Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Слепой (№14) - Ловушка для Слепого

ModernLib.Net / Боевики / Воронин Андрей Николаевич / Ловушка для Слепого - Чтение (стр. 3)
Автор: Воронин Андрей Николаевич
Жанр: Боевики
Серия: Слепой

 

 


Посиди еще хоть немного.

Он осторожно опустился на диван, испытывая острое желание бежать без оглядки. Сквозь открытую дверь было видно, как в захламленной прихожей с пожелтевшим потолком и отставшими по углам обоями под голой шестидесятиваттной лампочкой клубится слоистый табачный дым.

На бугристой от множества слоев масляной краски двери кладовки еще можно было разобрать полустершийся карандашный рисунок: всадник в буденовке скакал в атаку, размахивая шашкой. Лошадь была похожа на конструкцию, собранную из сардельки и нескольких макаронин, а шашка больше напоминала ятаган, но звезда на буденовке ставила все на свои места, делая изображение понятным любому, кто хотя бы поверхностно был знаком с отечественной историей. Виктор вспомнил, как он гордился когда-то этим рисунком. Помнится, у него даже была шапочка, сшитая на манер буденовки. Он носил ее до тех пор, пока она держалась на голове, и передал по наследству младшему брату.

– Давай покурим, – сказала вдруг мать.

– С каких это пор? – спросил он, протягивая ей открытую пачку.

Она неумело вытянула из пачки сигарету, неловко вставила в губы и потянулась к огоньку поднесенной зажигалки.

– С тех самых, – расплывчато ответила она, сделала глубокую затяжку и мучительно закашлялась.

Виктор тоже закурил и поставил на журнальный столик свою блестящую карманную пепельницу, смотревшуюся здесь дико, как НЛО. Открытую пачку сигарет он положил рядом.

Он услышал, как тихо отворилась дверь спальни, и через несколько секунд брат вошел в гостиную и присел на подлокотник кресла, в котором сидела мать. Взглядом спросив у Виктора разрешения, он взял из пачки сигарету и тоже закурил, сосредоточенно глядя куда-то в угол и хмуря густые брови в ответ на какие-то свои мысли. Некоторое время все трое молчали, бережно сохраняя хрупкий мир.

Потом мать чуть переменила позу и сказала:

– А давайте споем. Как раньше, а?

Она первая затянула «Там вдали, за рекой». Голос у нее был слабенький, она сильно фальшивила, но пела с большим чувством. Брат обнял ее за плечи одной рукой и подхватил песню. Виктор, поколебавшись, присоединился к пению, борясь с мучительной неловкостью и будучи не в состоянии отделаться от ощущения, что попал в сумасшедший дом. Он чувствовал себя так, словно с огромной скоростью несся спиной вперед по бесконечной пневматической трубе, глядя на эту убогую гостиную, где три полузнакомых человека нестройно тянули старую песню в надежде поправить то, что поправить нельзя.

Он с трудом дождался конца последнего куплета и поспешно встал, пока мать не предложила спеть что-нибудь еще. Одеваясь в прихожей, он незаметно опустил в карман ее плаща конверт с деньгами, в котором была почти вся его доля от сегодняшнего дела. Уголовник по кличке Активист знал, что деньги не принесут матери пользы: скорее всего они будут сданы в партийную кассу и осядут в кармане какого-нибудь высокопоставленного борова, но Виктору Шараеву было на это наплевать. Он надеялся, что хотя бы часть этих денег мать потратит на продукты.

Это была старая игра. Брать у него деньги мать категорически отказывалась, но суммы, которые он опускал в карман ее плаща, никогда не возвращались. Это были крупные суммы, и Активист старался поменьше думать о том, что рискует свободой и жизнью исключительно для того, чтобы спонсировать коммунистическую партию.

Когда он, попрощавшись, уже взялся за ручку двери, брат вдруг нырнул в спальню и вернулся, держа в протянутой руке стодолларовую бумажку.

– Забери, – сказал он, спокойно и твердо глядя Виктору в глаза. Это было почти смешно, но у Активиста уже не осталось сил на то, чтобы оценить юмор ситуации. Дернув щекой, он покорно забрал деньги и положил в карман.

– Ладно, – сказал он, – в следующий раз привезу ящик гвоздей. Ну, счастливо оставаться. Отцу привет.

Выйдя на улицу, он остановился у подъезда и несколько раз глубоко вдохнул и с шумом выдохнул сырой холодный воздух. Оказалось, что, пока он сидел наверху, дождь кончился, а когда серебристая «Лада» выехала на улицу, в разрывах туч блеснули холодные осенние звезды.

Глава 3

Дождь, заливавший Москву в течение трех последних дней, прекратился накануне, и с утра в холодном, словно подсохшем за ночь воздухе отчетливо пахло приближающейся зимой. В тени еще поблескивал стянувший лужи тонкий, как бумага, первый ледок, а на пригреве асфальт уже оттаял и почти высох, снова сделавшись светло-серым.

В десятом часу утра с Маросейки в Армянский переулок свернула вишневая «девятка». Из Армянского она неожиданно нырнула в Сверчков, оттуда в Архангельский и наконец, вдоволь попетляв, въехала в старый двор-колодец, расположенный неподалеку от впадения Кривоколенного переулка в Мясницкую. Загнав машину в дальний угол двора, водитель заглушил двигатель и некоторое время сидел в салоне, бездумно покуривая и глядя по сторонам. Он уже почти привык к реалиям своего нового существования, бывшего, по сути, лишь повторением прежней жизни, но временами накатывало почти непреодолимое ощущение нереальности происходящего. В такие моменты он боялся проснуться и обнаружить, что задремал за столом в больничной котельной подмосковного поселка Крапивино после излишне обильного возлияния в компании сменщика.

В этом не было ничего удивительного. Теоретически Глеб Сиверов получил свой прежний статус секретного агента ФСБ, на долю которого приходятся наиболее сложные и опасные поручения, связанные с физическим устранением лиц, по тем или иным причинам недосягаемых для официального закона. На деле же никто не давал ему никаких поручений, и порой ему казалось, что о нем просто забыли. Его снабдили несколькими комплектами документов, предоставили жилье и конспиративную квартиру в Кривоколенном, щедро ссудили деньгами, выдали оружие и оставили в покое.

Он знал, что забывчивость не входит в число недостатков, присущих его работодателям, и понимал, что это затишье – передышка перед очередным заданием. Новый шеф просто давал Слепому прийти в себя и осмотреться, чтобы во время выполнения задания он не отвлекался на такие пустяки, как мелькнувшее в толпе знакомое лицо или памятный отрезок улицы, где он когда-то назначал свидание.

Слепой не глядя раздавил в пепельнице окурок и неторопливо закурил следующую сигарету. Спешить было некуда, а пищи для размышлений накопилось более чем достаточно. Прежде всего его беспокоила личность нового куратора. Полковник Малахов оставался для Слепого загадкой. То, что он вырвал потерявшего память агента из когтей неминуемой гибели, ровным счетом ни о чем не говорило: на его месте любой из коллег повел бы себя точно так же. Какой смысл, к примеру, оставлять в огне ценный прибор, когда его можно спасти и, более того, присвоить?

Поведение полковника в этой ситуации было логичным и вполне оправданным с любой точки зрения. Непонятно было другое: что он намерен делать со спасенным инструментом? Когда-то Глеб Сиверов сам решал, за какие задания он будет браться, а за какие нет, но с тех пор утекло много воды, и теперь немолодой, похожий на мелкого служащего полковник ФСБ держал Слепого в кулаке. Малахов слишком много знал о своем новом агенте, и это активно не нравилось Глебу Сиверову.

"Посмотрим, – решил он наконец. – Посмотрим, с чем он придет, что скажет, в какую мишень прикажет ударить.

Тогда сразу станет видно, на дело он работает или на собственный карман. И тогда решу, работать с ним или немного поводить его за салом, прежде чем исчезнуть. Не может же он всерьез рассчитывать на то, что меня можно долго держать в кулаке!"

Слепой распахнул дверцу и выбрался из машины, поправляя на переносице очки с притемненными стеклами.

День выдался солнечный, и даже в очках приходилось щуриться, чтобы чересчур яркий свет не резал глаза. Он вздохнул полной грудью и улыбнулся. Новая жизнь была полна проблем, но это была жизнь, а не прозябание, которое предшествовало ей в течение нескольких долгих месяцев.

Заперев машину, он набрал код на двери подъезда и поднялся на пятый этаж по старинной каменной лестнице с широкими пологими ступеньками. Квартира, подысканная для него полковником Малаховым, представляла собой своего рода архитектурный казус, этакий конструктивный выкидыш, нелепый, незапланированный и потому неповторимый и необъяснимо привлекательный. Это были две небольшие комнатки, возникшие в результате перестройки старинного доходного дома, напоминавшие из-за своих мизерных размеров и высоты потолков два спаренных дымохода. Полы в них располагались на разных уровнях, а меньшая из комнат вдобавок щеголяла двумя острыми углами и, соответственно, двумя тупыми. Потолок в ней косо спускался сверху вниз, повторяя линию крыши, и там, на недосягаемой высоте, как полная луна в изображении кубиста, сияло пыльное квадратное окошко.

Окно большой комнаты выходило во двор, а из похожего на бойницу окошка микроскопической кухни открывался вид на переулок. Эта квартира сразу понравилась Глебу, и даже то обстоятельство, что он явно был не первым спецслужбистом, занимавшим это помещение, не могло испортить настроение.

В большой комнате стоял обширный, очень прочный, хотя и далеко не новый дубовый стол, на котором Глеб обнаружил неплохой компьютер. Порывшись в каталогах, он убедился в том, что до него квартиру занимал какой-то офицер ФСБ или ФСК. Что стало с прежним хозяином квартиры и почему секретную информацию, хранившуюся в памяти компьютера, не удалили, Слепой не знал, но подозревал, что секретные файлы оставлены в его распоряжении не без умысла. Никаких государственных тайн в этой документации не содержалось: в основном это были агентурные данные, касавшиеся воротил московского черного рынка и некоторых уголовных авторитетов. Чтиво было на редкость увлекательно, и Сиверов провел за компьютером долгие часы, усваивая информацию, которая, как он догадывался, могла когда-нибудь пригодиться.

Он приходил сюда как на работу: почему-то не хотелось, чтобы звонок полковника Малахова застал его дома. Дома хватало проблем и без полковничьих звонков. Они с Ириной никак не могли заново привыкнуть друг к другу, то сходясь, то разъезжаясь по своим квартирам, боясь прямого разговора и с каждым днем все яснее понимая, что он необходим, если они не хотят окончательно запутать свои и без того неимоверно сложные отношения. Ирина напоминала ему открытую рану, болезненно реагирующую на каждое прикосновение. Его собственное состояние вряд ли выглядело лучше, но он оставался офицером и умел держать себя в руках – не только внешне, но и внутренне.

Он сходил на кухню и сварил кофе на газовой плите, помнившей, казалось, времена прихода к власти Никиты Сергеевича. Джезва тоже досталась ему по наследству – вместительная, медная, с подпаленной деревянной ручкой и потемневшими боками, она имела очень рабочий, сугубо утилитарный вид. Когда Глеб пришел сюда впервые, он обнаружил в шкафчике над мойкой полбанки молотого кофе.

Кофе оказался превосходным, и Слепой проникся к прежнему хозяину квартиры неосознанной симпатией. То обстоятельство, что он пользуется вещами и продуктами человека, который скорее всего умер насильственной смертью, не вызывало в Слепом никаких эмоций, кроме легкого сожаления: этот незнакомый ему эфэсбэшник был, судя по некоторым признакам, неплохим парнем. Глеб даже не стал ничего менять в обстановке квартиры – здесь и так было уютно, а входная дверь, казалось, могла выдержать профессиональный штурм до батальона омоновцев.

Вылив кофе в тонкую фарфоровую чашечку, Глеб вернулся в большую комнату и опустился на диван напротив окна. Все-таки это было здорово – хороший кофе, хорошая сигарета, чистые руки и свобода передвижения. Где-то на заднем плане зловещей тенью маячил непонятный полковник Малахов, отношения с Ириной складывались совсем не так, как хотелось бы, но Слепой чувствовал, что все эти трудности временные: теперь он снова стал хозяином своей судьбы.

Допив кофе, он выдвинул ящик стола и взял в руки пистолет. Это был армейский кольт – к сожалению, не тот, который был у Глеба раньше. Чтобы чем-нибудь занять руки, он в сотый раз разобрал и придирчиво проверил оружие, чуть ли не обнюхав каждый винтик: пуганая ворона, как известно, боится каждого куста, и Слепой не хотел неожиданностей.

Пистолет, как и следовало ожидать, оказался в полном порядке, и Глеб с некоторым сожалением вернул его в ящик стола. Ему казалось, что отдых затянулся, безделье начинало тяготить его. «Это он меня специально маринует, – подумал он о полковнике Малахове, – чтобы я озверел от безделья. Однако безделье бездельем, а некоторая сумма сейчас, откровенно говоря, мне не помешала бы.»

Это была чистая правда: выданный полковником аванс подходил к концу, и в отдалении уже замаячил призрак того, от чего Глеб Сиверов отвык давным-давно, – призрак безденежья. Пора было либо приниматься за дело, либо наниматься грузчиком в ближайший гастроном.

«Интересно, – подумал Глеб, – устроит ли Ирину такая профессиональная переориентация?»

Он снова включил компьютер и принялся до боли в глазах вчитываться в сухие строчки рапортов и донесений. Он читал до тех пор, пока не стало казаться, что с экрана вот-вот закапает свежая кровь. Судя по тому, что он читал, за время его отсутствия людей, остро нуждавшихся в том, чтобы кто-нибудь отправил их на два метра в глубь земной коры, в Москве ничуть не убавилось, а скорее наоборот. Он уже мог назвать не менее десятка фамилий тех, кого не мешало бы убрать, чтобы воздух в городе – да и во всей стране, коли на то пошло, – стал намного чище.

Усилием воли он прогнал эти мысли, зная, что попытки решать судьбы мира в одиночку и по собственному разумению до добра не доводят. Однажды он уже пытался сделать это. Тогда все кончилось нервным срывом, и, если бы не чудо, Глеб Сиверов сейчас был бы покойником. Ему до сих пор время от времени снилась та мартовская метель, и он просыпался в холодном поту, хватая воздух широко открытым ртом и прижимая ладони к влажному от испарины горлу. Постепенно обида, ярость и желание отомстить улеглись, и теперь, просыпаясь от ночного кошмара, он всякий раз думал об одном и том же: а было ли то, что он выжил, чудом? Тот, кто был послан, чтобы отобрать у агента по кличке Слепой жизнь, являлся профессионалом высочайшего класса, и не было случая, чтобы он перепутал живого человека с мертвецом. У тех, кто послал его, имелись веские причины желать Слепому смерти, а у него самого – не менее веские причины хотеть, чтобы Слепой жил. Он был учителем, а Слепой – учеником, и, кроме того, они были друзьями – давно, в позапрошлой жизни.

Глеб выключил компьютер, вернулся на диван и торопливо закурил. Когда-то ему казалось, что он забыл это лицо, но сейчас оно стояло перед глазами как живое. Предпоследняя их встреча состоялась в Афганистане, а последняя – там, на заметенной сырой мартовской метелью дороге, где ученик и учитель сошлись в смертельной схватке. "А ведь я бы его тогда наверняка убил, – подумал Глеб. – Если бы он промахнулся, если бы не подловил меня на этот старый трюк, я убил бы его так же верно, как налетевший на полном ходу тепловоз. А он ухитрился выжить и оставить в живых меня, причем так, что все, кого это интересовало, сочли меня умершим. Старый мастер, как обычно, переиграл всех.

И ведь это он охранял Ирину несколько месяцев, не давая чересчур осторожным господам из нашего департамента довести дело до логического завершения. А потом просто взял и исчез – наверное, увидел меня издали и все понял."

Слепой легко поднялся с дивана, порылся на книжной полке, выбирая нужный диск, и вставил его в дисковод компьютера. Из колонок полилась музыка – звучал Бетховен, более всего соответствовавший теперешнему настроению Глеба. Вслушиваясь в переполнявшие тесную квартирку звуки, Глеб Сиверов мерил комнату шагами и курил сигарету за сигаретой – сейчас он мог себе это позволить, поскольку был не при задании.

* * *

Когда Активист проснулся, было уже светло. Более того, складывалось совершенно определенное впечатление, что уже довольно давно наступил день. Было что-то такое в пробивавшемся сквозь планки жалюзи солнечном свете, что наводило на подобную мысль, и, кроме того. Активист чувствовал себя отменно выспавшимся, хотя совершенно не помнил, когда лег спать.

Покопавшись в памяти, он обнаружил, что не помнит, оказывается, очень многого. Смутно вспоминалось, что по дороге домой от матери он завернул в бар, где они с Тыквой опрокинули по рюмочке сразу после дела, и неожиданно для себя обнаружил там Тыкву, который, казалось, никуда не уходил. Правда, спортивного «шевроле» на стоянке перед баром не было, из чего следовало, что Тыква загнал машину в гараж и вернулся сюда, чтобы взяться за дело всерьез. К моменту появления в баре Активиста он уже зашел по этому пути довольно далеко и приветствовал товарища шумно и бессвязно. Еще Виктор Шараев помнил, что несколько раз заказывал выпивку, стараясь отбить стоявший во рту кислый вкус поражения, появлявшийся всякий раз после визита в родительский дом, а все остальное тонуло в жемчужном тумане, из которого выныривали какие-то малопонятные рожи, некоторые из которых были почему-то разбиты в кровь.

Активист поднес ладони к лицу и тщательно осмотрел одну и вторую. Ладони были в порядке, а значит, морды в баре разбивал не он.

«И на том спасибо», – подумал Активист.

Продолжив осмотр, он обнаружил, что завалился спать в рубашке и галстуке, что было совершенно неудивительно, учитывая имевший место провал в памяти. Покосившись вниз, он увидел на полу брюки. Это тоже было хорошо – значит, он пришел домой в штанах, а не потерял их по дороге.

«Ну дела, – подумал Виктор. – Надо же, как меня разобрало. Это все Тыква, рожа протокольная. Вечно пьет сначала без меры, а потом неделю лечится. Давно я так не напивался.., и давно, признаться, об этом мечтал.»

Похмелья, как ни странно, не было – видимо, он успел по-настоящему проспаться, лишь в висках в ответ на каждое движение начинали часто-часто стучать сердитые молоточки пульса.

Посмотрев на часы, он тихо застонал. Было начало третьего пополудни, и значит, уже не только утро, но и весь день практически миновал. «А в чем, собственно, дело? – сказал себе Активист. – Я что, на работу проспал или коммерческий ларек забыл открыть? Человек рождается свободным. Кто сказал? А черт его знает… Верно, в общем-то, сказал, вот только зря он промолчал о том, сколько усилий приходится потом потратить на то, чтобы эту свободу вернуть, а главное – сохранить. Порой вот так побьешься, побьешься, а потом и задумаешься: а на кой ляд она мне сдалась, эта свобода? Пусть бы дядя за меня думал, а я бы на него работал как придется…»

Он снова посмотрел на часы и обнаружил, что размышления о свободе и работе на дядю украли у него еще пятнадцать минут жизни.

– Все-таки придется вставать, – вслух сообщил он окружающим предметам обстановки. – А вы говорите – свобода… Как в армии, честное слово: вставай-ложись, ложись-вставай…

Ворча, зевая и потягиваясь, он босиком прошлепал в ванную, на ходу стаскивая мятую рубашку и запятнанный какими-то продуктами галстук. В ванной он затолкал все это добро в стиральную машину, попутно обнаружив, что внутри томятся влажные после вчерашней стирки брюки.

– Трах-тарарах я такую и сякую вашу свободу, – в сердцах сказал он, вытаскивая брюки и заталкивая в машину рубашку и галстук.

Он не испытывал раздражения – просто здесь, наедине с собой, ему приятно было иногда побыть этаким ворчливым распустехой, у которого обе ноги левые, а из рук все валится. Он редко мог позволить себе такую роскошь, на людях приходилось быть холодным и собранным.

Приняв душ, он натянул линялую серую майку и застиранные добела старенькие джинсы: брюк у него было всего две пары, и обе пребывали в нерабочем состоянии.

Он уже очень давно не наряжался подобным образом и сейчас испытал нечто вроде ностальгии по тем временам, когда джинсы и старенькая фуфайка были повседневной формой его одежды. В хрустальный ручеек его воспоминаний немедленно вклинилась грязноватая струйка: для начала ему вспомнился брат с его патлами, джинсами, тельняшкой, бородой и брошюрками, а потом и скукоженный субъект – их вчерашний заказчик. Сразу же вслед за скукоженным на ум пришел Телескоп, и настроение стало стремительно портиться. Для прекращения этого неприятного процесса Виктор снял с полки длинную узкую бутылку, свинтил алюминиевый колпачок и сделал добрый глоток.

– Кто хлещет водку по утрам, – переведя дух, сказал он голосом Винни-Пуха, – тот поступает мудро. Тарампарам, парам-тарам.., какое, на хрен, утро?! Какое утро, – повторил он нормальным голосом, – когда половина четвертого? И какая водка, если это коньяк? Если квасишь натощак – значит, клевый ты чувак.., если квасишь ты коньяк.

Он посмотрел в зеркало. Несмотря на выцветшую футболку и в высшей степени неформальные джинсы, на «клевого чувака» он уже не тянул: прическа была не та, да и выражение глаз стало другим – надо полагать, теперь уже навсегда. Виктор задумчиво покачал горлышком бутылки из стороны в сторону, поднял ее повыше, чтобы посмотреть, сколько в ней осталось, с сомнением почесал кончик носа согнутым указательным пальцем, дернул себя за ухо, состроил отражению в зеркале зверскую рожу и с сожалением вернул бутылку на полку. Пить больше не стоило – по крайней мере, до наступления темноты. День прошел только наполовину, и в оставшиеся часы могло произойти что угодно.., особенно учитывая их вчерашние похождения.

Активист недовольно поморщился. Эдик, Эдик… Строго говоря, Тыква был кругом прав: Телескопа следовало пришить за то, что он сотворил. Очкарик был хитер и злопамятен, и теперь, после проведенной с ним в гараже профилактической работы, мог выкинуть любую подлость.

– Господи, – вслух сказал, почти простонал Виктор, – из-за вонючих трех тысяч!

В конце концов он решил махнуть на Телескопа рукой.

При всех своих опасных качествах очкарик был трусоват и никогда не действовал в одиночку.

Пока кофеварка сипела и булькала, исходя ароматным паром, он не торопясь выкурил сигарету, почти не испытывая угрызений совести из-за того, что курит натощак.

"Черта с два, натощак, – подумал он. – А коньяк?

То-то же… Именно это и называется здоровым образом жизни!"

Попивая кофе под следующую сигаретку, Виктор вспомнил одного своего знакомого, который всерьез намеревался прожить не менее ста лет. «Зачем тебе это? – однажды спросил у него Виктор. – Ты что, еще не насмотрелся на весь этот бардак?» – «При чем тут бардак? – послышалось в ответ. – Ты только представь себе: вы все умрете, а я буду жить еще лет тридцать – сорок. Каково тебе это?» – «Кошмар, – искренне ответил Виктор. – Похоже на какой-то фильм ужасов.»

Выбросив из головы своего странного знакомого, Виктор стал думать, не позвонить ли ему Машке. Это была заманчивая идея, в которой не было ничего общего со здравым смыслом. Некоторое время Виктор развлекался, пытаясь представить, что скажет и сделает Тыква, узнав, что Активист уже добрых полгода путается с его младшей сестрой. Родителей у Дынниковых не было, в течение последних четырех лет Тыква растил сестру самостоятельно и вырастил в конце концов сногсшибательную блондинку.

Ума она была невеликого, как и ее братец, – это было у них, надо полагать, фамильное, – но зато обладала завидным темпераментом и к моменту встречи с Активистом уже успела поднабраться кое-какого опыта. Тыква во всеуслышание грозился переломать ноги первому, кто приблизится к Машке на расстояние пушечного выстрела.

Многочисленные кандидаты в инвалиды пересмеивались у него за спиной, и Активисту было неприятно находиться в их числе, но устоять против Машкиных прелестей оказалось сложно.

Размышляя обо всех этих приятных и не очень приятных вещах, Виктор вдруг обнаружил, что уже сидит в гостиной возле столика с телефоном и курит третью сигарету подряд, в нерешительности держа руку над трубкой. В принципе, после удачно проведенной операции полагался отдых, а отдохнуть с Машкой можно было как ни с кем другим: эта соплячка была хороша не только в постели. Он совсем уже собрался набрать номер, но тут телефон вдруг ожил, разразившись длинной мелодичной трелью. Виктор вздрогнул от неожиданности, коротко выругался и, не успев Подумать, рефлекторно схватил трубку.

– Смольный на проводе, – бодро сказал он в микрофон.

– Активист? – послышался в трубке смутно знакомый мужской голос. Голос был немолодой, с этакой ленивой хрипотцой, и Виктор вдруг с неприятным ощущением падения где-то под ложечкой понял, кто звонит. – Все веселишься? – продолжал голос. – Это Кудрявый тебя беспокоит.

– Я узнал, – тщательно контролируя ставшие вдруг непослушными губы, сказал Виктор. – Здравствуй, Кудрявый. Какими судьбами?

– Непонятка вышла, дружок, – по-прежнему лениво проговорил Кудрявый. – Надо бы разобраться.

– Какая непонятка? – спросил Виктор, хотя уже знал, каким будет ответ.

– А то не знаешь? Не смеши, Витюнчик. Я слышал, ты со своими ребятами вчера нашалил в моем околотке.

Обидели хорошего человека, дверь сломали.., ну и все такое. За такие вещи ответ держать надо.

– Погоди, Кудрявый, – сказал Виктор, лихорадочно придумывая, что сказать этому ласковому упырю. – Какие шалости? Какой ответ? Кто тебе такое сказал?

– Я же говорю – непонятка, – увещевательно повторил Кудрявый. – Приезжай, обкашляем это дело. Куда ехать, знаешь?

– Откуда?

– И то правда – откуда? Ничего-то ты не знаешь, а туда же… Ладно, приезжай к трем вокзалам, там тебя встретят. От тебя ведь это недалеко?

– Гм, – сказал Виктор. – А ты откуда знаешь?

– От верблюда, – отрезал Кудрявый. – Времени тебе даю час. Смотри, ждать я не люблю, а уж догонять – и подавно.

– Не пугай, – стараясь, чтобы голос звучал спокойно и твердо сказал Виктор.

– Чудак, – рассмеялся Кудрявый. – Делать мне нечего – тебя пугать. Я жду. Время пошло.

Виктор невольно бросил взгляд на часы, засекая время, и хотел что-то сказать, но в трубке уже зачастили короткие гудки отбоя.

– Правильно, – сказал он, невесело улыбнувшись, – о чем тут можно разговаривать?

Он аккуратно положил трубку на аппарат и начал действовать быстро и продуманно – такую ситуацию он не раз репетировал в мыслях и был к ней готов. Пока он поспешно, но без суеты, собирал дорожную сумку, в голове у него вертелись обрывки благоглупостей, более известных как народная мудрость: «До поры кувшин воду носит», «Не все коту масленица», «Сколь веревочке ни виться…» и прочая подходящая к случаю чепуха. Он помотал головой, вытряхивая из нее этот мусор, и заставил себя думать.

Кудрявый был человеком, снискавшим себе широкую и довольно печальную известность. Он ходил в законе с незапамятных времен и с теми, кто так или иначе посягал на его авторитет, расправлялся быстро и по-звериному жестоко. Бригады гастролеров-беспредельщиков после нескольких кровавых инцидентов обходили район, который контролировал Кудрявый, десятой дорогой. Разумеется, такая мелочь, как квартирный налет, вряд ли могла заинтересовать Кудрявого сама по себе, но кто же знал, что бородатый ублюдок, которого так красиво отделали Тыква с Телескопом, пользуется покровительством местного авторитета!

"Стоп, – мысленно сказал себе Активист, выкапывая из-под груды полотенец пистолет и запасную обойму. – Стоп. Это все ерунда. Главное – откуда он узнал, что это наша работа? Неужели нас кто-то засек? Или… Телескоп?

Точно, он. Ну, сука! Отчаянный. Хватило ума заявиться к Кудрявому и сказать: мы, мол, с Активистом в твоем околотке хату поставили. Идиот."

Спохватившись, он бросился к телефону и набрал номер Тыквы. Он слушал длинные гудки, глядя на часы и мысленно торопя Дынникова, который не то до сих пор спал, не то уже успел куда-то уйти, а может быть, просто не хотел подходить к телефону.

Секундная стрелка раз за разом обегала циферблат, время уходило прямо на глазах, а Тыква не отвечал. Коротко выматерившись, Шараев бросил трубку, достал из тайника деньги, швырнул их в и, натянув на плечи старую кожаную куртку, вышел из квартиры. Ему было неприятно, что приходится бежать вот так, впопыхах, в старой одежде, но выхода не было: «кашлять» с Кудрявым по поводу имевшей место «непонятки» ему совершенно не хотелось.

Сбегая по лестнице с четвертого этажа, он еще раз мысленно проверил себя. Кажется, ничто не было забыто: деньги, оружие, кое-какая одежда, ключи от машины и ключи от дома в деревне, купленного как раз на такой случай через подставное лицо. Об этом доме не знал никто.., по крайней мере, не должен был знать. Активист очень надеялся, что эту тайну ему удалось сохранить лучше, чем секрет своего телефонного номера.

Серебристая «Лада» стояла там, где он бросил ее ночью, – прямо посреди двора. Шараев мимоходом удивился тому, что даже в бессознательном состоянии не забыл запереть дверцу. Нащупывая в кармане ключи, он шагнул к машине, и тут дорогу ему преградил неизвестно откуда взявшийся тип в длиннополом кашемировом пальто и белоснежном галстуке. В уголке маленького, похожего на бледный шрам рта этого неприятного субъекта дымилась сигарета, руки были глубоко засунуты в карманы пальто, а глаза смотрели с холодной насмешкой.

– Активист? – почти не шевеля губами, сказал он. – Торопишься? Молодец. К Кудрявому опаздывать нельзя.

Только почему с вещами?

Виктор стремительно обернулся, и, конечно же, второй тип, казавшийся точной копией первого, обнаружился прямо у него за спиной.

– Сюрприз, – скаля в недоброй улыбке безупречные зубы, сказал второй тип. – Не ожидал?

– Даже неудобно, – с усилием заставив себя улыбнуться в ответ, сказал Виктор. – Из-за меня одного столько хлопот.

– Дорогому гостю – почет и уважение, – сказал тот, что стоял сзади. – Кудрявый давно к тебе приглядывается.

– Кончайте базар, – прервал их беседу первый мордоворот, выплевывая под ноги окурок. – Кудрявый ждет, а мы стоим тут и светимся на весь район. Давай, Активист, садись за баранку. Дяди хотят прокатиться.

Глава 4

О трех вокзалах речь больше не заходила. Сегодняшний маршрут напоминал повторение вчерашнего: через Театральную площадь и Охотный ряд по Воздвиженке к Новому Арбату, оттуда через Калининский мост на Кутузовский проспект. Проезжая мимо 1812 года улицы, Активист, не поворачивая головы, покосился направо, но тип в кашемировом пальто сидел рядом с ним неподвижно, как манекен, и опять курил сигарету, время от времени вынимая ее изо рта четким механическим движением. Судя по его виду, больше всего его беспокоило, чтобы пепел с кончика сигареты не упал на его кашемировое пальто. Он смотрел прямо перед собой и не произнес ни слова с тех пор, как они проехали Триумфальную арку.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20