Выстрелы из прошлого, или Краткая история катынского противостояния

Вернемся в далекий 1943 г, когда 13 апреля «радио Берлина» сообщило о найденных в Катынском лесу захоронениях 12 тысяч польских офицеров, которые, как утверждали нацисты, были уничтожены большевиками. Дело о расстреле польских офицеров на территории СССР получило название «Катынского». По указанию Гитлера Катынским делом занимался лично министр имперской пропаганды Геббельс. Польское правительство в эмиграции поддержало немецкую версию, и 16 апреля 1943 г. с соответствующим коммюнике выступил министр обороны Польши генерал М.Кукель.

В ответ 15 апреля 1943 г. Совинформбюро обвинило в катынском преступлении нацистов, объявив, что польские военнопленные: «находились в 1941 г. в районе западнее Смоленска на строительных работах и попали со многими советскими людьми, жителями Смоленской области, в руки немецко-фашистских палачей летом 1941 года» (Катынь. Расстрел… С. 448).

25 сентября 1943 г. Красная Армия освободила Смоленск от немецкой оккупации. 12 января 1944 г. была создана советская «Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров», председателем которой назначили академика Н.Н.Бурденко.

В том же январе Специальная Комиссия, более известная как комиссия Бурденко, провела эксгумацию польских захоронений в Катыни-Козьих Горах. 26 января 1944 г. в газете «Правда» было опубликовано официальное Сообщение Комиссии, в котором говорилось: «…до захвата немецкими оккупантами Смоленска в западных районах области на строительстве и ремонте шоссейных дорог работали польские военнопленные офицеры и солдаты. Размещались эти военнопленные поляки в трех лагерях особого назначения, именовавшихся: лагери № 1-ОН, № 2-ОН и № 3-ОН, на расстоянии от 25 до 45 км. на запад от Смоленска.

Показаниями свидетелей и документальными материалами установлено, что после начала военных действий, в силу сложившейся обстановки, лагери не могли быть своевременно эвакуированы, и все военнопленные поляки, а также часть охраны и сотрудников лагерей попали в плен к немцам.

…Произведенная судебно-медицинская экспертиза эксгумированных трупов с неопровержимой ясностью доказывает, что расстрел военнопленных поляков был произведен самими немцами… Судебно-медицинская экспертная комиссия на основе данных и результатов исследований… утверждает, что этот расстрел относится к периоду около 2-х лет тому назад, т. е. между сентябрем – декабрем 1941 г.»

Но убедительно донести до советской и польской общественности итоги работы комиссии советские пропагандисты оказались не в силах. В этом плане интерес представляет письмо писателя Алексея Толстого, члена комиссии Бурденко, Председателю Президиума ВС РСФСР Николаю Швернику, датированное 3 февраля 1944 г.

Толстой писал по поводу документального фильма «трагедия в Катынском лесу», посвященного работе комиссии Бурденко в Катыни. Он отмечал, что в таком виде фильм не только «совершенно не годится для показа, но может даже произвести отрицательный эффект. Сцена допроса свидетелей озвучена так, что похоже на то, что свидетели повторяют какой-то заученный урок. Их речь получается неживой и вследствие этого неправдоподобной» (ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 349).

В послевоенной Польской республике выводы комиссии Бурденко были встречены общественностью неоднозначно. В то же время, как утверждают очевидцы, в 1943 г. многие поляки не поверили нацистам. Варшавянин Потьканский Эдвард, бывший солдат германской армии на допросе в конце 1943 года в специальном лагере № 24 3-его Белорусского фронта сообщил: «В разгар катынской кампании я был в Польше. Гитлеровская польская газета «Курьер Варшавский» заполняла целые страницы фамилиями польских офицеров, будто бы замученных большевиками в Катыни. С больших предприятий в Катынь посылались делегаты, которые по возвращении должны были рассказывать о зверствах большевиков. Таких же представителей немцы посылали даже из концлагерей. Это были польские офицеры.

Многие делегаты, возвратясь из поездки, рассказывали обратное тому, что хотелось гитлеровцам. Вскоре эти делегаты были арестованы и пропали без вести. На стенах домов появились надписи: «Катынь – дело рук гестапо». Такие надписи можно было прочесть на Новогрудской, Маршалковской и других улицах. На скамейках в Саском саду были приклеены записи, в которых сообщалось, что убийцами польских офицеров в Катыни являются немцы. Поляки говорили о Катыни, как о новом злодеянии немецких разбойников» (ВИЖ. № 11, 1990).

Однако чрезмерно прямолинейное и жесткое навязывание советской версии катынского преступления, не дававшей ответа на ряд спорных вопросов, вызвало обратный эффект. Этому способствовало подпольное распространение в Польше отчета Генерального секретаря Польского Красного Креста К.Скарьжинского о работе Технической комиссии ПКК в Катыни в 1943 г. Поляки стали сомневаться в выводах комиссии Бурденко точно так же, как годом ранее они сомневались в выводах немецких оккупационных властей. Не надо забывать, что выводы комиссии Бурденко подводили поляков к осознанию того, что эмигрантское лондонское правительство, поддержавшее в 1943 г. немецкую версию Катынского дела, было по сути коллаборантным. Для многих поляков такой вывод был неприемлим.

В 1944—45 гг. левые силы в Польше под руководством Болеслава Берута и Эдварда Осубко-Моравского были еще слабы и крайне нуждались в поддержке других слоев польского общества, чтобы перевести Польшу на социалистический путь развития. В этой связи Берут, как Председатель Крайовой Рады Народовой, обратился к советскому руководству с просьбой широко не афишировать выводы комиссии Бурденко, дабы устранить повод для разжигания в Польше политических страстей и нагнетания антисоветских настроений.

В итоге не придумали ничего лучшего, как изъять брошюру с отчетом о работе комиссии Бурденко. Во второй половине 1944 г. ее сняли с продажи, а 21 августа 1945 г. Уполномоченный СНК СССР по охране военных тайн в печати и начальника Главлита издал приказ № 716, предписывающий изъять брошюру «Сообщение специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров» из книготорговой сети и библиотек общественного пользования (ГАРФ ф.9425, оп.2, д.69, л.80). Следует отметить, что изымались только экземпляры на русском и польском языках, а экземпляры на других языках в библиотеках оставлялись. Однако изъятие брошюры лишь усилило подозрение поляков. Если скрывают, значит, что-то есть!

Реакция польской общественности не обеспокоила советское руководство. В эйфории победы над Германией и Японией в Кремле было принято опрометчивое решение закрепить выводы комиссии Бурденко решением Международного военного трибунала (МВТ) в Нюрнберге. Планировалось окончательно закрыть катынскую тему – быстро и эффективно, без дополнительной политико-пропагандистской подготовки и усиления документальной аргументации. К сожалению, никто из советских руководителей не придал значения тому, что итоговое «Сообщение….» Специальной Комиссии не было достаточно аргументированным с формально-юридической и судебно-медицинской точек зрения.

Это во многом обусловила политическая установка о том, что не следует полемизировать с авторами немецкого «Amtliches Material zum Massenmord von Katyn». В этой связи советская сторона лишилась возможности использовать подготовленный в декабре 1945 г. ведущими польскими судмэдэкспертами европейской величины Яном Ольбрыхтом и Сергиушем Сенгалевичем «Судебно-медицинский отзыв на германский официальный материал «Amtliches Material zum Massenmord von Katyn»,

Польские судмедэксперты обнаружили в Отчете немецкого профессора Бутца, проводившего в 1943 г. эксгумацию в Катыни-Козьих Горах «достаточно много пробелов, ошибок и неточностей, чтобы можно было признать утверждения, сделанные немцами в публикации «Amtliches Material zum Massenmord von Katyn» как материал, не выдерживающий точной научной критики, а тем самым признать его обладающим слишком большим пропагандистским характером» (ГАРФ. Ф.7021. Оп.114. Д.18. Л.1—37). Тем самым немецкой версии был нанесен существенный удар.

Но в Нюрнберге эти материалы не были использованы. О них предпочли не упоминать, так как они одновременно ставили под сомнение и советскую официальную версию о вине нацистов за расстрел поляков в Катынском лесу. Прежде всего, это касалось безаппеляционного заключения советской судебно-медицинской экспертной комиссии о том, что расстрел польских военнопленных относится к сентябрюдекабрю 1941 г. Это утверждение советских судмедэкспертов было недостаточно обосновано с научно-медицинских позиций. Видимо, оно была обусловлено очередной политической директивой «сверху». В итоге советская сторона в попытках любой ценой доказать преступление нацистов, стало жертвой своих собственных амбиций.

Помимо этого, советские юристы и историки были лишены возможности использовать для подкрепления выводов комиссии Бурденко трофейную переписку вышестоящих органов нацистской Германии и немецкой тайной полиции, обеспечивавшей контроль за ходом эксгумации в КатыниКозьих Горах. Она убедительно доказывала фальсификационный характер немецкой эксгумации. И в этом случае, видимо, также действовала политическая установка о том, что полемизировать с нацистами незачем, а опубликованные выводы комиссии Бурденко являются исчерпывающими и достаточными для доказательства вины немецкой стороны.

Кстати, нежелание официальной России полемизировать по спорным историческим вопросам уже привело к тому, что в мире все чаще и чаще ставятся под сомнение итоги Второй мировой войны. СССР, а соответственно и Россия, как его правопреемник, в ряде стран официально считается одним из инициаторов этой войны.

Настрой российского МИДа на то, чтобы спорными вопросами занимались только историки, является не только ущербной, но таит в себе непредвиденные негативные последствия для России. В этом случае российским историкам будут противостоять оппоненты из других государств, находящиеся в рамках законов, предполагающих уголовную ответственность за высказывание точки зрения на исторические проблемы, не соответствующей установкам на государственном уровне.

Так, в Польше и Литве приняты законы, предусматривающие уголовную ответственность за публичную пропаганду фашистского и коммунистического режима. К понятию «пропаганда» может быть отнесена и попытка реально представить политику советского руководства в спорных исторических вопросах. В такой ситуации научный спор россиян с оппонентами, которых в случае высказывания крамольных мнений ждет тюремная камера, просто бессмыслен.

Но вернемся к Нюрнбергу. Неблагоприятный для СССР итог рассмотрения «катынского эпизода» на Нюрнбергском трибунале обусловили два обстоятельства. Прежде всего, время рассмотрения вопроса о Катыни в трибунале роковым образом совпало с началом «холодной» войны, идеологию которой в своей знаменитой речи в Фултоне сформулировал 5 марта 1946 г. бывший премьер-министр Великобритании У.Черчилль. В ситуации нарастающей враждебности в отношениях между Западом и СССР, советский обвинитель полковник Ю.Покровский, отвыкший от реальной состязательности в судебных процессах и не ожидавший серьезных политических подвохов от недавних союзников по антигитлеровской коалиции, по выражению западных журналистов, выглядел «жалко».

Вторым важным обстоятельством явилось то, что незадолго до рассмотрения «катынского эпизода», польское эмигрантское правительство распространило среди участников Нюрнбергского процесса и журналистов «Отчет о кровавом убийстве польских офицеров в Катынском лесу» (более 450 стр.), подготовленный польским юристом В.Сукенницким и активным участником поиска поляков в СССР М.Хейтцманом. В этом документе вина за катынское преступление возлагалась на СССР.

Вопрос о Катыни в Нюрнберге рассматривался 1—3 июля 1946 года. Советские свидетели повторили уже давно известные факты из Сообщения комиссии Бурденко. Немецким свидетелям, при явном попустительстве председателя трибунала, удалось формально опровергнуть или поставить под сомнение целый ряд небрежных утверждений советских прокуроров. Так, немецкий 537-й полк связи армейской группы ошибочно именовался в советских документах «537-м строительным батальоном», оберст-лейтенант (подполковник) Аренс – «обер-лейтенантом Арнесом» и т.д.

Эти мелкие, на первый взгляд, ошибки и неточности дали основания членам трибунала от трех западных держав, вопреки протестам члена МВТ от СССР генерала-майора юстиции И.Т.Никитченко, не включать «катынский эпизод» из окончательного текста приговора. Однако такое исключение ни в коей мере не означает, как это демагогически пытаются утверждать сторонники польской версии, автоматического оправдания Германии или косвенного обвинения СССР в катынском преступлении. Заметим, что ряд обвинительных эпизодов против нацистов также не был включен в окончательный тест Нюрнбергского приговора. Однако сомнения в вине нацистской Германии по данным эпизодам никогда не возникали.

К сожалению, советское руководство не сделало должных выводов из неудачи в Нюрнберге. Ситуацию в тот период можно было подкорректировать. В наличии были материальные свидетельства, подтверждающие советскую версию, и еще были живы многочисленные свидетели. Однако никаких дополнительных расследований катынской трагедии так и не последовало. Видимо, уверенность руководства СССР в том, что истина, изреченная «сверху», всесильна, оказала плохую услугу советской версии катынского преступления.

Спохватились лишь в 1952 году. Тогда, в ответ на создание в США «комиссии Мэддена», в СССР была спешно организована Координационная комиссия по Катынскому делу при Министерстве иностранных дел. В 1952—53 гг. эта комиссия успела выполнить существенный объем работ. Но из-за отсутствия публикаций в открытой печати о результатах этой работы, эффект от деятельности комиссии оказался ничтожным. В 1953 г., после смерти Сталина и ареста группы Берия-Меркулова деятельность Координационной комиссии была прекращена. Основные материалы этой комиссии в российских архивах пока так и не удалось выявить.

В хрущевский период отношение к катынской теме стало сугубо прагматичным. Хрущев даже попытался разыграть катынскую карту в своей антисталинской кампании. В ноябре 1956 г. он предложил тогдашнему главе Польши Владиславу Гомулке объявить, что в катынском преступлении виноват Сталин. Но Гомулка решительно отказался. Возможно, поэтому Хрущев впоследствии больше не захотел публично «светить» эту ставшую крайне «скользкой» тему. С тех пор тотальное замалчивание всего, что касалось Катыни, в СССР стало повсеместным

Хоть и известно, что молчание – «золото», но для советской версии катынского преступления такое «золото» оказалось губительным. Пользуясь отсутствием адекватной реакции со стороны руководства СССР и ПНР, польская эмиграция на Западе в послевоенный период издала ряд книг, в которых безапелляционно утверждалось, что преступление в Катыни совершили сотрудники НКВД.

Эту позицию в 1951—52 гг. поддержала уже упомянутая выше комиссия Палаты представителей американского Конгресса («комиссия Мэддена»), предпринявшая расследование катынского преступления исключительно в антисоветском направлении. В 1970 г. аналогичную позицию заняла английская палата лордов (Подробнее см. «Катынь. Расстрел… С. 441—442).

Подобная информация подпитывала уверенность польской общественности в том, что с катынским преступлением «дело нечисто». Особенно, если учесть, что советская сторона по данному поводу хранила «гробовое молчание».

В начале 1980-х катынская тема и события 1939 г. заняли важное место в идеологической борьбе «Солидарности» против коммунистической власти Польши. Через несколько лет Катынь стала общепольской национальной проблемой, на гребне которой «Солидарность» рвалась к власти. Продолжение замалчивания катынской темы и связанных с ней событий 1939 г. официальными властями Польши и СССР становилось нетерпимым.

Необходимо заметить, что советская официальная точка зрения на ситуацию 1939—1940 гг. была закреплена в так называемой исторической справке «Фальсификаторы истории» (1948 г.) Принудительное единомыслие, господствующее в странах соцлагеря до конца 1980-х годов предлагало только одну точку зрения, которая не давала ответ на ряд важных для граждан Польши и Прибалтики вопросов. Поэтому весьма популярной точкой зрения для многих стала другая, формируемая в разговоре за столом на кухне.

К сожалению, уход от всесторонней оценки острых конфликтных ситуаций продолжает доминировать и в официальной историографии современной России. Несмотря на то, что за последние годы выяснилась масса новых исторических подробностей и существенно изменились аргументы оппонентов, российские власти по ряду спорных исторических проблем («польская сентябрьская кампания» РККА 1939 г., «советская оккупация» Польши и Прибалтики и др.) продолжают использовать устаревшую аргументацию, не подозревая, что тем самым способствуют формированию в сопредельных государствах новых «качиньских» и «саакашвили».

Более того, оценка многих спорных исторических ситуаций, в основном, отдана на откуп антисоветски настроенным историкам «необольшевистского» толка, для которых главное – полностью разрушить все представления о социалистическом обществе, а потом… Российское руководство, занятое решением повседневных проблем, пока не сочло нужным уделить должное внимания спорным историческим проблемам.

Аналогичная ситуация сложилась к 1987 году и в польскороссийских отношениях. Тогда по предложению главы польского государства генерала В.Ярузельского была создана двусторонняя комиссия историков СССР и Польши по вопросам истории отношений между двумя странами и, прежде всего, по катынскому вопросу. Однако по вине советской стороны, комиссия работала крайне медленно и неэффективно. Это позволило польской стороне взять инициативу в свои руки.

В результате в 1988 г. члены двусторонней комиссии польские историки Я.Мачишевский, Ч.Мадайчик, Р.Назаревич и М.Войцеховский провели так называемую «научно-историческую экспертизу» сообщения Специальной комиссии Н.Н.Бурденко, в которой они признали выводы комиссии «несостоятельными» (Катынь. Расстрел… С. 443). Никакой внятной реакции советских историков и официальных властей на польскую экспертизу не последовало. Это означало первую победу польской позиции в Катынском деле. Говорить после этого о выводах комиссии Н.Бурденко считалось «плохим тоном».

Несколько ранее, в декабре 1987 г., в ЦК КПСС была направлена записка «четырех» (Шеварнадзе, Яковлева, Медведева, Соколова) по катынскому вопросу в связи с намечаемой поездкой летом 1988 г. Горбачева в Польшу. Предлагалось обсудить записку на Политбюро ЦК КПСС 17 декабря 1987 г. и «внести ясность в «Катынское дело». Однако по неизвестным причинам Горбачев вопрос с обсуждения снял. Об этой записке упоминает бывший консультант Международного отдела ЦК КПСС В. Александров в своем письме от 19 октября 1992 г. в Конституционный Суд по «делу КПСС» (Катынский синдром… С. 262).

Руководство ЦК КПСС вплоть до 1989 г. по поводу Катынского дела ограничивалось пропагандистскими заявлениями. Наиболее серьезным документом того времени стало постановление Политбюро ЦК КПСС от 5 апреля 1976 г. «О мерах противодействия западной пропаганде по так называемому «Катынскому делу», в котором предлагалось дать «решительный отпор провокационным попыткам использовать так называемое «Катынское дело» для нанесения ущерба советско-польской дружбе» (Катынь. Расстрел… С.571—572).

В советское время катынская тема была закрытой даже для членов Политбюро и секретарей ЦК КПСС. Пытаясь сломать завесу секретности в катынском деле, заведующему Международным отделом и секретарю ЦК КПСС В.Фалину в 1989 г. удалось добиться разрешения для историков Юрия Зори и Натальи Лебедевой работать в фондах закрытого Особого архива с документами Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД. Валентина Парсаданова, как член двусторонней советско-польской комиссии, уже работала в Особом архиве.

Ю.Зоря, получив возможность работать в фондах Особого архива, решил сравнить списки-предписания НКВД на конвоировании польских офицеров из Козельского лагеря с немецким эксгумационным списком, опубликованном в «Amtliches Material zum Massenmord von Katyn» («Официальные материалы о массовых убийствах в Катыни»).

В итоге он обнаружил совпадение фамилий при «выборочном сравнении списков-предписаний на отправку пленных из Козельского лагеря в УНКВД по Смоленской области и эксгумационных списков из Катыни в немецкой «Белой книге». Их очередность совпадала, что было весомым доказательством роли НКВД в уничтожении поляков в 1940 г.» (Катынский синдром… С. 290—291).

Другим доказательством вины советских органов госбезопасности в бессудном расстреле тысяч польских граждан стали документы конвойных войск об этапировании поляков поляков из Осташковского лагеря в распоряжение Калининского УНКВД. Историк Н.Лебедева утверждала, что эти документы позволяют утверждать, что польские военнопленные были расстреляны весной 1940 г.

На основании этих поспешных, косвенных и не вполне обоснованных утверждений (подробнее о версиях Зори и Лебедевой будет сказано ниже) заведующий Международным отделом ЦК КПСС В.Фалин запиской от 23 февраля 1990 г. «Дополнительные сведения о трагедии в Катыни» сообщил М.Горбачеву о том, что советские историки обнаружили в фондах Особого архива, Центрального государственного архива Главного управления при Совете Министров СССР, а также Центрального Государственного архива Октябрьской революции неизвестные документы и материалы о польских военнопленных. Они якобы позволили «даже в отсутствии приказов об их расстреле и захоронении… сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни – дело рук НКВД и персонально Берии и Меркулова» (Фалин. Конфликты. С. 346, Катынь. Расстрел. С. 579—580).

Записка Фалина и выводы историков во многом предопределили решение Горбачева о том, чтобы, без тщательного и всестороннего расследования обстоятельств Катынского дела, признать вину органов советской госбезопастности за массовое убийство польских военнопленных. Большое влияние на решение Горбачева оказало то, что весной 1990 г. в ходе подготовки официального визита в Советский Союз тогдашний руководитель Польши генерал В.Ярузельский поставил категорическое условие, что он приедет в Москву, если будут названы виновники катынского преступления («Przeglad» /«Обозрение»/ № 16 за 18.04.07).

Это условие было выполнено. 13 апреля 1990 г. в день встречи М.Горбачева и В.Ярузельского в газете «Известия», без какого-либо судебного рассмотрения обстоятельств Катынского дела, появилось официальное «Заявление ТАСС о катынской трагедии» с признанием «…непосредственной ответственности за злодеяния в катынском лесу Берии, Меркулова и их подручных» за гибель примерно 15 тысяч польских военнослужащих. В заявлении было подчеркнуто, что катынская трагедия: «представляет одно из тяжких преступлений сталинизма» («Известия», 13 апреля 1990 г.).

В.Ярузельскому был также передан «корпус катынских документов из Особого архива», который включал список из 14.589 фамилий польских офицеров и военнопленных, содержавшихся в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях зимой 1939—1940 г. Польская сторона к этому времени располагала так называемым «Списком Мощиньского», состоящим из 9.888 фамилий. Многие фамилии из этого списка встречались в документах, переданных Горбачевым. В итоге поляки получили моральное право утверждать, что все 14.589 поляков являются «жертвами Катыни».

В этой связи возникает вопрос о профессионализме или научной порядочности историков, работавших с польскими списками. В документах конвойных войск НКВД, этапировавших весной 1940 г. вышеуказанных 14.589 польских военнопленных, были четко указаны разные пункты назначения: Смоленское УНКВД, Калининское УНКВД и Харьковское УНКВД. Однако Заявление ТАСС было составлено таким образом, что местом гибели всех 14,5 тысяч польских военнопленных следовало считать Катынский лес. Что это банальная ошибка в важнейшем документе или сознательная дезинформация?

Кстати, Ярузельский получил списки, якобы расстрелянных польских офицеров со странной припиской, что, хотя распоряжения, позволяющие назвать точное время и конкретных виновников катынской трагедии, не выявлены, но можно сделать вывод о том, что Катынь это дело рук НКВД.

Подобная трактовка событий 1989—1990 гг., обусловивших появление заявления ТАСС, является несколько упрощенной. Ситуация вокруг Катынского дела в 1987—1990 гг. была намного сложнее. К сожалению, информация об этой ситуации пока циркулирует только на уровне слухов. С абсолютной уверенностью можно утверждать лишь то, что основную роль в этом процессе сыграли два обстоятельства. Во-первых, традиционно неопределенная и непоследовательная позицию Горбачева по катынской проблеме. Во-вторых, наличие в окружения Горбачева влиятельных партийных деятелей, крайне заинтересованных в скорейшем признании советской вины за Катынь.

Польско-советское катынское противостояние, еще до заявления ТАСС, можно было бы перевести в русло конструктивного советско-польского диалога, Это Горбачеву предлагали советские историки, работавшие в совместной Комиссии по сложным историческим вопросам. Но Горбачев как всегда выжидал, надеясь, что конфликт разрешится сам собой. Он и разрешился прямым ультиматумом польской стороны. Напомним, что большинство межгосударственных конфликтов при Горбачеве заканчивались аналогично.

Не случайно после развала СССР Горбачев и в мемуарах, и в интервью избегает темы, касающейся санкционирования им опубликования вышеупомянутого заявления ТАСС от 13 апреля 1990 г. о признании вины НКВД СССР за катынское преступление. К этому времени Горбачев, как он пишет в мемуарах «Жизнь и реформы», знал только о документах из «закрытого пакета № 1». По его словам они однозначно подтверждали версию комиссии Бурденко.

Как юрист, Горбачев должен был понимать, что гипотез и рассуждений историков о вине НКВД за Катынь и упомянутого ультиматума Ярузельского, явно недостаточно для того, чтобы признать советскую вину. В крайнем случае, можно было сделать заявление ТАСС, в котором заявить, что СССР начинает новое официальное расследование катынской трагедии с привлечением польской стороны. Но этого не последовало.

Объясняют это тем, что, якобы в Заявлении ТАСС говорилось не о вине СССР, а об ответственности сталинизма, которое нельзя отождествлять с Советским Союзом. Это наивная и глупая отговорка. Значение она имела лишь для Горбачева и его окружения, которое настаивало на такой формулировке заявления. Еще раз следует подчеркнуть, что подобное развитие событий в катынском противостоянии стало возможным вследствие того, что в окружении Горбачева в то время активно действовали люди, поставившие цель свести счеты с советской властью. Для этого достаточно прочитать воспоминания бывшего члена Политбюро ЦК КПСС, секретаря ЦК, а в последние годы ярого антикоммуниста, Александра Яковлева.

Особо следует подчеркнуть, что в этот «смутный» для Катынского дела период публикацию подлинных архивных документов, подтверждающих версию комиссии Бурденко, начал «военно-исторический журнал». Это была инициатива тогдашнего главного редактора журнала, генерала Виктора Ивановича Филатова. Корреспонденты «ВИЖ» провели журналистское расследование и опубликовали ряд воспоминаний важнейших свидетелей по Катынскому делу: Б.Тартаковского, Р.Свентека, Ф.Гаека и др. Материалы вызвали огромный интерес у советских читателей.

Они же вызвали негодование сотрудников польского посольства в Москве, к которым присоединился глава Советского государства Президент М.Горбачев. Он дал команду разобраться не с опубликованными в журнале свидетельствами, а с редактором «ВИЖ» Филатовым.

Что же касается жертвы Горбачева в плане признания вины за Катынь, то она оказалась напрасной, как, впрочем, все, что он делал. Отношения с Польшей не улучшились. Наоборот, польское руководство получило прекрасную возможность усилить давление на СССР. Польша, имеющая перед СССР и Россией большие прегрешения, всегда занимала в исторических спорах активную наступательную позицию, которая обеспечивала ей преимущество в польско-советских, а впоследствии – польско-российских отношениях.

Наиболее объективно поведение польской стороны было изложено в записке (№ 06/2—223 от 29 мая 1990 г.) членов Политбюро ЦК КПСС А.Яковлева и Э.Шеварнадзе: «О наших шагах в связи с польскими требованиями к Советскому Союзу» (см. раздел Приложения).

В записке говорилось: «Польская сторона, освоившая за эти годы методику давления на нас по неудобным вопросам, выдвигает сейчас группу новых требований, нередко вздорных, и в совокупности неприемлемых. Министр иностранных дел К.Скубишевский в октябре 1989 г. поставил вопрос о возмещении Советским Союзом материального ущерба гражданам польского происхождения, пострадавшим от сталинских репрессий и проживающим в настоящее время на территории Польши (по польским оценкам – 200—250 тыс. человек).