- Иди спать, - сказал как можно спокойнее Сомов. - Я знаю, где она. Мы сейчас придем.
      Лукерья вздохнула и ушла.
      Как только звякнула щеколда, Сомов бросился бегом на гору. Луна поднялась, и стало светло. От света все казалось торжественным и трагичным, словно природа показала, что иногда она сбрасывает покров тайны и обнажает свою истинную суть, значение которой - в трагизме жизни и смерти, в их постоянной и молчаливой борьбе. Сомов бежал, и сердце его рвалось из груди. Наконец он взбежал на гору. Наверху дул легкий ветерок, и под его дуновением катились серебристо-зеленые волны реки. Там, впереди, у самого обрыва Сомов увидел Надю...
      * * *
      Надя подъехала к обрыву и отсюда, сверху, увидела в лунном сиянии реку. Пойменные луга стояли синими. Деревья, словно накрытые сверху тонким белым шелком, отсвечивали матово. Роса, холодная, осенняя, успевшая выпасть, светилась синим огнем. Все было необычно, и все говорило сейчас Наде только о смерти. "Я хочу ее, - думала Надя, - хочу в эту темно-синюю вечность! В это могучее ничто! Вот сейчас я... Одно движение, и я... Только ощущение полета, а удара я и не почувствую. Я даже не узнаю, что умру! Как это хорошо..."
      Под скалой ревела река, ударяясь о светлый гранит, и, кроме этого рева, во всем остальном мире стояла тишина. Надя подняла голову к звездам. Они мигали холодно и безучастно. "Они вечны. Что им моя жизнь! - думала Надя. - Что моя жизнь этому бездонному космосу... Господи, как он необъятен!.. Где же там я найду бабушку, найду людей? Вдруг я останусь одна?.. - И это мгновенное озарение повергло ее душу в ужас. - А если там совсем пусто? Нет, нет! Господи, ты меня слышишь? Мне страшно! И мне нельзя больше жить!" Она тронула колеса кресла, и оно продвинулось к краю.
      - Ну давай! - сказала она вслух. - Ах, Егор! Если бы ты знал, как мне горько и сладко одновременно... Прощай! - Она крикнула это громко, всей грудью, чтобы заглушить дикий, животный страх. Она ненавидела этот страх! Но сейчас, когда нужно было сделать последнее движение, она не могла пошевелить рукой.
      - Надя! - услышала она.
      Повернувшись, она увидела, что к ней бежит Егор.
      - Надя! Надя!
      ...Домой они вернулись поздно. Уже поблекла луна, и солнечный свет, пока невидимый, окрасил своим живым теплом небо. И все словно ожило, вышло из оцепенения, из плена неверного лунного света.
      * * *
      Через неделю Сомов уезжал в Москву. После случая над обрывом Надя сильно изменилась. Она стала спокойной, молчаливой.
      Отвезти его взялся Усольцев. Оставался еще час. Лукерья хлопотала по сборам, совала в чемодан всякие кульки.
      - Так ты чё же надумал с домом? Не бросай ты его! Лучшего тебе не сыскать!
      - А что, Егор Петрович, родные корни! Как всякий великий человек, вы должны иметь свои пенаты! Понимаете, на ваш дом мемориальную доску повесят! - сказал Усольцев.
      - И на ваш дом тоже повесят. - В дверях стояла Надя. Именно стояла.
      - Ты сама?! - крикнул Сомов.
      - Сама! Сама, Егор!
      Коляска ее была у дверей.
      - Сила духа! Вот она, сила! - торжественно сказал Усольцев.
      Вошедшая Лукерья даже заплакала.
      - Я восемь шагов сделала.
      - Ты будешь ходить, я знаю, - сказал ей Сомов.
      - Буду! - неожиданно твердо ответила Надя.
      И вот пришло время выезжать. Лукерья и Усольцев вышли во двор. Сомов поцеловал Надю в щеку:
      - Ну, не грусти.
      - Поцелуй меня, Егор... Я тебя ждать стану! И ходить научусь, и детей тебе рожу!
      - Ты жди меня, - ответил Сомов.
      * * *
      На высоте десять тысяч метров Сомов посмотрел в иллюминатор. Над землей стояла ночь. В огромном черном небе летел его самолет. Сомов возвращался в Москву. Вдруг ему почудился стылый запах черемухи. "Это Надя думает обо мне", - решил он. И тут же вспомнил: браки заключаются на небесах...
      Самолет уносил сомова все дальше и дальше от того крохотного клочка земли, который неожиданно переменил его жизнь и, главное, наполнил смыслом, хотя во всем происшедшем он не до конца разобрался.