Мишка обиженно засопел, но не посмел ослушаться. Отступил.

– Пять кун на Емелю Олексича! – послышался задорный голос в толпе.

– Хитер-бобер! – ответил густой бас. – Наверняка хочешь? Ясное дело, палка супротив меча не катит!

«Ну, я вам покажу – не катит!»

– Ниче! – встрял третий любитель биться об заклад. – Палкой он тоже могёт!

– Точно! – продолжал сварливый женский голос. – Вдоль хребтины боярина приголубил-то… Шустрый!

– Пустое мелешь! Не можно с палкой мечника победить! – это басистый.

– Принимаю! Пять кун на вьюношу! – крякнул еще кто-то. – Пущай он уделает Емелю-то!

– Дырка не круглая!

– А вот и поглядим!

«Поглядите, поглядите…»

Никита закрутил посох над головой.

Восторженный шепоток прошелестел по толпе.

«Ну да… Такого поди ни разу не видели».

Будто крылья стрекозы раскрылись под сумеречным осенним небом.

Мерцающий круг, в котором и не различишь, где один конец палки, где второй.

Боярин замедлил шаг, вытер правую ладонь о богато вышитую ферязь[34].

«Волнуется, – отметил Никита. – Значит, не так уж и уверен в своих силах».

Парень перебросил посох из правой руки в левую, но не так, как могло бы прийти в голову обычному человеку, а за спиной и застыл на одной ноге, устремив кончик деревянной палки в лицо Емельяну Олексичу.

Это был безмолвный вызов.

Боярин скривился, шмыгнул носом и наотмашь рубанул, целясь в посох.

Никита легко предугадал направление удара и убрал палку, вернув ее на место спустя долю мгновения.

Тяжесть меча далеко унесла руку Емельяна. Ему пришлось широко шагнуть, чтобы сохранить равновесие.

– Ах ты, пес смердящий! – воскликнул он и вновь попытался срубить кончик посоха.

Без труда повторив уловку, Никита различил за спиной смешки. Пока еще несмелые.

– На тебе! На тебе! – Емельян Олексич ударил еще дважды.

И опять не достиг желаемого.

Народ уже хохотал в голос.

– Совсем окосел наш Емеля! – послышался ехидный голос.

Боярин покраснел, как вареный рак. Отступил на два шага. Видно, понял, что дело предстоит нешуточное.

И вдруг прыгнул вперед, целясь теперь парню в голову.

Никита успел перехватиться двумя руками за посох, ушел в сторону. Широким взмахом ударил противника по ногам. Боярин сумел увернуться. Полоснул лезвием поперек живота – попади, и выпустил бы кишки парню. Но и Никита на месте не стоял. Держа посох широким хватом, ткнул Емельяну в лицо. Тот отпрянул. Сбросил в грязь сковывающий движения плащ.

Они закружились, обмениваясь ударами.

Москвич вкладывал в них всю силу, стараясь или убить, или покалечить врага. Может быть, раньше он относился к потасовке не так серьезно, но гогот и улюлюканье горожан, обрадовавшихся дармовому развлечению, разбудили в нем ярость, затмевающую рассудок.

Никите теперь приходилось туго. Он не хотел причинять вреда Емельяну Олексичу – ведь тогда ни о каком разговоре с Юрием Даниловичем не может быть и речи. Какой князь станет разговаривать с чужаком, покалечившим одного из его ближних дружинников? Велит казнить – и всех делов. Да и защита требовала осторожности. Лезвие меча, скользнув вдоль посоха, запросто могло отсечь пальцы.

Взмах!

Тычок в колено!

Сбоку по запястью! Промазал…

Клинок со свистом прошел у самой макушки парня, обдав ветерком.

Никита присел на широко расставленных ногах. Ударил тычком.

Торец посоха врезался Емельяну «под ложечку».

Боярин охнул, выпучил глаза, выронил меч.

– Ага! Наша берет! – закричал тот из москвичей, кто ставил пять кун на незнакомца с палкой.

Емельян Олексич, согнувшись, медленно опустился на колени. Обе ладони он прижимал к животу, словно получил смертельную рану.

– Убили-и-и-и! – Пронзительный визг перекрыл гомон.

Стремянный Мишка с округлившимися глазами бросился на Никиту, замахиваясь копьем, будто оглоблей. Если и имелись у отрока какие-то воинские умения, то испуг и растерянность затмили их полностью. Отбросить в сторону его оружие не составило ни малейшего труда. А после Никита хлестнул его посохом по лицу. Коротко, без замаха, чтобы не убить, не приведи Господь.

Удар пришелся в нос. Юнец схватился за лицо, размазывая кровь, и тихонько заскулил. Прямо как побитый щенок.

– Что делает, а?! Душегубец! – Кажется, это закричал тот мужик, что не верил в победу палки над мечом. Понятное дело, проигрывать никому не нравится.

– Головник[35]! – гаркнул рыжебородый мужик в забрызганном грязью армяке, тыкая в Никиту пальцем.

– Хватайте его, люди добрые!

Толпа качнулась к Никите. Тот, хотя и напугался до дрожи в коленках, не подал виду, а закрутил посох. Как Горазд учил. Восьмерка, петля, полукруг вправо, полукруг влево, над головой, вокруг поясницы.

Москвичи отшатнулись. Получить в зубы крепкой деревяшкой не хотелось никому.

– За колья, мужики! – прокричал сутулый мастеровой в шапке-треухе.

– Камнями ирода, камнями! – Худая старуха приподнималась на цыпочки, чтобы хоть иногда появляться над плечами мужчин, стоявших в первом ряду, но ее пронзительный голос с легкостью перекрывал прочих.

– Точно! Чтоб впредь неповадно было!

– Не позволим наших бояр обижать!

– Камнями!..

Никита едва успел сдержать размах посоха, когда к нему из толпы бросилась… Растрепанная, запыхавшаяся – видно, что потолкаться пришлось изрядно. Нютка? Точно. Она!

– Не смейте его трогать! – отважно закричала та, загораживая собой Никиту. – Люди вы или звери? Хороший он!

– Ишь ты! – прошипела все та же старуха. – Защитница выискалась!

– Мы-то люди! – сурово ответил рыжебородый, поддергивая рукава. – Мы драк тут не учиняли!

«Вот навязалась на мою голову, – с тоской подумал парень. – В одиночку я б еще авось прорвался. Ну получил бы по ребрам пару раз, сломал бы носы двоим-троим… А с обузой не выбраться. Выискалась, защитница! Нет чтобы тихонько домой уходить!»

– Ты зачем сюда выскочила? – зашептал он на ухо девчонке. – Прибьют ведь!

– Не боись, не прибьют! – с бесшабашной снисходительностью отозвалась она. – Я не дозволю!

«Вот дурёха! Думает, что сумеет толпу удержать от расправы! Да не родился еще такой человек, чтобы в одиночку, голыми руками…»

– Дурочка… – начал он.

Но тут суровый голос прокатился над торговой площадью:

– Всем стоять! Тихо!!!

И такой силой веяло от него, что даже раздухарившиеся мужики, готовые рвать на груди армяки и рубахи да кидаться в драку, притихли, втянули головы в плечи. Кто только что орал-надрывался, захлопнул челюсти, аж зубы клацнули. Кто-то даже шапку сунул себе в рот, чтобы ненароком словечко не вылетело. Только тощая, носатая старуха продолжала выныривать над плечами и головами, как поплавок. Трясла сухими кулачками. Выкрикивала:

– Камнями! Бейте его, православные! Бейте, кто в Бога верует!

Седобородый спутник Емельяна Олексича не спеша раздвинул конем толпу. Да, собственно, и расталкивать не пришлось – горожане сами расступались перед ширококостным серым жеребцом.

– Ой, а мы про тебя и забыли, дядька Любомир… – виновато развел руками светловолосый мужичок. От смущения дернул себя за льняную бороду.

– Никшни, сказал! – сверкнул черным глазом дружинник. Наклонился с седла к орущей старухе. – Федосья!

– А? – Бабка побелела, шарахнулась в сторону. Будто желала спрятаться. Но дюжие мужики, стоявшие вокруг, не позволили. Сдвинулись, заступая дорогу к спасению.

– Ты бы, Федосья, рот свой черный закрыла, – мягко, едва ли не ласково проговорил Любомир. – Закрыла, платочком замотала и… Проваливай отсюда! – загремел он на последних словах, будто конные сотни в бой бросал.

Старуха охнула, икнула и ужом протиснулась между двух подмастерьев.

– То-то же… – довольно бросил седой. Обвел взглядом собравшихся. – Благодарствуйте, люди добрые, что вступились за боярина Емельяна свет Олексича! Поклон вам низкий!

Любомир и вправду поклонился, прижимая ладонь к сердцу. Потом выпрямился и продолжил:

– Только самовольный суд чинить никак нельзя. Кто лучше всех рассудить сумеет – виновен ли этот малый, или боярин Емельян сам нарвался?

– Дык… это… князь-батюшка, ясен пень! – воскликнул ободранный – будто его собаки по подворью валяли – мужичонка с подбитым глазом.

– Ай, молодец! – похвалил его Любомир. – Умище-то не пропьешь! Верно я говорю, православные?

Толпа загудела:

– Точно!

– Правильно!

– В Кремль его! Пущай князь решает!

– Значит, согласны вы, чтоб головника князь судил? – гнул свое дальше седой дружинник. – Хотя какой он головник?! Вон он, Емельян Олексич! Поглядите, кто не верит на слово! Живой стоит! Целехонький! Только за живот держится…

– Верно! – отвечали люди. – Живой!

– И Мишка вроде как не убитый. Юшка из носа? Так это у молодых не в диковину. Сами подрались, сами помирились…

– Спасибо тебе, Любомир Жданович! – чинно проговорил белый как лунь дед. Такому давно пора на печи сидеть, косточки греть да внучатам сказки сказывать. Одному Богу ведомо, зачем его понесло на торжище?

– Да за что же спасибо? – приподнял бровь всадник.

– Не дал греха на душу взять. От смертоубийства удержал, – все так же неторопливо и веско объяснил старик.

– Ну! – хмыкнул Любомир. – Тут мне добавить нечего. Удержал так удержал. Грешен. Каюсь.

По рядам плотно сгрудившихся людей волной прокатились смешки.

– Все, православные! Идите по своим делам! А то без товара останетесь. Чем тогда семьи кормить станете? – махнул рукой дружинник, а сам неторопливо подъехал к неподвижно застывшему Никите.

– Откуда будешь такой, прыткий? – внимательно пробежал взглядом, словно цепкими пальцами ощупал. Все подметил, все определил раз и навсегда – и постав ног, и обманчиво расслабленный хват на давно остановившемся посохе. Нютку, растопырившую руки в неуклюжей попытке защитить – и ту разглядел.

– Издалече, – отвечал Никита. Любомир ему нравился. Уверенностью и спокойствием напоминал Горазда. Именно поэтому парень решил держаться настороже. Нельзя поддаваться чувствам. Расслабишься – сожрут и косточки сплюнут.

– Никак тверич? – подметил его выговор седой.

– Оттуда. Верно. А что, нельзя?

– Тверичам дорога на московский торг не заказана. Только зачем же палкой махать, бояр калечить?

– Я первым в драку не лез, – стоял на своем парень.

– Да неужто?

– Кто меня плетью ожег? Боярин ваш…

– А ты такой гордый, что уж и плетью нельзя?

– Я – не холоп.

– А кто же ты?

– Человек.

– Вона как! – протянул Любомир. И повторил, будто пробуя слово на вкус: – Человек! Не приучил разве вас Михаил Ярославич к покорности?

Никита только плечами пожал. Что тут ответить? Он о князе тверском и не слышал, почитай, ничего, кроме того, что успел поведать дед Илья. И с дружинниками Михаила Ярославича первый раз столкнулся, когда боярин Акинф пожаловал в гости к Горазду.

– Крут ваш князь. Ох, крут. Не понаслышке знаю, – прищурился седой. – Что ж молчишь, парень?

– Нечего мне говорить.

Толпа вокруг заметно поредела. Одно дело – на драку глазеть, а то и всем миром чужака пришлого отделать, а совсем другое – слушать неспешную беседу. Да и вопросы дядька Любомир задает простые и будничные. К чему там прислушиваться? Нет, скучно…

– Домой беги, – яростно зашипел Никита на ухо Нютке. – К дядьке Прохору! Нечего тебе тут делать!

– Я тебя не брошу! – отвечала девка. Вот упрямая!

– Иди-иди! Я сам управлюсь.

– Не пойду. Ты гость наш…

– Иди, я сказал!

Седой с интересом наблюдал за их перепалкой.

– Девчонка с тобой?

– Нет! – ответил Никита.

– Да! – одновременно с ним ляпнула Нютка.

Любомир рассмеялся. Покачал головой.

Тем временем Емельян Олексич отдышался. Зло гаркнул на стремянного Мишку, который продолжал размазывать розовые сопли по реденьким усам. Тот промямлил что-то виновато и побежал искать коня.

– Кем драться-то учен? – без предупреждения спросил Любомир.

– Дядькой Гораздом… – проговорился парень. И прикусил язык, но было уже поздно.

– Гораздом, говоришь? Слыхал я об одном отшельнике, которого Гораздом зовут. Сколько раз его звали князья – и московские, и тверские, и рязанские – учить дружину бою оружному и рукомашному. А он ни в какую… Гонцам отвечал, что самому Александру Ярославичу Невскому служил, а больше ни единому князю не станет. Гордый. И упрямый.

Никита удивился, хоть и постарался не подать виду. Он и знать не знал, что его учителя, оказывается, все окрестные князья звали к себе в дружину.

– От московских князей еще при Даниле Александровиче ездили. Вот Олекса Ратшич и ездил, – Любомир кивнул на боярина Емельяна. – Его тятька, стало быть…

Старый дружинник замолчал. Видать, минувшие дни вспомнились.

Емельян Олексич с помощью Мишки забрался на подведенного коня и теперь срывал злость на спутнике, вполголоса выговаривая ему. Лишь бросал исподтишка косые взгляды на Никиту.

– Отведи меня в Кремль, почтенный Любомир Жданович, – попросил парень.

– Что-о? – удивился старый дружинник. – Ты никак княжеского суда просить захотел? Я-то думал…

– Не суда, – мотнул головой Никита. – Мне ему послание от Горазда передать нужно. Очень нужно. Я затем и в Москву пришел.

– Вона как… А не боишься? Сперва ведь отвечать придется за то, что тут натворил.

– Отвечу, если надо.

– А ты смелый.

– Мне очень нужно передать слова Горазда. Я бы хоть так, хоть сяк в Кремль пошел бы. В ворота не пустили бы, через городню[36] бы полез.

– А поймали бы? – улыбнулся Любомир.

– Просил бы встречи с князем.

– А взашей бы выгнали?

– А я опять полез бы.

– А в подпол бросили бы?

– Убег бы…

– Вона как! Молодец. Уважаю.

– Так сведешь меня к князю Юрию? А, Любомир Жданович?

– К Юрию не сведу.

Заметив разочарованный взгляд парня, воин пояснил:

– Юрий Данилович уехал в Новгород. По делам. По каким, не спрашивай – не твоего ума дела.

– Я и не спрашиваю…

– Вот и правильно. А к Ивану сведу. Попробую добиться для тебя княжьей милости.

– Спасибо тебе, почтенный Любомир Жданович, век не забуду! – Никита поклонился дружиннику в пояс.

– Не радуйся прежде времени. Князь Иван Данилович справедлив, но суров.

– Бог не выдаст, свинья не съест.

– Вона как! Свинья не съест, говоришь? Тогда пошли, – кивнул Любомир. – Девчонка с тобой?

– Сам пойду!

– Никуда ты сам не пойдешь! – возмутилась Нютка.

«Вот напасть на мою голову… Как же избавиться от нее?»

– Почему сам, красавица? – приподнял бровь дружинник. – Я с ним иду. В обиду не дам.

– Я все равно пойду! – уперлась девчонка. Хоть и зарделась, что убеленный сединами воин назвал ее красавицей.

– Ну, дело ваше.

Любомир повернулся к боярину:

– Слышь, Емельян Олексич! Парень желает, чтобы князь ваш спор рассудил. Вот прямо в Кремль и поедем сейчас.

Емельян презрительно оттопырил губу. Мол, подумаешь, суд княжеский. Мне все равно. Прав я. На том стоял и стоять буду. А боярская правда, как известно, сильнее холопской.

Но и возражать он не решился. Развернул гнедого мордой на Боровицкий холм, стукнул каблуками в конские бока.

Любомир махнул Никите рукой – пошли, дескать. Пришпорил серого, нагнал боярина и поехал стремя в стремя. Парень, закинув посох на плечо, зашагал следом за ними. Нютка семенила рядом, вцепившись в рукав Никиты. Замыкал шествие Мишка. Непонятно: то ли решил, что не по чину ему впереди ехать, то ли приглядывал, чтобы тать не сбежал.