..", потом "...только три дня в запасе, вы хоть это-то понимаете?!", следом - "...а где же эти хваленые пропагандисты, пропади вы все пропадом!..", затем "...и почему не вывели марьинских?! Нет уж, вы мне ответьте, Василь Васильич, - почему?!", далее - "...Ну хоть в казармах-то что-нибудь успели?..", и еще - "...а зачем я тогда вам деньги плачу?! Да вы хоть представить себе можете, что такое полтора миллиона таньга?!" В конце концов он сунул телефон в карман и встал перед ней, улыбаясь.
      По дороге, в такси, Настя размышляла, что и в какой последовательности скажет, - и ничего не придумала. В сущности, проще всего было бы не строить из себя диву, не цокать каблуками, не шагать воинственной раскачкой - так, чтобы подолец платьишка вызывающе плясал и закидывался, - а просто, по-бабьи, разреветься прямо на пороге - м-м-м-м-ма-а-а-а-а-а!..
      К сожалению, это было никак, никак невозможно.
      - Представляешь, Сережа, - говорила она кукольным голосом, расхаживая по гостиной как дюймовочка: наманикюренные пальцы врастопырку, - Ой, какие... эти два - голландцы?.. У тебя просто музей... Вот, и представляешь, Леша во вторник уехал в Питер и оставил меня без денег... ну вообрази, какая глупость!.. А мне... Ой, это что, подлинник?.. Ну, караул, Кримпсон-Худоназаров, пора тебя раскулачивать...
      Сергей снял очки, отчего его худощавое лицо утратило свойственное ему выражение собранности и ненадолго сделалось усталым и растерянным.
      - Во вторник? - переспросил он, шаря в кармане халата; извлек замшевый лоскуток и подышал на стекло.
      - Ну да, а мне завтра нужно остаток выплатить за... ну, неважно, купила я одну вещь... А он, балбес, банковскую карточку увез!
      И Настя рассмеялась, жестом пригласив посмеяться и Сергея.
      - Что это он: туда-сюда, туда-сюда... - пробормотал Сергей. - Просто в глазах рябит. - Посмотрел стеклышко на свет, вдумчиво подышал на второе. - И не лень ему мотаться... Во вторник - Питер, сегодня - ко мне, от меня, видимо, опять в Питер... да?
      Настя сощурилась.
      - Он у тебя был?
      - Не без того...
      - Зачем?
      - Да примерно за тем же. Про покупки, правда, не рассказывал... Но денег взял.
      - Расскажите про покупки, - пробормотала Настя. - Про какие про покупки?..
      - Про покупки, про какупки... про кап...
      - Про покупки, про покупки, про покупочки мои! - мстительно протараторила она.
      - Вот именно... Давай, давай. Выкладывай.
      - Да все нормально, чего ты! - она принужденно рассмеялась. Совершенно все тип-топ!
      Сергей без улыбки взглянул на нее и подумал, что, скорее всего, Настена еще поморочит ему голову, но в конце концов расскажет, что же на самом деле случилось. А когда он поможет, то снова перестанет быть ей нужным. И опять останутся одни воспоминания: о лукавой китайщине в разрезе карих глаз, о светящейся коже на персиковых скулах, об инквизиторских ямочках на щеках справа и слева от смеющихся губ... Втемяшилось, что без Алексея никак - и хоть ты кол на голове теши.
      - Значит, тип-топ? - переспросил он.
      - А не похоже? - и тут же крутанулась на скользком паркете, смеясь. Все внимание обращают.
      - Похоже, похоже, - согласился он. - Ну, тогда извини: я должен ехать. Тебя подбросить?
      Настя молчала, покусывая губы. Подошла к креслу и со вздохом в него повалилась.
      - Короче, он пошел на кисмет-лотерею, - развязно сообщила она, закидывая ногу на ногу.
      Сергей перестал улыбаться.
      - Ничего себе... Следует полагать, внезапно разбогатели? Наследство, видимо? Поздравляю. Единственное, чего в этом случае не понимаю, это зачем он занимал у меня деньги. Во-первых, с такой суммой на кисмет-лотерее делать нечего. Во-вторых, если есть свои, то...
      - Ну ладно, хватит! Никто ничего не получил! И никто не разбогател! Он нашел билет. Хотел сдать - а уже нельзя. Тогда он поехал на игру, а я... а я не знаю, что делать!
      - Час от часу не легче. Он спятил? Вообще, первый раз слышу, чтобы билеты кисмет-лотереи валялись на дороге. Должно быть, специально для самоубийц подбрасывают...
      - Перестань, - нетерпеливо сказала Настя. - Не нуди. Давай, поехали. Что мы резину-то тянем?
      - Прости, что тянем? - холодно осведомился Сергей, рассматривая микроскопический заусенец на мизинце. - Какую резину?
      - Не понимаешь?
      - А что я должен понимать?
      - Ну, ехать же нужно! За ним ехать!
      - Зачем?
      - Ты шутишь? Ты хоть знаешь, чем он рискует?
      - Ну, допустим, знаю. Однако, сама посуди, что я могу сделать, если он сам, в здравом уме, в твердой памяти и по собственной воле туда двинулся? Мчаться за ним? А что я ему скажу? Я ему скажу: Леха, пошли отсюда. А он мне ответит: пошел бы ты знаешь куда? И будет прав.
      - Ну довольно болтать, прошу тебя! Поедем!
      - И не подумаю.
      Настя недоверчиво рассмеялась.
      - Прекрати, - просительно сказала она. - Ну пожалуйста. Сережа, миленький. Ты же все понимаешь. Мы же не можем его бросить, правда? Ладно, допустим, что он плохой... или там сумасшедший. Ладно. Но я не могу его бросить. Он сумасшедший, он пошел на кисмет-лотерею, а я должна...
      - Да никакой не сумасшедший! - резко ответил Сергей. - А ты, с другой стороны, ничего не должна. Ты сама, по своей воле схватилась - и тянешь воз как ломовая лошадь! Кто заставляет? Теперь вот беги спасать от кисмет-лотереи! Замечательно! Просто слов нет! А завтра он банк пойдет брать - тогда что?
      - Ладно, хватит, - оборвала она. - В таком случае дай мне денег. В долг дай, в долг.
      - Сколько?
      - Н-не знаю... ну, тысячу дай.
      - Тысячу чего?
      - Чего, чего - рублей! Непонятно?
      - Не груби. Я дам, мне не жалко, - сказал Сергей, странно улыбаясь. Только скажи, ты в курсе, сколько можно на кисмет-лотерее выиграть?
      - Ну?
      - Пятьсот тысяч таньга! И это значит - столько же проиграть. Понимаешь? Так что ты будешь там делать с тысячей рублей?
      - Я не знаю, - Настя всхлипнула. - Что ты от меня хочешь? Что ты меня мучишь? Я к тебе пришла как к другу, а ты... Хорошо... ладно... я думала, ты... - она встала и потерянно двинулась к дверям, - а ты...
      - Стой! - сказал Сергей. - Подожди.
      Она послушно остановилась.
      - Надеюсь, ты понимаешь, что ничего сделать не сможешь. Более того, не уверен, что и мне это по силам. Тем не менее, - он сделал нервное движение и продолжил: - Короче, предлагаю тебе сделку.
      - Опять, - всхлипнула Настя. - Ну зачем, зачем ты снова!
      - Можешь меня не слушать, пожалуйста. Тогда - до свидания. Все. Прощай. Если же условия сделки тебя интересуют, я их скажу. Условия простые. Очень простые. Я его оттуда вытаскиваю, но ты остаешься со мной. Навсегда. - С каждым следующим словом Сергей повышал голос. - Поняла? Все! Хватит! Я больше не могу смотреть, как ты мучаешься! Что ты в нем нашла?
      - Ты не поймешь, - сухо сказала она.
      - Я не пойму! И пусть! Пусть он выдающийся человек, а я этого не понимаю! Пусть он гений - а я не вижу! Ладно! Пусть он уникальный и неповторимый! Пусть он один на миллиард! А я - заурядный и простой! Двенадцать штук на дюжину! Пускай! Согласен! Плевать!.. Но я тебя люблю и не желаю на это смотреть! Ты понимаешь, что жизнь проходит? Ты что же думаешь молодеешь с каждым годом?! Ты собираешься вечно быть молодой?! Да тебе... он осекся на полуслове и продолжил другим тоном: - Я просто хочу сказать, что ты заслуживаешь совершенно другой жизни, и в моих силах тебе ее обеспечить. И - пожалуйста: я и его пристрою как нельзя лучше! Пожалуйста! По любой части! Коммерция? - пожалуйста. Не хочет - пусть на службу. Милости прошу! Да вон хотя бы к Гаджиеву начальником департамента!
      - Зачем ему начальником департамента?
      - Пожалуйста! В любое другое место! Он хочет лабораторию. Отлично. Будет ему лаборатория! Класса "Е"! Класса "F"! Собственная! Личная! Нет проблем! Пожалуйста! Как сыр в масле кататься будет. Только уж без тебя!..
      - Что ж ты сейчас-то его не пристроишь? - презрительно спросила Настя. Она стояла теперь, подбоченясь, и с каждой его фразой к ней возвращалась потерянная было осанка. - А? Жалко, да?
      - Да, да! Вот такие условия, да!.. - нервно говорил Сергей. - И не надо дурацких вопросов!.. Потому что я... - Наверное, он хотел бы сказать, что страшно болен и что, некогда мгновенно пораженный ею (так пуля поражает бегущего, так поражает удар жизнелюбца, поднесшего к губам край бокала), он лишь ею одной и может быть исцелен; и без этого сладостного и недостижимого лекарства его собственная жизнь тянется тусклой чередой мелких побед, которыми не перед кем похвалиться, и поражений, о которых не с кем погоревать. - Потому что нет у меня больше сил... ты понимаешь это или нет?
      - Я согласна, - ледяным голосом сказала Настя. - Что ты бормочешь там? Я же говорю: согласна! Поехали.
      Сергей надел очки и ошеломленно на нее посмотрел; затем дернулся было к секретеру, но замер на полпути; выхватил телефон. Морщась от спешки, натыкал пальцем номер.
      Настя отвернулась, подошла к окну. Стояла, кусая губы.
      - Денис? Не спишь? Прогревай свою бандуру. Что? Потому что мне нужно раньше... Все, хватит базарить. Какая тебе разница, куда? - прикрыл трубку ладонью, спросил: - В "Маскавской Мекке"? - Настя кивнула. - В Рабад-центр. В "Маскавскую Мекку" двинем. Все, сейчас буду.
      Он ринулся в другую комнату, на ходу сдирая халат. Вышел в пиджаке. Щелкнул дверцей секретера. Извлек небольшой, в три четверти ладони, пластикатовый скорчер. Высветил индикатор заряда, удовлетворенно хмыкнул и сунул в карман.
      Через несколько минут они вошли в лифт. Настя потянулась было нажать кнопку с золотой единичкой, но Сергей придержал ее ладонь и нажал другую верхнюю, на которой была выдавлена такая же золотая литера "U".
      - На крышу, - сказал он. Пока кабина набирала ход, взглянул на часы и сообщил, отчего-то морщась: - Двадцать минут как начали. Надеюсь, он не в первых рядах.
      - А если в первых? - спросила Настя.
      - А если в первых - тогда выиграет. Как пить дать, выиграет! Сейчас придем - а там уже холуи бабки в чемодан пакуют. В этом случае наша сделка признается ничтожной. Надеюсь, ты не будешь возражать?
      Настя фыркнула, но все же последние слова ее с ним несколько примирили.
      Кабина остановилась, двери разъехались, выпустив их в какой-то бетонный предбанник. На потолке пощелкивала и мелко трепетала неисправная люминесцентная лампа. По двум стенам справа и слева стояли металлические шкафы. В третьей, прямо напротив лифта, располагалась внушительная стальная дверь. Над ней нервно моргал индикатор общения. Сергей сунул карточку в контроллер. Громко и недружно щелкнули замки. Он взялся за ручку и налег плечом. Дверь начала открываться. За ней клубилась сизая темнота и клочья тумана.
      - Смотри! - крикнул Сергей. - Красиво?
      Они стояли на крыше дома под куцым навесом справа от ситикоптерной площадки. Стальные листы навеса звонко гудели под струями дождя. Город теснился внизу. Огни Маскава сияли и помаргивали; с ближними непогода не могла ничего поделать, и они горели ярко; дальние были похожи на звездные туманности - до самого горизонта лежали белесые пятна, переливающиеся мерцанием разноцветных искр. В силу оптического обмана земля казалась более круглой, чем на самом деле, - Маскав был выпуклым и красивым, как скифский курган.
      - Где юг? - крикнула Настя.
      Сергей махнул рукой.
      - Зачем тебе?
      - Мы там живем! - она тоже махнула. - Во-о-о-он!
      - Ты лучше туда смотри! Видишь?
      Она взглянула, и поняла, что хрустальная крюшонница, опрокинутая над северо-западным сектором города и порождавшая вокруг себя мутное голубое сияние, мертвенный свет которого достигал облаков и трепетал на них, была куполом Рабад-центра.
      - Пойдем, пойдем! - Сергей потянул ее к ситикоптеру. - Давай быстренько!
      Настя с содроганием выбежала под дождь - и тут же нырнула в теплую кабину.
      - Здрассти, - сказала она, усаживаясь.
      - Здравствуйте, коли не шутите, - степенно отозвался парень лет двадцати, с неудовольствием следивший сейчас за тем, как следом за ней в машину забирается Сергей. - Тише, тише, Сергей Маркович... всю обивку порушите... это ж не железное.
      - Извини, я не складываюсь, - огрызнулся Сергей. - Знакомься, Настя. Этого милого молодого человека зовут Денисом. Характер нордический... в том смысле, что сварлив не по годам. Мне вообще везет с персоналом. Давай. Поехали, и поскорее.
      - Нордический не нордический, - обижено заворчал Денис, щелкая тумблерами, - а машина ухода требует. Если за машиной не следить, машина развалится. - Он включил звукопоглотитель, и Настя почувствовала, что на голову ей надели мешок с ватой; голос самого Дениса стал вдвое тоньше и приобрел неприятное дребезжание. - Турбак ресурс еще вчера отработал, а вам лететь приспичило... случись что, я отвечай... лицензию отнимут к аллаху...
      - Ты долго будешь мне на мозги давить? - возмутился Сергей таким же тонким и позванивающим голосом. - Помолчи, бога ради! И давай, давай, не тяни. На ходу прогреемся.
      - На ходу так на ходу. Дело ваше... - Лопасти пошли в мах, ситикоптер принялся задирать хвост. - Движок застучит, тыщ на пятнадцать ремонтику насчитают, вот и будет вам на ходу... - Взял штурвал на себя, машина легко оторвалась и бесшумно пошла влево, заваливаясь с крыши вниз.
      Настя ойкнула.
      Чаша города накренилась, грозя расплескать свое огненное содержимое; кое-как выправилась, понемногу поворачиваясь; качнулась в другую сторону - и снова так, что полнящие ее брызги света, будь они драгоценными камнями, непременно посыпались бы через край.
      - Не валяй так! - прикрикнул Сергей. - Ты что, Денис? Не бататы везешь!
      Разноцветная кровь змеилась внизу по пересекающимся артериям. Дождь упрямо лакировал мостовые; фары машин, стоп-сигналы, огни светофоров и витрин, вспышки реклам, выглядящие отсюда, сверху, неудобочитаемыми пунктирами, отражались, кривясь и порождая искристые сияния.
      Денис снова завалил машину, и теперь они плыли мимо освещенных окон. За каждым из них Настя успевала увидеть моментальное изображение пестрых внутренностей: яркий свет люстры над скопищем блюд и бутылок, спины и головы, один стоит, подняв руку с бокалом к бордовой дыре разинутого рта... мерцание глобализатора, окаменелые фигуры в креслах... пульсирующий розовый свет и два нагих тела, переплетающихся на ковре... полупустой куб комнаты, письменный стол, настольная лампа, человек, положивший руки на подоконник, должно быть, он удивился, когда перед ним мелькнула бесшумная тень ночного ситикоптера...
      - Что это? - спросил Сергей, показывая пальцем.
      - У Белорусского, вроде, - сказал Денис.
      - Давай туда! Две минуты роли не играют...
      В россыпях цветных огней, в причудливом чередовании темных и светлых пятен Настя не могла распознать топографию города; и никогда бы не подумала, что кто-то способен разобраться в ней с достаточной точностью, чтобы угадать местоположение хотя бы даже и такого крупного сооружения, как Белорусский вокзал; взгляд растерянно блуждал по бесчисленным квадратикам и уголкам, и вдруг она увидела то, на что указывал Сергей: по темному прямоугольнику перекосившейся площади медленно ползла мерцающая красно-оранжевая змея.
      - Во дают! - сказал Сергей. - Ниже, Денис!
      Через полминуты ситикоптер повис метрах в сорока над процессией. Свет факелов превращал зонты в блестящие рыжие колеса.
      - Молодцы, молодцы! - повторял Сергей. - Собрались-таки! Ты смотри, а! А ведь вывели, вывели! Началось, пожалуй! Ну, через пару дней увидишь! Я им, гадам, устрою филиал Гумкрая!..
      Он захохотал и в восторге хлопнул Настю по плечу.
      Денис включил искатель: мощный луч стал метаться по толпе, выхватывая то одну, то другую пригоршню белых, задранных к небу лиц. Многие угрожающе потрясали кулаками и орали что-то, пропадающее в посвистывании двигателя. Вдруг в стороне пыхнуло, просвистело мимо и разорвалось, осыпав ситикоптер снопами холодного сиреневого огня. Денис от неожиданности дернул штурвал, и машину повело. Снова пыхнуло - и на этот раз пролетело ближе.
      - Да это они шутихами в нас палят, что ли! - Сергей ответно тряс кулаком. - Ах, сволота! Я же их субсидирую, и они же в меня - петардой! Хозяина, хозяина не признали, козлы! - Он оскалился и крикнул Денису: Давай от греха! Хорошо еще, гранатометов у них пока нет, у сволочей! Но будут, будут! Непременно будут! Вот уж тогда повеселимся!..
      - Ба-бах! - этот снаряд был мощнее, и огонь сыпался не сиреневый, а синий, с мрачным фиолетовым оттенком. И еще один, голубой, с раскатцем: Ба-ба-ба-бах!
      Кренясь, ситикоптер отвалил в сторону.
      - Я не поняла, кого ты субсидируешь? - спросила Настя. Шумопоглотитель сжирал не только вой турбин, но и большую часть голоса - остаток был чужим и плоским как бумага. - Слышишь, Сергей! - она потеребила его за рукав, показывая вниз. - Ты вот их субсидируешь? Вот этих?
      - Что значит - вот этих? - неожиданно ощетинился Сергей. - Они тебе не нравятся? А чем они тебе не нравятся? Тем, что вышли на улицы, чтобы потребовать у тебя кусок хлеба? Так они не от жадности это делают, а от отчаяния! Да, если угодно так выражаться, то пожалуйста - именно вот этих! Вот этих, да! Ка-эс-пэ-тэ! Коммуно-социальная партия трудящихся! Именно вот этих, как тебе это ни странно!..
      И он вдруг снова захохотал, повторяя "этих вот, именно этих!"
      Настя вспыхнула и уже открыла рот, собираясь, перемогая ватное оглушение звукопоглотителя, отчеканить, что он, должно быть, что-то перепутал: вовсе не к ней, а к нему шагают люди с обрезками труб и факелами, поскольку это он - финансовый магнат, паразит, кровопийца, а Настя и сама подчас готова идти за куском хлеба на улицу; но выражение его голубых глаз показалось ей настолько безумным, что она осеклась и, помедлив, сказала только:
      - Ну, Кримпсон-Худоназаров, если ты Саввой Морозовым заделался, тогда уж я и не знаю, что сказать... Только имей в виду: он все-таки плохо кончил.
      - Не волнуйся, - ответил Сергей. Похоже, сравнение ему понравилось. Не знаю, что там у Саввы с большевичками было, а у меня с этими - железные договоренности! - И, смеясь, показал кулак: - Вот они у меня где!
      Лицо его сияло неукротимым восторгом.
      Ей показалось, что Сергей и впрямь не в себе - то ли пьян, то ли корку насосался. Да разве могло такое быть? - он себе глотка вина никогда не позволял, не то что корк.
      - Разумеется, мне больше по духу первоисточники! Жесткий гумунизм! Понимаешь? Идеи гумунизма должны побеждать, а не этот межеумочный коммуно-социализм! Но ведь им свои мозги не вставишь! Уж и так давлю, как могу. Пусть, ладно... как есть. Потом поправим, если что!
      - Лучше бы ты каждому в отдельности помог, - сказала Настя, пожав плечами.
      Сергей снова отрывисто рассмеялся.
      - Помочь? Ты хочешь сказать - кинуть каждому подачку? А мир пусть останется прежним - вот такой как есть: во зле и ненависти. Верно? Пусть все идет прежним порядком: глупость, злоба, жадность, деньги, власть, страх! И смерть - единственное, что дается бесплатно! Да?
      - Ну почему подачки? - морщась, Настя приложила ладони к ушам. Кому-то на школу нужны деньги позарез... на лекарства... у нас во дворе безногий живет - у него коляски приличной нет... или вон Бабец с первого этажа - его бы полечить да на работу устроить, цены бы ему не было. Почему обязательно подачки? Нормальная человеческая помощь. А ты вместо помощи вон куда их заправляешь...
      - Даже очень много подачек - это еще не помощь... Помощь - это...
      - Конечно! - зло перебила Настя. - Если помочь по-тихому, то ведь никто и не узнает, что есть такой друг народа - Кримпсон-Худоназаров! А тебе без этого никак! Тебе нужно, чтоб на каждом углу!..
      - Истинная помощь при гангрене - не зеленка, а хирургическое вмешательство, - упрямо продолжал Сергей. Он уже не смеялся: челюсть выехала вперед, глаза заледенели. - Ампутация! Гниющий член должен быть отрезан и брошен собакам!..
      Между тем купол Рабад-центра быстро приближался. Подсвеченный снизу, он висел в белесом небе мерцающим зыбким облаком, и казалось, что следующий же порыв ветра стронет его с места и медленно потащит в дождливую тьму северо-востока.
      - Седьмой, седьмой, я одиннадцать двадцать четыре, одиннадцать двадцать четыре, - бубнил Денис. - Прошу немедленно на четырнадцатой, на четырнадцатой... Вас понял, вас понял...
      - Вон еще колонна! Давай-ка глянем!
      - Что вам эти колонны, Сергей Маркович? - ответно задребезжал Денис, не делая никаких попыток свернуть с намеченного им самим курса. - Они ж ненормальные. Сдуру-то как пульнут по лопастям... Видимости никакой, так еще над этими придурками кувыркаться...
      - Я что сказал? Ниже давай, ниже!
      Ситикоптер завалился круче и поплыл к самому краю перевернутой чаши. Сергей от нетерпения постукивал кулаком по стеклу.
      - Ты смотри, смотри, что делается! - бормотал он. - Нет, ну ты смотри! Подняли-таки! Ах, паразиты! Вышли!
      Нервничая, Настя взглянула на часы, потом без интереса посмотрела вниз. Не слишком снижаясь, ситикоптер завис над бугристым морем, запрудившим Восточные ворота. Возле Малахитовой арки - А-образного сооружения, служащего одним из краевых пилонов купола, - происходило что-то чрезвычайно плавное и размеренное: серо-черные волны одна за другой подкатывали к пилону, уже омытому, а потому блестящему, с шумом бились об него, вскипая и осыпаясь светлой пеной, откатывались и снова набегали. Рев, стоящий над этим морем, также имел отчетливо волнообразную природу: у-а-а! у-а-а-а! у-а-а-а-а!
      Через секунду зрительный обман рассеялся (как на рисунках, демонстрирующих силу оптических иллюзий, где вогнутый угол с неслышным щелчком мгновенно становится выпуклым) и она вскрикнула от страха.
      Черные волны были людьми, блестела не вода, а каски и щиты кобровцев, светлая пузырящаяся пена образовывалась белизной искаженных лиц; ближе к воротам оранжевых огней было меньше - там факелами орудовали как дубинами, и они гасли.
      Прошло еще полсекунды; внизу и справа что-то кратко полыхнуло, и в то же мгновение время сплющилось и стало растягиваться, вмещая в каждую секунду бесчисленное множество событий. Она встретилась взглядом со счастливыми глазами Сергея, горящими на оранжево-розовом, озаренном факельным светом лице; Денис рванул штурвал на себя; застонав от усилия, ситикоптер взмыл вверх; расстояние между ним и пущенной снизу ракетой быстро сокращалось; лопасти бешено работали; купол Рабад-центра перекашивался и уходил за левое плечо; "Бог ты мой!.." - услышала она и не поняла, откуда; перегрузка вжала в кресло; полыхнуло еще раз - теперь совсем близко, - вся кабина озарилась этой вспышкой, и она удивилась, что на лице у Сергея все та же гримаса; что-то захрустело так, будто сказочный великан переламывал о колено телеграфный столб; посыпалось стекло; ее швырнуло было на пол, однако ремень не порвался, и она осталась в кресле; машина еще летела вверх, но уже крутилась волчком; опять ударило, захрустело; Настя вертелась в катящейся по камням бочке; удар, удар, хруст; и еще один удар, от которого она потеряла сознание.
      Голопольск, четверг. "Са... са..."
      В темноте шагали молча, друг за другом. Скоро под ногами захрустел мокрый гравий. На станции горели два подслеповатых фонаря, дождь косо падал в желтых кругах света. Со стороны депо доносился какой-то скрежет, стук, звон железа. Двери нескольких ангаров были раскрыты, в глубине горел свет, шарахались огромные, под крышу, тени.
      - Что это они зашевелились? - удивленно спросил Твердунин, останавливаясь у прорехи забора. - Смотри, Кирьян, - паровозы, что ли, раскочегаривают? Ну дела!..
      - А как же! - хмыкнул Кирьян. - Куда ж без паровозов, если мобилизация...
      Твердунин хотел было спросить, что еще к чертям за мобилизация, но вовремя спохватился. Ему было не к лицу задавать такие вопросы. У него жена секретарь райкома; он, по идее, все всегда раньше других знать должен... Однако обычно Игнатий Михайлович почему-то узнавал новости последним, и делать хорошую мину при плохой игре ему было не привыкать стать.
      - Ну да, - кивнул он, пожевав губами и сердито взглянув на Кирьяна. - Я и говорю...
      - Ты только вот что мне растолкуй, - смиренно попросил Кирьян, шагая за ним. - Шура-то, небось, разъясняла. Вот говорят: мобилизация добровольческих отрядов. А я не пойму. Какие же добровольческие, если мобилизация? Добровольческие - это когда добровольно. А мобилизация - это хочешь, не хочешь, а повестку в зубы, и пошел.
      Твердунин ответил не сразу. Сделав несколько шагов, буркнул:
      - Ладно, не умничай... Какие! Такие вот именно... добровольческие.
      В депо что-то ухнуло, зашипело. Над одним из ангаров поднялось плотное облако пара.
      - Ресиверы продувают, - сказал Кирьян, потом добавил неуверенно: - Да мне уж сорок семь, не загребут, наверное... А тебе сколько, Михалыч?
      - Сорок два.
      - Смотри-ка... Молодой еще.
      Твердунин только хмыкнул и почесал в затылке.
      Они перешли два рельсовых пути и свернули налево вдоль одного из них. Гравий скрежетал под ногами. Мокрая трава пахла острой полынной прелью. Кирьян часто спотыкался.
      - Эх, бесхозяйственность! - вздохнул он. - Лежат, ржавеют...
      - Ты о чем?
      - Да о рельсах.
      - Тьфу!
      - Ты глаза-то разуй! - запротестовал Кирьян. - Ведь сколько добра пропадает! Все ржа поест!.. Поговори ты, за ради господа, с Шурой! Ну не самому же мне к ней на прием идти? Неужто нельзя по-родственному? Который год толкуем! Так, мол, и так, рельсы лежат, гниют без всякого толку. Лучше их снять и использовать. В крайнем случае - людям раздать. Эх, мне бы парочку рельс! Я б тогда...
      - Рассказывал. Не хочет она, - прогудел Твердунин.
      - Да почему?
      - Потому что нельзя рельсы разбирать.
      - Почему нельзя?! Сейчас-то нельзя, это верно... В Маскаве революция, надо помогать, им без нас никак... паровозы в порядок приведем, в Маскав двинем... дело добровольческое, без паровозов никуда... согласен. Ну а после-то, после, когда утихнет! Думаешь, всегда будут эти паровозы ездить? Да не будут они ездить... Сам знаешь, вон, в Сосновке-то - давно уже разобрали.
      Твердунин фыркнул и некоторое время шагал молча, хрустя гравием и напряженно сопя. Со слов Кирьяна он уже составил приблизительную картину происходящего в мире, но ясности в деталях еще не было.
      - Вот и видно, что ты дурак, - сказал он. - Разобрали в Сосновке... было дело. Да что разобрали? Запасной путь разобрали. И основной разобрать хотели, да. По близорукости. По политической недальновидности. А потом им Клейменов Михаил Кузьмич дал по башкам - и как рукой сняло!.. Ты разве не видишь, что делается?! Ресиверы продувают! Топки раскочегаривают! В Маскаве революция! А ты со своими рельсами опять. Как же без рельсов? Ты чего-то, Кирьян, того! Политически близорук, вот какое дело.
      - Ну, начинается, - вяло пробормотал Кирьян.
      - То есть, ты что же, - спросил Твердунин, почему-то останавливаясь. Не веришь в победу гумунизма?
      - Да верю я, верю! - плаксиво возразил Кирьян. - Верю, конечно! Кто ж не верит! Очевидная вещь. Тоже, конечно, наворочено... - осторожно добавил он. - Нет, ну не всему же верить-то, Михалыч? Или всему?
      - Всему, - кивнул Твердунин, трогаясь.
      - Ну да... а мне бабка рассказывала, что Виталин был пяти метров росту...
      Твердунин снова засопел.
      - И что левой рукой трактор поднимал... а когда враги гумунизма его заморили, то тело положили в хрустальный гроб и повесили в одной укромной пещере где-то за Нижневолоцком. И когда час пробьет, он проснется, встанет, выйдет на волю и наведет порядок, и тогда все пойдет гораздо лучше, и талоны будут отоваривать совершенно без задержек... да? Тоже, что ли?
      - Ну, хрустальный не хрустальный... - проворчал Твердунин. - И пять не пять. Где это видано - пять. Пять - это уж слишком. Ну - три! Ну - три с половиной! Три семьдесят, в конце концов... А пять?.. м-м-м... не знаю. И что ты мне, вообще, бабкой своей голову морочишь! - неожиданно взъярился он. - Ты бабок-то меньше слушай! Надо к действительности критически. С пониманием. Есть научная теория гумунизма. Там точно сказано: выйдет за пределы края и победит во всем мире. Что непонятного?
      - Да понятно все, чего там... я вот только про рельсы хотел, а ты...
      - И, между прочим, все подтверждается. Как по писаному. Вон, в Маскаве уже началось и... Стой! - сказал вдруг Твердунин и, пошатнувшись, снова остановился - на этот раз так резко, что Кирьян ткнулся носом ему в воротник.
      - Чего?
      - Ты вот все трандычишь, - с осуждением сказал Игнатий Михайлович. Рельсы, рельсы!.. Рельсы тебя волнуют. Дурь одна в голове. А о деле не думаешь.
      - О каком деле?
      - О каком... Не знаешь?
      - Не знаю.
      - Вот придем мы сейчас к Горюнову... а?
      - Ну, придем.
      - А я к нему в первый раз... а?
      - Ну, в первый.
      - То-то и оно, что в первый.
      - Ну и что?
      - Не понимает, - хмыкнул Твердунин. - Простая вещь - а не понимает.
      - Так а чего же мы тогда к станции поперлись? - обиженно спросил Кирьян.
      - Это ты сказал - к станции! Вот и поперлись.
      - Ну ты даешь, Михалыч, - Кирьян поежился, озираясь. - Теперь назад, что ли, тащиться?..
      Потоптавшись, повернули назад и скоро вышли к площади.
      - Вон, видишь, - показал Твердунин на четыре ярко горящие окна райкома. - Днюет и ночует. А ты, понимаешь, говоришь - балочки! Говоришь, понимаешь, - рельсы!..
      Они поднялись по ступенькам и вошли в магазин. Минут через десять дверь снова раскрылась, и разгоряченный Твердунин в облаке пара, как из бани, вывалился на крыльцо.
      - ...глупости-то болтать! - криком заканчивал он фразу. - И-и-и-ишь, вороны!..
      Кирьян вышел следом. Двинулись направо - в сторону старого сада.
      - Да уж, - бормотал Кирьян, качая головой и бережно придерживая оттопыренные карманы ватника. - Дела. Чего только в этих очередях не наслушаешься.
      - Да ну! - недовольно гремел Твердунин. - Что несут? С Дону с моря несут, вот и все. Болтает Верка! Ой, болтает. Не может этого быть!