Глава 3

Борис Рублев как всегда поднялся ровно в шесть.

На улице еще густели осенние сумерки, по карнизу стучал мелкий дождь, даже не стучал, а шуршал, напоминая своим шуршанием сыплющийся тонкой струйкой песок.

Быстро собравшись, туго зашнуровав разбитые, видавшие виды кроссовки, Рублев сбежал во двор и жадно вдохнул холодный воздух, несколько раз взмахнул руками и отправился на свою неизменную утреннюю пробежку. Его не волновал ни пронзительный холодный ветер, ни мелкий моросящий дождь, ни проносящиеся рядом машины. Он ровно дышал и бежал по узкому тротуару почти у самой бровки.

Прохожих на улице было еще немного, они зябко ежились, держа над собой раскрытые зонтики, а Комбат бежал с непокрытой головой, легко перепрыгивая через лужи. Сегодня он решил увеличить кросс на один километр. Настроение у него было обычное, да и день выдался абсолютно обычный, осенний, будний для большинства народа — рабочий.

— Раз-два, раз-два, — размеренная, как щелчки метронома, звучала в мозгу Комбата одна и та же фраза.

Он знал, что бежит довольно быстро и пытался не сбиваться с ритма, чувствовал, как начинает постепенно разогреваться, а холодные капли дождя остужают его разгоряченное лицо, доставляют удовольствие. Он даже не смотрел на часы, прекрасно зная, что темп его бега обычный.

Через полчаса он уже возвращался к своему дому, дыша так же ровно и спокойно, как в самом начале пути. Пожилая дворничиха работала во дворе, сметая мокрые листья в большие темно-бурые ворохи.

Она приветливо кивнула Комбату, давно уже привыкнув к тому, что этот высокий сильный мужчина появляется во дворе, возвращаясь с пробежки, как раз в тот момент, когда она заканчивает работу. Борис Рублев тоже приветливо махнул рукой немолодой женщине. У подъезда он остановился, несколько раз присел, подпрыгнул на месте и направился вверх по лестнице, лифтом во время утренних пробежек Рублев не пользовался.

Поднявшись к себе в квартиру, Комбат в большой комнате еще минут двадцать подымал гири, отжимался от пола, приседал, качал пресс, короче говоря, основательно помучил свое сильное тело, и после этого, поставив на плиту чайник, отправился принимать холодный душ.

Помывшись, Рублев остановился возле зеркала, пригладил мокрые волосы, прикоснулся пальцем к усам, к жесткой черной щеточке.

«Так, теперь побреемся».

Тщательно намылившись, мужчина взял опасную бритву и провел по мыльной щеке. Каждое движение Рублева было уверенным, и единственное, что испортило его ровное настроение, так это порез на щеке. Одно неосторожное движение — дернулась рука, и бритва оставила длинный кровоточащий след.

— Черт подери, — пробурчал Комбат, — вот незадача. Что это со мной такое?

Порез немного испортил настроение, Комбат был суеверен и кровь на щеке воспринял как дурной знак.

Сняв остатки пены, вымыв лицо холодной водой, Рублев плеснул в ладонь одеколона и прижег ранку.

Кровь остановилась, он улыбнулся своему отражению, чайник на кухне засвистел.

— Ну вот, сейчас позавтракаем и по делам — он сам знал, что в половине десятого должен быть на Другом конце города.

Вчера в полдень он абсолютно случайно встретил своих подчиненных, двух братьев-близнецов. Узнал их мгновенно, со спины. Ребята шли в кожаных куртках, хотя, какие там ребята, это он привык так их называть, а сильные высокие мужчины с крепкими шеями, коротко стриженные, без шапок, без зонтов в руках. Комбат увидел их из машины и просигналил. Один из парней обернулся и с интересом посмотрел на машину.

Стекло отсвечивало, и мужчина не мог видеть водителя, Комбат подъехал ближе, опустил боковое стекло и негромко окликнул:

— Эй, Решетников, сержант Решетников, ты меня слышишь.

От голоса Комбата на лице широкоплечего мужчины появилось странное выражение. Он вздрогнул и весь насторожился, подобрался, а затем появилась широкая улыбка.

— Е-мое, — воскликнул мужчина, подбегая к машине, — комбат, товарищ майор, Борис Иванович, вот так встреча!

Второй Решетников тоже подбежал к машине, и братья буквально выволокли Комбата из салона и принялись трясти его руки, тискали за плечи. Рублев уже и сам был не рад, что окликнул этих двоих.

— Вот это встреча! А нам Андрей Подберезский говорил, что ты где-то в Москве, Борис Иванович, мы даже как-то пару раз тебе звонили, но телефон не отвечал.

— Да, ребята, я уже давно в Москве. А вы как?

— А что мы, — ответили братья Решетниковы в один голос, — у нас все классно, товарищ майор, работаем в охранном агентстве, — чересчур четко и немного по-военному отрапортовали мужчины, — работа непыльная, платят хорошо. Службу несем исправно, как у нас говорили, через день на ремень, иначе говоря, сопровождаем ценные грузы.

— А что возите? — спросил Комбат.

— А кто его знает, мы же грузы не проверяем.

Нам сказали охранять, мы и охраняем. Надо например, завезти из Москвы в Нижний, из Нижнего в Ростов, нас нанимают, мы с оружием, все как положено. А выто, а ты-то, Борис Иванович, чем занят?

Комбат замялся.

— Я, ребята, ничем не занят, получаю пенсию.

— Как это пенсию? — изумились братья Решетниковы, словно бы они и не знали, что Комбат ушел из армии и сейчас живет как и на что получится.

— Всякие дела случаются, — рассматривая своих бывших подчиненных, сказал Рублев. — А вы все такие же — орлы.

— Да, Борис Иванович, спортом занимаемся, правда, времени немного, да и не гоняют нас так, как вы в свое время.

— Если бы я вас не гонял, может быть, мы и не встретились на этой площади.

— А что мы здесь стоим? — заговорил Сергей Решетников. — Пойдемте зайдем куда-нибудь, Борис Иванович, мы вас угощаем.

— Да я и сам вас, ребята, могу угостить.

Братья явно обрадовались неожиданной встрече со своим командиром.

— Нас там, Борис Иванович, из Спецназа в агентстве четверо, — и Сергей Решетников принялся рассказывать о тех, кто работает с ними и охраняет грузы.

Комбат слушал, кивал, но с места не двигался, стоял у своей машины.

— Пойдемте, пойдемте, Борис Иванович, можем пойти даже к нам домой, наш батя обрадуется, увидев вас. Он о вас все знает.

— Это хорошо, — почему-то с сомнением в голосе произнес Комбат.

— Идемте, идемте, мы здесь недалеко живем, в переулке на углу.

— Нет, ребята, у меня кое-какие дела, — Комбат посмотрел на свой трофейный хронометр.

Братья Решетниковы улыбнулись, они помнили эти часы еще по Афганистану.

— Жив будильник, да, Борис Иванович? — спросил младший брат, которого младшим звали за то, что родился на несколько минут позже старшего.

— Жив, жив, славу Богу, тикает, отсчитывает секунды жизни.

— Помним мы ваши часики, помним.

— Ну, ребята, я рад, что у вас все хорошо.

— Да, у нас все хорошо, просто прекрасно.

— Слушайте, Борис Иванович, товарищ майор, идите к нам работать командиром, кого-кого а вас возьмут, не задумываясь, мы о вас рассказывали, да и наши все поддержат. Знаете, сколько у нас афганцев работает?

— Ну и сколько? — на всякий случай спросил Комбат.

Двенадцать человек, все парни что надо, двое из спецназа перешли к нам, платят у нас лучше. Да и работа полегче.

— А что опасно работать-то? — спросил Комбат.

— Всякое бывает, иногда наскакивают бандиты.

Грузы ведь ценные возим, иногда компьютеры, телевизоры, технику, вообще-то, дорогие вещички. Иногда деньги сопровождаем из аэропорта до банка. Нам-то все равно, что охранять, главное, чтобы платили исправно.

— И много платят? — поинтересовался Борис Иванович.

— Не так чтобы очень много, но на жизнь хватает. Иногда премию подбрасывают по сотке или по две на брата.

— Долларов? — спросил Комбат.

— Конечно, долларов, а чего ж еще? Рублей, что ли? Ими теперь только правительство бюджет меряет, что бы непонятнее было. Вот вы знаете, сколько нулей в триллионе?

— Знаю.

— Сколько?

— Много, а вы сами знаете ли?

— — А нам и не надо. Зарплату все равно миллионами дают.

Пойдемте, пойдемте, — проговорил Сергей, уцепившись за локоть Рублева.

Часа два сидел Комбат за столиком в кафе. У ребят был выходной, они никуда не спешили. Так же не спешил и Рублев, воспоминания лились рекой. Они вновь сквозь серый городской пейзаж видели то, что было недоступно другим: то горы, то предрассветные пустыни, то ночные пустыни, атаки, штурмы, захваты.

Комбат словно бы помолодел, его глаза сверкали, и лишь время от времени лица парней и их командира становились грустными. Это случалось в те моменты, когда вспоминали погибших, тех, кто остался там, в невидимых московским прохожим пейзажах чужой страны. И тогда рюмки поднимались молча, и так же молча осушались.

Потом слово за слово, и опять воспоминания лились рекой.

— Давайте позвоним Подберезскому, — предложил Решетников-младший и, вообще, комбат, идите к нам работать. Мы вам будем подчиняться.

— А меня возьмут? — улыбнулся Борис Рублев.

— Вас? Да мы такие рекомендации дадим, что наш управляющий вас своим замом сделает.

— Не хочу я, ребята, больше командовать, работать, может быть, и пошел бы.

— Так идем, Борис Иванович.

Все это вспоминал Комбат, сидя за столом, жуя бутерброд и запивая крепким чаем. Сегодня он должен будет встретиться с братьями Решетниковыми и, может быть, пойдет работать в охранное агентство. Ведь чем-то же надо заниматься, не мотаться же по разовым поручениям Бахрушина по стране, разбираясь со всякими гадами, рискуя жизнью.

Может быть, ребята и правы, надо идти работать к ним. Контора у них негосударственная, так что, наверное, там будет спокойно. Найдется место, где он будет знать всех и его будут знать. А то, что он справится с работой, не вызывало у него никаких сомнений.

Позавтракав, вымыв посуду. Комбат принялся одеваться. О том, что ему принесет этот день, Борис Рублев даже не подозревал.

Глава 4

Стрелки часов показывали полночь, но Борис Рублев даже и не думал ложиться спать. Не было ни малейшего желания. Он смотрел на экран телевизора, на бегающих, суетящихся, стреляющих друг в друга гангстеров, и время от времени на его губах появлялась презрительная улыбка.

— Какая чушь!

«Разве так бывает в жизни? Вот например, я навидался в своей жизни всякого, и для кого они все это снимают? Ведь тут ни на грош правды. Ни на ломаную копейку. По стрельбе выходит, что в их автоматах по сто патронов, а в пистолетах по пятьдесят. Патроны никогда не кончаются, гранаты взрываются именно в тот момент, когда должны взорваться, огромные машины взлетают от взрыва в воздух как картонные и горят как бумажные, словно их облили еще и бензином. А люди-то какие живучие. Вот этот вот гангстер», — Комбат всмотрелся в лицо бандита на экране телевизора.

Лицо было снято крупным планом. Бандит зло смотрел с экрана прямо на Комбата.

«Вот его бьют, бьют, а он все вскакивает на ноги. Да никакой мужик, даже самый здоровый после таких ударов не смог бы подняться с пола, а он еще и улыбается».

Но как ни удивляло его сменяющееся изображение на экране эти бегающие, стреляющие, взлетающие на воздух люди, выключать телевизор не хотелось. Зрелище затягивало, захватывало, и Борис Рублев даже покусывал нижнюю губу.

— Во дают, во дают! — иногда ронял он скупые словечки, — да если бы на самом деле тебя вот так ударили, железным прикладом по затылку, ты бы, в лучшем случае, оказался в реанимации с сильнейшим сотрясением мозга, с расколотым черепом, с дробленой раной. И кости черепа торчали бы сквозь твою лысину. А ты ничего, встаешь! Бегаешь, хватаешь УЗИ и начинаешь стрелять.

Борис склонил голову.

— Ну вот сейчас тебя, придурка, угробят. Что же ты лезешь прямо под пули, если ты такой опытный. Я бы, например, лег и пополз, затем вскочил, перепрыгнул бы вон за ту горящую машину и уже с той позиции открыл бы огонь. И стрелял бы я не так, как ты — направо и налево, стрелял бы прицельно, вел бы точный огонь. Ну, это уже совсем ни к черту!

Борис Рублев даже скривился, когда рядом с лысым гангстером взорвалась граната, а гангстер в этот момент прилег на бетонный пол.

"Если бы на самом деле граната взорвалась в двух шагах от тебя, а ты не в окопе, причем глубоком, полутораметровом, от тебя бы только клочья полетели, мокрые от крови куски мяса, да подметки с кусками ступней отлетели куда-нибудь метров за тридцать-сорок. Чего-чего, а как взрываются гранаты в трех шагах я за свою жизнь насмотрелся.

Неужели у этих киношников нет нормальных консультантов, которые могут рассказать, как действует граната, как взрывается фугас, как стреляет автомат. Наверное, нет, а может быть, и есть, — остановил себя Комбат, — но кино есть кино. Тут все должно быть красиво и неважно — убедительно или нет. Самое главное, чтобы было зрелище. А ведь на самом деле бой, схватка, атака абсолютно незрелищны. Они страшны и ужасны.

Кровь стынет в жилах, когда вжикают, свистят над головой пули, а впереди рвутся снаряды, вываливая в небо тонны земли, камней, а потом эта земля, обгорелые камни падают тебе на голову. И если ты не успеваешь вовремя упасть, затаиться, прижаться к земле, ввинтиться в нее, как червь, как маленькая букашка, то клочья вырванные из твоего тела разлетятся на метров тридцать-сорок, и даже преданные друзья, верные и надежные, не смогут тебя сложить, не смогут собрать по частям.

Да, кино — это кино, а жизнь — это жизнь".

Наконец, гангстера застрелили. В него выпустили, по расчетам Комбата, чуть ли не тридцать разрывных пуль, а гангстер все еще полз, хрипел, кровь лилась у него изо рта так, словно бы он был не человек, а целлофановый мешок с кровью. Кровь хлестала изо всех дыр и пулевых отверстий, а гангстер продолжал ползти.

— Фу ты, какая чушь! — наконец сказал Рублев, нащупал пульт дистанционного управления и большим пальцем нажал красную кнопку.

Изображение на экране исчезло.

— Ой, кино, кино, — буркнул Комбат, — пойду-ка я, лучше выпью чайку, выкурю сигарету, да лягу спать. Хотя после подобных зрелищ заснуть, вообще-то, тяжеловато.

Он пошел на кухню, поставил чайник на плиту, и тут ему пришла в голову интересная мысль, что о своих действиях в экстремальных условиях он почти не вспоминает, а если вспоминает, то очень редко. А вот дурацкие фильмы он почему-то помнит хорошо.

Но о волшебной силе искусства он рассуждать не стал.

— Ладно, ну его к черту, это кино.

Хотя Рублев знал, что как только выпьет чашку крепкого чая, выкурит сигарету, то вернется в комнату, и рука сама, против воли потянется к пульту и нажмет кнопку «Play» и вновь на экране телевизора появится изображение, загремят, загрохочут выстрелы.

Засверкают лезвия ножей. Полетят в неприятеля гранаты. Люди станут убивать друг друга, и уже тяжело будет вспомнить из-за чего, собственно говоря, разгорелся сыр-бор, и почему узкоглазые пытаются уничтожить американцев — бойцов американского спецназа.

Что еще удивляло Комбата в фильмах, так это место действия — какие-то заброшенные заводы, какие-то огромные ангары — в жизни-то все происходит совсем по-другому. И стрелять зачастую приходится прямо на улице, а во время боевых действий никто в ангары не полезет, ведь там, как правило, ночью темно, полно всякого железа.

«Вообще, все эти фильмы — выдумки. Конечно, приятные, но выдумки. И несведущий народ, те, кому никогда не доводилось держать в руках автомат, пистолет, или гранату, смотрят на все это, затаив дыхание. Смотрят, переживают, вздыхают, задерживают дыхание и шепчут: „Доползи. Доползи. Надо добежать, ведь там свои, их надо спасти“».

Но досмотреть дурацкий фильм американского режиссера Комбату не дал настойчивый звонок в дверь.

— Что за чертовщина! Кто это так настойчиво ломится?

Рублев выключил плиту, так как чайник вскипел и неторопливо направился в прихожую к входной двери.

Он не стал спрашивать, кто за дверью и зачем пожаловал, не стал припадать к дверному глазку, а просто положил ладонь на дверную ручку, легко нажал ее вниз, а пальцами левой руки повернул ключ. Дверь открылась.

Прямо перед Рублевым стоял, тяжело дыша, Андрей Подберезский.

— Андрюха, ты что так дышишь? Собаки цепные за тобой что ли гонятся? Или что?

— Да нет, Борис Иванович, — переводя дыхание, произнес Подберезский и просто рукавом вытер вспотевший лоб.

— Тогда заходи, — Рублев на всякий случай выглянул, словно бы хотел убедиться, что по лестнице не бегут с рычанием и лаем огромные лохматые псы, оскалив желтые клыки. На лестнице было тихо, на площадке горела лампочка.

— Чего так поздно? — уже зайдя в комнату и предлагая гостю раздеться, спросил Рублев.

— Погоди, погоди, у тебя есть, Борис Иванович, сигареты?

— Конечно, есть, Андрюха. И чай есть, только-только закипел. Проходи на кухню, да не снимай ты свои башмаки, не разводи антимонию.

Подберезский, огромный, как двустворчатый шкаф, повертел головой на крепкой шее и прошел в кухню, а затем с трудом втиснул свои широченные плечи между холодильником и столом.

— Погоди, не рассказывай, — подняв вверх руку сказал Рублев, — сейчас я тебе налью чайку, выпьешь, затем поговорим.

— А водка у тебя есть? — жадно спросил Подберезский.

— Водка есть, если сочту: нужным, то и себе налью. Согласен?

— Так точно, — буркнул Подберезский, нервно затягиваясь сигаретой, той которую Комбат оставил на краю пепельницы.

— Ну, говори.

— Слушай, Иваныч, слушай, помнишь у нас в батальоне, там в Кандагаре был такой рыжий? Саша Шмелев.

— Саша Шмелев? — Комбат наморщил лоб, пытаясь вспомнить фамилию.

Но в батальоне за те два года, что они базировались возле Кандагара, сменились сотни людей и запомнить всех, естественно, он не мог.

— Саша, говоришь, Шмелев?

— Ну да, он командовал расчетом птурсов, их еще всех взорвали прямым попаданием, весь расчет, один Сашка остался.

— Погоди, погоди, Андрюха, не гони, где их взорвали?

— На перевале, когда нас сбросили с парашютами ночью, а взорвали их утром.

— Что-то не припоминаю, — Рублев сжал пальцы, словно это нехитрое движение могло помочь вспомнить какого-то рыжего Сашу Шмелева, скорее всего сержанта, уцелевшего после прямого попадания.

— Ну и что дальше?

— Да ты еще все смеялся над его фамилией, шмель, шмель. А кликуха у него была Пехота.

— Ты бы так сразу и сказал, — расплылся в улыбке Рублев. — Сашка Пехота, а то рыжий Шмелев, командир расчета птурсов. Ну, конечно, помню, у него еще шрам на лбу был и татуировка на все плечо.

Конечно, помню Пехоту.

— Так вот, Иваныч, слушай, у него большие неприятности, — Влез куда-нибудь?

— Влез. Погоди, я тебе все с самого начала. Ты полковника Бахрушина давно видел?

— Недели две тому назад разговаривал с ним по телефону. А что такое?

— Пехоту милиция повинтила, избили по страшной силе, он вырвался, убежал, а они его опять догнали и, боюсь, что убьют в участке.

— А собственно говоря, в чем дело? Может есть за что?

— Да нет, Иваныч, ты же знаешь Пехоту, он, вообще, спокойный. По ерунде встревать не станет.

— Так что случилось с ним? Что?

— Насколько я знаю, его сын сцепился с торговцами наркотой, те его побили, пацан прибежал домой, Пехота посмотрел-посмотрел, да и пошел разбираться. Естественно, торговцев наркотиками, а там были какие-то негры, вьетнамцы, ну вся эта шваль, которой сейчас расплодилось в Москве выше крыши, он погонял. Погонял хорошенько, а тут, как я понял, милиция, они прикрывали этих торговцев. И давай его колошматить. Конечно, мужик он здоровый и не подарок, за себя постоять умеет. Ментов он двоих или троих отделал. Но их же было штук восемь, вот они его и взяли.

— И где он сейчас?

— Сын рассказывал, что увезли.

— А кто тебе звонил, Андрюха?

— Никто не звонил. Пацан приехал ко мне, они недалеко от меня живут. Матери как раз не было дома, она где-то в командировке с ревизией. Малому деться некуда, я говорю, разберусь. Сунулся в милицию, а они меня послали подальше, сказали, что друг мой сам настоящий наркоман, что у него нашли чуть ли не сто граммов наркоты. А откуда у Пехоты наркота, он последние три года даже пива не пьет, а курить, вообще не курил.

— Вот как, говоришь, пей чаек, Андрюха, пей.

— Да не могу, Комбат, пить чай, друг в беде.

— Да-а, понял, — сказал Комбат, — а я что могу сделать?

Борис Рублев рассуждал, глядя сквозь чисто вымытое стекло кухонного окна на ночной город.

— Как это что? У тебя авторитет. Я подумал, может, ты полковнику Бахрушину позвонишь. Ведь вы с ним приятели.

— Приятели-то, приятели, даже можно сказать, друзья, — буркнул Комбат, — но беспокоить серьезного человека.

— А зачем вообще тогда друзья есть? Они же Сашку убьют.

— Ну, если его там в Кандагаре не убили, если он перевал прошел, в ущелье лазил, я думаю, и в милиции его не убьют.

— Да, убить-то может и не убьют, а вот посадить могут. А пацан сейчас один.

— Пацана жаль, — сказал Комбат, — пойду одеваться, а ты пей чай. Надеюсь, ты с машиной?

— С машиной, с машиной, Иваныч.

— И отделение знаешь?

— Знаю, да что толку. Я там одного сержанта спросил, так он говорит, что Пехоту перевезли.

— Куда? — уже из прихожей спросил Комбат.

— Куда-то в управление по незаконному обороту наркотиков.

— Ладно, разберемся, — спокойным голосом очень серьезно сказал Комбат, — вот погоди, оденусь и разберемся.

Одевался Рублев быстро, по-военному, словно бы ему через минуту надо было идти в атаку. Он похлопал по карманам, ключи, сигареты, зажигалка, документы были на месте.

— А Бахрушину? — напомнил Подберезский.

— Сейчас позвоню, — Комбат взял трубку телефона, оперся спиной о стену и быстро набрал, неуклюже тыкая пальцем в маленькие кнопочки телефонный, номер полковника Бахрушина.

— Ну, ну, давай, — словно бы подзадоривая телефон, пробормотал Борис Рублев. — Странно, дома его нет, длинные гудки.

— А еще какой-нибудь телефон есть? — спросил, нервно куря сигарету, Подберезский.

— Конечно, есть и не один. Сейчас позвоню в машину, хотя какая к черту машина, сегодня же выходной у людей.

— Ну, позвони, позвони, Иваныч, дело не терпит отлагательства, забьют мужика.

— Не забьют, Андрюха, не боись, я тебе уже говорил, бормотал Рублев, тыча пальцем в кнопки телефона. — так, рабочий, — сказал он, прикладывая трубку к уху — короткие гудки. Значит, на месте не сидит, разъезжает. Странно, что он делает в выходной день?

— Работает, работает. Набирай еще раз.

Сброс, затем повтор, Борис Рублев выполнял все операции четко так, как он обращался с автоматом или пистолетом, со всеми вещами, от которых зависела его жизнь.

Наконец, телефоны соединились.

— Добрый вечер, — бодрым голосом сказал Борис Рублев в трубку, услышав недовольное ворчание Леонида Васильевича Бахрушина.

— Кто это? — переспросил Бахрушин. — А, Борис Иванович! Сколько лет, сколько зим! Куда запропастился? Я уже сам хотел тебе звонить, — совершенно изменившимся голосом быстро заговорил в трубку Бахрушин.

Комбат даже представил себе, как рука полковника Бахрушина вытряхивает из пачки сигарету.

— Чего беспокоишь? Стряслось что-нибудь?

— Да, Леонид Васильевич, неприятность.

— У тебя неприятность? Или у друзей? Когда у тебя самого проблемы, ты ко мне обращаться не любишь, — словно бы не веря услышанному, произнес Бахрушин.

— Да, не у меня, полковник, у моего приятеля, у парня из моего батальона. Рыжий такой Саша Шмелев, Пехота кличка.

— Пехота так Пехота, а в чем, собственно говоря, дело?

— Милиция его забрала.

— Наверное, было за что, — сказал полковник Бахрушин.

— Говорят, что не по делу.

— Как это не по делу? — немного шутливым тоном переспросил Бахрушин.

— Не по делу, да и все, вешают на него всяких собак, а он мужик серьезный. Бьют его в милиции, Андрюха говорит.

— А Андрюха откуда знает? — принялся уточнять и наводить справки полковник.

— Он приехал ко мне минут десять назад, лица на нем нет.

— Не может того быть, Борис Иванович, что лица на Подберезском нет. По-моему, лицо у него всегда на месте. Привет, кстати, передай. В каком отделение твой боец?

— В каком отделении? — переспросил Комбат у Подберезского.

Тот обрадовано потер руки и вывалил всю информацию, какую знал.

— Подъезжай к управлению, я-то, дурак, домой направлялся. Вместе заедем, заберем.

— Буду, — буркнул Комбат.

— Я выеду на своей машине, — сказал Бахрушин, — ждите у входа возле ворот.

— Так там нельзя стоять.

— Скажи, что полковник Бахрушин приказал.

— Понял, — ответил Комбат. — Побежали, Андрюха, Бахрушин, думаю, поможет.

Хлопнула дверь, щелкнул замок. Комбат абсолютно бесшумно пружинистыми прыжками двинулся вниз по лестнице. На площадке второго этажа остановился.

— Подберезский, ты что, ходить тихо разучился.

Гремишь, людей разбудишь. Уже ночь, как никак.

— А, хорошо, хорошо, — извиняющимся тоном ответил Подберезский, — просто спешу, ни о чем другом думать не могу.

— А надо бы, Андрюха.

— Они уселись в машину Подберезского, и тот взглянул на Рублева.

— Куда, командуй, Иваныч.

— Давай, вперед в центр. Знаешь, где контора Бахрушина?

— Знаю, — спокойна ответил Андрей, вдавливая педаль газа.

— Да не гуди ты мотором, потише, я же тебе говорил, люди спят.

— Понял, понял, Комбат.

Машина медленно вырулила со двора на улицу, и здесь уж Подберезский показал все, на что был способен он как водитель, и на что был способен его автомобиль.

Минут через тридцать они стояли на другой стороне улице напротив железных ворот. Те, словно бы по мановению волшебной палочки, открылись и черная «волга» с тремя антеннами, с темными стеклами медленно вырулила на проезд.

Комбат попросил Подберезского посигналить фарами, а сам высунулся и помахал рукой.

Черная «волга» полковника Бахрушина остановилась рядом, полковник, опустив боковое стекло, махнул рукой:

— Давай, Борис Иванович, садись ко мне. По дороге расскажешь.

Рассказ много времени не занял. Ведь, собственно говоря, никакой такой особенной информации Комбат не знал.

— Сейчас разберемся. Я все-таки твой должник.

Должен тебе, Иваныч, как земля колхозу.

— Да будет вам, Леонид Васильевич, никто никому ничего не должен.

— Если ты так говоришь, то я согласен.

Минут через двадцать пять черная «волга» полковника Главного разведывательного управления Леонида Васильевича Бахрушина уже подъехала к крыльцу семнадцатого отделения милиции.

— Пойдешь со мной? — спросил Бахрушин.

— Надо? Тогда пойду.

— Как знаешь.

Огромный Борис Рублев и маленький широкий в плечах, почти круглый полковник Бахрушин поднялись на крыльцо. Их остановил сержант в камуфляже.

— Куда?

Бахрушин запустил руку в карман пиджака и показал удостоверение. Документ произвел должное впечатление, все-таки Главное разведывательное управление — это не какая-нибудь завалящая контора, а организация серьезная, такими документами без дела не щеголяют, и если полковник пожаловал к ним в отделение, значит, что-то стряслось.