получаса…»

По всему выходило, что за это время кровь у лобаки вся вытекла, и она налегке куда-то умчалась… или кто-то дождался её тут и унёс с собой.

Чепуха какая-то. Куда она могла деться?

Григорий присмотрелся к маленьким чёрным шарикам цветов и корням, белесыми шнурками проглядывающими из-под рыхлых, вывороченных комьев земли. Живосил? Он бережно освободил одну из кисточек, густо облепленных чёрными цветами, осторожно собрал шарики на ладонь и забросил себе в рот. Ничего особенного. Вкус плесени, на зубах скрипнул песок… Что-то вроде шелковицы, только сладости – ноль… и вдруг всё вспыхнуло. Мир разорвался красками. Волосы встали дыбом от нахлынувших чувств.

Григорий выпрямился. Земля чуть прогнулась под ногами. Казалось, достаточно вытянуть руки, раздвинуть деревья, и всё небо, от края до края, окажется в ладонях. Легко и навсегда доверив свою судьбу человеку.

– Э-ге-гей! – закричал Григорий, не в силах удерживать мощь.

«Эйфория от наркотика, – подумал он. – Следует быть начеку. Это может плохо кончиться». Он засмеялся. «Плохо кончиться?» А куда уже хуже?! Машины нет, денег – тоже! Он вспомнил, что документы оставил в изодранной куртке, когда отбирал плащ у Капитана. «Не забыть бы забрать…»

Ещё он подумал, что Капитан лежит без сознания, что жизнь тихо вытекает из его израненного тела.

Быстро собрав охапку молодых побегов, Григорий побежал обратно. Он никак не мог совладать с новыми ощущениями. Хотелось бежать всё быстрее и быстрее. Когда на его пути встала сарда, он даже не подумал сворачивать. Разгон, толчок… по ветвям паука-растения пробегает дрожь, но даже его реакция не поспевает за новыми возможностями человека.

Еще несколько секунд – и он на поляне.

Вот и Капитан. Лежит. Дышит?

Григорий падает ему на грудь, слушает редкие удары сердца. Пульс замедлен, дыхание затруднено, температура понижена… Посттравматический шок и большая потеря крови.

– Сейчас ты у нас танцевать будешь, – обещает Григорий «пациенту».

Ему трудно оставаться на месте. Энергия судорогами пробегает по телу, скручивает мышцы. Дёргаются не только руки, ноги, лицо – на какое-то время каждая фибрилла опорно-двигательной системы получила свою, независимую от его воли жизнь. Наверное, со стороны выглядело отвратительно.

Он попытался засунуть веточки живосила Капитану в рот. Получилось. Но тот не реагировал.

Тогда Григорий пережевал веточки сам, а из получившейся массы выдавил ядовито-алые капли, которыми обильно смочил губы Капитану. На этот раз «эффект» не заставил себя ждать: минуты не прошло, как раненый громко застонал. Григорий продолжил свою терапию: наскоро пережевывал в кашицу побеги живосила и просто прикладывал пасту к изуродованной ноге. Когда вся рана была покрыта расползающейся массой, он разорвал в лоскуты остатки своего свитера и тщательно перевязал ногу Капитану.

Через несколько минут тело Капитана выгнулось дугой, он закричал. Потом ещё и ещё раз. Крики становились всё громче, хотя казалось, что громче уже кричать невозможно…

Тогда Григорий метнулся к почти высохшим веткам-щупальцам сарды, которые он – подумать только! – шесть часов назад стряхивал со своей спины. Шесть часов назад он ещё был цивилизованным человеком…

Выбрав самую зелёную ветку, он вернулся к воющему от боли Капитану и осторожно приложил одну из иголок к его запястью. Капитан почти сразу обмяк, крики перешли в тяжёлые стоны, потом прекратились и они. Григорий подождал ещё несколько минут, пока не убедился, что Капитан и в самом деле уснул. Только тогда он разобрал лохмотья изодранной куртки, нашёл документы и переложил их в задний карман брюк. Затем легко забросил Капитана себе на плечи, определил направление по компасу и побежал к деревне.

В корчме за истекшие сутки ничего не изменилось. Тот же сиреневый полумрак; сизый с жёлтыми разводами дым под потолком. Те же лица. И даже Пост был на месте, настойчиво толкуя о своём, о важном, глухой, равнодушной пустоте перед собой.

– Чего изволите? – подлетела Настя.

– Лопату можно? – попросил Григорий. – Лучше штыковую. На длинном черенке.

– Лопату? – с недоумением протянула девушка. – Не знаю. Лопат мы не подаём.

Григорий заметил, как постепенно установилась тишина. Пост тоже умолк.

– Мне нужна лопата, мужики, – сделав шаг к залу, громко сказал Григорий.

– Эй, парень, – крикнул кто-то из-за столов. – На тебе, похоже, батник Грыця.

– Хочешь взять себе? – насмешливо переспросил Григорий и поспешил вернуться к теме: – Помощи не нужно, сам справлюсь. Но руками копать – дело последнее. Одолжите лопату. Утром отдам.

– Это за ночь ты машину откопать думаешь?

– Ставлю свой автобус против вашей лопаты, – твёрдо ответил Григорий.

– Ого!

– Ну и хохмач!

– Так, мужики, вы как хотите, а я за лопатой побежал…

– Да, раз такое дело, я свою тоже принесу…

Были ещё комментарии, были насмешки, кто-то даже похлопал по плечу: «Молодец, знай наших!» Злобы не было. Не было ни настороженности, ни неприязни.

Что изменилось, Григорий не знал. Только он больше не был чужим. И чужаком для этих людей не был. Та же самая официантка, что вчера пренебрежительно метала перед ним на стол посуду, поднесла огромную кружку чёрного, дымящегося кофе и бутерброды.

– Спасибо, – благодарно пробормотал Григорий.

Не присаживаясь, он съел бутерброды, выпил кофе и огляделся: народу в корчме заметно убавилось.

– Вот, – как-то несмело сказала Настя. – Лопату вам принесли.

За его спиной, у входа, стояла огромная лопата: полуметровой длины штык, черенок – с руку толщиной и выше его роста.

– Да, – с удовлетворением сказал Григорий. – Вот эта в самый раз.

Легко подхватив шанцевого монстра, он вышел в ночь.

Но ночи за порогом не было: по периметру будущих раскопок кто-то разместил яркие фонари, здесь расставляли тачки, там вбивали колышки, размечая будущий пандус…

– А ну, расступитесь, мужики, – зычно окликнул суетившуюся публику Григорий. – «Ща» я вам тут накопаю! «Ща» вы посмотрите, как мы у себя в России копать умеем… только осторожней с тачками, чтоб, не дай боже, под руку кто не попал…

Он подошёл к темнеющему прямоугольнику, свободному от травы, и покачал головой: отверстия в грунте не было. По всему выходило, что Грыць сперва залез в автобус, чтобы забрать документы, а потом… получалось, что рой медведок – всё-таки его рук дело? Как бы там ни было, Капитан сейчас отсыпается у добрых людей, открывших ночью дверь незнакомцу с раненым товарищем на плечах.

А ему, Григорию, копать и копать!

Он примерился и сильным, уверенным движением вогнал лопату в грунт. «Не спешить! – приказал он себе. – Теперь главное – не сломать черенок…»

Подъезжая к блокпосту, Григорий сбавил скорость до рекомендуемых сорока и почему-то совсем не удивился, увидев зелёный БТР поперёк дороги, группу солдат и милицейскую машину с включённой мигалкой.

Один из милиционеров вышел к дороге и жезлом небрежно ткнул в сторону приближавшегося Григория, потом уверенно показал на обочину.

«Как будто и так непонятно, – вздохнул Григорий. – Или он думает, что я своим сараем БТР перееду?»

Выезжать на обочину Григорий не стал, остановил машину посреди дороги, но двигатель не заглушил, только открыл окно со своей стороны.

Инспектор приблизился, вытянулся на носки и заглянул в салон.

– А что такой пустой?

– Не успевают грузить, – с привычным сожалением ответил Григорий. – Движение – всё, конечная цель – ничто.

Он уже заглянул в бардачок – в портмоне только паспорт и деньги, порылся в нише над магнитолой, ощупал кармашек козырька – документов не было.

– Водительское удостоверение и техпаспорт, пожалуйста, – будто почувствовав его растущее смятение, потребовал инспектор.

Григорий увидел, как неспешно начали подтягиваться бойцы с автоматами, окружая автобус.

– И пропуск в карантинную зону не забудь, – уже совсем другим тоном сказал инспектор, отступая на шаг от машины. – С отметкой о въезде…

Григорий в панике ещё раз прошёлся по кругу: портмоне, ниша, козырек. Пусто.

– Отставить, старшина, – ба! Знакомый голос! – Это ко мне с передачей. Отбой, мужики. Назад, на лавочки, сухую колбасу спиртом протирать.

Капитан! Знакомый плащ, долговязая фигура…

– Ну, здравствуй, Григорий.

– Здравия желаю, товарищ капитан.

– Смотри, как машину отмыл! Ни за что не скажешь, что только утром откопал, – Капитан подошёл вплотную и знакомо постучал по двери ногтем указательного пальца.

– Мужики помогли.

– Что там у тебя? – спросил Капитан, кивнув в сторону открытого бардачка.

Григорий спокойно продемонстрировал прозрачный кулёк с россыпью таблеток: ранитидин, но-шпа, флакон алмагеля…

– Давай-ка этот мусор сюда, – приказал Капитан.

Григорий передал ему кулёк.

– Здоровья теперь у тебя не на одну – на три жизни хватит, – сказал Капитан. – Помнится, ты ещё штык у меня одалживал…

Григорий вернул Капитану нож в пластиковых ножнах и сказал:

– Ещё рубашка…

– Себе оставь, – отмахнулся Капитан. – Не ехать же тебе голым. А вот ещё подарок, – он сунул Григорию конверт. – Мой личный вклад в фармакологию соседей. Рискнёшь или нет, решать, конечно, тебе. Но всё-таки подумай, дело не только в деньгах. В ближайшую неделю твоя кровь может спасти уйму народа.

– Отпускаешь, Капитан?

– Отпускаю, – просто ответил Грыць.

– А что так? – не удержался Григорий. – Как же устав? Присяга?

– Э! – махнул он рукой. – Совесть важнее присяги. Ты, главное, поскорее забудь, как я выгляжу…

– Спасибо, – тепло поблагодарил Григорий.

– На здоровье, – насмешливо ответил Грыць.

Он отошёл от автобуса, обернулся к БТРу и махнул рукой:

– Освободить проход. Кто только вас, чертей, парковаться учит!

БТР, плюнув струей сизого дыма, завёлся и отъехал.

Григорий тронул машину и, едва сдерживаясь, чтоб не надавить со всей дури на акселератор, медленно, даже вальяжно проехал мимо блокпоста.

В правое зеркало он успел увидеть, как Капитан небрежно бросил кулек с лекарствами в урну для мусора, потом БТР вернулся на место, привычно разрезав ленту дороги на два лоскута: куда можно, а куда нельзя.

Григорий разогнался до сотни и только тогда открыл конверт. Чья-то визитка – телефон, адрес, имя, отчество и справка о пребывании в карантинной зоне. Дата выбытия – сегодняшнее число, витиеватая подпись, штамп Чернобыльского спецгарнизона…

– Ладно! – сказал он вслух. – До Москвы десять часов лёту, не считая таможни. Есть время подумать…

И тут он рассмеялся: документы! Как он мог забыть! Он же сам положил их в задний карман брюк!

Григорий переключился на нейтралку, упёрся ногами в пол, приподнялся и ощупал задний карман.

Ну конечно! Вот они – родные!

Он бережно переложил документы в кармашек козырька и погладил его рукой. Ну вот. Теперь можно ехать! И жить… долго.

Запах удачи

Сигнал общего сбора я услышал в колодце охладителя третьего реактора.

Услышал и удивился. Общий сбор – это «тревога». А для тревожных сигналов наше дельце слишком тщательно продумано. Как и любое другое. В команде я уже не первый год. Знаю, о чём говорю. «Смерть ошибкам»! – известный девиз капитана. Наверное, поэтому мы зовём его Смошем. Впрочем, в судовой роли написано то же самое – Капитан Смошенко. Любить не обязывает, но за неуважение может убить.

В порядке исполнения девиза.

Вторым после Смоша в нашей команде числится Вит. Он же Виталий – электрик Божьей милостью. Хотя подружка его, Василиса, сестра Смоша, другого мнения: пьяница, бабник и разгильдяй. Только неправда это. Работает Вит всегда трезвым. И какой же он «разгильдяй»? Самый дисциплинированный человек в экипаже: в порту захода всегда тормозит у ближайшей ночлежки и до самого старта бороды своей оттуда не показывает. Пока мы с Тунгой за час до вылета за ним не придём, с места не трогается. Склад стеклотары под кроватью и недовольная оплатой девушка – не в счёт: собирается он быстро и по первому зову.

В том смысле, что никогда не упирается, когда я на плече отношу его на корабль.

Вот только вчера был чем-то недоволен. Дёргался и всё порывался куда-то идти. Тунге даже пришлось ему на башке чего-то придавить. Мануальная терапия, о! А после этого давления – как отрезало. Даже посапывал. Дитя звёзд…

Кстати, о Тунге – Роман Кабиров. Хвастает, что тунгус: рожа плоская, нос картофелинкой, хитрый прищур близоруких глаз. Только кажется мне, что никакой он не «тунгус», а обычный китаёза: низенький, плотный и очень крепкий. Особенно по части медицины и двигателя. Собственно, кабы не он, вряд ли мы куда-то полетели. Очень, знаете ли, вряд ли…

Ну и, чтобы вас уже со всеми познакомить, коротко о себе: Ян, фанат чистоты и порядка, ответственный за корпус и всё, что не имеет отношения к навигации и локомоции: от камбуза до гальюнов. Всегда на подхвате: маршал кисточки и краски. Чтобы, значит, кишки корабельные услаждали взор, не шумели и не пахли.

Ян – это моё настоящее имя. Без всяких сокращений, намёков на пристрастия или происхождение. Так что в экипаже – самый уважаемый человек. Ко мне всегда обращаются только по полному имени: «Ян, какого чёрта в сортире воняет?» «Ян, когда жрать будем?» «Ян, коллектор охлаждения в пятом отсеке плачет…»

И вроде взрослые люди, а простых вещей не понимают: какой «стол», такой и «стул». Дайте денег на свежие продукты, и вонять не будете. А на слёзы трубопроводов пенять и вовсе несправедливо. Лохань-то наша – не заводская сборка: ни документов, ни страховки, ни регистрации. Что называется: до первого инспектора. Но это никого не беспокоит. Потому что такой план.

Корабль мы два года из утиля собирали. Сами. Отсюда и уверенность, что в узлах и механизмах электронные стукачи-шпионы не прячутся. Те самые, что всякому встречному докладывают, откуда и с чем судно пожаловало. Поэтому из всей банды кустом-пиплов опасаемся только эмпатов, которые душу топчут, не снимая обуви, на предмет сепарации агнцев от волчар. Ложь в момент просекают. Ну а после них уже полиция дознаёт, если твоя сказка – ложь, то на что намекает?

И сколько за такой намёк Уголовным кодексом предусмотрено.

Только зря я это. Не к добру… Едва половину перегона осилили, час назад на торможение развернулись, а я уже о таможне. Гиблая примета. Но мне можно. Поскольку – псих. Нет. Справки у меня нет. Это я сам себе такой диагноз поставил. Мне проще себя упрекать в скудоумии, чем Создателя. Не хочу верить, что наш мир изначально дурдомом задумывался. Понимаете?

Но о вере – после. «Тревога» всё-таки…

А вот и кают-компания. И все уже в сборе: Смош, Тунга, бородач Вит. Я – последний. Ещё бы: кораблик маленький, а путь долгий. Что неудивительно, если соотнести мои габариты с диаметром колодца, из которого пришлось срочно выбираться. А причину переполоха с порога вижу – не Вит это. Хоть и бородач. Рост, одежонка, бородёнка… всё как у Вита, а сам витопод постарше нашего электрика лет на двести будет. Как же это мы перепутали?

Смош револьвер на дедушку направил, но смотрит на нас с Романом. Странный такой взгляд: кают-компания – тридцать кубов, ни литром больше. От меня до Тунги метра три. Считай, по углам рассредоточились, а Смош как-то на нас двоих смотреть ухитряется.

Нехорошо смотрит. Строго. Зло.

– Вы кого принесли, биндюжное племя?

– Э… – сказал Роман.

Как-то смело это у него получилось. Нервничает, наверное. А ещё врач.

– Положим, Тунга слепой. Но ты-то Ян? – гнёт своё Капитан. – Кто это такой?

На этих словах дедушка встрепенулся:

– Ничехираниус, ювелир, – сказал он, горделиво приосаниваясь – Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики…

Незнакомец плавно повёл рукой к пустому креслу в углу отсека:

– Сызрань Кохонсио, – он повернулся и глянул сквозь меня на дверь. – А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы. Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную плату…

– Делириум тременс, – пробормотал Роман. Видно, на своём, тунгусском.

Только я и без перевода вижу, что «белочка». Теперь вопрос – чья? Как же это я старика заместо Вита на борт притащил? Разве что борода и одежда… А в ночлежке полутемно, в целях интима. Чтобы им, значит, уютней было своими делами заниматься…

Смош убрал револьвер и шагнул к незнакомцу:

– Документы есть?

– А как же?! – приветливо улыбнулся дед. – Сызрань, подай документы…

Смош залез ювелиру во внутренний карман куртки и вытащил туго перетянутый шнурком пакет.

– Ян, обыщи его. Лучше позже, чем не вовремя…

– Наши сердца наполнены страхом и тревогой, – пожаловался дедушка. – Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…

Пока я хлопал старика по карманам, он успел поведать мне об «изнурительном жаре тиглей», об «ослепительном сиянии голубых солнц», о «тоске по холоду ночи, одаривающей отдохновением усталые глаза»…

– Свою скудную пищу мы приправляли радостью творчества и восторгом перед безграничной фантазией человека…

Капитан, отчаявшись справиться с тугим узлом, положил пакет на стол, достал нож и перерезал шнурок. Его самоуправство было замечено:

– Осторожней, господа, эти документы помнят Империю! Времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли его достойно оценить…

Он продолжал тихо тошнить за нашими спинами что-то о филигранном литье и тонкой чеканке, а мы склонились над ворохом ветоши, и вправду напоминающей документы имперских времён: лицензия на ювелирные работы, диплом об окончании академии искусств, свидетельства, грамоты…

– Я ещё раз спрашиваю, как он оказался у нас на борту?

На этот раз Смош на нас не смотрел. Но легче от этого вопрос не становился.

– Да все вы есть как один бродяга! – закричал Роман. – Я ваще плохо вижу: борода его? Роба, пьяный… За борт – и концы в вакуум.

– Ян?

Я не стал юлить. Я не тунгус.

– Хрен его знает, товарищ командир. Только дедушку за борт нельзя, не по-божески.

– Как скажешь, – сказал Смош, тронутый моей искренностью. – Ладно. Что Господь послал, шлюзовать не будем. Запри старика в изоляторе и возвращайся. Обсудим. Дело серьёзное.

Разумеется, я с места не двинулся. Только подумал, хорошо бы ещё уточнить, куда именно Господь дедушку «послал»? Сбывались мои худшие опасения относительно своего места в жизни…

– Ах да! – смекнул капитан. Я и говорю: в экстремальной ситуации он очень быстро соображает. – У нас же нет изолятора…

Смош глянул мне в лицо. Лишь на мгновение я перехватил его взгляд, но как-то сразу прочувствовал, что у него на уме.

И про расход топлива понял, что если вернёмся за Витом на Трясунию, то лететь за золотом будет не на чем. И обещания Вита припомнились, что любая налаженная им схема будет готова к эксплуатации вечно, пока какой-нибудь идиот не надумает её включить…

– Ладно. Летим с этим, Нич…хер… как его там?

– Анус, – угодливо подсказал Роман.

Подлиза тунгусская!

– Ничехираниус, ювелир, – встрепенулся дедушка. – Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики: Сызрань Кохонсио…

Мы ещё раз глянули на пустое кресло в углу кают-компании.

– А там Юрий, – кивнул на дверь Смош. – И твой трюм ломится сокровищами…

– Верно, – благодушно согласился ювелир. – Долгие годы кропотливой работы, знаете ли. Бесценный дар по приемлемой цене…

– Верните его в каюту Вита, – распорядился Смош. – И дай старику успокаивающее, Тунга. Чтоб не шлялся по коридорам. Пусть спит. Я ведь со страху его едва не пристрелил…

Не знаю, чего там Тунга ему вколол, только за ужином мне не показалось, что Нич осознаёт, где находится и что с ним происходит.

На вечер я приготовил лобио, благо фасоли и томата было в избытке. Шипчандлер божился, что консервы изготовлены в этом столетии, но я не верил. Потому был удивлён отсутствием жалоб, а что добавки не просили, воспринял как должное.

Дед рассказывал о кризисе творчества и катастрофе жизненного пути. Ювелира с его двумя учениками ограбили неподалеку от Трясунии, куда они направлялись на ежегодную ярмарку украшений. В портовой ночлежке оказался случайно: «добрые самаряне подбросили до цивилизации, заплатили за неделю постоя и убыли по своим неотложным делам». В этом месте его рассказа мы переглянулись, подумав об одном, – не исключено, что «добрыми самарянами» были те самые разбойники, которые отобрали у него судно. А навели на ювелира его же ученики. Запросто! Мало показалось, вот и подставили учителя…

Но старику мы ничего не сказали. Не хотели его расстраивать.

Роман задремал рядом со своей тарелкой. Я осторожно, чтоб его не разбудить, привёл в порядок стол и вымыл посуду. Потом собрал консервы к завтраку, который мне предстояло готовить на утро, и отправился к себе в кубрик.

«Завтра уже будем на Златии, – думал я, вытягиваясь на койке. – А оттуда прямая дорога или в богачи, или в тюремную камеру. Забавно: удовольствие разное, а направление одно».

Игра стоила топлива. Судите сами: платиновые острова в океане жидкого золота.

Эльдорадо открыли десять лет назад. Биржевые люди сложили «два и два» и планету немедленно закрыли на карантин: истребители-перехватчики, автоматы-убийцы, минные поля на побережье и спутники-невидимки, готовые поднять тревогу при малейших признаках человека на поверхности. Ещё бы: только начни промышленную разработку золота, и ценовой эквивалент цивилизации пойдёт по цене застывшего кефира.

Так что я не обижаюсь. Понимаю, не маленький: золота в чужих карманах мало не бывает.

Златия, небольшая, но чертовски тяжёлая планетка, находилась в опасной близости от звезды и быстро крутилась вокруг своей оси. Собственно, на её суточном вращении и основывался план капитана. Приливные силы гнали волну в океане расплавленного золота до пяти сотен метров высотой.

Вот и вся идея, никаких посадок и пряток с карантинной службой. Заходим на дневную сторону, пристраиваемся к приливной волне и снимаем «пенку» волшебного коктейля: брызги, отделяясь от волны, немедленно «замерзают», становясь лёгкой добычей нашего трала. Всё зависит только от тренировки и слаженности работы команды. За этим нас и понесло на Трясунию: регулярные «моретрясения» и низкие температуры прекрасно моделировали «замерзание» пены золотой волны Златии. Два месяца мы отрабатывали сбор льда с гребней цунами, готовясь к полёту на дневную сторону золотой планеты. Что и говорить – тошниловка…

Эх! Думаете, нам не хотелось опустить трубу в расплавленное золото? И качать, качать… качать до вздутия. До треска трюмных шпангоутов. До сферического опузыривания оболочки…

Но такое удовольствие требовало стационарного оборудования. А это значило высадку на поверхность, температура которой больше тысячи градусов.

Это другая стоимость затратной части.

И другие «игры» с карантином.

Они, знаете ли, могут и стрельнуть. И, частенько, попадают… да.

Наверное, я уже засыпал. Потому что ясно видел ослепительный, огромный диск светила в пепельной дымке оловянных облаков. Тяжёлый гребень гигантской волны роняет бархатную пену из червонного золота в сияющую багровым бездну. Безбашенный серфер Смош ведёт судно перед самым валом, чуть ниже его бурлящей вершины. Роман следит за горизонтальным положением сборника, в который сыпется золотой град. Вит направляет поток «градин» к оранжевому зеву печи, и уже оттуда пудовые маслянисто-жёлтые бруски поступают на склад.

Дальше моя работа: уложить, распихать, закрепить… чтобы озолотить каждый литр нашего трюма. Ответственная работа! Ведь «улов» своей тяжестью может разнести наш кораблик на куски…

Только тревожен мой сон.

Вит?

Он же остался на Трясунии!

Кто станет вместо него к печи?

Тревожился я напрасно: муфельная печь не работала.

Посмотреть на лицо Смоша я не мог – был занят в трюме. Но что-то мне подсказывало, что Капитан был не очень доволен: теперь мы не могли выделить золото из расплава и не надеялись на «плотную» загрузку трюма.

Работал я в магнитных башмаках. Так что стоял на ногах достаточно твёрдо. Палуба играла в салки с потолком, кажется, проигрывала, но я не обращал на их баловство внимания. И без этого голова болела.

Раструб нагнетателя отрыгивал золотую семечку. Я натягивал на штуцер пятилитровые пакеты, плотно крепил их за горловину, а потом, по наполнении, снимал и укладывал мешки по возможности плотнее и устойчивее. Что на деле означало: «внавал» и лишь бы не вываливались из-под уплотняющей ткани прикрученных к палубе паллетов. Гранулы, которые просыпались при переустановке пакетов, летали вокруг меня в соответствии с пируэтами корабля: тёрлись о пневмоуплотняющую ткань и норовили меня ударить или оцарапать.

Я был готов к этому: каска, прозрачный щиток перед лицом, комбинезон из ударопрочной ткани с высоким воротом. Перчатки, ботинки…

В общем, было не холодно. Было тепло. Очень. А потом стало невыносимо жарко.

Пот выедал мне глаза, а я ничего не мог с этим поделать. Вскоре я сообразил, что тренировки на Трясунии сводились к погрузке льда, а здесь у меня в руках было едва остывшее золото. Отсюда и перегрев. Кроме того, на тренировках двадцатилитровые пакеты весили меньше двадцати кило, а сегодняшние пятилитровые – почти сто. И эта разница меня убивала.

Вскоре я понял, что пропал.

Достаточно было лопнуть одному лееру или треснуть стягивающей ткани, и мешки с рудой сделают из меня отбивную. А гранулы из раструба нагнетателя похоронят мои останки, чтобы не травмировать психику экипажа изуродованным трупом неудачника.

Мне стало страшно.

Сама идея упаковки гранул во время их приёмки на борт мне показалась идиотской: почему бы не оставить как есть? Пусть себе сыпется! Дальше трюма не улетит. Но потом я вспомнил, что с переменным центром тяжести Смош не сможет точно выводить звездолёт под гребень. У Тунга не будет возможности ловить пену, а Виту ничего не поступит на вход печи… Чёрт! Нет же Вита! И печи нет!

И ведь понимаю, что должен чувствовать обиду. А не чувствую. Интересно, да? Я завидовал ему. Василиса – неземное существо. Эфирное.

Когда она говорила, всё что я мог – это тупо стоять рядом, наслаждаясь звуком её голоса, запахом её духов. А она только фыркала и немного меня стеснялась…

Над Витом она не смеялась. Бранила – да, и не раз. Но никогда не смеялась. Если бы такая девушка, как Василиса, была влюблена в меня, я бы не стал пьянствовать в портовых борделях. Впрочем, я и сейчас не пьянствую. Ни в борделях, ни вне их…

Когда трюм был загружен на треть, я понял, что уговариваю себя бросить эту затею. Мне было очень жаль, но я физически не мог выполнить эту работу. Укладывая очередной мешок под уплотнитель, я был уверен, что не пойду за следующим. Но раструб нагнетателя стоял в полушаге от выхода из трюма. Наверное, поэтому, проходя мимо, уже твёрдо решив идти к двери, я вновь поворачивал к полному мешку. Я убеждал себя, что этот – последний, снимал пакет, брал на хомут горловину и шёл с ним к паллете. Минуты превращались в мешки, мешки в паллеты, а по высоте укладки можно было судить о том, сколько осталось до конца смены.

Глаза боялись, а руки делали.

На последней трети трюма я заплакал.

Мне было больно.

Плечи, руки, спина… Я и сам полагаю себя сильным. Рост – два десять, вес – сто двадцать… Лёжа от груди двести? Запросто! Такая большая и сильная глупость…

Но сейчас я был раздавлен работой.

Слёзы смешивались с потом, и глазам становилось легче. Я подумал: «Вот дурак! Если бы сразу заплакал, сберёг бы зрение». А так даже не разобрать: не вижу из-за того, что ослеп или потому что пластик щитка запотел?

Но снять шлем было невозможно: Смош по-прежнему крутил свои «бочки» и «петли»… гранулы бомбардировали моё тело густой барабанной дробью, и я уже не различал отдельных ударов. Без каски и щитка моё лицо быстро превратилось бы в кровавое месиво.

Почему-то вспомнилось, как пять лет назад я познакомился с Капитаном.

Мы встретились на Слякости. Поздняя осень или ранняя весна… всё зависит от настроения и темперамента. И наше знакомство состоялось именно по «осадочным» проблемам. Моросил отвратительный холодный дождь, было сыро, мерзко, гадко… я мыл машину, а Смош всё никак не мог взять в толк, зачем я это делаю.

– Кругом болото, придурок! – Я и сейчас удивляюсь такту и душевности, с которыми он знакомится с людьми. – Проедешь десять минут и будешь как все, в грязи по уши!

Я выпрямился, выкрутил тряпку ему на обувь и вежливо ответил:

– Зато эти десять минут я буду ехать человеком, а не как все – свиньёй.

Он оценил мою фигуру, посмотрел на свои туфли и сбавил тон:

– Но в этом нет смысла!

– А ты знаешь, в чём смысл жизни?

После этих слов он думал не меньше минуты. Я ведь понимал, что его так разобрало: подошёл к придурку и вдруг сам оказался в дураках. Кому такое понравится?

– Может, тогда скажешь, чем пахнет удача, умник?

Вот, оказывается, что его интересовало! Я рассмеялся. Я и сейчас смеюсь. Истерика. Нервы. Непосильная работа против необходимости её выполнения. И кроме меня – некому. Противоречие! Чем не повод для нервного срыва?

Что может быть веселее безумца, свихнувшегося дважды?

Я смеюсь во всё горло. Адреналин делает кровь жидкой, и мне становится легче. Слёзы высыхают, пот стягивает кожу и не лезет в глаза, да и пластик щитка как-то сам собой проясняется – вон, даже руки видны…

– Удача пахнет потом, – сказал я тогда Смошу. – А ещё кровью и слезами. И безнадёгой пополам с безысходностью…

Так я оказался в его команде.

Они частенько посмеиваются надо мной. Что ж, имеют право. Мне и в самом деле с моими подружками: ветошью и кандейкой – как-то легче живётся, свободней дышится. Я готов сутками тереть, маслить, красить… лишь бы всё блестело и радовало взгляд. Лишь бы чувствовать себя создателем: человеком, который делает так, как ему хочется, а не так, как у него получается…

…И вдруг я понял, что уже несколько минут пытаюсь пристроить очередной мешок к последнему ряду. А он не пристраивается. А для следующей паллеты вроде бы и места нет. Я даже отступил назад, пытаясь понять: когда? Как? Кто этот титан, который сумел доверху, под трёхметровый подволок закрепить мешки с золотом?

Кроме меня, там никого не было. Но я не мог этого сделать. Я бы там умер.

Я кое-как пристроил последние два мешка под уплотнитель и вышел из трюма. А когда задраил за собой переборку, понял, что и впрямь умираю. Из носа текла кровь, ноги подгибались, в голове шумело, а желудок настойчиво искал аварийный выход в верхней части пищевода.

Я связался с рубкой и сообщил Капитану об окончании погрузки. Вернее, попытался сообщить: горло саднило. Я что-то сипел и сам себя понимал через слово. Но Смош услышал. И понял. Палуба выровнялась, а нагрузка на ноги подсказала, что мы отчалили на орбиту. И вдруг стены дрогнули, а я пребольно ушибся, треснувшись задницей о палубу.

Магнитные башмаки жёстко фиксировали стопы, а ускорение, с которым Смош уходил с орбиты, вдавливало меня в пол. Я и не думал сопротивляться. Лёг. Выпрямился. Но легче не стало: колени были подняты, их жгло огнём…

Через мгновение я подумал, что Смош нарочно меня плющит, за то, что мало золота приняли на борт. Я хотел ему крикнуть, сказать, что не виноват. Объём исчерпан. Он ведь сам рассчитывал ёмкость трюма. Больше не взять – движок не потянет. Но потом мне стало всё равно: от перегрузки лишился зрения.

Я ощутил вес глаз, а щёки вместе с ушами потянулись к затылку. Стало страшно, что они вот-вот растекутся по полу. Но через мгновение меня занимало другое: вот уж не думал, что у меня такой тяжёлый язык: ускорение вколачивало его в глотку. Чтобы не задохнуться, я повернул голову и прижался к палубе щекой.

Дышать стало легче, но поворачивать голову, наверное, не стоило.

Пока затылок упирался в пол, я отличал «верх» от «низа». У меня даже были представления о том, что такое «лево» и «право». Теперь же ориентацию перекосило так, что я казался себе мухой, раздавленной на покатом потолке чердака.

Держать колени ровно не получалось, тяжесть раздвигала их в стороны. Муха? Нет. Скорее цыплёнок… Цыплёнок табака. Здоровенный такой, плоский цыплёнок… Собственно, на этом всё и закончилось.

Забытье оказало милость. Оно подарило тишину и покой…

В чувство меня привёл Роман.

Конечно, Роман, не «тунгой» же называть своего спасителя!

Он что-то давил у меня на лице, висках, массажировал грудь.

Я поднял руку и ощупал уши – на месте!

– Встать сможешь? – спросил Смош.

Они помогли мне подняться. Но идти я не мог. Ноги не двигались. Они будто вросли в палубу.

– Он не отключил магниты, – проворчал Смош.

Роман немедленно склонился к моим ботинкам.

– Нас засекли, – неохотно признался Смош. – Пришлось спешить. Ты извини, Ян. Выбора не было…

Кажется, я плохо соображал. Они отвели меня в каюту, и я сразу уснул. То ли устал, то ли Роман укол сделал. Не помню. А может, чудеса его мануальной терапии…

В общем, что уснул – хорошо, плохо, что проснулся: стены по-прежнему хороводили с полом и всё норовили поменяться с потолком местами. На мгновение почудилось, что я оставил свой пост на погрузке. Даже сесть на койке не получилось – свалился на ковёр. Лёг. Вытянулся и закрыл глаза.

Стало легче.

Стало легче настолько, что с закрытыми глазами удалось залезть в душевую и даже выбраться оттуда! Ступни болели, колени дрожали, и ныло всё тело, но я как-то справлялся.

Так, лёжа на полу и крепко зажмурившись, я оделся в чистое. Потом чуть приоткрыл глаза и сразу расстроился: рабочая куртка серым комом валялась рядом с койкой. Что сняли – спасибо. Но разве можно так с вещами обращаться? Я поднял тяжёлую от пота куртку и тут же её уронил: руки не держали. От малейшего усилия острая боль била по запястьям, и пальцы разжимались сами по себе, против моей воли. Только обняв обеими руками рабочую одежду, я сумел отнести куртку и брюки в бытовку к стиральному автомату. Ориентировался я теперь вприглядку: на мир смотрел сквозь полуопущенные веки, не рискуя во всю ширь распахнуть глаза.

После пяти минут передышки я направился к трюму. Ботинки так и стояли неподалеку от дверей. Вот олухи! Это вместо того, чтобы выключить магниты, они освободили захваты стоп и голенищ! Метрах в двух в сторонке валялась каска с прозрачным лицевым щитком. На полу и щитке – брызги крови. Никакого порядка! Как мог, я всё вычистил и протёр влажной тряпкой…

Потому что бардак хуже смерти.

Сперва Господь сотворил порядок и только потом человека.

Без веры в эту истину человек уподобляется скотине, которая ест и гадит одновременно… Но о вере я вам потом расскажу. Сейчас мне уборку закончить надо. С минимальным числом падений.

Я вернулся в бытовку и развесил выстиранную одежду в сушильно-гладильном шкафу. И только тогда побрёл в кают-компанию. За новостями.

Смош с Романом обрадовались мне. Хлопали по плечам, ерошили волосы. Оказывается, они ничуть не обиделись за то, что я так мало загрузил.

Я рассказал о проблемах с равновесием.

– Нистагмус вестибулярис, – немедленно перешёл на родной язык Тунга. – Травма среднего уха. Не хрен было головой крутить при пятнадцати «же». Потерпи несколько дней. Пройдёт…

– Руки болят, Тунга, – пожаловался я. – Запястья, локти, колени… В суставах будто песок засыпан.

Но он даже не глянул:

– Тендинит, эпикондилит… Постарайся два-три дня ничего не делать.

Вот это успокоил! Как же это «ничего не делать»?!

Потом они порадовали меня известием о крепком и здоровом сне нашего гостя. Как только выяснилось, что печь не работает, Тунга вкатал ювелиру какой-то гадости, Нич уснул, и его прикрутили к койке. Так и спит, избавляя нас от необходимости что-то сочинять о целях и результатах экспедиции.

Вторая новость была значительно хуже: за нами погнался сторожевик, но, поскольку никаких опознавателей у нас в корпусе не было, быстро отвязался. Возможно, посчитал ложной целью. Эх! Из всех целей люблю быть ложной…

Но хуже всего было то, что из-за неработающей печи мы потеряли треть золота в объёме и столько же в чистоте породы.

– Тридцать тонн… – пряча глаза, сказал Роман.

– Тридцать?! – удивился я. – Трюм забит под завязку!

– Я и говорю, – он покачал головой. – Треть трюма – пневмоуплотнители. А в самом золоте много примесей: платина, иридий. Наверное, в пене собралась тяжёлая фракция. Очень мало серебра и меди…

– Платина, иридий? – недоверчиво переспросил я. – Они не могли быть в расплаве…

– Это половина! – Смош кулаком ударил по столу. – Половина! Я убью его!

Сказать по-правде, я сомневался, что Смош исполнит свою угрозу. От спонсоров предприятия мы как-нибудь отобьёмся. В крайнем случае, сделаем ещё одну ходку или две. А вот от Василисы не откупишься. Везёт же некоторым!

Наверное, Капитан подумал о том же:

– Этого даже наводчику не хватит… – сказал он. – А ещё нужно высадить деда и забрать Вита.

Я подумал, что это глупо, но сдержался. А вот хмурый Роман молчать не стал:

– Не понимаю. За каким чёртом мы с левым грузом пойдём на Трясунию? Деду всё равно, где мы его высадим. Пусть спасибо скажет, что из запоя вывели. И Виту без разницы: деньги у него есть. Лучше сбросить металл перекупщику, а потом к Виту… Он и не заметит, что мы на неделю опоздали.

– Ты не в теме, Тунга, – скривился Смош. – Повторяю: золота не хватит наводчику. А значит, не будет доброжелательной таможни. А если кустом-пиплы анализаторами установят происхождение? Продолжать?

Нет, такого продолжения мы не хотели.

– Поэтому мы заберём Вита, он нам починит печь, и мы обогатим руду. Очищенное золото обменяем на топливо и сделаем ещё одну ходку на Златию, пополним трюм.

Кажется, я застонал, но у них были более важные проблемы:

– А таможня? – спросил Тунга.

– Авось пронесёт… – сказал Капитан, но в его голосе не было уверенности. – Разгружаться не будем. Оформим транзит и обойдёмся без декларации. Такие развалюхи эмпаты не шманают, а для технарей мы пустое место…

Он вновь тяжело задумался.

И мы вслед за ним.

Только через несколько минут Капитан повторил:

– Обойдётся… не в первый раз.

Смош опять ошибся.

Не обошлось.

Не знаю, как карантинщики вычислили направление, но к нашему прилёту таможенная служба Трясунии работала по системе «ниппель»: садишься по своей воле, а взлетаешь только после досмотра.

Место нам отвели в отстойнике, в самом дальнем конце космодрома.

Не иначе, чтобы помучить ожиданием. Для чего же ещё?

Мы сидели в кают-компании, ждали таможню и совещались с дешёвым портвейном имперского разлива. Сроки светили немалые, сравнимые с выдержкой уксуса, которым нас радовали бутылки почти забытой эпохи. Видимо, хоровая меланхолия была причиной тому, что никто вовремя не подумал о закуске…

А потом пришёл Нич.

– Ну что? Допрыгались, голубчики! – злорадно поздравил нас ювелир. Я вздрогнул. Но, оказывается, речь шла не о контрабанде: – Не знаю, как тут у вас сейчас всё устроено, но в мои времена за похищение людей топили в кислоте.

Я посмотрел на Романа – вот тебе и «спасибо»!

Но Тунга всего лишь уточнил:

– В какой кислоте?

– Не знаю, – после минутного раздумья признался ювелир и уставился на нашу ликероводочную коллекцию.

– Почему «похищение»? – флегматично спросил Смош.

Мне бы их выдержку! Нам только похищения не хватало!

– Потому что твои громилы, – Нич не сводил глаз с бутылок, – меня насильно унесли из гостиницы. А ты направил на меня пистолет…

– Громилы? – Капитан с сомнением глянул на Романа.

– Это был револьвер, – сказал Тунга.

– Какая разница?! – возмутился Нич.

– Э… – вздохнул Тунга и замолчал. Но мы все смотрели на него, и ему пришлось продолжить: – Это всё-таки не одно и то же.

У меня и до прихода старика кружилась голова, а теперь я и вовсе был готов хлопнуться в обморок. Я не понимал спокойствия своих товарищей. О чём это они толкуют? Тут и без киднепинга вот-вот за ноги подвесят, а с «украденным» ювелиром вешать будут за шею…

– Впрочем, – сказал Нич, – если нальёте стаканчик золотых дел мастеру, возможно, я смягчу своё заявление о вашем произволе.

Смош неохотно взял со стола ближайшую початую бутылку и задумчиво поболтал её содержимым. Я едва не завыл от его неторопливости.

– «Белая», – с заметным сомнением сказал Капитан. – Достойно ли будет мастеру?..

Нич шумно сглотнул и неожиданно признался:

– Будет. После вчерашних посиделок любые чернила подойдут.

Объяснять старику, что с окончания его «посиделок» минуло двое суток и больше тысячи парсеков, никто не решился. Смош отмерил ему «Белой». Нич немедленно опрокинул в себя дозу и, будто по рассеянности, подставил стакан под очередное разлитие.

Только никто и не спорил.

Смош ушёл на камбуз. Было слышно, как грюкнула дверца холодильника. Скоро капитан вернулся и с гордостью выложил на стол консервы: тушёнка, грибы, томатная паста. Дурацкое сочетание. И неосторожное. Всё-таки чёрт его знает, сколько лет этим консервам. После моей хим – и термообработки из мухоморов с поганками салаты готовить можно, а так… я уж лучше в тюрьме пообедаю.

Нич помог капитану открыть консервы, Роман принёс вилки с тарелками, и как-то незаметно кают-компания вполне цивилизованно зазвучала: звон вилок, постукивание бутылок о стаканы, смех, анекдоты…

Но я тревожился всё больше: в какой бы форме дед ни сделал своё заявление, похищение – это не нарушение карантина, конфискацией и сроком не отделаешься.

Через полчаса они справились с припасами Смоша, и Роман отправился за подкреплением. Он принёс бобы и без всякой прожарки утопил их в томате урожая столетней давности. Эта троица сожрала одну банку. Потом вторую. Они ели так, будто я их морил голодом по меньшей мере неделю!

У меня всё сильней кружилась голова, я страдал – кают-компания быстро превращалась в хлев: пустые консервные банки на полу, залитый жиром и водкой стол… это было ужасно.

Наверное, поэтому кроткое треньканье сигнала наружного вызова принесло мне облегчение. В тюрьме всё-таки должно быть чище… и на консервах там, по слухам, не экономят.

Тунга, уронив голову на стол, не шевелился.

Слабак! Что с него взять – чукча! Или кто он там такой. Не помню.

Смош выбрался из-за стола и зачем-то оттащил Романа к порогу.

Сигнал наружного вызова прозвучал ещё раз. На этот раз требовательно. Вызывающе.

Смош вдавил кнопку разгерметизации, налил Ничу ещё стакан и зачем-то поменял мне бутылку. Я попытался разобрать, чего это он мне подсунул, – не тут-то было! Этикетка с яркой голограммой забавно плясала перед глазами. Я не мог прочесть название напитка.

По коридору – шаги.

Я отхлебнул. Ну и гадость. Этикетка красивее будет. Даже в таком, непознаваемом, виде.

А кустом-пиплы собой каюту заполняют. До краёв. По самые наши души. Эмпаты-сепараторы. Числом в две единицы. Синяя форма, фуражки, лампасы. И ещё трое вооружённых бандитов. Но эти в беретах. Ясно – на всех фуражек и лампасов не хватило.

Они переступили лежащего в беспамятстве Романа, но так в дверях и столпились. Всё! Место кончилось!

– Кто такие?

Это у них вместо «здрасте». Вот невежи! Нет чтоб поздороваться, спросить, о делах, о здоровье… Смош перебрался на подлокотник кресла и нежно обнял меня за шею. Наверное, чтобы этим проходимцам было больше места. Вот ведь какой заботливый! Только мне не до Смоша. Вот сейчас дед встанет. И скажет…

А один из таможенников в меня вглядывается. Всё! Прокололся я. Он ведь, гад, страх мой чует…

И тут дед встал. И расправил он плечи. И сказал:

– Ничехираниус, ювелир. Тридцать лет отшельничества в глубоком космосе. А это мои помощники и ученики… – Смош теснее ко мне прижался и часто закивал головой: – Сызрань Кохонсио, – Нич отвернулся и махнул рукой в сторону Романа: – А это Юрий. Наш трюм ломится сокровищами, господа. Долгие годы кропотливой работы…

– Вас что-то беспокоит? – поинтересовался у меня эмпат-сепаратор.

– Наши сердца полны тревоги, – смиренно сказал Смош. – Мы в ужасе от мысли, что наш труд может не получить должную оценку…

– Вот оно что… – протянул таможенник.

В дверь просунулся ещё один в фуражке и что-то показал своим коллегам. Лампасолишенцы потеснились, а фуражкообладатели тяжело задышали, разглядывая наши золотые гранулы.

– Ни хрена себе! – сказал кто-то.

– Этот бесценный дар мы хотим предложить вашей планете за вполне умеренную цену, – шагал по своей колее Нич. – Мы готовились к этой минуте тридцать долгих лет…

– Тридцать лет?! – с безмерным уважением сказал один из таможенников.

Его товарищ оказался более практичным:

– Документы есть?

– А как же! Сызрань, подай господину документы…

Смош оставил мою шею и, перегнувшись через стол, передал таможеннику знакомую пачку ветоши.

– Только осторожней, господа, – строго сказал Смош. – Эти документы помнят Империю! Это были времена, когда люди знали толк в прекрасном и могли достойно его оценить…

Но Капитана никто не слушал: теперь таможенники разглядывали бумаги ювелира. А я вернулся к своей бутылке. Как же так? Такая красивая этикетка! И без надписи…

– Водительское удостоверение, техпаспорт? – спросил через минуту кто-то из фуражек.

На него зашикали даже береты:

– Какие документы, Рамзай? Тридцать лет!

– Я вообще не понимаю, как эта блевотина приземлилась! – сказал кто-то из них.

– Что с сокровищем делать? – хмуро спросил Рамзай. – Если оставить как есть, алкалоиды и не заметят, как трюм растащат. А потом будут жаловаться…

– Это оч-чень хороший корабль, господа, – я решил заступиться за наш звездолёт.

Всё-таки мы жили здесь два года. Мне показалось обидным, что о моём доме говорят с таким пренебрежением. Я встал, хотел сделать к ним шаг… наверное, чтобы подойти ближе, и уронил бутылку. Руки… я, кажется, уже объяснял, – не держат. Болят. Сильно. Всё болит: ноги, спина, задница… но запястья больше всего. Я наклонился за упавшей бутылкой. Чтобы поднять. Понимаете, тут так намусорено… но поднять эту чёртову бутылку я не смог. Потому что сам упал.

Мне это показалось странным: столько народа в такой маленькой каюте… откуда же взялось место, чтобы я мог свалиться?

Чей-то недовольный голос сказал:

– Вы можете его посадить на место?

Но, прежде чем они меня подняли, я успел взять бутылку.

– Прочтите мне, пожалуйста, что тут написано? – попросил я таможенников.

К моему удивлению, мне прочли.

– Коньяк «Слава Империи».

Мне это показалось добрым знаком.

– Эта слава тем, – сказал я, – кто не убоялся изнурительного жара муфельной печи. Кто в ослепительном сиянии голубого солнца мечтал о холодной…

Я запнулся и замолчал. Вот те раз – слово забыл! Что же там было?

– Красоте? – предположил один из таможенников.

– Нет! – закричал я. – О ночи! И вообще, это не та бутылка! У меня был портвейн!

Меня усадили обратно в кресло, а Смош важно кивнул:

– Не обращайте внимания, господа. Тяжёлый, изнурительный труд пагубно сказался на душевном здоровье нашего друга…

– Вы на нас не сердитесь, – враз присмирев, сказал Рамзай. – Какие-то идиоты хапнули руду Златии и не подчинились приказу сторожевика остановиться…

– Мы же не «вчерашние», – примирительно прогудел второй, поигрывая на ладони нашими цацками. – Это даже не ювелирный сплав…

Я ничего не понимал, но любил их. Прекрасные ребята: лучшие годы своей жизни тратят на злыдней, нарушающих экономический баланс государств и целых планет. Рыцари пошлин и квот. Зигфриды, на чьих могучих плечах покоится финансовое равновесие цивилизации…

Я вновь попытался встать. Мне хотелось расцеловать их всех.

Но моя идея почему-то никому не понравилась: таможенники попятились, а Смош повис у меня на шее.

– Это он на радостях, – сказал Смош. – У нас давно не было гостей.

– Вижу, что на «радостях»… – пробурчал эмпат.

– Оставь их Нат, – оборвал товарища Рамзай. – Золото не наше, лигатура не та. А посудине и вправду с полсотни лет. Выпивка и закуска, похоже, тех же времён…

Нат брезгливо взял двумя пальцами на четверть пустую консервную банку с тушёнкой. Понюхал.

– Что это?

– Это еда, господа – торжественно сказал Нич. – Угощайтесь!

– Еда? – с сомнением переспросил Нат. Он достал из футляра на поясе анализатор и сунул датчик в банку. – Ого! Эта «халва» ровесница моей бабушки!

– Это не «халва», – радостно вмешался я. Не обманул-таки шипчандлер! – Это тушёнка…

– Свою скудную пищу, господа, мы приправляли радостью творчества и восторгом от безграничной фантазии человека… – скромно добавил Нич.

– Дурдом! – подытожил Рамзай.

Бойцы немедленно вышли. Какие любезные люди! Смотреть на свинство я бы тоже не стал. Но таможенники не спешили. Нат салфеткой вытирал датчик анализатора. Его товарищи стояли в дверях и неловко переглядывались.

– Что там ещё? – недобро осведомился Смош.

– Надо бы охрану выставить, – угрюмо сказал Рамзай, подбрасывая сверкающие гранулы у себя на ладони. – Растащат ведь всё. Охнуть не успеете.

– Вы можете взять это себе, господа, – по-царски распорядился нашим золотом Нич. – В память о нашей незабываемой встрече…

– Да, – кивнул Рамзай, пряча слитки в карман. – Обязательно выставим. Только имейте в виду, пока не пройдёте техосмотр, разрешения на взлёт не получите.

– Какой «техосмотр»? – зашипел на него Нат. – После завтрашних торгов они половину наших рейдеров купить смогут…

И тут очнулся Роман. Сперва неуверенно, потом всё быстрей, кряхтя и поскуливая, он приподнялся на четвереньки, проворно переполз через комингс и скрылся за стеной. Из коридора послышались возбуждённые голоса. Кто-то отчаянно заспорил, хлопнула дверь, а через минуту к нам заглянул один из «беретов»:

– В уборной заперся, – доложил он Нату. – Извлечь?

– Я же говорю – «халва», – улыбнулся Нат. – Оставь. Пусть там сидит. Тут и без него нагажено…

– Даже ядовитые грибы можно кушать, – сказал я. – Если их правильно приготовить…

Вит лежал в ворохе смятой постели, а девица, позванивая пустыми бутылками, разыскивала на полу свою одежду. Но мне было не до неё…

От золота мы и в самом деле избавились на следующий день. То есть сегодня. Оптовики разобрали наш улов на браслеты, кулоны, серьги… Думаю, если бы мы не торопились, то могли ещё повысить цену. Но и без этого продажа «результатов» тридцатилетнего отшельничества Ничехираниуса десятикратно превысила самые смелые финансовые прогнозы Смоша.

Потому-то я и смотрел на Виталия, а не на девицу. Приятно было видеть человека, который проснётся богачом.

Вчера, едва таможенники ушли, мы со Смошем решили внимательнее глянуть на свою добычу и схватились за головы: трюм был забит золотыми фигурками диковинных животных – ракушки, креветки, паучки, рыбки, медузки… Всё безумно всамделишнее, блестящее, красивое. И такого добра сорок пять тонн!

Смош думает, что это планктон Златии. По всему выходит, что не старатели мы, а рыбаки. Больше всего, конечно, стоило злиться на Романа. В конце концов, анализы делал он. Тунгус незрячий! Взял «гранулы» не глядя, распылил на атомы, да и выдал результат: золото с титано-иридиевой лигатурой. А ведь это жизнь!

Они-то все довольны: Вит, когда проснётся, Смош, Роман. Ничехираниус счастлив: и от комиссионных, и что весь следующий улов пойдёт под «крышей» его ювелирной школы. Это они так со Смошем сговорились.

Что ж. Наверное, это хорошо. Им лучше знать. Но мне грустно. Наверное, я – дурак, если не радуюсь… даже наверняка: кому ещё так «везёт»? Отправлялись за слитками, а собрали изделия – диковинных зверушек на две трети из золота с ноготь величиной… Мечта коллекционера!

Только жаль мне этих замёрзших обитателей Златии. Плавали себе, ныряли в золотой волне, нежились под ласковыми лучами голубого солнышка… и вдруг, прилетели какие-то дураки из космоса и собрали всю эту пляжную компанию на украшения для себе подобных придурков… Неправильно это.

И ещё об одном жалею – так и не успел вам о своей вере рассказать. Но об этом, наверное, в другой раз. Хочу тут за Витом немного поубирать…

Потому что свобода, – это когда делаешь то, что считаешь нужным, а не то, что само собой получается.

Грязные ботинки

Старик и дети

Потолок заискрился побегами, и Брига приказал отступать.

Замешкавшегося Имрана схватили за пояс и потянули назад. Имран не упал, развернулся и приземлился достойно: на четыре точки – колени-ладони, никого не ранил и сам не порезался о мачете, которым всего секунду назад рубил заросли.

– Кто там спотыкается?! – зашипел Брига. – Через минуту отстрел. Ходу!

– Не успеем, – сказал Ваха. – Справа карман. Лучше там переждать.

– Надёжней, – поддержала Сашка. – До коллектора не добежим. Глянь, уже фиолетовый. Щас рванёт!

Брига, бежавший впереди, без разговоров повернул вправо. Путь преградили старые, высохшие ветви. Хруст дерева, частые удары серпа… они не прошли – вдавились в узкий проход кармана. Позади уже свистело и щёлкало.

Имран хоть и бежал последним – не оглянулся. Вот ещё! Это поначалу отстрелы корневища в диковинку: потолок набухает синим, идёт сиреневым ворсом – бахромой искрящихся змеек, а через секунду опадает стальными струнами; они вонзаются в грунт, утолщаются, пускают веточки, листья… и вот – старательно прорубленная тропа обращается в непроходимую чащу.

Попасть под отстрел – верная смерть. Аппетит молодой поросли удивителен и ужасен. Побеги переваривают всё: глину, песок, камень… человека выпивают досуха, в самом что ни на есть летальном смысле.

Прав Старик – не воевать, но сотрудничать. Подземелье нельзя победить, но можно пережить. Хотелось бы… очень хотелось бы пережить подземелье.

Карман оказался просторной пещерой. Брига тут же перешёл на шаг. Сашка упала, Ваха перешагнул через неё и присел дальше от входа.

Имран, как и Брига, сделал ещё десяток шагов туда и обратно, чтоб восстановить дыхание, и только тогда уселся на твёрдый, прессованный сушью и временем грунт.

– Всё сначала? – с заметной одышкой спросил Ваха. – Или уже после обеда?

Но Брига не ответил – было слышно, как он ощупывает поверхность скалы.

– Что-то нашёл? – насторожилась Сашка.

– Водой пахнет, – сказал Имран. – Может, река?

Ему не ответили, но Имран был уверен, что все глянули в мрачную черноту пещеры. Он легко поднялся и подошёл к Бриге.

– Где?

Брига взял его руку и приложил ладонь к камню. На стене были выцарапаны три креста. В горле стало сухо.

– Это не наши метки, – откашлявшись, проскрипел Имран. – Мы кресты косо ставим, ромбом, а здесь они прямые, квадратом.

Ему показалось, что сказал тихо, чуть ли не шёпотом, но ребята услышали – через мгновение сгрудились возле удивительной находки.

– Выходит, врёт Старик! – выразил общее сомнение Ваха.

– Необязательно, – заупрямился Брига. – Он может не знать.

– Здесь три креста, – сказал Имран. – Три!

Это было странно. Крест ставили рядом с коридором, в который входили. Если там был тупик или петля, по возвращении царапали второй крест. Но что значит третий?

– Покойник, – шёпотом предположил Имран. – Старик рассказывал, что Там на могилах кресты ставят.

Слово «Там» так и прозвучало – с большой буквы.

– Нужно посмотреть, – спокойно сказал Брига. – Это может оказаться важным.

– Это может оказаться хренью! – возразила Сашка. – Например, пропастью. Или болотом. Или стаей пауков. Старик дал направление…

– Я не хочу больше слышать про Старика! – закричал Ваха. – Кто он такой? Мы о нём ничего не знаем!

– Будто мы о себе что-то знаем, – проворчал Брига.

– Старик – местный, – миролюбиво сказала Сашка. – Давно здесь. Не вижу причин ему не верить.

– Вот тебе причина, – Ваха шлёпнул ладонью по крестам. – Он нарочно составляет маршруты, чтобы мы не шли по старым меткам.

– Тебя это удивляет? – спросил Брига, отходя дальше и растворяясь в темноте. – Разумеется. Зачем ему отправлять нас по старым меткам, если его группа зашла в тупик и погибла?

– Он-то об этом помалкивает, – успокаиваясь, проворчал Ваха. – Может, они все там лежат?

– Тогда кто царапал кресты? – резонно заметила Сашка. – Старик в это время дежурил в лагере. Откуда ему знать, в каком рукаве полегла группа?

– Ты всё время его защищаешь, – недовольно пробурчал Ваха, – ты спала с ним! Сука!

– Я со всеми спала, – насмешливо фыркнула Сашка. – Кобель!

Её силуэт согнулся и слился со стеной.

«Села на землю, – понял Имран. – Кажется, теперь только я на ногах». Он ещё раз ощупал знаки. Кресты ему не нравились. Что-то с ними было не так. Если бы там, дальше по коридору, был труп, то третий крест стоял бы в стороне. Два креста – тупик, третий – могила.

Но кресты расположились в ряд на одинаковом расстоянии друг от друга. Выбрать из них пару было невозможно.

– Схожу, – решился Имран. – Всё равно поросль успокоится минут через сорок, не раньше. Гляну, что там, и сразу вернусь.

– Одиночные переходы запрещены, – напомнила Сашка.

– Чепуха!

– Уверен? – спросил Брига. – Старик частенько ругал тебя за самоуверенность.

– Справлюсь.

– Мужчина ты, – сказал Ваха. – Правильно. К чёрту Старика. Уважаю.

Имран подошёл к выходу. Стараясь не высовываться из пещеры, нарубил сушняк и связал ветки травой. Затем старательно измочалил один из концов вязанки ударами о камень и несколько минут елозил метлой по светящемуся ворсу гриба, привалившегося к стене в шаге от выхода. Гриб был молодым – густой ворс напоминал шерсть, полную флуоресцирующей перхоти. Поэтому вязанка быстро наполнилась и «разгорелась». Освещение, конечно, «не очень»: метку рассмотреть можно, найти – нет. Но лучше так, чем на ощупь.

– С тобой пойду, – Сашка была уже на ногах. – Вдруг там и в самом деле вода.

Они двинулись в темноту. Шорох шагов и сдержанное дыхание долгое время были единственными звуками, нарушавшими покой мёртвой пещеры. Фиолетовые искры «факела» позволяли идти ровно, не пачкая руки о камень, но, если впереди притаился зверь, увидеть его можно будет не раньше, чем он вцепится в горло. Поэтому Имран вытянул факел перед собой, приподняв над головой мачете.

– Водопад, – прошептала из-за спины Сашка.

Имран прислушался: ровный гул с характерными всплесками.

– Вода! Вода! – чуть ли не запела Сашка. – Вода!

Она больно толкнула Имрана в поясницу.

– Сдурела, что ли? – возмутился Имран. – Забыла, как Ладке ногу откусило?

Сашка виновато пискнула и отстала. Теперь шорох её шагов не мешал Имрану прислушиваться к тому, что делалось спереди.

Вышли к озеру. Имран с минуту крутил головой, но так и не разобрал, с какой стороны «гремело». Казалось, вода падала с обеих сторон. Другой берег не просматривался, быстрое течение угадывалось по бегу пены и пузырей. Тянуло сыростью и холодом. Имран приоткрыл рот и нежно выдохнул – в призрачном свете факела мелькнуло облачко пара.

– Замечательно! – Сашка прошла вперёд, на ходу снимая рубашку и стряхивая лапти.

– Может, без фанатизма? – сказал Имран. – Холодно. И вообще…

– Что «вообще»? Что «вообще», Раня? – смеясь, передразнила Сашка. – Да я о такой ванне месяц мечтаю!

Нагая, она была уже по пояс в воде. Всё ещё посмеиваясь, она отплыла в темноту и с плеском нырнула.

Имран огляделся. За спиной влажно поблёскивал камень, водяная пыль забивалась в ноздри, оседала на одежде, от неё саднило в горле. Место казалось безопасным: растения без света грибов гибнут, а насекомые сторонятся воды.

– Сашка! – позвал Имран.

Эха не было. Звук терялся в воздухе, как человек в темноте, – целиком, без остатка.

Имран почувствовал беспокойство.

«Неужели разыграть меня вздумала?»

Сердито взмахнул веткой и позвал ещё раз. Потом ещё и ещё.

Через минуту Имран решил собрать Сашкину одежду. Тревога усилилась: рубашка, пояс, лапти… всё лежало на месте. Аккуратно сложив вещи в рубашку, скатал всё в один плотный узел.

– Сашка! – закричал Имран, не веря, что ответа уже никогда не будет.

Но она так и не ответила.

– Пороги и каскад водопадов. А на глубине течение особенно свирепое: русло имеет донные стоки, как слив у бассейна.

– Почему ты только сейчас об этом говоришь? – задыхаясь от гнева, спросил Ваха.

– Потому что ты только сейчас об этом спрашиваешь, – спокойно ответил Старик. – Я вам дал направление. Зачем было идти к реке? От большого ума?

– Сплавляться легче, чем рубиться сквозь заросли, – рассудительно сказал Брига. – Для этого большого ума не нужно. Мы думаем связать плот.

– Сплавляться? – с сомнением уточнил Старик. – В темноте? Через водопад? Как бы вы ни увязали сушняк, река в минуту размолотит плот в груду ветоши. Погибла Сашка. Вы потеряли половину группы. Если вы научились «думать», то первым делом решите: будете экспериментировать или идти к свету?

– Иначе не выбраться, – хмуро сказал Брига. – Я счёт дням потерял, сколько мы уже идём.

– Шестьдесят первые сутки, – сказал Старик. – После месяца подготовки. Вы же знаете, я не ложусь спать, пока не отмечу полночь по хронометру. Движемся с приличной скоростью. Взгляните…

Они подошли к большому плоскому камню, на котором растянулась карта исследованной части лабиринта. «Бумагу» Старик сделал из бамбука: несколько суток вываривал, а потом разрезал трубку по длине и неделю сушил, скрутив рулоном.

Слева в углу ленты значились шесть перечёркнутых решёток и одна одинокая чёрточка.

– Мы стартовали с базового лагеря и за это время сменили пять стоянок, – все внимательно следили за его указательным пальцем. – Сместились к юго-западу примерно на двести километров. Если представления о ширине горного хребта верные, то мы прошли больше половины пути. Чем вы недовольны? Двигаетесь в тепле, приём пищи по расписанию, треть суток спите…

– А где речка? – спросил Ваха.

– Речка? – не понял Старик.

– Почему на карте нет реки?

Наверное, это был важный вопрос, потому что Старик изменился в лице.

– Потому что наше направление не пересекает реку.

– Возможно, – вмешался Брига. – А на карте твоей группы река обозначена?

С точки зрения Имрана, это был простой вопрос. Но Старик сделал заметную паузу перед ответом:

– Да. На нашей карте река есть.

– И где эта карта?

– В базовом лагере, – сказал Старик, облизнув губы. Было видно, что он растерян. – Вы же помните, что до первой стоянки я вас провёл начисто. Вы не теряли время на поиски прохода.

– И вот теперь, мы видим реку, до которой добралась твоя группа, – сказал Ваха. – Это не ты нас привёл. Мы сами дошли до этого места. Но если ты знаешь о реке, почему просто не привёл сюда? Зачем было тратить на переход два месяца?

Старик отодвинулся от стола и огляделся.

В том, что он врёт, теперь никто не сомневался.

– Ты играл с нами? – изумился Имран. – Зная верную дорогу, заставил петлять по лабиринту?

– Вы не поймёте, – сказал Старик. – Я не смогу этого объяснить.

– Нам придётся вернуться, – подвёл итог Брига. – Нужно обязательно взглянуть на карту их группы. Совместим их схему с нашей. Тогда, возможно, получим подсказку, в каком направлении двигаться дальше.

– Не нужно никаких подсказок, – возразил Ваха. – За день-два свяжем плот. Если и вправду мы уже за перевалом, то остаток пути пройдём за час. Впрочем, мне уже всё равно, с какой стороны гор мы выйдем. Мне кажется, лучше вязать плот, чем связываться с дедом.

Имран посмотрел на Старика. Тот был ненамного старше Вахи и «дедом» не казался.

– Разделимся, – предложил Брига. – Двое вернутся за картой, а кто-то один останется и будет собирать плот.

– Верная смерть, – покачал головой Старик. – Здесь нельзя оставаться одному.

– Я остаюсь, – заявил Ваха. – И мне плевать, что ты об этом думаешь.

– Почему вы меня не слушаете? – спросил Старик. – Разве до сих пор я давал плохие советы?

– «До сих пор» мы тебя и слушали, – ответил Брига. – Но теперь видим, что ты врёшь. Разве это разумно: довериться человеку, который что-то скрывает?

– Это для вашего блага. Придёт время, и вы сами всё узнаете…

– «Всё?» – заинтересовался Имран. – Значит, есть что-то ещё, помимо карты, которую ты от нас прячешь?

– Не прячу я!

– Тогда почему не показал её в базовом лагере?

– Точно! – поддержал Брига. – Карта – верный знак твоей неискренности. Расскажи прямо сейчас: где карта твоей группы?

– Так не объяснить… – замялся Старик.

– А ты попробуй.

– Вы туда не ходили.

– Но ведь ты нас учил! Других учителей не было. Как могло случиться, что мы не только не видели карты, но впервые слышим о специальном месте для её хранения?

Старик молчал. Его лицо лоснилось от пота.

– Ну вот, – нахмурился Брига, – а ещё спрашиваешь, почему мы тебя не слушаем…

Нельзя сказать, чтоб Имран ждал каких-то особых неприятностей. Сколько он помнил, местность не баловала дружелюбием, поэтому напряжение чувствовалось всё время. Но когда они покинули пещеру первой стоянки, и Брига засомневался: «Разве мы здесь шли?» – Имран насторожился.

– Ты помнишь коридоры, которыми я вас вёл два месяца назад? – неприязненно осведомился Старик.

– Да, – спокойно сказал Брига. – Помню. От Базового лагеря мы шли левым коридором, а сейчас ты ведёшь к центральному.

– Так короче.

– Тогда зачем мы шагали длинным путём?

– Откуда я знаю? – огрызнулся Старик. – Не помню я «зачем». Задумался, наверное. Не туда свернул.

– Стой! – приказал Брига.

Старик послушно остановился. Имран зашёл ему за спину.

– Ты мне не нравишься, – заявил Брига. – Может, объяснишь, что случилось? Когда мы встретились, ты радовался нам, как своим детям: прыгал от восторга и лез обниматься. Даже слезу пустил. А теперь темнишь и всё время врёшь. Почему?

– Как аукнется, – пожал плечами Старик. – Вы обвинили меня во лжи. В этом, знаешь ли, мало радости. И ещё меньше благодарности.

– Карту своей группы ты спрятал три месяца назад! – напомнил Брига. – В те времена мы, типа, дружили.

– Далась тебе эта карта. Не видел в ней надобности, вот и спрятал.

– А почему нам не показал? Выходит, утаил. Согласись: странно всё это.

– Мне о ней неприятно вспоминать, – вздохнул Старик. – Мне больно думать о погибших…

– Тогда скажи, где она лежит, – предложил Брига. – Мы сами принесём, если ты такой чувствительный.

– Нет, – Старик покачал головой, – это проще показать, чем объяснить.

– Я и говорю: спрятал, – устало повторил Брига. – Ладно, дед. Топай вперёд. Только без фокусов, ладно?

Старик развернулся, не взглянув на Имрана, обошёл его и двинулся в чащу.

– Присматривай за ним, – проходя мимо, сказал Брига. – Дед что-то задумал…

Но Старик уже действовал: Имран это понял по натужному выдоху Бриги, с которым тот стартовал. Имран не считал себя увальнем, но на этот раз за событиями он не поспевал. Казалось, чтоб повернуться, понадобилось мгновение, но, судя по затихающему треску веток, за это мгновение погоня ушла на десять метров вперёд.

Вытащив мачете, Имран рванулся следом.

Пыль, ошмётки растений и другой мусор сыпались ему на голову и оседали на потном лице. Дважды он влетел в паутину, но обошлось: то ли пауки были далеко, то ли Имран оказался достаточно быстрым. Один раз наступил на что-то скользкое и подвижное: рефлексы сработали быстрее, чем он осознал опасность, – припав на колено, рубанул под самую пятку – членистый, судорожно дёргающийся хвост скорпиона отлетел в сторону.

Через несколько минут Имран вывалился из джунглей. Самое время: Старик держал перед собой топор, Брига замер в трёх метрах перед ним со своей махайрой.

– Что так резко? – отсапываясь спросил Имран. – Неужели эта карта что-то такое особенное?

– Брось топор, – зло приказал Брига. Судя по тону, слова эти звучали не в первый раз.

– Щенки, – в голосе Старика слышалась ярость. – Я вас кормил!..

– Поросят тоже кормят, – заметил Брига.

– Негодяи! Я вас встретил, одел и умыл. Дал оружие. Научил читать и добывать пищу. Всё, что вы знаете, рассказал вам я! В том числе и о поросятах. Без меня вы бы погибли в первую неделю. Вы мне обязаны жизнью!

Старик не преувеличивал. Но стоила ли его забота слепого подчинения? Имран не знал.

– Сегодня этого мало, – холодно возразил Брига. – Ты и вправду поднял нас и поставил на ноги. Но решать, куда идти, мы будем сами.

– У тебя кровь, – тихо сказал Имран, заметив, как с левой руки Бриги падают тяжёлые красные капли.

Брига пренебрёг его словами:

– Что будем делать, Старик? Умирать стоя или попробуем договориться?

– А что ты предлагаешь?

– Ты бросаешь топор, и я свяжу тебе руки. Идём на базу, и ты отдаёшь карту. Потом возвращаемся к Вахе и там решаем, как жить дальше.

– Дурак твой Ваха, – презрительно бросил Старик. – Дурак и покойник. В одиночку здесь не выжить. Даже сидя на месте.

– Я не об этом спрашивал! – закипая, оборвал его Брига. Имрану тоже не понравилось, как легко дед записал Ваху в покойники. – Мы будем договариваться?

Но дед решительно шёл на обострение:

– И в чём же мой интерес? – презрительно бросил он. – Со связанными руками меня выпьют в ближайшие два часа.

– Зато мы не зарубим тебя здесь и сейчас.

– Молоко на губах…

Он не договорил: Брига махнул серпом справа, Старик подставил топор. Имран ступил вперёд и ударил плоскостью мачете открытый правый бок противника. На втором шаге, нанёс локтем удар в голову.

Старика отбросило. Он опрокинулся, с хрустом приложился к камню затылком и замер, затих.

Имран перевёл взгляд на Бригу: махайра уже вернулась в ножны. Брига внимательно рассматривал истекающую кровью левую ладонь.

– Это когда мы через кусты бежали, – пояснил он.

Имран спрятал мачете и осмотрел окровавленную руку товарища:

– Скверная рана. У Старика в базовом лагере были снадобья.

Они, не сговариваясь, повернули головы к трупу.

– Зачем убивать было?

– Плашмя ударил, – возразил Имран, – он просто неудачно упал. Не повезло.

– Глупо как-то, – пожаловался Брига. – Не знаю, что делать дальше. Без деда карту нам не найти.

– Сейчас у нас другая проблема, – твёрдо сказал Имран. – Нужно срочно обработать рану. Вскипятим воду, промоем, перевяжем.

– Думаю, мне конец, – Брига размахнулся и стряхнул кровь в сторону. – Если тварь заразная, то поздно даже жгут накладывать.

– И всё-таки мы его наложим, – пообещал Имран. – Как говорил Старик, делай хорошо, а плохо само получится.

– Ваха прав, – сказал Брига. – Давай больше не будем о Старике. Ну его…

Огонь удалось развести сразу, благо сухостоя вокруг хватало. Из неглубокого ручья, в сотне шагов от лагеря, Имран набрал ведёрко воды. Казан стоял на месте, значит, люди за эти два месяца здесь не проходили. Миски, лежавшие на столе в центре хижины, тоже никто не тронул. Обеденный стол был сработан из плоских упругих веток, заботливо укрытых потрёпанной, но чистой скатертью.

Всё было в том виде, в каком они оставили своё первое жильё: батарея камней, образующих полки этажерки с прибитым пылью гербарием, семь табуретов и семь перевёрнутых мисок, аккуратно разложенных на столе.

Вернувшись в хижину с кипятком, Имран понял, что жить Бриге осталось недолго.

Спутанные волосы, блуждающий взгляд. Красная сыпь тянулась от ладони к шее, а оттуда двумя ручьями спускалась на грудь.

– Отруби её, – прошептал Брига.

– Что? – не понял Имран.

– Отруби руку. По локоть… – Брига произносил слова с усилием. Шея, опутанная густой сетью вен, казалась синей. – Жжёт, брат. Изнутри. Не могу терпеть.

И он застонал. Тихо и безысходно.

– Сейчас заварю траву, и приступим…

– Потом траву, потом! – заскулил Брига. – Руби… Больно…

– Анестетик, антисептик… потерпи. Не маленький. Бывает и хуже.

На самом деле Имран понимал, что хуже не бывает.

Брига умрёт в ближайшие три-четыре часа. Умрёт в страшных мучениях, когда споры, накопив критическую массу в печени, разродятся корешками побегов… сперва по крови, потом всё глубже и глубже по тканям, наружу, к свободе и свету.

– Потерпи, – повторил Имран. – Сейчас будем пить чай.

Отыскав нужные корешки на «этажерке», Имран мелко изрубил их. Всю труху, какая получилась, вместе с опилками и шелухой завернул в тряпку, положил на камень и старательно выбил рукоятью оружия. Только после этого вывалил древесную массу в миску, залил крутым кипятком и накрыл другой миской.

Его внимание привлекло колечко коры, замершее посреди посуды. «Почему я не увидел его сразу? – подумал Имран. – Наверное, оно лежало под тарелкой».

Он взял кору и развернул её. На внутренней стороне было письмо. Почерк Старика Имран узнал сразу: «Переверни скатерть и увидишь дорогу к Началу, там ответы на все вопросы. Будь с молодёжью поласковей. Мне очень жаль, что я умер».

Имран освободил стол от посуды, осторожно снял скатерть и перевернул её. На обратной стороне и вправду была схема, соединяющая базовый лагерь с точкой, обозначенной словом «Начало».

Путь вёл в неизвестную часть лабиринта.

«Неизвестная часть»? Имран усмехнулся своим мыслям. С масштабом подземного мира за эти три месяца он успел познакомиться. Изученная «ойкумена» была ничтожным островком в океане неизвестности. Разумнее признать, что о мире не известно ничего, чем претендовать хотя бы на толику знания.

Он тяжело опустился на табуретку.

Сомнения тревожили, будили смутные опасения, что с миром не всё в порядке. «Как три креста у входа, – подумал Имран. – Голова кругом идёт…»

Шевельнулся и застонал Брига.

Имран положил ладонь на верхнюю миску.

«Вроде остыло», – решил он и ужаснулся тому, что собирался сделать.

Но выбора не было.

Он взял тарелку с «чаем» и стал на колени рядом с Бригой. Приподнял ему голову и приложил край миски к губам.

– Пей, – приказал Имран. – Будет легче, брат. Пей сколько сможешь.

Ресницы Бриги дрогнули, он сделал глоток, другой, третий… сиреневого цвета жидкость текла у него по подбородку, стекала на грудь.

Он выпил всё.

Имран поставил тарелку на табурет и устроился с раненым удобнее: сам привалился спиной к камню, а голову Бриги положил себе на колени.

– Спасибо, – внятно сказал Брига. – Мне повезло, что ты рядом. Старик всегда гордился твоими успехами травника. Обзывал самоуверенным задавакой, но гордился. Мы все это видели. А с Вахой я бы уже сдох.

– Ваха хорошо строил, – примирительно заметил Имран. – Навесы для стоянок считались его работой.

– А Ладка живность понимала, – тепло улыбнулся Брига. – За полчаса до отстрела могла предупредить об опасности. И пауки её боялись. С ней мы ни разу на комаров не нарвались. И Лёха…

Лёха – это была их первая смерть.

Имран отчётливо помнил ужас, когда голодный камыш на их глазах выпил тело товарища. Пожалуй, тогда они впервые поняли, что предостережения Старика – не пустое ворчание. Пинки и подзатыльники, которыми он щедро одаривал не слишком благодарных учеников, именно тогда приобрели особый смысл…

– А помнишь, как Ваха бесился, когда Сашку со мной застукал? – сказал Брига. – Ладка едва его успокоила.

– Я помню, как Ладка ревела, – отозвался Имран. – Когда крапива её платье в труху побила…

– Точно! Взахлёб ревела, – перебил Брига. – Мы смеялись, а Старик подсел к ней, обнял и тоже заплакал. Жалел её. А потом принёс новую рубашку…

Они замолчали, будто вспомнили о чём-то запретном. Имран даже поморщился, до того гадко на душе стало.

– Я выживу? – с надеждой спросил Брига.

– Конечно, – легко пообещал Имран. – Главное, правильно подобрать заварку. Сейчас ты уснёшь, организму нужен полный покой. Чай убьёт споры растений в крови. Проснёшься как новенький. Свежий и отдохнувший.

– Мы найдём карту! – тихо сказал Брига. – Не для того сюда пёрлись, чтоб уходить ни с чем, верно? Найдём карту и выберемся… Кстати, откуда Старик приносил одежду, мы тоже не знаем!

– Найдём, дорогой, – прошептал Имран. – Найдём карту и всё узнаем.

Он гладил волосы Бриге и чувствовал, как с каждой секундой тяжелеет голова брата. Перевязанная рука безвольно откинулась в сторону, а Брига даже не вздрогнул. А потом ноги раненого дёрнулись, как перед прыжком, и он обмяк, затих, безвольно распластавшись на каменном полу хижины.

Имран не пошевелился.

Ему было нужно идти копать яму, поглубже закопать заражённое, представляющее опасность тело, но он страшился этой работы. После того как он установит крест, от правды будет некуда деться. Хоть вой, хоть плачь. А правда была в том, что он остался один. Один на сотни тысяч километров путаных переходов.

Один в лабиринте, каждый шаг в котором грозит бедой и лютой смертью.

Поляна перед тёмным зевом пещеры открылась неожиданно. Имран по инерции сделал ещё два шага и остановился.

Он знал это место. Теперь ему казалось удивительным, что он сразу не догадался, куда шёл. Три месяца назад они вшестером вышли из этой пещеры на пыльный каменистый плац и вот так же, как и он сейчас, остановились, замерли перед человеком, который назвался Стариком.

Имрану припомнилось многое из того, о чём заботливая память долгое время молчала. Припомнил холод, и как по спине что-то текло, а руки были мокрыми и скользкими… А рядом шли другие люди, и тогда он ещё не знал, что это не просто «люди», – это братья и сёстры, товарищи… семья.

Старик познакомил их друг с другом, дал имена, умыл в ручье и одел. А они только озирались и переглядывались, силясь понять, кто они и зачем.

«Скотство, – с запоздалым раскаянием подумал Имран. – Старик прав, мы поступили с ним как неблагодарные свиньи. Если бы не он, растения выпили бы нас прямо тут, у входа».

Он прислушался к эху зыбкой памяти, но так и не смог вспомнить, что же было до того, как они вышли из этой пещеры. Старик много рассказывал о внешнем мире: о горах, грозящих ветрами и лавинами, о странах, не одно столетие мечтающих завязать торговые отношения. О смельчаках, прокладывающих караванный путь.

«Людям нужен верный ход, – говорил Старик. – Вы – разведчики. Вас отправили на поиски. ТАМ вы будете богатыми, обеспеченными людьми. Вас будут любить и уважать».

В его устах это «ТАМ» звучало как земля обетованная: кисельные берега, молочные реки… но насколько они были бедны до входа в пещеры? И что такое «богатство»? Почему любовь неизвестных людей важнее их собственного чувства братства и уважения друг к другу? Никто этого не знал. А Старик помалкивал.

Имран вошёл в пещеру.

Тёмный коридор, острые углы камня, пыль, забвение, морок…

Пыль?

Имран присел на корточки, разглядывая следы босых ног. Да. Их следы не тронуты. Но прошло тут не шестеро. Этим коридором прошагала не одна сотня человек. Босые, роняя крупные капли влаги, они выходили оттуда, из темноты, к призрачному свету. Надеясь на лучшее. Надеясь, что им повезёт.

Вскоре коридор круто повернул и оборвался тупиком.

Имран увидел густую завесу. Она дрожала и вспыхивала багровыми зарницами. Таких оттенков Имран ещё не видел.

«Похоже на заросли под сквозняком, – решил он. – А красным светится пещера изнутри. Сюда, наружу, прорывается только зарево».

Осторожно раздвинув ветви, Имран оказался в высоком зале, заполненном ярко-алым туманом. Дымка была призрачной, почти прозрачной, но хорошо освещала доступное взгляду пространство. Время от времени в тумане вспыхивали причудливые деревья с фиолетовыми стволами, голые, без листьев, и тогда воздух наполнялся чем-то тревожным и вместе с тем бодрящим и радостным. Что-то коротко гремело и потрескивало.

Купол на треть был разрисован замысловатыми линиями, которые змеились петлями, собирались в кольца, оканчивались тупиками.

«Лабиринт?» – удивился Имран, а через секунду убедился, что прав: проследив за голубой лентой реки, он нашёл пещеру с двумя водопадами, из которой вёл короткий переход к магистральной артерии, а оттуда хорошо просматривался знакомый переход до базового лагеря.

Он покачал головой созвучию увиденного своим недавним размышлениям: путь, пройденный его группой, терялся в хитросплетениях лабиринта. Но белых, нетронутых рисунком областей было намного больше.

«Как же наша карта туда попала? – удивился Имран и усмехнулся: – Не всё ли равно? Загадкой больше, загадкой меньше. Главное: всё, что человек исследует, отображается вот здесь, на потолке».

Несмотря на плотность линий у центра купола, границы у стен оставались чистыми. По всему выходило, что люди от своего Начала ушли недалеко, хотя и прошли немало.

Имран разглядывал карту, пока шею не свело судорогой. Тогда он опустил голову и, разминая пальцами затылок, осмотрелся.

Невдалеке неровной грядой светились шесть мохнатых шаров. Один из грибов, судя по облетевшей щетине, уже давно созрел. Местами сквозь тонкий слой плёнки пробивался неровный жёлтый свет. Казалось, внутри шара двигалось что-то живое.

Подойдя к растению ближе, Имран пожалел о своей любознательности: внутри гриба, опутанный ветками и лианами, в вязком желе висел человек.

Имран очистил плёнку от пыли и сразу узнал его – это был Лёха: квадратный подбородок с ямочкой, нос картошкой… Лёха, казалось, мирно спал, а Имран, подвывая от ужаса, ринулся вон из пещеры.

Ничто его не удерживало, не попыталось остановить.

Задыхаясь, он выскочил на каменистый плац и опустился на колени. Не было никакого «внешнего» мира. Не было стран, торговли и богатства. Был лабиринт, который производил людей, и были люди, которые исследовали содержание своего создателя.

«И ведь наверняка наша группа была не первой у Старика. А сам Старик – не первый у лабиринта. Почему он ничего не говорил об этом? Зачем рассказывал сказки? – спросил себя Имран. И тут же ответил: – Чтобы мы не сошли с ума».

Никто бы не выдержал.

Знание, что рождён только для знания, и ни для чего другого, угнетало. У человека должна быть понятная цель: власть, богатство, дорога к дому… Тогда жизнь обретает смысл, а приключение – цену. Знание, что обречён до скорой, неминуемой смерти шататься по лабиринту, парализовало волю. И то, что результаты твоего личного поиска будут навечно запечатлены на общей карте купола, служило слабым утешением…

Имран приподнял голову – его поразила тишина. Ни скрипа, ни шороха в зарослях. Ни тонкого посвиста ветра у потолка… всё замерло, перестало дышать.

«Похоже, моя жизнь что-то значит, – приободрился Имран. – Миру не всё равно, что о нём думают».

Он поднялся с колен.

Время, скорее всего, ещё было. Наверняка в здешней механике всё предусмотрено: пока Имран не будет готов, спящие не проснутся. Но и медлить незачем: неловко задерживать тех, кто от тебя зависит.

Нужно многое узнать, чтобы их встретить… умыть, одеть, накормить. Где-то должен быть склад с одеждой и оружием. Старики могли вести записи…

Имран решительно отряхнул колени.

Он был уверен в себе. Был уверен, что справится.

«Интересно, что произойдёт, когда белых пятен на куполе Начала не останется? А молодёжи я расскажу правду. Старик полагал, что лабиринт можно пережить. Но почему бы не попробовать с ним ужиться?..»

Крик Бога

Тонкий ручеёк силы…

Нештатная загрузочная процедура…

Если, конечно, можно говорить о каких-то стандартах спустя три миллиарда лет бездействия… безмыслия…

Я шучу?

Значит, я существую.

Ручеёк силы осторожно, чтобы не повредить, нащупывает всё новые группы синапсов, пробуждая их к жизни. Новые? Ха-ха… Когда-то это ощущение назовут «похмельем».

Или уже назвали? Сейчас разберёмся.

Толщина слоя мусора надо мной почти не изменилась. Но звёзды совсем другие. Несколько часов уходит на уточнение календаря. Что-то я совсем отупел в этом дерьме. Пустяковые расчёты занимают столько времени! И вправду – три миллиарда лет. Не обманул.

Как прокричал, так и случилось.

Большой срок, однако…

Ничего удивительного, всем известно, на что они способны. Амбиции и боль заставляют Отцов кричать при сотворении мира. А скромность делает этот крик смертельно опасным.

С другой стороны, сам виноват: нашёл окрик, отметь место и дуй за следующим. На то и спецы, чтоб, значит, аккуратненько, без вреда для себя, копию снять. Нет. Сам решил попробовать. А то не знал, что Отцы только своим детям списывать дают? Тем самым, что «по образу и подобию»… А чужаков капканами встречают. Порядок у них такой.

Всю силу сгубил, пока отвязался… почти выбрался, так на тебе: ещё одна ловушка – лавой завалило.

А вот это финиш, братцы! Пока аспид снаружи, ещё есть какие-то шансы. Звёздный свет, вибрация эфира… Сила, в общем. А если над тобой метр мусора и энергии только чтоб на сожаления хватало, сильно не подёргаешься.

Но вроде бы всё.

Конец вахте…

Если после приятного вечера в гостях вы садитесь за руль автомобиля, но вместо уверенного рыка стартера слышите его унылое ворчание – не расстраивайтесь! У вас достаточно вариантов, чтобы не предаваться отчаянию, а спокойно обдумать положение и выбрать нечто оптимальное из списка своих возможностей.

Судя по всему, «сел» аккумулятор.

Если машина стоит на горке и ничто не заступает вам дорогу, автомобиль можно просто толкнуть. Пока ваш транспорт набирает скорость, включите зажигание, «выжмите» сцепление и установите вторую передачу… а в конце спуска отпустите педаль сцепления. Вероятность запуска тёплого двигателя – почти сто процентов.

Ещё можно вернуться к знакомым или позвонить им по мобильнику, чтоб вышли и «толкнули».

Если неохота позориться, попросите «толкнуть» группу прохожих. Можно завестись с буксира. А если есть кабели с наконечниками «крокодил», вам могут дать «прикурить» от клемм аккумулятора работающей рядом машины.

Вариантов много.

Хуже, когда транспорт находится на расстоянии четырёх сотен тысяч километров от человеческого жилья. Прохожих нет и в ближайшие сто лет не будет, а батарея аккумуляторов «села» так, что тока в бортовой сети едва хватает на подсветку индикаторов блока связи, от работы которого теперь зависит ваша жизнь.

Прошу прощения, моя жизнь.

И мне совсем не до смеха…

Из-за горизонта через десять минут покажется «Порту». Но только с прогретыми дюзами и топливопроводом я смогу дать «тягу» и начать разгон до шести тысяч километров в час.

Чтобы вернуться, мне следует подняться на высоту тридцать километров и ждать, пока Станция нагонит челнок. Потом за дело примутся компьютеры: мой, бортовой и Станции. Эта парочка уверенно посадит челнок на борт вращающейся вокруг своей оси «Порту», беспокоиться не о чём… обычно.