Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Инструктор (№15) - Мертвая хватка

ModernLib.Net / Боевики / Воронин Андрей Николаевич / Мертвая хватка - Чтение (стр. 14)
Автор: Воронин Андрей Николаевич
Жанр: Боевики
Серия: Инструктор

 

 


Все, что здесь произошло, фактически было подстроено Валерием. Вот только он никогда не думал, что это будет ТАК…

Спланированный им спектакль вышел за рамки сценария, и персонажи зажили своей собственной, очень мало похожей на человеческую, жуткой и не правдоподобной жизнью. Планируя свою «акцию», Лукьянов предполагал, что в ходе боевых действий между соседями кто-то может серьезно пострадать, а может быть, даже умереть. И он хотел этого, черт подери, но не так, не так! Он думал, это будет как в кино: кто-то картинно выхватывает из-под одежды пистолет, звучит выстрел, и еще кто-то падает, широко разбросав руки…

«Ыыыыы!!!» – в последний раз замычал Хобот, и вдруг стало тихо. «Кончилось, – подумал Валерий, осторожно открывая глаза. – Надо уходить, пока меня не сцапали».

Он не удержался и снова посмотрел в окно. Ничего не кончилось, процесс шел полным ходом, просто Хобот почему-то перестал кричать – то ли отключился, то ли отчаялся.

«А может, привык? – с натугой выдавил из онемевшего, будто замороженного мозга циничную мысль Валерий. – Может, ему в кайф?»

Цинизм не помог; наоборот, стало хуже. Валерия вдруг со страшной силой замутило, голова закружилась, и цеплявшиеся за мокрые кирпичи руки, никогда не отличавшиеся геркулесовской силой, окончательно ослабели.

Руки… Валерий сосредоточил все внимание на своих руках, пытаясь волевым усилием заставить их сделать то, на что они уже не были способны, и вдруг заметил, что отчетливо их видит. Его руки не были двумя тенями на светлом фоне стены, как раньше; он ясно различал каждую складку гидрокостюма, видел влажный блеск на сгибах и, кажется, даже мог разглядеть мелкую фактуру прорезиненной ткани.

Он словно прозрел. До него внезапно дошло, что вот уже добрых две, а то и все три минуты он висит на светлом оштукатуренном заборе в своем черном гидрокостюме, освещенный падающим из окна электрическим светом и заметный, как плавающая в стакане с молоком навозная муха. Если его до сих пор не подстрелили, то лишь потому, что все в доме были заняты и никто не удосужился выглянуть в окно. Это последнее потрясение оказалось для него слишком велико; он напрягся из последних сил, засучил ногами по гладкой поверхности стены, пытаясь подтянуться на обессиленных, сделавшихся ватными руках, и, наконец, со слабым стоном сорвался и снова упал в кусты.

Здесь его вырвало, и от этого Валерию неожиданно стало легче. Из приоткрытого окна снова доносились невнятные стоны несчастного Хобота, и Валерий поймал себя на том, что ему искренне жаль этого носатого психа. Потом он вспомнил, что, если не начнет шевелиться, жалеть ему придется себя самого, встал на четвереньки и пополз вдоль забора подальше от страшного окна, в темноту. По дороге он наткнулся на лопату, про которую совершенно забыл, и прихватил ее с собой – во-первых, чтобы не оставлять улик, а во-вторых, в качестве оружия на самый крайний случай.

Только очутившись в кромешной темноте, он позволил себе остановиться и подумать, как быть дальше. В принципе, перелезть через забор обратно на участок Майкова можно было где угодно, кроме места, освещенного горевшим в доме электричеством. Но при одной мысли о том, чтобы выпрямиться во весь рост и снова начать карабкаться на эту чертову стену, к горлу подступала тошнота и предательски подгибались колени. Кроме того, Валерий не без оснований полагал, что события этой страшной ночи еще далеки от полного завершения: было совершенно непонятно, что блатные станут дальше делать с избитым, изуродованным да еще и зверски изнасилованным Хоботом; точно так же оставалось загадкой, что предпримет по этому поводу Майков.

«Надо пересидеть, – решил Валерий. Он ощупал переносицу и убедился, что очки на месте. В этом не было ничего удивительного: он собственноручно связал дужки бельевой резинкой, как это делают иногда старики, собираясь что-нибудь мастерить. – Надо, надо пересидеть! Вся ночь впереди, должен же этот гадюшник когда-нибудь успокоиться! Господи, как же это меня угораздило? И ведь, если бы не я, ничего бы этого не было. Черт меня дернул, в самом-то деле… Хотя, если разобраться, так им, сволочам, и надо. Как они ко мне, так и я к ним, так что мы в расчете. В расчете? А какого дьявола я тогда сюда лез, жизнью рисковал? Если уж начал дело, надо доводить его до конца».

Он огляделся и обнаружил, что незаметно для себя оказался у цели своей ночной вылазки – в фруктовом саду Букреева. Деревья таинственно шумели под дождем, от них пахло мокрой корой и цветами. Протянув руку, Валерий нащупал скользкий от дождевой воды ствол – слишком толстый для того, что он задумал.

«С ума сошел, – подумал он. – Может, все-таки не стоит?»

Но здесь, за углом дома, было темно и тихо. И какая, в принципе, разница, сидеть сложа руки или потихонечку копать? Копать, пожалуй, было все-таки лучше – по крайней мере, не замерзнешь. Даже если не удастся сделать все, как было задумано, разрытая земля все равно послужит уликой против Майкова. Вообще получалось, что Хобот сослужил Валерию очень хорошую службу, забравшись ночью во двор к соседу своего хозяина. Страшно подумать, что было бы, если бы звероподобный Пузырь прихватил Валерия на заборе…

Валерий начал на четвереньках ползать по саду, нашаривая в темноте мокрые шершавые стволы и на ощупь определяя их толщину. Наконец ему подвернулось то, что надо, – тонкий, не больше десяти сантиметров в обхвате, стволик. Рядом с деревом – Валерий даже не смог точно определить его породу – в землю был вбит колышек. Очевидно, дерево совсем недавно посадили и для устойчивости привязали к колышку. Это действительно было то, что надо: недавно пересаженное дерево еще не успело как следует укорениться, и его не нужно корчевать.

Выкапывай и уноси, вот и вся недолга…

За углом снова открылась дверь. Валерий плашмя бросился на землю и зачем-то накрыл руками голову, как будто по нему уже палили из всех видов стрелкового оружия. Он услышал шаги нескольких человек и странный шорох, как будто по ступенькам волоком тащили мешок с картошкой. «Это не мешок, – понял он, – это Хобот».

– Отвезите подальше, – послышался голос, – и выкиньте где-нибудь в лесу.

– А может, соседу под ворота? – отозвался другой. – Слышь, Пузырь, чего с ним возиться? Пускай сами свою падаль убирают, козлы.

– Делайте, как я сказал, – проворчал Пузырь. – Это же фраера, они по понятиям жить не умеют. Чуть что, в ментовку бегут. А Алфавиту такие гости в хрен не уперлись. Увозите его отсюда да шевелите фигурами, уроды!

– Дышит, – с удивлением произнес еще один голос.

– Подышит и перестанет, – проворчал Пузырь. – Все, грузите, чтобы вони этой здесь не было…

Хлопнула, закрывшись за ним, дверь. Потом протяжно заныли петли гаражных ворот, взревел и ровно заурчал двигатель автомобиля. Вскоре во дворе снова стало тихо. Валерий подождал еще немного, придвинулся поближе к облюбованному дереву, лег на бок и начал копать, орудуя своей укороченной лопатой с ловкостью бывалого пехотинца, роющего окоп под огнем вражеской артиллерии.

* * *

Было начало десятого утра, да не какого-нибудь утра, а субботнего, и жизнь на дачах била ключом.

Субботнее утро в середине мая – самое горячее время для любого уважающего себя дачника. Да и для не уважающего, пожалуй, тоже, поскольку, если у тебя есть дача и ты еще не успел окончательно махнуть на нее рукой, утром в субботу ты просто обязан быть на своих шести сотках – что называется, как штык; Даже если дача нужна тебе только для того, чтобы Время от времени выпить там водки и закусить шашлычком, даже если вместо овощных грядок на твоем участке буйно зеленеют бурьян и крапива, оставлять дачу без присмотра в субботу нельзя: предприимчивые соседи растащат ее по дощечке, как деловитые муравьи, и концов потом не найдешь.

Но это не главное, потому что таких, с позволения сказать, дачников на просторах России не так уж много и на фоне остальных земледельцев-энтузиастов они практически незаметны. Нормальный же, среднестатистический российский дачник встречает субботнее майское утро с лопатой в руках, полный трудового рвения и надежд на небывалый урожай.

Яркие лучи солнца играют на его лоснящейся от пота, уже успевшей загореть спине, старые тренировочные штаны с ослабшей резинкой лишь каким-то чудом удерживаются.., нет, не на пояснице, конечно, какая там поясница!., гораздо ниже, примерно на середине ягодиц, обращенных к ласковому голубому небу; лицо его красно от прилива крови и выпитой накануне водки, ладони, кажется, раз и навсегда свернулись в трубочку по форме черенка лопаты, и внутренняя их поверхность уже успела ороговеть и лоснится, как лакированная. Сточенное, отполированное землей лезвие лопаты весело поблескивает на солнце, вывороченные на свет божий вместе с сырыми комьями земли жирные дождевые черви, извиваясь, уползают обратно в землю, пахнет влажным черноземом, горьким дымом сжигаемых прошлогодних листьев, свежей зеленью, трудовым потом и коровьим навозом – короче говоря, поздней весной, дачами.

В начале десятого утра по одной из улиц дачного поселка проехал автомобиль, которого здесь прежде не видели, – большой оливково-зеленый «лендровер» без левой фары, такой старый и потрепанный, что казался пыльным, хотя, приглядевшись, можно было увидеть, что его недавно очень тщательно помыли. Ямы и кочки, коими изобиловала упомянутая улица, явно были этой машине нипочем, но ехала она все равно медленно, будто крадучись, – водитель, похоже, был здесь впервые и плохо знал дорогу, а может быть, и вовсе не знал.

Оборачиваясь на звук мотора, дачники неизменно приходили к такому выводу, после чего возвращались к своим прерванным занятиям. У каждого свои заботы, свои проблемы, и не бежать же, в самом деле, тряся телесами, вслед за машиной только для того, чтобы узнать, не заблудился ли шофер! Надо будет – сам спросит, и вообще, нечего тут шляться…

Наконец водитель «лендровера», вдоволь налюбовавшись мужскими и женскими окороками, там и сям торчавшими из кустов смородины и крыжовника, как некие полуабстрактные садовые скульптуры, и поняв, очевидно, что самостоятельно он никогда не найдет дороги в этом лабиринте увитых виноградными плетями заборов, затормозил возле единственного встретившегося ему аборигена, который ничего не копал и не сеял, а мирно тесал березовый кол на березовом же чурбачке, поставленном на попа около распахнутых настежь ворот. Аборигену было хорошо за шестьдесят. Его голое дряблое пузо перевешивалось через пояс пресловутых тренировочных штанов, на голой вислой груди серебрился седой курчавый волос, из-под прокуренных до желтизны седых усов под немыслимым углом торчала потухшая «беломорина», а на голове сидела линялая фетровая шляпа неопределенного цвета с бессильно повисшими книзу полями. Он ловко орудовал сточенным почти до самого обуха топором – так, что только щепки летели.

– Добрый день, хозяин, – сказал ему водитель «лендровера». – Где тут Сорокиных дача, не подскажете?

Старик точным ударом вогнал топор в чурбан и выпрямился, опираясь на кол, как на копье. Сейчас он здорово смахивал на пожилого варвара, несущего караульную службу у стен осажденного Рима.

– А давно они здесь живут? – осведомился он, запуская свободную руку под шляпу и почесывая затылок. – Что-то я таких не припомню. Из новеньких, наверное.

– Да нет, – сказал водитель, – не из новеньких. Лет десять уже, я думаю, а то и больше, как они тут обосновались.

– Нет, – покачал головой абориген, – таких не знаю.

Нету здесь таких. Если только из новичков.

С этими словами он снова пристроил конец березовой жерди на чурбачке и потянулся за топором. Тут водителя «лендровера» осенило: тещи, как правило, в отличие от своих дочерей не берут фамилии зятя, а зятья за очень редким исключением избегают называться фамилией тещ. Увы, девичьей фамилии жены полковника Сорокина Илларион Забродов не знал, но и жечь бензин, колеся по поселку в надежде увидеть за одним из заборов знакомое лицо, ему не хотелось.

– А может, вы Валерию Матвеевну знаете? – спросил он на всякий случай.

Старик опустил занесенный над головой топор и снова выпрямился. Усы у него были густые, длинные, они почти целиком скрывали рот, но Илларион готов был поклясться, что там, под усами, проскользнула хитроватая улыбка – похоже, в свое время старый хрыч был тем еще ходоком и подбивал клинья к полковничьей теще.

– Это у которой зять в ментуре? – непочтительно уточнил старик. – Как же, знаю. Это на соседней линии, четвертый дом от угла. Там еще розовый куст у калитки и ставни защитного цвета – вот вроде как твоя машина, только темнее.

Как танк, честное слово, так бы звездочку и подрисовал. Ты сам-то, часом, не из ментовки?

– Боже сохрани, – сказал Илларион. – Неужели похож?

– Машина похожа, – признался старик. – Я такие только по телевизору видал, когда в «Новостях» репортажи о беспорядках в Ольстере показывали. Английские коммандос там на таких раскатывают. Ты, может, тоже из этих, из коммандос?

Илларион с трудом преодолел желание поинтересоваться у разговорчивого старикана, не служил ли тот в контрразведке, – уж очень он был приметлив и смекалист, причем в одном, строго определенном направлении. Да и то, с каким пренебрежением старик отзывался о милиции, здорово смахивало на небрежную, предпринятую от нечего делать, примитивную провокацию. «Паранойя, – подумал Забродов, – профессиональное заболевание разведчиков. Кругом, понимаешь, сплошные враги, и все только и думают, как бы подловить тебя на крючок. А с другой стороны, глупо отрицать существование старой гвардии. Вокруг действительно полно милых, интеллигентных и очень разговорчивых людей, с которыми можно прекрасно пооткровенничать на любую тему и которые в свое время вовсю барабанили для КГБ – кто-то в силу обстоятельств, а кое-кто и по призванию, по природной, так сказать, склонности… И поди разберись теперь, кто из них агнцы, а кто козлища. Тут с самим собой черта с два разберешься, кто ты такой на самом деле. Словом, не суди, да не судим будешь, и будет твое царствие небесное на земле».

– Я-то? – сказал он. – Нет, я не из коммандос. Я английский резидент, а у Валерии Матвеевны у меня назначена встреча с агентом, который собирается продать Родину, да все никак не решит, сколько с меня запросить.

Дачник хмыкнул в прокуренные усы, пососал потухшую папиросу и снова принялся тесать кол, потеряв к Иллариону всякий интерес. Забродов включил передачу и покатил дальше, обозревая окрестности. Вид густонаселенных дачных поселков всегда вызывал у него глухую тоску пополам с раздражением, и сейчас он изо всех сил боролся с собой, пытаясь настроиться на веселый, жизнерадостный лад. Свежий воздух, близость к земле, экологически чистые овощи и фрукты… Черт возьми, сидя в Москве, об этом можно только мечтать! Но мечтать об этом Иллариону почему-то было трудно. Там, в городе, было очень просто строить далеко идущие планы, но, очутившись здесь, среди густо посаженных дачных домиков, разработанных участков и торчащих в небо разнокалиберных задов, Забродов мечтал только об одном: поскорее отсюда убраться.

Он свернул направо, потом еще раз направо и, наконец, остановил машину перед калиткой, возле которой, как и сказал усатый варвар с березовым копьем, рос пышный розовый куст.

За забором из металлической сетки виднелся приземистый, обшитый досками домик с низкой двускатной крышей и оливково-зелеными ставнями. На открытой веранде сидела пожилая женщина с когда-то очень красивым, все еще сохранявшим следы былой привлекательности лицом. Немного резковатые, волевые черты этого лица выдавали твердый, властный характер, и Забродов подумал, что, если он не ошибся адресом, Сорокину не позавидуешь. Впрочем, ему тут же пришло на ум, что наличие в непосредственной близости неглупой женщины с сильным характером зачастую оказывает на мужчину самое благоприятное воздействие. Кто знает, может быть, не будь у Сорокина такой вот тещи, он до сих пор ходил бы в участковых; и кто знает, как сложилась бы судьба самого Иллариона Забродова, если бы его всю жизнь подталкивали в спину, понуждая делать то, что ему делать было лень, или недосуг, или просто казалось недостойным. Ото! Вполне возможно, что он сейчас носил бы генеральские погоны, бренчал орденами на торжественных собраниях и ежедневно распекал полковника Мещерякова за недостаточное служебное рвение, а по выходным резался бы в преферанс с генералом Федотовым и обсуждал проблемы международной политики: на какую пружину нажать и за какую ниточку потянуть, чтобы случилось не то-то и то-то, а, наоборот, вот это и еще вон то… Услышав шум подъехавшей машины, сидевшая на веранде дама повернула голову и неторопливо водрузила на переносицу очки, сразу сделавшись похожей на пожилую школьную учительницу, и даже, пожалуй, не просто на учительницу, а на директрису. Забродов заглушил двигатель и, заранее приветливо улыбаясь, полез из машины.

– Здравствуйте, – сказал он с легким поклоном. – Вы, наверное, Валерия Матвеевна?

– Добрый день, – отозвалась теща полковника Сорокина таким тоном, что сразу стало ясно: день, может быть, и был добрым до приезда Иллариона Забродова, но теперь быть таковым перестал. – Валерия Матвеевна – это я, но я вас не знаю.

– Моя фамилия Забродов, – сказал Илларион. – Я, собственно, к вашему зятю.

– Ваше имя мне ничего не говорит, – объявила Валерия Матвеевна, и Забродов подумал, что Сорокин, по крайней мере, не болтлив. – А зять мой сейчас очень занят. И вообще, молодой человек, вам не кажется, что его можно было оставить в покое хотя бы в выходной?

"Да, – подумал Илларион, – хорошая теща – это вещь!

За ней как за каменной стеной. Скольких неприятностей, оказывается, можно избежать, имея хорошую тещу! Зря Сорокин на нее бочки катит. Надо сделать ему внушение по этому поводу".

– Боюсь, вы меня превратно поняли, – заявил он, улыбаясь еще приветливее – так, что лицевые мускулы заныли от непривычного напряжения. – Я к нему вовсе не по делу.

То есть отчасти, конечно, по делу, но не по служебному.

У него было сильное опасение, что Валерия Матвеевна тут же, на месте, уличит его в наглой и беспардонной лжи, каковой и являлось на самом деле его последнее заявление.

– Розы у вас роскошные, – сказал он, хотя никаких роз еще и в помине не было. – А виноград какой – А вы что же, в этом разбираетесь? – подозрительно спросила полковничья теща.

– Более или менее, – нахально солгал Илларион. Дело, по которому он сюда явился, касалось скорее Валерии Матвеевны, чем ее зятя, и Забродову было просто необходимо заручиться расположением этой суровой дамы.

Говоря по совести, он не знал, как ему быть. Глубоко вдаваться в садово-огородную тематику было рискованно, хотя Илларион не поленился заранее прочесть пару брошюр по этому вопросу. Но что такое брошюры, когда имеешь дело с опытным, бывалым дачником! Забродов понимал, что провести тещу Сорокина будет очень непросто, и мысленно проклинал полковника, который занимался какими-то таинственными делами в глубине участка и никак не желал выходить к калитке, чтобы вызволить приятеля из затруднительного положения.

Помощь подоспела неожиданно. Сзади послышался шум работающего двигателя, и почти сразу раздался требовательный, нетерпеливый гудок. Илларион обернулся и увидел остановившуюся позади его «лендровера» потрепанную «Волгу» с багажником на крыше. На этом багажнике, растопырив обмотанные мешковиной корни, лежало три или четыре саженца, а рядом были надежно привязаны деревянные ящики с рассадой. Забродов огляделся, прикидывая, куда бы убрать свой перегородивший дорогу автомобиль, и пришел к выводу, что убрать его некуда: улица была узкая, как это обычно бывает в дачных поселках, и с обеих сторон вплотную к ней подступали заборы.

– Заезжайте во двор, – не очень охотно предложила Валерия Матвеевна. – Ворота не заперты.

Забродов поспешно, пока она не передумала, откатил створки ворот и загнал «лендровер» на травянистый пятачок перед домом. «Волга», хрипло зарычав неисправным глушителем, тяжело проползла мимо.

– Ворота закройте, – сказала Валерия Матвеевна. – Ваш приятель там, за домом.

– А что он там делает?

– Рыбу ловит, – хмуро ответила суровая полковничья теща. Это было явное иносказание, смысла которого Забродов, честно говоря, не уловил. – Вот бестолочь, прости меня господи! И за что мне такое наказание?

Илларион не стал уточнять, кого из них двоих Валерия Матвеевна считает бестолочью и своим наказанием – Сорокина или его, Иллариона Забродова, – аккуратно прикрыл ворота, кивнул своей собеседнице и отправился в обход дома на поиски своего приятеля.

Сорокин обнаружился в кустах черной смородины у колодца. Одет он был по последнему писку дачной моды – в неизменные тренировочные штаны, нелепо пузырившиеся на коленях и на заду, драную тельняшку без рукавов, какую-то невообразимую панамку и растоптанные до последнего предела кроссовки без шнурков. Склонившись над открытым колодцем, полковник что-то там очень внимательно высматривал, время от времени совершая некие сложные движения руками, будто и впрямь вываживал крупную рыбину.

– Здравия желаю, товарищ полковник, – громко сказал Илларион. Сорокин вздрогнул и ударился затылком о колодезный ворот. Глухой стук столкновения несколько раз отразился от бетонных стенок и заглох. – Ты что там делаешь?

Шипя от боли, полковник вытянул из колодца длинную веревку. На конце веревки ничего не было, с него капала вода.

– Пропади ты пропадом, – сказал Сорокин, пожимая протянутую Забродовым руку. – Из-за тебя я кошку утопил.

Теперь настала очередь Забродова вздрагивать. Он внимательно прислушался, но в колодце никто не мяукал – очевидно, кошка сразу пошла ко дну.

– Это что же, новая мода пошла – кошек в колодце купать? – осторожно поинтересовался он. – Для улучшения вкусовых свойств воды или как?

Сорокин хмуро и недоуменно вытаращился на него. Потом лицо его внезапно просветлело, и он от души расхохотался.

– Ну, потешил! – воскликнул он, утирая слезы кулаком. – Ну, повеселил! Это ж надо такое придумать! Кошку!

Кошку в колодец.

– Ой, не могу! Да не живую кошку, чудак!

Железную! С крючьями! Ведро у меня утонуло, хотел достать, и кошку тоже потерял..

– Очень смешно, – проворчал Илларион, который догадался, в чем дело, за долю секунды до того, как ему это растолковали. – Недаром тебя теща бестолочью называет. Называется, выловил ведро. Ты и преступников так же ловишь.

– А, – с усмешкой сказал Сорокин, – уже пообщались.

Нашли общий язык. Это как один мой знакомый спрашивал: против кого дружите? Кстати, тебя каким ветром занесло в наши края?

– Так, – неопределенно ответил Забродов. – Проезжал мимо, вижу – знакомое лицо. Дай, думаю, остановлюсь, поболтаю…

– Любопытно было бы узнать, что это за знакомое лицо такое, – сказал Сорокин. – Вот не знал, что ты знаком с моей тещей!

– Я ее очень живо представил по твоим рассказам, – сказал Забродов, не слишком заботясь о том, чтобы это прозвучало правдоподобно. – Суровая женщина. Честно тебе скажу, против нее ты и впрямь жидковат, полковник.

Сорокин вздохнул.

– Крутишь ты чего-то, Забродов, – сказал он. – Ну, да бог с тобой. Я все равно рад тебя видеть, хотя сдается мне, что явился ты не без камня за пазухой.

– Не без, – кротко согласился Илларион. – Но это не камень, а так, камешек. Можно сказать, песчинка.

– Ладно, – сказал Сорокин, – разберемся. Только учти, лучше тебе было подождать моего возвращения в город. Зря ты сюда приехал, Забродов.

– Что-нибудь не так?

– Да как тебе сказать… Просто ты – человек новый, и иммунитета к семейным сценам у тебя нет. А у нас тут последние два дня не жизнь, а сплошная драма. Даже, я бы сказал, мелодрама. В духе индийского кино, понял? И главный злодей, сам понимаешь, я.

– И что же ты натворил? – без особого любопытства спросил Илларион, заглядывая в колодец. Ему было как-то трудновато представить, что полковник Сорокин мог по-настоящему крупно провиниться перед своими домашними. По крайней мере, вообразить себе провинность более крупную, чем его работа, было очень тяжело. – Надеюсь, сыр-бор разгорелся не из-за утопленного ведра?

Сорокин безнадежно махнул рукой.

– Ведро – это так, легкий гарнир, – со вздохом сказал он. – В том-то и дело, что ничего я не натворил. Тещу в больницу кладут, на обследование, жена, как на грех, в Сочи укатила, а дача, получается, остается без присмотра в самую горячую пору. Не лечь в больницу теща не может, она в очереди полгода стояла, а я не могу сейчас взять отпуск. Вот и выходит, что я кругом виноват. Извини, что я тебя этим гружу. Тебе, наверное, смешно и скучно это слушать, но я же говорю, подождал бы, пока я в город вернусь…

Илларион с покровительственным видом похлопал его по плечу, подумав про себя, что там, наверху, все-таки есть что-то, превосходящее человеческое разумение. Неважно, как это называть: богом, роком, судьбой, фортуной или слепым случаем, но проявления этой высшей малоизученной силы порой бывают очень любопытны.

– У тебя на участке есть тотемный столб? – спросил он, вынимая из кармана камуфляжной куртки сигареты и закуривая. – Нету? Тогда можешь сплясать ритуальный танец вокруг колодца. Возблагодари Маниту, он сегодня к тебе милостив.

– Ты пьяный, что ли? – отбирая у Забродова сигарету и с удовольствием затягиваясь, осведомился Сорокин. – И куда только гаишники смотрят!

– Не пьяный, – сказал Забродов и закурил другую сигарету. – Но буду непременно. Не может быть, чтобы у твоей тещи в загашнике не хранилась бутылочка-другая. Если не для тебя, то для одного усатого типа с соседней улицы. Такой, знаешь, импозантный пузан в шляпе…

– Елки-палки, – сказал Сорокин. – Ты-то откуда знаешь?

– А ты помнишь, кто я по профессии? Разведчик!

– Ладно, разведчик. Скажи лучше, с чего это ты взял, что моя теща станет тебя угощать?

– Посланников великого Маниту следует встречать со всем возможным гостеприимством, – важно сообщил Забродов, – а то они могут передумать и отдать милость великого духа кому-нибудь другому.

– Слушай, – морщась, как от зубной боли, сказал Сорокин, – иногда я понимаю Мещерякова, который не перестает повторять, что общаться с тобой – сущее наказание. Ну что ты несешь?

– Мир вашему дому, – торжественно объявил Забродов. – Больше я ничего не принес. Честное пионерское.

– Ладно, – садясь на скамеечку у колодца, предназначенную для того, чтобы ставить на нее ведра, устало сказал Сорокин, – я подожду. Может быть, когда-нибудь ты все-таки снизойдешь до того, чтобы заговорить по-человечески.

– Непременно, – пообещал Илларион и снова заглянул в колодец. Колодец показался ему не слишком глубоким. Оттуда ощутимо тянуло погребом – сыростью, промозглым холодком. – Я непременно все объясню, причем, как ты выразился, по-человечески. Но сначала давай достанем твое ведро и твою.., гм, кошку.

Он подергал намотанную на ворот веревку – не веревку, собственно, а толстую брезентовую шлею, вроде тех, которыми пользуются грузчики в мебельных магазинах. Шлея выглядела довольно потертой, но достаточно прочной, чтобы выдержать его вес.

– Эй, эй, – предостерегающе воскликнул Сорокин, увидев, что Илларион начал решительно раздеваться, – обалдел, что ли? Ведро того не стоит.

– А любовь тещи? – вкрадчиво спросил Забродов, снимая штаны. – А кошка?

– А чем я тебя буду доставать, если ты сорвешься? На тебя мне, положим, плевать, но это же придется рыть новый колодец!

Забродов уже стоял возле колодца в одних плавках и деловито обвязывался шлеей. Он был жилист и мускулист, а шрамов на его коже было столько, что Сорокин, никогда прежде не видевший Забродова без одежды, невольно присвистнул.

Используя Забродова в качестве наглядного пособия, можно было читать лекции по криминалистике, посвященные отметинам, которые оставляют на человеческой шкуре различные виды холодного и огнестрельного оружия. Впрочем, шрамы эти не слишком бросались в глаза, и Сорокин подумал, что они должны нравиться женщинам.

– Кстати, – сказал он, – как прошла твоя встреча с Бесединой?

Забродов молча уселся на край колодца и спустил ноги вниз.

– Нормально прошла, – сказал он через плечо. – Давай, полковник, берись за ворот и начинай понемногу опускать. Силенок-то хватит?

– Старый дурак, – сказал Сорокин, взялся за железную рукоятку ворота, покрепче уперся ногами и начал медленно, осторожно опускать этого сумасшедшего в колодец.

Через десять минут Забродов с мокрыми взъерошенными волосами, закутанный в одеяло, все еще время от времени непроизвольно лязгая зубами, сидел на самом солнцепеке, оседлав вынесенный из дома специально для него стул, и с удовольствием слушал, как Валерия Матвеевна очень сдержанно и интеллигентно костерит зятя. В одной руке у нее был граненый стакан, в другой – бутылка водки. Внутри бутылки плавал длинный сморщенный стручок красного перца, при одном взгляде на который хотелось попросить воды.

Теща полковника Сорокина намеревалась попотчевать Иллариона перцовкой собственного приготовления, но это у нее никак не получалось: она все время отвлекалась на зятя, находя все новые и новые эпитеты для описания его окаянства.

– Не понимаю, как можно заставить человека, который заглянул к тебе в гости, лезть в колодец из-за какого-то несчастного ведра, цена которому – копейка, – говорила она.

– А я, например, очень даже понимаю, – осторожно огрызнулся Сорокин. – Из-за этого копеечного ведра, уважаемая теща, вы меня вторые сутки пилите, впору самому в колодец прыгать. И без веревки, чтобы уж наверняка…

Валерия Матвеевна, которая уже собралась было, наконец, налить Иллариону перцовки, снова повернулась к зятю.

– Ax! Ox! – воскликнула она с сочувствием, в котором в равных пропорциях смешались яд и насмешка. – Посмотрите на него! Совсем заездили человека! Запилили насмерть!

Впору предъявлять мне обвинение по статье «Доведение до самоубийства»…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24