Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Елена

ModernLib.Net / Историческая проза / Во Ивлин / Елена - Чтение (стр. 10)
Автор: Во Ивлин
Жанр: Историческая проза

 

 


Священная лестница была отправлена на побережье целым караваном повозок. Макарий с клиром в ужасе смотрели, как они отправлялись в путь. Известно было, что царственные коллекционеры не раз опустошали целые провинции, свозя к себе произведения искусства. Иерусалимская церковь владела единственными в своем роде сокровищами — терновым венцом, копьем, плащаницей и многими другими. Неужели теперь, получив свободу, она лишится всего, что так преданно сберегала в годы гонений? Они посовещались и решили сделать императрице драгоценный подарок, выразив тем самым свою верность трону и в то же время дав понять, что имеют право на все, чем владеют. Они преподнесли в дар Елене хитон Господа, который римский солдат выиграл в кости и позже продал одному из Его учеников. Императрица выразила благодарность, хотя это было не то единственное, чего она хотела. А пока что она приказала выкопать неподалеку от гробницы и погрузить на повозки несколько тонн земли. Ей пришла в голову мысль построить церковь в Риме, в Сессорийском дворце, да так, чтобы фундамент церкви покоился на земле, привезенной из святых мест. К этому Макарий отнесся спокойно.

Скоро стало ясно, что императрица совсем не расположена предаваться благочестивому уединению. Не проходило дня без того, чтобы она куда-нибудь не выезжала. Она побывала в Вифлееме, где немногочисленная христианская община опекала пещеру, в которой родился Христос, — в ней устраивали службы, а над входом построили небольшой дом для собраний. Под Рождество сюда стекались все христиане Иерусалима во главе с епископом, чтобы провести предпраздничную ночь в бодрствовании. «Самое подходящее место для базилики», — заявила Елена, и — о чудо! — через несколько недель тут закипела работа. Она начала строить церковь и на Масличной горе. Здесь, как ей рассказали, находилось родовое поместье св. Иоахима и св. Анны и еще стояли старые деревья, плоды которых они вкушали. Поблизости было и их семейное кладбище — Богородица в детстве играла на нем, а после смерти тело ее некоторое время пролежало здесь, умащенное благовониями и завернутое в саван. Здесь же находился Гефсиманский сад, куда удалился Иисус, и пещера, где он часто укрывался со своими апостолами; здесь он провел в муках ночь перед своим арестом и отсюда вознесся на небеса. Это было одно из самых святых мест в Иерусалиме — «самое подходящее место для базилики».

Елена часто приходила на стройки, смотрела, как копали первые канавы, и устраивала пикники среди только что заложенных фундаментов. И Макарий видел — его маленькая епархия растет, богатеет, приобретает вес и становится неузнаваемой, а Драцилиан неумолимо внедряет повсюду симметрию и прячет грубый, но подлинный камень под мраморными плитами.

Все это было похоже на восточную магию — стоило произнести заклинание, как из воздуха возникали купола и колоннады. Императрица отдавала приказ, и приходила в движение вся сложная машина имперского строительного ведомства, а сама Елена возвращалась в монастырскую кухню и помогала монахиням мыть посуду. Но скорее это было одним из проявлений сверхъестественной животворной силы, которой было проникнуто все окружавшее Елену в ту ее благодетельную вторую весну: семя, посеянное вечером, к утру прорастало, пускало глубокие корни, и к полудню крепкий стебель уже одевался трепетной листвой и пышными цветами. Воздух, напоенный ароматами щедрого урожая, проливал бальзам на ее беспокойную душу. И тем не менее истинного покоя она не находила, потому что нужно ей было совсем другое — не молодая поросль, а старое, хорошо выдержанное дерево.

Она настойчиво продолжала свои поиски, расспрашивая всех вокруг. В город съехалось много лесоторговцев, получивших подряд на стройке; среди них было немало местных, которые занимались своим ремеслом из поколения в поколение. Однако никому из них не приходилось сооружать ни виселиц, ни крестов для распятия. Впрочем, они говорили, что готовы попробовать. Но из какого дерева делали кресты триста лет назад, они как-то не задумывались. Тогда места здесь были лесистые, так что было из чего выбирать. И все, ссылаясь на свой профессиональный опыт, в один голос утверждали, что никакой другой материал по своей долговечности не может сравниться со здоровой древесиной. Они приводили множество примеров деревянных конструкций, которые пережили бетон и каменную кладку. «С годами дерево становится только крепче, — уверяли они. — Оно может сохраняться хоть вечно, если не сгорит в пожаре и на него не нападут насекомые. Насекомых здесь не так уж много, но пожары бывали часто».

Она послала за историками и антикварами. Кое-кто из них уже сам приехал в город, прослышав про увлечение императрицы. Другие прибыли по ее приглашению из Александрии и Антиохии. Христиане, иудеи и язычники — все были готовы ей помочь.

Больше всего знали, по-видимому, христиане.

— Считается, — рассказывал ей один старец-копт, — что крест был составлен из всех пород дерева, какие только есть на свете, чтобы все растительное царство могло принять участие в искуплении.

— А, чепуха, — сказала Елена.

— Разумеется! — в восторге согласился копт. — Я всегда был того же мнения. Это слишком уж материалистично, слишком расчетливо.

— Ну скажите на милость, с какой стати растительному царству в этом участвовать? — спросил молодой священник из Италии. — Оно вовсе не нуждалось в искуплении и ему не подлежало.

— К тому же, чтобы соорудить такой сложный крест, плотникам пришлось бы проработать не один год, — заметил простодушный Макарий, которого Елена всегда приглашала на такие беседы. — Некоторые виды деревьев привозят издалека — одни растут только на юге Африки, другие только в Индии.

— Вот именно, — согласился копт. — Я доказал, что истина гораздо проще. Одна ветвь креста была из самшита, другая из кипариса, третья из кедра, а четвертая — из сосны. Эти породы дерева символизируют...

Еще один священник утверждал, что крест был осиновый, — вот почему это дерево до сих пор трепещет от стыда.

— Чушь, — сказала Елена.

Еще более замысловатую историю рассказал чернокожий ученый с Верхнего Нила. Когда Адам заболел, его сын Сет отправился в рай за целебным маслом. Архангел Михаил дал ему вместо этого три семечка, но они опоздали — Адам уже умер. Тогда Сет вложил семечки покойному в рот, и из них выросли три саженца, которые потом попали к Моисею. Он использовал их для разнообразных магических целей, включая отбеливание чернокожих. Во времена Давида саженцы срослись в одно дерево. (На этом месте Елена начала проявлять признаки нетерпения.) Соломон срубил дерево и хотел использовать балку из него при постройке своего храма, но она не подошла. Одна женщина, по имени Максимилла, как-то случайно села на балку, и на ней тут же вспыхнуло платье. Соломон приказал забить несчастную плетьми до смерти, а из балки сделал мостик; царица Савская, проходя по нему, сразу узнала...

— Ох, довольно! — сказала Елена. — Я для того сюда и приехала, чтобы опровергнуть такие россказни.

— Но это еще не вся история, — обиженно возразил чернокожий. — В конце концов это дерево всплывает посреди купальни Вифезда...

— Вздор, — заявила Елена.

Иудеи — высокоученые мужи из Александрии — высказывались осторожнее. Распятие на кресте, говорили они, — это варварский римский обычай, совершенно чуждый еврейским традициям. Иудейский народ воздавал злодеям по заслугам, забивая их камнями. Правда, габониты распяли на кресте семерых потомков Савла, но лишь в исключительных обстоятельствах — чтобы предотвратить неурожай ячменя, да и было это очень давно. А в то время, которое интересует императрицу, ничего подобного случиться не могло. Так что ей лучше посоветоваться с римскими военными историками.

Один такой историк оказался среди присутствующих. Он сказал, что самая дешевая и самая простая в обработке древесина — сосна. Нет никаких сомнений, что именно из нее и был сделан крест. Вероятно, вертикальный столб стоял на месте казни постоянно, и приговоренного заставляли нести только горизонтальную перекладину. Потом перекладину вместе с ним подтягивали вверх по столбу и закрепляли в гнезде. Один и тот же крест, таким образом, наверняка использовался множество раз.

Здесь вмешались иудеи, заявившие, что так быть не могло. Казнь была делом рук римлян, но она происходила на земле, принадлежавшей евреям, в то время, когда еще действовали все еврейские законы. А на этот счет законы содержали совершенно ясные указания. Любой предмет, связанный с насильственной смертью, становился нечистым и мог осквернить все вокруг. Орудия казни, даже камни, использованные для побиения, или веревку после бескровного удушения, следовало в тот же самый день убрать и спрятать.

— А кто должен был это делать?

— Храмовая стража, — сказал римлянин. — Такие ритуальные процедуры римлян не касались.

— Нет, не стража, а друзья и родственники казненного, — возразили евреи. — В этом случае, судя по всему, им отдали тело, что было весьма необычно. Нет сомнения, что и все остальное было предоставлено им.

— Нет, солдаты, — утверждали христиане. — Это была не простая казнь. В городе шло брожение. Люди видели тревожные знамения. Были приняты особые меры — гробницу запечатали, и около нее поставили охрану. Вероятно, такие же особые меры были приняты и по отношению ко всем реликвиям.

— Так или иначе, — заключил римлянин, — это как раз один из тех досадных пробелов, какими изобилует история — как священная, так и светская, и заполнить которые не удастся никогда. Узнать, что именно тогда произошло, у нас нет никакой возможности.

Однако, как ни пытались специалисты разубедить Елену, она не сдавалась.

Макарий на этих совещаниях говорил мало. Но потом Елена спросила, какого мнения придерживается он.

— Спрятали крест, конечно, не ученики, — осторожно начал Макарий. — Иначе память об этом была бы сохранена церковью. Но про крест никто никогда ничего не слыхал. За это я могу поручиться. Его спрятали евреи или римляне и унесли тайну с собой в могилу.

— Прекрасно, — сказала Елена. — Будем исходить из этого. Допустим, что команде храмовых стражников или римских легионеров — кому именно, мы не знаем — приказали быстро и незаметно избавиться от двух больших деревянных брусьев. Что они могли сделать? Конечно, им не хотелось ни привлекать к себе внимание, ни тратить время на то, чтобы отнести эти брусья куда-нибудь подальше. Земля здесь каменистая, и выкопать ров соответствующего размера и зарыть части креста они тоже не могли. Что же им оставалось? Найти пещеру или подвал разрушенного здания — что-нибудь в этом роде. И того, и другого здесь сколько угодно, я сама видела. Понятно, что нам нужно сделать — обследовать все такие места в окрестностях Голгофы, и мы обязательно найдем крест.

— Но, царица, ты видела, в каком состоянии сейчас окрестности Голгофы?

— Толком не знаю. Там всегда полно строителей и всякой прочей публики.

— Вот именно. Пойдем посмотрим.

Они подошли к восточному краю стройплощадки, где с пригорка можно было окинуть взглядом стройку. Солнце уже садилось, и рабочий день близился к концу. Перед ними простирался обширный плоский пустырь, посреди которого торчали два возвышения, огороженные и закутанные в мешковину. Повсюду виднелись начатые кладкой стены и устои, а вокруг тянулись во все стороны мастерские, занимавшие во много раз большую площадь, чем сама стройка. Там громоздились горы убранного мусора и щебня, заготовленного мрамора и тесаного камня; там стояли бетономешалки, печи для обжига кирпичей и извести, огромные деревянные подъемные краны, тележки и тачки, стойла для лошадей и бараки для рабочих, полевые кухни и отхожие места, чертежная, бухгалтерия с охраняемой кассой, где выдавали заработную плату, наполовину снесенные остовы выселенных домов и неоконченные временные постройки. Все это было опутано паутиной мощеных проездов и тропинок; целую улицу занимали палатки, куда проститутки старались заманить рабочих в дни получки, пока те еще не успели добраться до базара. И все это вызвали к жизни простые слова: «Здесь нужно построить базилику».

«Со временем, конечно, порядок и покой сюда вернутся», — подумал Макарий, стоя рядом с императрицей и показывая ей работы, но теперь он только сказал:

— Неужели ты думаешь, что посреди всего этого сможешь найти яму в земле и в ней деревянные брусья?

— О да, думаю, что смогу, — уверенно ответила Елена.

В Иерусалиме только и говорили о том, какую энергию проявляет Елена. Все решили, что старушка просто неутомима. Но в действительности она испытывала огромную усталость. Приближалась зима; в монастыре, стоявшем на открытом месте, было холодно и сыро. Совсем не так она представляла себе в Далмации свою старость. У нее уже не было охоты задавать вопросы. Ни от кого она не видела помощи, никто не верил в успех ее поисков. На Рождество у нее не было даже сил присоединиться к процессии, направлявшейся в Вифлеем; она причастилась в монастырской церкви и позволила монахиням поухаживать за ней, просидев весь праздничный вечер перед огнем, который они развели в ее комнате.

Но в канун Крещения Елена собралась с силами и отправилась на носилках в церковь Рождества, до которой было пять миль скверной дороги. Толп паломников видно не было, Макарий и его паства праздновали Крещение у себя в церкви, и только немногочисленная христианская община Вифлеема встретила ее и проводила в приготовленную для нее комнату. Елена продремала там почти до рассвета, когда ее позвали и при свете ярких звезд отвели в тесную пещеру-стойло, где усадили на женской половине...

В низком сводчатом помещении горело множество лампад, и воздух был спертый. Звуки серебряных колокольчиков возвестили о прибытии трех бородатых монахов в полном облачении, которые, подобно трем волхвам древности, простерлись ниц перед алтарем. И началась долгая литургия.

Елена плохо понимала по-гречески, да и не вслушивалась — ее мысли были далеко. Она забыла даже о том, что искала, и ей виделось только далекое прошлое — спеленутый младенец и три царя-волхва, которые пришли издалека, чтобы поклониться ему.

«Это мой день, — думала она. — И это мои единомышленники». Может быть, у нее возникло предчувствие, что ее слава, подобно их славе, будет зиждиться на одном-единственном подвиге благочестия, что и она тоже появилась здесь из некоего безыменного царства и что ей, подобно им, суждено, единожды вспыхнув, угаснуть, как угасает пламя в камине.

«Как и я, — мысленно сказала она им, — вы пришли слишком поздно. Здесь много лет до вас уже побывали пастухи, не говоря уж о бессловесных животных. Их голоса прозвучали на этой земле вместе с ангельским хором задолго до того, как вы собрались в дорогу. Ради вас были изменены исконные небесные законы, и среди озадаченных звезд загорелся новый, призывный светоч. Как долго и трудно добирались вы до цели, замечая направление и прокладывая свой путь сюда, куда пастухи пришли запросто, босиком! Как странно выглядели вы в дороге, со своими слугами в невиданных доселе одеждах, со своими нелепыми дарами! В конце концов вы достигли цели вашего паломничества, и великая звезда остановилась в небе прямо над вами. И что вы сделали? Вы явились к царю Ироду. Вы воздали ему почести, положив начало бесконечной войне невежественных толп и судий с невинными. И все же вы пришли и не были отвергнуты. Вам тоже нашлось место рядом с яслями. Ваши дары были не нужны, но они были приняты и сохранены, потому что это были дары любви. В новом, только что родившемся мире милосердия и вам тоже нашлось место. В глазах Святого Семейства вы стали не ниже, чем вол или ослица...»

«Вы мои небесные покровители, — сказала им Елена. — Покровители всех, кто приходит слишком поздно, всех, чей путь к истине долог и труден, всех, кто отягощен ненужными знаниями и праздными рассуждениями, всех, кто из вежливости становится соучастником преступления, всех, кто оказывается жертвой собственных талантов».

«Дорогие мои сородичи, — сказала им Елена, — помолитесь за меня и за моего бедного, замученного делами сына. Пусть и ему тоже перед концом жизни найдется место на соломе, где он сможет преклонить колени. Помолитесь за великих, чтобы они избежали забвения. Помолитесь и за Лактанция, и за Марсия, и за молодых поэтов из Трира, и за души моих диких, неразумных предков, и за их хитроумного врага Одиссея, и за великого Лонгина. Ради Того, Кто не отверг ваших странных даров, помолитесь за всех тех, кто был мудр и добр. Да не будут они забыты перед престолом Господа, когда настанет царствие нищих духом».

12

ОБРЕТЕНИЕ

Неделя шла за неделей, небо над стройкой становилось все ласковее, и среди окрестных холмов зацвели цикламены. Но приближение весны не радовало Елену: у нее уже не осталось вопросов.

Ее настроению больше соответствовал наступивший Великий пост. Единых правил его соблюдения еще не существовало. В Иерусалиме, где праздновали и субботу, и воскресенье, постились по пять дней на протяжении восьми недель. А когда Макарий говорил «поститесь», это означало «голодайте». В других епархиях позволяли себе кое-какие послабления — разрешалось вино, оливковое масло, молоко, можно было слегка перекусить маслинами и сыром, так что верующие постоянно что-то жевали, словно кролики. Но кто хотел поститься в Иерусалиме, тому оставались только вода и жидкая каша, ничего больше. Кое-кто мог выдержать все пять дней, многие по средам позволяли себе сытный обед, другие, еще более слабые в вере, обедали по вторникам и четвергам. Каждый мог сам решить, что ему под силу. Но если уж он постился, то пост должен был быть строгим — такой закон ввел Макарий.

Почтенный возраст освобождал Елену от обязанности строго соблюдать все правила. Но она все же решила поститься. Соображения, которыми она при этом руководствовалась, были чисто практическими. Ее расспросы ни к чему не привели, обычные средства найти то, что она искала, были исчерпаны. «Прекрасно, — сказала она. — Теперь посмотрим, не поможет ли пост».

Напрасно монахини упрашивали ее подумать о здоровье. У них были основания для волнений: с каждой неделей Елена все больше слабела и все чаще испытывала припадки головокружения. По субботам и воскресеньям она тоже почти ничего не ела. К началу Страстной недели в ней трудно было узнать ту решительную женщину, которая еще недавно с пристрастием допрашивала археологов.

Вербное воскресенье стало для Елены особенно тяжелым испытанием. Уже на рассвете началась служба, после нее процессия направилась на Масличную гору, потом целый день обходила по крутым склонам холмов все святые места, и в заключение был представлен вход Господень в Иерусалим: по усыпанной пальмовыми листьями улице Макарий прошествовал к гробнице на вечернюю службу. К концу дня Елена так выбилась из сил, что не смогла даже съесть ужин, приготовленный для нее в монастыре, и, вся дрожа, упала в постель.

С наступлением Страстной недели работы на стройке прекратились: все христианское население Иерусалима предавалось молениям, и с каждым днем все усерднее. В четверг вечером состоялось еще одно шествие на Масличную гору и вокруг нее. Елена настояла на том, чтобы вместе со всеми идти пешком. Она крепко держала в руке свечу, но у нее то и дело начинала кружиться голова, и во время пения псалмов или чтения Библии она временами теряла сознание. Шествие закончилось к исходу ночи в Гефсиманском саду пением псалма о страданиях Христовых. С последними словами псалма все разразились горестными причитаниями — кто по привычке, а кто вполне искренне; повсюду звучали жалобные вопли и стоны. Свечи погасли — уже брезжил рассвет. Печальная процессия медленно двинулась через городские ворота на Голгофу, где началась долгая заупокойная служба.

Когда служба кончилась, Елена ушла к себе. Трагедия завершилась: вход в гробницу уже завалили камнем, ученики, понурив головы, разошлись, чтобы поодиночке предаваться горю и сгорать от стыда. Пилат крепко спал в своем дворце. Город после тревожного дня угомонился, и вокруг было так же тихо, как в гробнице, где, завернутый в плащаницу, лежал мертвый Бог. Перед глазами Елены стояли те женщины, что горько плакали у гробницы много-много лет назад, и сердце ее было с ними.

Монахини принесли немного каши, но Елена к ней не притронулась. Заметив ее неподвижный горячечный взгляд и увидев, что она вся дрожит, они пошептались между собой, и одна из них принесла сладкое питье с опиумом, которое Елену уговорили выпить. Всю последнюю неделю она почти не спала. Теперь наконец пришло успокоение, и она лежала так же тихо, как то тело в гробнице.

Всю свою жизнь Елена по ночам видела сны и каждое утро, даже в те далекие дни ее молодости, когда предстояла веселая охота, просыпалась с таким чувством, словно чего-то лишилась, — у нее на мгновение сжималось сердце, как в минуту горестного прощания. И в эту, самую печальную в году, ночь ей начал сниться сон, но, хотя она засыпала все крепче, ей казалось, что она, наоборот, пробуждается навстречу светлому дню. Она поняла, что это сновидение послано ей Богом.

Ей снилось, будто она идет одна по узкому переулку вдоль стены храма Соломона. Переулок не заполняла, как днем, толпа, вздымавшая тучи пыли, — сейчас он был пустынен, тих и залит ярким светом, как бывает на вершине горы. Елена чувствовала себя снова молодой и приветливо поздоровалась с человеком, шедшим по переулку навстречу, как будто это был кто-то из подданных ее отца, а она собралась на охоту. И когда он ответил «Доброе утро, госпожа», его слова прозвучали совершенно естественно и уместно в это утро, выпавшее из хода времени.

Человек был на вид средних лет и, судя по одежде и бороде, — правоверный иудей.

— Ты пришел, чтобы плакать у стены храма?

— Ну нет, только не я. Не смотри на этот наряд — я надеваю его время от времени, когда наведываюсь сюда, чтобы посмотреть, как тут идут дела. Я долго пробыл за границей, объездил все страны, какие только есть в мире. Это полезно для расширения кругозора. Ведь они очень ограниченные люди — эти здешние евреи. Кому это знать, как не мне, — когда-то я тоже был одним из них. У меня была маленькая лавка неподалеку, вон на той улице. Ничего особенного она собой не представляла, но очень может быть, что я так и просидел бы в ней всю жизнь, если бы римляне все здесь не разорили. И можешь мне поверить — я им только благодарен.

Елена уже поняла, что день, когда она встретилась с этим человеком, не помечен ни в каком календаре.

— Ты, наверное, очень стар, — сказала она.

— Еще бы! Ты даже представить себе не можешь, как я стар.

Она внимательно посмотрела на него и заметила, что в это утро, когда все вокруг выглядело свежим и обновленным, в нем не было ни намека на молодость. Его лицо было гладким, словно базальт, тело — коренастым и крепким, волосы едва тронула седина, но, несмотря на его веселый, чуть насмешливый тон, глаза были усталыми и холодными, как у крокодила.

— Первым, кто начал все здесь разорять, был Тит. Я вылетел в трубу. Понемножку мне удалось снова встать на ноги. Потом — новые беспорядки, и опять здесь все разорили. На этот раз я решил, что с меня хватит. Два раза — это уж слишком. И я отправился путешествовать. Временами мне приходилось нелегко, но я никогда не жалел о прошлом. Эту одежду я надеваю всякий раз, когда приезжаю сюда, потому что такой у меня обычай: куда бы меня ни занесло, я всегда стараюсь вести себя так, как там принято. В Бордо я носил галльские желтые штаны в обтяжку, в Германии — волчью шкуру. А видела бы ты, как я наряжался при персидском дворе! Нужно уметь приспосабливаться — в нашем деле только так можно добиться успеха. Видишь ли, я торгую благовониями. Клиентура у меня — лучше не бывает. Я снабжаю все первоклассные храмы. Люди знают, что я поставляю только добротный товар. Сам закупаю его в Аравии, сам доставляю куда надо. А кроме того, им нравится иметь со мной дело, потому что я, понимаешь ли, держусь со всеми уважительно. Чему бы они ни поклонялись — обезьянам или змеям, а во Фригии мне доводилось видеть еще и не такие странные культы, можешь мне поверить, — я всегда проявляю уважение к их религии. Ведь это мой хлеб с маслом. А дело мое — совсем не простое. Приходится постоянно держать ухо востро и не зевать, особенно в наше время, когда то и дело рождаются какие-нибудь новые культы и возводятся новые храмы. Вот почему сегодня я здесь. На базарах Хадрамаута было много разговоров про Иерусалим — про то, что римляне строят там новый храм. И в чью честь — в честь того Галилеянина, подумать только! Сначала это меня просто ошеломило. Словно я вдруг перенесся на триста лет назад. Ведь это из-за того самого Галилеянина я сегодня здесь.

— Ты был с ним знаком?

— Ну, в общем-то нет. У меня тогда был большой заказ от Синедриона, и якшаться с Галилеянином в такой момент было бы неразумно — повредило бы делу. Надо же, как все со временем меняется! По пути к месту казни он проходил мимо моей лавки и упал прямо напротив моей двери. Он едва мог идти. Им после этого пришлось заставить какого-то человека нести крест вместо него. Имей в виду, что этой казни я не одобрял. Я всегда говорил: живи и давай жить другим. Но не мог же я допустить, чтобы он сидел и отдыхал у меня на пороге, верно ведь? Поэтому я сразу его прогнал. «Иди, иди, — сказал я, — нечего тут сидеть. Таким, как ты, тут не место». Он только посмотрел на меня в ответ — не то чтобы со злобой, а так, словно хотел запомнить мое лицо. И сказал: «Жди, пока я не приду». В ту минуту мне показалось, что большого смысла в этих словах нет, но с тех пор я много о них думал — можешь мне поверить, времени для раздумий у меня предостаточно. Тогда мне не было еще и пятидесяти, и до сих пор я чувствую себя так, словно не состарился ни на один день. Странно, правда? Казалось бы, в моем деле человек должен знать все про все религии, но есть еще такое, что ставит меня в тупик. А считать дни рождения я перестал где-то после ста пятидесяти. До того было довольно занятно смотреть, как все кругом умирают. Но потом я как-то потерял к этому интерес. Мне все равно никто не верил, и к тому же кому приятно вести дела с человеком в таком возрасте? Клиенты считали бы, что я должен слишком много знать. А понемногу теряешь счет всему. Раньше всего — женщинам, а в конце концов — даже деньгам.

— Расскажи мне еще про тот день.

— Мне вся эта история не нравилась, — сказал торговец. — По совести говоря, совсем не нравилась. Вдруг стало темно и затряслась земля — не так уж сильно, но после этого у людей сдали нервы. Кое-кто говорил, что видит духов. Вообще какой-то странный был день. Торговля у меня не шла, так что через некоторое время я закрыл лавку и пошел посмотреть, что там происходит. Но когда я туда добрался, все, оказывается, кончилось. Тела уже снимали с крестов.

Беседуя, императрица и торговец дошли до конца переулка — дальше начиналась строительная площадка, где возводили базилику.

— Подумать только — сколько денег теперь на него тратят! Вот почему такое интересное у меня дело — постоянно случаются какие-нибудь сюрпризы.

— А что дальше было с крестом? — спросила Елена.

— Да их выбросили, все три. Они обязаны были это сделать по закону.

— Куда их выбросили — ты помнишь?

— Да.

— Я ищу Его крест.

— Ну да, если подумать, то сейчас и в самом деле должен быть большой спрос на все, что связано с тем Галилеянином, — таким он вдруг стал знаменитым и уважаемым.

— Можешь показать мне, где он лежит, этот крест?

— Думаю, что да.

— Я богата. Сколько ты за это попросишь?

— За такую мелкую услугу я с тебя ничего не возьму. Со временем она окупится. В моем деле надо быть дальновидным. Насколько я понимаю, эта новая религия способна продержаться довольно-таки долго. Ведь как обычно бывает — вот неизвестно откуда взялась религия, и скоро повсюду появляется множество святых людей и святых мест, старые храмы переименовывают, начинаются пророческие видения и паломничества. И появляются дамы вроде тебя, которым нужен не только крест, но еще и всякое другое. И тут самое главное — правильно взяться за дело, заложить добротную основу. Чтобы было несколько подлинных реликвий, которые оказались бы в хороших руках, у уважаемых людей. Дальше все пойдет как по маслу. Спрос будет такой, что никакого подлинного товара не хватит. И тут наступит мой черед. Тут все и окупится. Нет, сейчас я с тебя ничего не возьму. Буду только рад, что крест попадет к тебе. И тебе он ничего не будет стоить.

Слушая его, Елена вглядывалась в мысленные картины будущего, представлявшиеся ей так же ясно и отчетливо, как и все остальное в то залитое ярким светом утро, выпавшее из хода времени. Она видела, как святые места христианства превращаются в ярмарки, где идет бойкая торговля четками и медалями, как из неведомых еще материалов миллионами прессуют священные эмблемы, и в ушах у нее звучал гомон торговцев, зазывающих покупателей на языках, которых еще не существовало. Она видела церковные ризницы, битком набитые подделками и фальшивками. Она видела, как христиане дерутся и воруют, чтобы приобрести этот мусор. Подумав немного, она сказала:

— Ты назначаешь немалую цену. Ну, а теперь говори мне, где крест.

— Его бросили в заброшенный подземный водоем, — сказал торговец. — Совсем рядом с городскими воротами. Большая цистерна, и вниз ведут несколько ступенек. Раньше из нее брали воду все соседние кварталы города, уже много лет назад она почему-то пересохла.

— Где это?

Торговец уверенно подвел ее к западному краю только что возведенной платформы и двинулся дальше среди громоздившихся повсюду куч строительного мусора.

— Трудно сказать точно, уж очень здесь все перекопали.

Прищурив свои усталые, так много повидавшие глаза, он прикинул расстояние до двух еще уцелевших ориентиров — гробницы и вершины Голгофы, что-то подсчитал в уме и в конце концов ткнул ногой в землю.

— Копай здесь, — сказал он. — Большой ошибки быть не должно. Копай, пока не наткнешься на ступеньки.

Тут Елена проснулась и снова почувствовала себя совсем старой женщиной, одинокой и слегка одурманенной опием. Лежа в темной комнате в ожидании рассвета, она стала молиться, полная надежды и благодарности.

Когда рассвело, она отправилась к гробнице. Люди собирались на первую утреннюю службу Страстной субботы. Елену уже хорошо знали, и она не привлекла к себе ничьего внимания.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11