Я посмотрел на здание и вспомнил, что всего несколько часов назад Тамара находилась там на верхнем этаже. Внизу в долине послышались крики и выстрелы: в разных местах города из потайных ходов вышло несколько сотен самураев в зеленом боевом снаряжении — из — под большого камня в парке, из-за фальшивой стены магазина, из старого заброшенного склада. Наши наемники стреляли в них из лазеров, заставляя останавливаться и вертеться, а в это время стрелы разрывали их броню. Повсюду виднелись серебристые полосы: это лазеры перегревали воздух. Кто-то рядом со мной выпустил стрелу, и я стал лихорадочно оглядываться в поисках цели — выбежавшей из дома старухи с дубиной в руках. И повсюду, повсюду из домов выбегали японцы. В общей сумятице я заметил, что несколько человек указывают на юг. Четыре больших скоростных дирижабля шли низко над поверхностью на скорости 400 километров в час со стороны поселка Цумэтаи Ока. Теперь, когда ИР города мертв, наши нейтронные пушки и кибертанки бесполезны. А все остальные автоматические средства поражают цель только на поверхности. Примерно половина населения «Мотоки» живет в южных поселках. На этих дирижаблях полно самураев.

Весь мир, казалось, сузился до одной точки. Я не отрываясь смотрел на дирижабли. В Гватемале я учился управлять на расстоянии кибертанком. «Боже мой, подумал я, если бы я знал код, я смог бы подключиться к одному из танков и сбить дирижабли».

Вид дирижаблей наполнил меня страхом, и я стоял неподвижно, ожидая, когда в шлеме прозвучит голос Гарсона, когда я услышу приказ. Но Гарсон молчал, и я подумал, что он мог погибнуть во время взрыва. Я понял, что наш захват Кимаи-но-Дзи — всего лишь подобие карточного домика, а теперь, когда подошли подкрепления с юга и в городе началось восстание, карты домика падают друг на друга. Как будто земля уходила у меня из — под ног, и я чувствовал, что лечу куда-то вниз.

Но тут дирижабли пролетели над низким холмом, и неожиданно ожила одна из линий кибертанков. Луч чистой энергии разрезал небо и по очереди коснулся всех дирижаблей, они один за другим вспыхнули. Секунды спустя раздалась серия взрывов, и от них задрожали дома и качнулась земля.

Даже после этого части дирижаблей еще продолжали висеть в воздухе, и огромные куски горящей материи падали на пылающие здания. Я пытался рассмотреть людей в обломках, падающих с неба, но видел только обожженные бесформенные фигуры.

Я огляделся и увидел, что все — и наемники, и японцы — остановились и наблюдают за взрывами. На пороге каждого дома стояли люди и в ужасе смотрели в небо; с широко раскрытыми ртами, с полными слез глазами смотрели они на висящие еще в небе части дирижаблей.

Казалось, японцы будто сморщились наподобие проколотого воздушного шарика. Они не кричали. Не плакали. Не бросались на нас. По-прежнему звучали выстрелы, но после мощных взрывов дирижаблей они напоминали детские хлопушки. Наемники избавлялись от последних вооруженных самураев. Восстание закончилось так же быстро, как и началось.

Один за другим японцы у домов склонили головы, признавая поражение, и вернулись в помещения. А мы — в свое укрытие.

Остальная часть утра прошла спокойно. Гарсон объявил военное положение и приказал всем местным жителям оставаться в домах. Японцы повиновались, словно получили приказ от своих корпоративных божеств. Под городом обнаружили и уничтожили с десяток подземных ходов. Взрыв в одном из таких ходов разрушил фундамент театра. Рано утром на улицу выехала в своей коляске Тамара, направляясь к буддийскому храму, и я обрадовался, что она жива.

Я помахал ей рукой и окликнул, но она проехала мимо. Перфекто и еще несколько человек ушли в нижний город и вернулись с достаточным количеством еды и выпивки, и мы устроили пикник.

Поджарили на костре небольшую свинью, потом по очереди поспали.

Но я не мог уснуть. Снова и снова восстанавливал в сознании все увиденное — каждого убитого нами — снова и снова.

Во второй половине дня на улице показался большой механический серебристый паук на шести ногах, он остановился у бункера напротив и присел возле нескольких человек, которые вскоре выстроились в ряд. На спине у паука был лазер, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы узнать в нем древнего механического посыльного: такие в старину использовались военными для передачи сообщений, если нельзя было воспользоваться радио или лазером из боязни перехвата. Приблизившись к нашему бункеру, паук опять остановился и подключил к себе одного из наемников. Тот вставил вилку в розетку у основания своего черепа. Несколько секунд спустя он отключился, поднялся и пошел по дороге.

Чуть позже у меня в голове прозвучал вызов комлинка. Я включил комлинк, и механический голос произнес: «Приготовьтесь получить кодированное сообщение от посланца». Паук приблизился ко мне, я подключился. У меня в сознании возник образ Гарсона, стоящего на плоской крыше, сзади огни освещали его серебряные волосы.

— Muchacho, — сказал Гарсон, — как ты знаешь, наша внешняя защита не действует. Восстановить Искусственный Разум невозможно. Жители южных поселков «Мотоки» сегодня утром пошли на большой риск, и их попытка потерпела полную неудачу. Мы готовы к любой неожиданности. По нашим оценкам, «Мотоки» потеряли примерно двенадцать тысяч человек. Эти потери не остались незамеченными ябандзинами. Нашу уязвимость они тоже оценили. — Изображение генерала поблекло, сменилось аэрофотоснимком Хотокэ-но-Дза. — Два часа назад около четырех тысяч солдат выступили из Хотокэ-но-Дза. — Изображение увеличилось, и стали различимы крошечные суда на воздушной подушке, летящие низко над рекой, оставляющие характерный V — образный след. — Мы ожидаем, что через шесть дней они доберутся до нас. Потребуется вся энергия, чтобы успешно отразить натиск. Потребуется также сотрудничество со стороны жителей «Мотоки». Последние несколько часов я вел переговоры с членами семьи президента Мотоки, договариваясь об отводе войск из населенных районов города, чтобы мы могли подготовиться к встрече ябандзинов. Если ты получил это сообщение, немедленно явись к капитану Гарсиа в восточном крыле индустриального комплекса. И ни с кем не разговаривай.

Я встал, устало огляделся и пошел к индустриальному комплексу. Повсюду торчали обломки хрусталя от купола, похожие на куски разбитой яичной скорлупы.

Когда я достиг своей цели, там уже собралось три сотни наемников. Гарсиа провел нас в большую мастерскую, уставленную сверлильными и шлифовальными станками, сварочными лазерами, универсальными инструментальными роботами; сотни столов слабо освещались через высокие окна. В одном углу лихорадочно трудились человек двадцать; они пытались соорудить небольшой компьютер и оживить роботов, так как ИР был взорван.

На столе стоял генерал Гарсон; шлем он снял, и волосы его блестели на солнце. Глаза у него остекленели и налились кровью от недосыпания; он, словно в раздумье, опустил голову. Двадцать минут он ждал, пока не явились все.

— Компадрес, — начал он обыденным, почти дружеским тоном, — видели ли вы когда-нибудь такой восход, как сегодня утром? Лавандовый восход? Не думаю, чтобы я что-то подобное видел на Земле. Я был на берегу, когда взорвались бомбы, смотрел на скалы в воде. На скалах сидела большая стая бакланов, и, когда произошел взрыв, бакланы разлетелись в разные стороны. Великолепно. Не думаю, чтобы я что-нибудь подобное видел на Земле. — Гарсон посмотрел на нас. Негромко продолжил: — Не буду вам лгать. — Вздохнул. — Мы в тяжелом положении. В настоящее время мы не сможем долго удерживать жителей «Мотоки» от выступления против нас. С наших спутников видно, как на юге готовятся к нападению тысячи самураев компании. Они собирают людей в лагере в сорока километрах отсюда. Мы полагаем, что нападение произойдет через три или четыре дня, и у нас не хватает сил, чтобы остановить их. Но даже если бы мы смогли это сделать, войска ябандзинов превосходят нас по численности в десять раз. Мы не можем сражаться с ними и одновременно бороться с восстанием внутри города. Мы обдумали варианты действий: капитуляция, отступление, союз с «Мотоки» для борьбы с общим врагом, уничтожение всех жителей Кимаи-но-Дзи. По той или иной причине все эти пути ведут к поражению. Если пойдем по одному из них, погибнем в течение нескольких недель. У меня есть план, который вселяет больше надежды, но я должен предупредить вас: мы не сможем вернуться на Землю. Никогда не сможем. Вы не должны надеяться на встречу с семьями и друзьями, вы никогда не увидите родину. Мы не можем вернуться!

В толпе послышались возгласы, все в отчаянии переглядывались. Я чувствовал, как меня охватывает паника. Существует пуповина, привязывающая каждого из нас к дому и семье. Это не физическая, а эмоциональная связь. Тем не менее она совершенно реальна. И вот — эту пуповину отрезали. Казалось, эмоции разорвали физически.

— Я вижу только одно решение нашей проблемы, — добавил Гарсон, подняв руки со сжатыми кулаки, и все посмотрели на него. — Это план, рожденный отчаянием. Мы можем остаться здесь и сражаться с ябандзинами, сражаться с самураями «Мотоки». Но если мы так поступим, то рано или поздно все окажемся в могиле. — Он разжал левый кулак и мелодраматически выпустил струйку пыли, которая осела на пол, блестя на солнце. — Но если мы последуем моему плану и он сработает, мы приобретем целую планету, планету, на которой восходит лавандовое солнце! — Он раскрыл правую ладонь, и его остекленевшие глаза блеснули наподобие самоцветов. В руке он держал маленький красный шар, детский глобус с изображением Пекаря.

План Гарсона был отчаянно смел. Генерал предлагал дать ябандзинам возможность пересечь континент, так чтобы их машины истратили весь запас горючего и не могли вернуться домой. Тогда мы тоже пересечем континент, нападем на их столицу Хотокэ-но-Дза и потребуем себе во владение всю планету. Отчаянный план. Грандиозный замысел безумца, и я подумал, не было ли этого замысла у Гарсона с самого начала. Может, он видит в себе конкистадора? Неужели ему так отчаянно хочется завладеть именно всей планетой?

В этот день Гарсон посадил в единственный космический челнок «Мотоки» десять взводов с тремя кибертанками со снятой броней, и отправил к северу от города. Затем, пока самураи с юга готовились к выступлению, я провел трое суток без сна вместе с несколькими сотнями других солдат, демонтируя плазменные пушки четырехсот судов на воздушной подушке и заменяя их торопливо собранными пулеметами Хаузера пятидесятого калибра. Мы также по имеющимся образцам изготовили две тысячи самострелов Уайсиби для метания стрел, отливали пули. Так как теперь мы не подчинялись корпорации «Мотоки», на нас не распространялись ограничения в вооружении, наложенные на корпорацию. Большую часть энергетического оружия мы заменили простым огнестрельным. Грязным и смертоносным. Ни ябандзины, ни самураи с юга не будут готовы к этому. Они не могли сменить вооружение до выхода с базы. Да и традиция привязывает их к энергетическому оружию.

Я уснул бы, если бы смог, но знал, что уснуть означает умереть. С моря дул сильный ветер, по крыше стучал дождь. Временами я засыпал, несмотря на стремление бодрствовать. Я стоял в длинном ряду, мы передавали друг другу еще теплые от литья пули, помещали их в гильзы, и временами моя голова опускалась на грудь, стук дождя действовал усыпляюще, и я обнаруживал, что продолжаю работать во сне. Иногда я слышал голоса, насмешливые, унижающие, мать кричала на меня, как тогда, когда я был ребенком: «Что это с тобой? Не бей сестру! Pendejo [40]! Маленький козий трахальщик! Что это с тобой?» Я чувствовал, как вокруг рушится реальность. Мне не верилось, что моя добрая мать могла говорить такие вещи, но я вообще не был уверен в том, что именно она могла или не могла сказать. Я вслушивался в разговоры соседей: солдаты хвастались, кто сколько убил горожан; голоса их звучали не убедительнее моих галлюцинаций.

Мы поддерживали радиомолчание, не общались со своими компадрес и работали, скрываясь от глаз японцев. На этом настоял Гарсон, потому что после уничтожения ИР был захвачен полковник Ишизу, он посылал сообщения лазером в поселок в двенадцати километрах от города. Он сознался, что шпионил в пользу ябандзинов и именно он организовал уничтожение защитного периметра города: не для того, чтобы облегчить вхождение самураев с юга, а чтобы помочь вторжению ябандзинов.

На третье утро мы закончили подготовку своего оружия. Нам нужно было перегнать вражеские машины, поэтому мы обратились к трюку, известному как «мексиканский волос». В вакууме с нулевой гравитацией высокоуглеродистую сталь превращают в тонкие хлопья, они могут висеть в воздухе, как пушинки одуванчика. Когда эти хлопья сбрасывают с кормы машины, следующие несколько машин затягивают их в свои заборные отверстия. И двигатель отказывает так быстро, что машины падают как камни. Мы нашли на складе много такой стальной проволоки и подготовили запечатанные контейнеры, которые разбиваются при ударе о землю. Для работы собралось множество наемников, они грузили ценное оборудование в восемь городских дирижаблей, и нередко просто срезали гондолы и подвешивали станки, которые иначе невозможно было переместить. Все это Гарсон предпринимал на крайний случай. Если наш план не сработает, нам нужно будет сооружать собственную защиту. Но для этого нужны инструменты.

Не успели мы закончить работу, как услышали взрывы дымовых мин в южной части защитного периметра.

Во второй половине дня мы устанавливали на машины наше новое оружие и грузили бомбы с «мексиканским волосом». У каждого солдата такая бомба была прикреплена к поясу. Глаза отвыкли от света за три дня работы в полутьме. Дирижабли поднялись и направились на север. Небо было голубое, перерезанное желтыми зигзагами опаловых воздушных змеев. Кто-то за мной напевал приятную мелодию, словно пчела жужжала. Глаза у меня на ярком свете слезились, и я чувствовал себя хрупким, готовым разбиться. Руки дрожали.

Наши люди уже начали отход из разных частей города, и мы встретились на взлетном поле. Подобно остальным, я нашел свою машину и забрался в нее. Скоро ко мне присоединились компадрес. Когда все погрузились, Гарсон дал знак, и мы двинулись на север, прочь от Кимаи-но-Дзи, подальше от осторожно подходивших с юга самураев.

План Гарсона был обманчиво прост: подождать севернее города, пока не нападут ябандзины, затем двинуться к Хотокэ-но-Дза и завладеть этим городом. Объединенные Нации признают любое достаточно сильное правительство, которое сможет распространить свою власть на всю планету. Если мы захватим столицу ябандзинов, нас признают единственным законным правительством на Пекаре.

Мы медленно двигались через разрушенный город. Целые районы выгорели. Геноцид, который мы начали в первый день, все это время продолжался: за каждого нашего убитого мы сжигали по два десятка домов. Осталось в живых не больше двадцати тысяч японцев. Повсюду видны были груды непогребенных обгоревших тел, тело на теле, ужас на ужасе.

Мы глотали пыль, поднятую нашими компадрес, поэтому Абрайра перевела нашу машину в край колонны. Я хорошо видел совершенные нами жестокости. Все молчали.

Последние немногие жители вышли из домов и радостно приветствовали наш уход. В городе остались почти исключительно вдовы и сироты. Мы были вооружены, но японцы стояли почти у нас на дороге. Если бы я снял шлем, мог бы ощутить дыхание старух, мимо которых мы проезжали.

Около пятисот оставшихся самураев были готовы к бою. Некоторые стояли в полном снаряжении. Каким-то образом им удалось его сохранить, несмотря на наши обыски. У многих были ножи, дубинки, мечи.

На дорогу выступил мастер Кейго. Он возвышался даже над самыми высокими людьми в толпе. Одет он был в зеленую броню и держал в одной руке длинный меч, в другой — шлем. Увидев его, я почувствовал, как замерло сердце. Он внимательно смотрел на колонну, и я был рад, что остаюсь неузнанным в своем снаряжении. Но он все же узнал своих учеников и взмахнул рукой. Абрайра остановила машину.

— Я хочу сражаться за вас! — крикнул Кейго. — В Хотокэ-но-Дза, у Трона Будды!

Абрайра спросила:

— Почему ты хочешь сражаться за нас? Ябандзины идут сюда. — В голосе ее звучали усталость, неуверенность и равнодушие.

— Я еще ребенком дал клятву, что когда-нибудь буду сражаться у Трона Будды. — Он улыбнулся мертвенной улыбкой. — Там тоже будут ябандзины. Я выпил свой чай. Мозг мой ясен. Я готов к битве.

— А как же твоя жена? Улыбка пропала.

— Она умерла.

Я видел, как перед нами останавливаются другие машины. Самураи разговаривали со своими учениками. Абрайра пожала плечами.

— Как вы думаете, muchachos, найдем мы место для старого друга?

Я не доверял Кейго. Я очень устал и не хотел никаких игр. Поднес к его лицу свой лазер, и Кейго слегка нахмурился, будто моя угроза была намеком на оскорбление.

— Человек чести говорит правду, когда спрашивают о его намерениях, — сказал я. — Почему ты хочешь идти с нами? Хочешь убить нас во сне?

Кейго покачал головой.

— Я не буду вредить вам. Клянусь! Мавро сказал:

— Значит, вы, самураи, хотите убить Гарсона. Отомстить за Мотоки. Поклянись своей честью, что не причинишь вреда генералу Гарсону!

Кейго нахмурился, глаза его сверкнули.

— Как я могу дать такую клятву? Самурай не может жить, если не отомстил за своего хозяина! Я скорее умру!

— Ты не сможешь отомстить за Мотоки. У тебя не будет ни малейшей возможности, — сказал я. — Почему бы тебе не покончить с собой? Люди вашей культуры почитают самоубийство. Я видел это в ваших глазах!

Кейго плюнул на землю.

— А ваши люди любят убийство! Я видел это в ваших глазах!

Гнев наполнил меня, накатился как волна. Мавро повернул плазменную пушку и нажал спуск: плазма прожгла лоб Кейго, на мгновение его голова наполнилась светом, как будто череп превратился в фонарь. Кейго опустился на колени и упал лицом вниз.

Абрайра пошевелилась, готовая двинуть машину дальше.

— Подожди! — сказал Мавро, спрыгнул с машины и поднял меч Кейго. — Отличный сувенир после нашего отпуска в Кимаи-но-Дзи! — Он рассмеялся.

Я смотрел удивленно. Мы убили многих, но те не проявляли к нам доброты. Не приглашали в свой дом и не кормили нас. Сильный ветер дул нам в лицо. Впереди несколько старух начали бросать камни в наших людей. Наемники открыли огонь и уложили их всех. Я представил себе, как говорили друг с другом наши люди, шутили, прежде чем открыть огонь: «Вот какая злющая! Следи за ней! Не подпускай слишком близко!»

«Ваши люди любят убийство, — сказал Кейго, и эти слова звенели у меня в ушах. — Ваши люди любят убийство». Мне уже приходило в голову, что я нахожусь в обществе убийц, но эта мысль показалась такой безумной, что я боялся себе поверить.

Как и все мы, Мавро смотрел на город:

— Ах, — сказал он. — Работа выполнена только наполовину.

За нашей спиной начали взрываться здания. Это специальный отряд уничтожал все, что могли использовать ябандзины: большие строения и склады в промышленном секторе, магазины в деловом районе. Несильные взрывы, рассчитанные на получение дозированного ущерба, только чтобы обвалилось здание. Японцы стояли вдоль дороги, линия оборванных, похожих на чучела людей. Даже спустя три дня некоторые районы города дымились. Сильные ветры и дожди сорвали цветы со сливовых деревьев. Прежняя столица напоминала мусорный бак. Здания — груды мусора, ни на что не годные, и люди, тоже как будто со свалки. И, как сказал Мавро, мы только наполовину выполнили свою работу на этой планете. «Ваши люди любят убийство».

Взрывы продолжались несколько минут. Я устал, меня клонило ко сну. Чуть погодя я понял, что взрывы кончились, и я слышу только стук собственного сердца. Голова отяжелела, в глаза словно насыпали песок. Снова послышались взрывы, но теперь не сзади, а впереди нас: Гарсон послал вперед кибертанки, управляемые на расстоянии, чтобы расчистить нам дорогу через минные поля. Для защиты города не оставалось ни одной машины.

Мы продвинулись на километр от города, миновали наши старые казармы. Воздух казался каким-то желтым, как бывает, когда сильно устаешь, но при этом очертания предметов обрели неестественную четкость. В кустах по сторонам дороги я видел груды обнаженных тел: сюда приводили японских женщин и насиловали, прежде чем убить. Их было много, голые ноги, казалось, обнимали тела других жертв, на лицах выражение тупого удивления, такое нередко у недавно умерших. В животе у меня все напряглось, а Мавро произнес:

— Смотрите: одноразовые люди. Используй — и выбрасывай! — Голос его звучал гораздо трезвее, чем позволяли предположить сказанные им слова.

За спиной взорвалось хранилище горючего, и все вокруг окрасилось в красный цвет. Я не оборачивался. Смотрел вперед-то ли секунды, то ли часы. И увидел, как что-то движется в кустах на склоне холма.

Вначале я подумал, что это кошка. Но между соснами бежала маленькая девочка с узкими бедрами, пробивалась сквозь заросли, как дикое животное, подальше от нас, вверх по холму. Она оглянулась, и я увидел бледное европейское лицо, темные глаза, темно — каштановые волосы, обрамляющие щеки.

— Татьяна! — позвал я, потому что, конечно, это была Татьяна, та самая девочка возле моего дома в Панаме.

Кто-то толкнул меня, и Абрайра сказала в микрофон:

— Проснись, Анжело! Внимательней. Переключи свой микрофон на субволну 672.

Я пришел в себя, и увидел, что мир не таков, как в моем сне. Мы двигались по узкой долине, склоны которой поросли соснами, вслед за десятком других машин, и в воздух, падая за нами, взлетали осколки. Меня лихорадило от недосыпа. Косые лучи солнца пробивались сквозь деревья. Я коснулся кнопок у подбородка, настраиваясь на волну своих товарищей.

— Ужасный сон! — сказал я. — Мне снилось, что мы проезжали груды женщин, убитых нашими амигос.

Какое-то время все молчали. Потом Абрайра горько ответила:

— Мы их действительно проезжали.