Глава 4

Кондиционер негромко шуршал, высасывая из кабинета табачный дым и отдавая взамен сухой холодный воздух. Тучный человек в милицейском полковничьем мундире тяжело завозился, извлек из кармана брюк мятый носовой платок и принялся, пыхтя, вытирать покрытую крупными бисеринками пота обширную загорелую лысину. Покончив с лысиной, он занялся шеей и могучим, в тугих складках жира, кирпично-красным загривком. Затем он убрал платок обратно в карман и вместе с креслом передвинулся поближе к кондиционеру.

– Хорошо загорел, Петр Иванович, дорогой, – сказал ему сидевший за письменным столом кавказец с фигурой и внешностью давно ушедшего на покой борца-тяжеловеса. – Даже странно для человека, который день и ночь пропадает на службе.

– Что тебе странно? – огрызнулся полковник, нервным жестом суя в зубы сигарету. – Не на Колыме живем – в Сочи!

– Что говоришь, слушай?! – притворно испугался кавказец. – Про Колыму даже слышать не хочу, понимаешь?

– Еще бы, – усмехнулся Петр Иванович. У него было безбровое жабье лицо с отвисшими щеками и широким, вяло распущенным ртом. – Вам, урю-кам, на Колыме тяжело – тяжелее, чем русским. Правда, нам в вашем климате тоже...

– Кушаешь хорошо, поэтому потеешь, – заметил кавказец, явно мстя собеседнику за "урюка". – И все равно странно, что ты так хорошо загорел. Смотри: если ты всегда на службе, как начальству докладываешь, значит, в форме. Если в форме – значит, фуражка на голове. Если фуражка – голова не загорает. Правильно, нет? А у тебя не лысина, а спелый гранат, честное слово!

Полковник сердито фыркнул и немного помолчал, прикуривая сигарету.

– Что тут странного? – повторил он. – Странно ему... Один раз за три месяца на дачу выбрался, в огороде покопался, вот и загорел. Мудрено ли на здешнем-то солнце? А тебе все что-то странно... Ты еще анонимку напиши и Чумакову отправь: так, мол, и так, начальник горотдела Скрябин в служебное время принимает солнечные ванны для лысины...

– Все равно странно, – не унимался кавказец, которому, похоже, нравилось от нечего делать дразнить толстяка в полковничьем мундире. – Зачем тебе огород, э? Ты что, голодный?

– Темный ты, Аршак, как волосы у тебя на заднице, – безнадежно махнул рукой начальник городской милиции. – Ничего ты не понимаешь. Это такая форма отдыха – руки заняты, голова свободна...

– Да, – согласился Аршак, – чтобы головой огород перекапывали, клянусь, ни разу не видел.

– Тьфу, – с большим чувством сказал полковник и бросил нетерпеливый взгляд на часы. – Ну, что они там телятся? Просил же узнать поскорее!

– Тебе виднее, почему твои люди не торопятся, – заметил Аршак. – Дисциплины нет, наверное, э? Совсем тебя не боятся, слушай!

Полковник гордо проигнорировал эту попытку подрыва своего авторитета. Дотянувшись до телефонного аппарата, он придвинул его к себе и стал набирать какой-то номер. В это время дверь кабинета отворилась, и на пороге появился высокий, статный, уже начавший грузнеть мужчина с располагающим загорелым лицом, белоснежной густой шевелюрой и большими, тоже белоснежными усами, почти целиком скрывавшими рот. Несмотря на седину, глаза у него были черные, как два уголька, очень живые и острые. Плавная величавость походки и жестов, а также то, как горделиво он нес свою увенчанную благородными сединами крупную голову, выдавали в нем большого начальника. Это и был начальник – мэр, самый главный человек в городе и, как не без оснований полагали присутствующие, без пяти минут губернатор Краснодарского края.

Увидев на пороге мэра, полковник поспешно положил трубку и вскочил. Сидевший за столом кавказец слегка привстал, изобразив на своей маловыразительной физиономии горячую радость от встречи с большим начальством. Правда, едва оторвав от кресла зад, он тут же плюхнулся обратно и руку мэру пожимал уже сидя, на что продолжавший торчать посреди кабинета полковник смотрел с плохо скрытым неодобрением и завистью.

– Павлу Кондратьевичу мое почтение, – нараспев проговорил Аршак. – Сколько лет, сколько зим! Почему редко заходишь, дорогой? За здоровьем следить надо, губернатор должен быть в хорошей форме!

– Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, – усмехнувшись, ответил мэр. – Дела, Аршак, дела! Курортный сезон, пропади он пропадом! Скорей бы уж зима, что ли, а то, как моя бабка говорила, лоб перекрестить некогда.

Он повернулся к начальнику милиции. Пока мэр разговаривал с Аршаком, полковник Скрябин успел насухо вытереть потную ладонь носовым платком и теперь, подобострастно улыбаясь, протянул ее Павлу Кондратьевичу. Чумаков пожал протянутую руку и сказал, даже не пытаясь скрыть звучавшие в голосе покровительственные, слегка раздраженные нотки:

– Здравствуй, Петр Иванович. Прохлаждаешься?

– Никак нет, – принимая позу, которая здорово смахивала на строевую стойку "смирно", ответил полковник. – Заехал по делу. Поступил сигнал, ждем результатов проверки.

– Какой сигнал? – нахмурился Чумаков. – Что у тебя опять не слава богу?

– Виноват, Павел Кондратьевич, – слегка наклонив лысую голову, отчего под подбородком у него образовался толстый жировой валик, похожий на старинное жабо, сказал Скрябин. – Вы сами распорядились докладывать обо всех подозрительных лицах, которые... Ну, вы помните. Я счел, что об этом лучше доложить здесь, подальше от посторонних ушей.

– Ты счел, – проворчал мэр, всем своим видом выражая недовольство. – Что-то вы все в последнее время стали чересчур самостоятельные, полюбили решения принимать. Не успеешь оглянуться, а за тебя уже все решено и телефонограмма на столе лежит: дескать, давай-ка, господин мэр, бросай свои дела и приезжай по-быстрому... Скоро повестки присылать начнешь, а, полковник?

– Виноват, – глядя ему в переносицу, негромко, но четко ответил полковник. Видно было, что виноватым он себя не считает, но спорить с начальством не собирается, а собирается, напротив, переждать начальственное раздражение, как непогоду.

– Дело тонкое, дорогой, – вступился за полковника Аршак, который наблюдал за этой сценой с деланым равнодушием. Голос его звучал спокойно и ровно, темное лицо оставалось бесстрастным, лишь в глубине темных, как спелые маслины, глаз притаилась снисходительная насмешка. – Ведь по лезвию ножа идем, слушай. Один неверный шаг...

– Хватит, – оборвал его Чумаков. – Все это правильно, конечно, только я вам так скажу: вы меня в свои темные делишки не путайте, ясно?

– В наши делишки, – нимало не смущенный этой резкой отповедью, поправил Аршак. – Наши! И потом, что в них темного? Обыкновенная политика. Неужели ты, Павел Кондратьевич, еще не привык? Ты же у нас профессиональный политик, губернатором хочешь стать. И будешь, дорогой, обязательно будешь, если... Ну, сам понимаешь.

Некоторое время мэр, он же будущий губернатор, повернув голову, внимательно смотрел на развалившегося за столом кавказца. При этом у него очень странно менялось лицо: чувствовалось, что вспыхнувший в нем начальственный гнев постепенно отступает под напором каких-то соображений, несомненно хорошо известных присутствующим и очень неприятных Павлу Кондратьевичу. Повисший в воздухе конец недоговоренной кавказцем фразы, похоже, был даже более многозначительным, чем могло показаться на первый взгляд, и мэру, как только что заметил Аршак, было понятно, что за ним скрывается.

Наконец, по значительному, умудренному многолетним опытом руководящей работы лицу Павла Кондратьевича прошло что-то вроде легкой судороги, он опустил плечи и молча отвернулся от кавказца. Казалось, он даже слегка уменьшился в размерах и стал занимать в комнате меньше места.

– Да ты садись, – меняя гнев на милость, сказал он начальнику милиции, – в ногах правды нет.

– Благодарю, – сказал тот, но остался стоять и стоял до тех пор, пока сам Павел Кондратьевич не уселся на стоявший у стены кожаный диван. Было довольно странно видеть его сидящим на диване для посетителей, в то время как одетый в полосатую спортивную куртку Аршак продолжал преспокойно восседать на хозяйском месте за письменным столом в предельно свободной и даже развязной позе.

– Докладывай, Петр Иванович, – сказал мэр, закидывая ногу на ногу, – что там у тебя стряслось.

Полковник откашлялся, зачем-то полез во внутренний карман кителя, вынул оттуда мятый листок бумаги и стал докладывать, поминутно заглядывая в шпаргалку, хотя все это он уже вполне доходчиво излагал Аршаку своими словами буквально четверть часа назад.

– Турист, – сказал он, – отдыхающий. Поселился вчера вечером в отеле "Дельфин". Взял одноместный люкс. Буквально через час после приезда спустился в ресторан, будучи уже пьяным, заказал графин водки и графин коньяка...

– Ого, – вполголоса заметил мэр.

– Так точно, – кивнул полковник. – Однако выпить заказанное не успел – принял буквально одну рюмку и поплыл. Придрался к официантке – якобы та его обсчитала, устроил громкий скандал, затеял драку, перебил бог весть сколько посуды, расколотил зеркало в вестибюле. Угрожал сотрудникам милиции оружием и кричал, что он тут всех в бараний рог согнет, начиная от официанток и кончая... гм... э...

– Мэром, – закончил за него Аршак, уже откровенно посмеиваясь.

Павел Кондратьевич заметно вздрогнул.

– Ничего смешного, – сказал он с достоинством. – Угрожать сотрудникам милиции оружием, угрожать террористическим актом против главы исполнительной власти – это тебе не шуточки. За это сажать надо, причем надолго.

– Пистолет был газовый, – тихонько, будто извиняясь, произнес начальник милиции.

– А? – не понял мэр. – Что? Газовый? Ну и что, собственно? В общественном месте да в закрытом помещении... Паника, давка... Люди могли погибнуть!

– Незаряженный, – со вздохом глубокого и искреннего огорчения добавил полковник. – Фактически пугач. И разрешение на ношение имеется...

– Так, – веско сказал мэр после продолжительной паузы, в течение которой он, судя по некоторым признакам, боролся с бешеным раздражением. – Нечего скалиться! – прикрикнул он на Аршака, который, развалившись, как перед телевизором, с нескрываемым наслаждением наблюдал за происходящим. – Как я и говорил, это ни капельки не смешно. Глупо – да, не спорю. Ну, так за время пребывания Петра Ивановича на его нынешнем посту к глупостям уже можно было привыкнуть... Ты зачем меня вызвал?! – напустился он на полковника, который от неожиданности едва не выронил свою шпаргалку. – Если я из-за каждого мелкого хулигана буду с места срываться, знаешь, что тогда будет? Я свое нынешнее кресло потеряю к чертям собачьим, не говоря уже о губернаторском! Мне же работать некогда будет!

– Простите, Петр Кондратьевич, – пролепетал полковник, – но обстоятельства... Во-первых, он из Москвы...

– Ну и что? – грубо перебил его мэр. – Москва большая. Двенадцать миллионов человек, и все, по-твоему, в курсе наших дел? Все работают на... гм... на контору, да?

– При нем обнаружена крупная сумма денег, – гнул свое полковник. – Десять тысяч долларов и еще почти тысяча в российских рублях. Прямо в кармане, в бумажнике. На шее цепь чуть ли не в два пальца толщиной, все пальцы в гайках...

– В чем? – брезгливо переспросил мэр, делая вид, что не понял.

– В перстнях, – терпеливо перевел Скрябин.

– Вот и выражайся по-русски! – прикрикнул Чумаков. – В этом кабинете уголовников нет!

Скрябин бросил быстрый вороватый взгляд на Аршака, который, низко опустив голову, выковыривал грязь из-под ногтей разогнутой канцелярской скрепкой. Аршак, как будто почувствовав его взгляд макушкой, немедленно поднял голову и улыбнулся полковнику сладкой как мед и очень неискренней восточной улыбкой.

Эта немая сцена не ускользнула от внимания мэра. Павел Кондратьевич слегка запнулся, словно зацепившись за какое-то невидимое глазу, но вполне реальное препятствие, сердито пожевал губами, огладил ладонью усы и буркнул, адресуясь к Петру Ивановичу:

– Ладно, продолжай.

– Ну, что тут особенно продолжать, – отдуваясь и снова извлекая на свет божий свой мятый, весь во влажных пятнах носовой платок, проворчал тот. – В общем, с виду – типичное мелкое хулиганство. Эти москвичи считают, что, если у них деньги из заднего прохода сыплются, им тут все дозволено, а мы для них вроде холуев... Однако, учитывая обстановку... И вообще, уж очень много он ругался да грозился. Ворье, говорит, политические интриганы. Я, говорит, вас всех насквозь вижу, я вам покажу, как Россию чернож... гм... – Он покосился на Аршака, но тот сделал вид, что не услышал, снова с головой уйдя в выковыривание из-под ногтей несуществующей грязи. – В общем, покажу, говорит, как Россию инородцам по дешевке распродавать. Короче, я решил, что будет нелишне проверить, что он за птица. В конце концов, после того, что тут было, одна несчастная проверка – это как-то... Несерьезно, в общем. Подозреваю, что за нами приглядывают, и приглядывают пристально. Вот он, может, и есть такой соглядатай...

– Хорош соглядатай! – фыркнул мэр. – В первый же вечер нажрался до белых лошадей и пошел права качать. Несерьезно это, Петр Иванович.

– Ну, на свете чего только не бывает, – возразил полковник. – В конторе тоже люди работают. Мало ли что... Не рассчитал человек силы, или, к примеру, нервный срыв у него... У них ведь работа – врагу не пожелаешь. Я бы, например, не взялся.

– Тебе бы и не предложили, – пренебрежительно сказал Чумаков, а Аршак, не поднимая головы, коротко усмехнулся – похоже, в этом вопросе он был полностью согласен с мэром. – Нервный срыв, говоришь? Ну, допустим. Только, если это так, его отсюда должны быстренько отозвать и отправить куда-нибудь на Диксон, белыми медведями командовать. В общем, повторяю, это все несерьезно. Враг, про которого известно, что он враг, никакой опасности для нас не представляет. Даже наоборот. Через него можно гнать в Москву такую дезинформацию, что они уже через месяц сами успокоятся и нас в покое оставят. А что ты там плел про какие-то результаты проверки?

– Послали запрос в Москву, – ответил полковник. – По неофициальным каналам, разумеется. Ну, мало ли... Кто такой, откуда, чем жив... Может, он вообще в федеральном розыске...

– Тоже верно, – согласился мэр. – Лишняя галочка в отчетности тебе, Скрябин, не помешает.

– А кому помешает? – осторожно съязвил слегка воспрянувший духом Скрябин. – Отчетность должна быть налицо и в полном порядке. О нас ведь не по работе, а по отчетности судят...

– Если бы о тебе судили не по отчетности, а по работе, ты бы давно на нарах парился, – заметил Чумаков. – Скажешь, нет?

– Один я, что ли? – смелея прямо на глазах, огрызнулся полковник.

– Че-го? – раздельно переспросил мэр, будто не веря своим ушам. – Вон ты как заговорил! А не хочешь ли...

– Э! – властно окликнул спорщиков Аршак, поднимая голову от своих ногтей. – Брэк! Что такое, слушай? Зачем ругаетесь? Что, дел других нет, слушай? Отчетность, подотчетность, хулиганство-шмулиганство... Хорошо, если хулиганство! Если, как ты говоришь, нервный срыв – еще лучше, слушай! С дураками и пьяницами приятно дело иметь, они все время как на ладони. Слушай, Аршак знает, что говорит.

Спорщики притихли и с одинаковым выражением хмурой покорности стали слушать кавказца.

– Одно забываете, – продолжал кавказец, – что в конторе ни дураков, ни пьяниц не держат. Правильно говоришь: после такого прокола его сразу должны отсюда забрать, пока он нам все остальное про себя не выложил. Если к вечеру он пропадет – хорошо, лучше не бывает. А если нет?

– Да куда он пропадет, – буркнул Скрябин, – из камеры-то...

– Отпустить надо, слушай, – сказал Аршак. – Зачем человека в камере держать? Человек рожден для свободы, как птица для полета. Кто сказал, не помню...

– Горький, – машинально вставил мэр.

– Слушай, дорогой, завидую! Все знаешь, все помнишь, на любой вопрос ответить можешь! Не то что я, старый ишак. Все мозги в молодости на ринге отбили, совсем думать не могу. Только даже я понимаю, что держать гостя в камере – нехорошо. Как только факс из Москвы придет, сразу выпускай. Штраф возьми, поругай и отпусти, если он не в розыске. Пусть, в конце концов, свои деньги в нашем городе тратит, бюджет пополняет! Нет? А мы посмотрим, что дальше будет. Может, он вообще не из нашей системы, а может... Вы не думали, что он просто наше внимание отвлекает? Пока мы его будем проверять, следить за ним, кто-то другой тем временем... А?

– Хм, – озадаченно произнес начальник милиции и задумчиво почесал лысину согнутым мизинцем.

Мэр ничего не сказал, но вид у него был такой, словно Павла Кондратьевича только что тюкнули обухом по голове. Видимо, мысль о том, что он может вызвать у Москвы такой живой интерес (ведь даже операцию прикрытия организовать не поленились, как будто речь идет об американском резиденте или крупном полевом командире чеченских боевиков!), пришла ему в голову впервые и ничуть его не обрадовала. Здесь, в Сочи, он был царь и бог, и открытие, что его могут в одночасье взять к ногтю, как мелкое насекомое, естественно, трудно было отнести к разряду приятных.

Аршак наблюдал за ним пристально, с явным интересом, и в его черных глазах светилась уже не насмешка, а откровенное пренебрежение. Сейчас, когда на него никто не смотрел, он напоминал кукловода, наблюдающего за возней оживших кукол в оклеенном пестрыми картинками дорожном сундуке. Потом дверь кабинета снова открылась, и Аршак мгновенно придал своему лицу бесстрастное выражение.

Все головы повернулись в сторону входа, но ничего особенного там не обнаружилось: на пороге стоял молодой, гибкий и смазливый армянин в белоснежной рубашке и галстуке, но без пиджака. В руках у него был поднос, на котором стояла какая-то посуда. От подноса распространялся дразнящий аромат превосходного кофе. Армянин смотрел на Аршака; тот едва заметно кивнул, и молодой человек, бесшумно установив поднос на специальном столике в углу, принялся ловко разливать кофе. Наполнив первую чашку, он сделал движение в сторону хозяина, но Аршак почти незаметно шевельнул бровью, и молодой человек, на полушаге изменив направление, поставил чашку перед мэром.

– Это что? – с недовольным видом спросил последний.

– Кофе, пожалуйста, – с сильным акцентом ответил молодой человек.

– Сам вижу, что не медный купорос, – огрызнулся Павел Кондратьевич. – На кой хрен он мне сдался, твой кофе, я тебя спрашиваю! Мне сейчас водки надо, а ты мне кофе суешь...

Аршак слегка поморщился, поскольку не без оснований считал манеру некоторых начальников срывать злость на обслуживающем персонале не только свинской, но и совершенно бессмысленной. Он кивнул своему сотруднику. Тот беззвучно исчез, чтобы через минуту так же беззвучно вернуться с водкой и закуской. Чумаков щедрой рукой наполнил свою рюмку, забыв предложить присутствующим разделить с ним угощение, поднес рюмку ко рту, но спохватился и отставил ее так резко, что часть водки выплеснулась на стол.

– Черт, совсем задурили голову! – выругался он. – У меня еще два совещания, какая к дьяволу может быть водка...

– Выпей, Павел Кондратьевич, – сказал Аршак. – Выпей, дорогой. Одна рюмка тебе не повредит. Надо успокоиться, слушай. Пей на здоровье и ни о чем не волнуйся. Ну, за губернаторство!

Мэр с готовностью выпил и бросил в рот виноградину.

– Как же, не волнуйся, – жуя, слегка перехваченным голосом произнес он. – Дернуло же меня с вами связаться! А что, если выяснится, что он действительно по мою душу?

– Зачем обязательно по твою? – рассудительно возразил Аршак. – Если кому-то и надо волноваться, дорогой, так не тебе, а мне. А я, как видишь, спокоен. Что они здесь могут выкопать? Копали уже, и что? Мы все – уважаемые люди, чтим закон. Я его чту, Петр Иванович его охраняет, а ты, дорогой, его исполняешь. Ты сам – закон, так как ты можешь быть в чем-то виноват? В чем нас можно обвинить? В том, что гостей принимаем, шашлык жарим, коньяк подносим? Те, кто умер в Москве, никому ничего не сказали. Как у вас говорят, земля им пухом. Зачем переживаешь? Ты их не убивал, я их не убивал, Петр Иванович не убивал... Даже Ашот не убивал, слушай!

– А кто убивал? – уныло спросил мэр, которого горячая речь Аршака, похоже, не очень-то успокоила.

– Никто не убивал, слушай! Сами умерли. Ты что, сводку не читал, э? А если кто-то и убивал, так это тебя не касается. Все равно никто никого не найдет, никто никому ничего не расскажет.

– Уверен? – слегка приободрился Чумаков.

– Конечно, дорогой! – воскликнул Аршак и с широкой улыбкой, глядя мэру прямо в глаза, провел большим пальцем по своему горлу.

Чумаков вздрогнул, схватил со стола чашку с кофе и вылакал ее в четыре шумных глотка.

– Пропадите вы пропадом, – с тоской произнес он и невидящим взглядом уставился в окно, за которым над идеально ровным краем вечнозеленой живой изгороди виднелся обрамленный острыми пальмовыми листьями клочок морской лазури.

Полковник Скрябин завозился, шумно вздохнул. Вид у него был какой-то обиженный и одновременно обеспокоенный; чувствовалось, что весь этот излишне откровенный разговор ему активно не нравится.

– Ты вот что, Аршак, – сказал он, старательно утираясь платком, – ты, это... В общем, учти, если разговор записывается, я тебя... Короче, имей в виду, эта палка о двух концах.

– Что такое говоришь, слушай? – обиделся Аршак. – Два конца у каждой палки есть, не так? Один не бывает, три не бывает – всегда два, слушай! Какая запись? Ты сам смотрел, твои люди смотрели, охрана президента смотрела – я думал, все здание по кирпичику разберут... Нам записывающую аппаратуру иметь нельзя. Гости обидятся, ездить перестанут... За кого меня принимаешь? Аршак в свое корыто не гадит!

– Правильно, – угрюмо проворчал полковник. – В чужое – оно как-то сподручнее... Эх, зря я тебя в восемьдесят седьмом не посадил! От тебя одна головная боль.

– Что сказал, сам понял, э? – подавшись вперед, спросил Аршак. – Чем недоволен, скажи? Денег мало? Неправда, дорогой, столько денег ни у одного мента нет, клянусь. Что хочешь? Спокойной жизни хочешь? Тогда живи спокойно, лови на пляже карманников, огород копай, ни о чем не думай! Хочешь деньги – работать надо, рисковать надо, слушай! Меня посадить хочешь? Даже не думай, дорогой, не получится. Вместе сядем, так тебе еще и срок больше намотают. Я в зоне не пропаду, а вот что зэки с ментами делают, знаешь? Если до посадки дело дойдет, тебе, дорогой, лучше самому застрелиться. Сразу.

– Хрен ты этого дождешься, – непримиримо огрызнулся Скрябин. – Даже и не мечтай, понял?

– А я и не мечтаю, дорогой, – вновь расплываясь в фальшивой улыбке, ответил Аршак. – Что ты, в самом деле? Нам с тобой работать и работать! Павел Кондратьевич губернатором станет, ты при нем главным ментом Краснодарского края сделаешься, а я буду к вам на поклон ходить, подарки носить: помоги, дорогой, выручи старого друга!

В дверь постучали. Будущий губернатор, успевший, пока на него никто не смотрел, налить себе вторую рюмку водки – по одной на каждое предстоящее совещание, – опять вздрогнул, плеснув водкой на брюки.

– А, дьявол! – выругался он. – Не кабинет, а проходной двор!

– Заходи, дорогой! – крикнул Аршак.

На пороге появился человек лет сорока с небольшим, в жеваном цивильном костюме, с пепельными волосами и унылым лицом, на котором, казалось, навеки застыло выражение смертельной скуки. Рубашка на нем была несвежая, а старомодный узкий галстук сбился на сторону, предательски открывая место, где от рубашки оторвалась пуговица. В руке вошедший держал потрепанную дерматиновую папку на "молнии": собачка на "молнии" отсутствовала, и из папки буйно выпирали какие-то мятые бумажки, имевшие такой вид, будто в них неоднократно заворачивали селедку, бутерброды с колбасой и маслом и прочую аппетитную снедь.

Стоя в дверях, вошедший обвел присутствующих скучающим взглядом мутноватых, будто с перепоя или от недосыпания глаз и слегка подтянулся, увидев сидевшего на диване мэра со стопкой водки наизготовку.

– Это еще что за явление природы? – изумился последний.

– Старший оперуполномоченный уголовного розыска майор Синица, – вяло отрапортовало "явление природы". – Разрешите обратиться к полковнику Скрябину?

– Валяйте, – теряя к вошедшему всяческий интерес, разрешил мэр и залпом выпил водку. – Проходной двор, – повторил он, с аппетитом нюхая рукав.

– Давай, давай, Синица, что там у тебя? – нетерпеливо сказал полковник.

– Факс из Москвы, – копаясь в папке, ответил Синица таким тоном, словно сообщал полковнику о безвременной кончине их общего знакомого.

– Ну, давай, что ты там роешься?

– Виноват, одну секунду... Ага, есть!

Синица наконец извлек из папки и протянул Скрябину лист бумаги.

– А почему такой мятый? – недовольно спросил Петр Иванович. – Ты что, подтирался им, что ли?

– Никак нет, – с тихой грустью ответил Синица и равнодушно уставился в стену поверх головы полковника. Он чем-то неуловимо напоминал заморенного работой осла, на которого можно орать до посинения и даже бить, и все с одинаковым успехом – с места его все равно не сдвинешь.

– Ты когда приведешь себя в человеческий вид? – рассеянно осведомился полковник, погружаясь в чтение московского факса. – Тоже мне, старший оперуполномоченный! Тобой только ворон пугать!

– В огороде, – негромко уточнил Аршак, ни к кому конкретно не обращаясь. – На даче, э?

– Виноват, – с безграничным терпением вьючного животного ответил Синица.

– Сам знаю, что виноват, – скользя глазами по строчкам, механически произнес Скрябин. – Еще раз попадешься мне в таком виде – сошлю в участковые!

– Так точно, – с прежним выражением сказал Синица.

Чувствовалось, что этот обмен репликами происходит не в первый раз и даже не в десятый и все с одинаковым результатом.

– Ладно, свободен, – не поднимая глаз от бумаги, проворчал Скрябин. – Иди работай.

– Действительно, чучело, – сказал мэр, когда за Синицей закрылась дверь. – Ну и кадры у тебя, Скрябин! Гнать надо этого разгильдяя, в три шеи гнать!

– Работник хороший, – рассеянно возразил Скрябин, безуспешно пытаясь разгладить на колене мятый факс. – Можно сказать, незаменимый. Не голова – компьютер.

– Ну, так заставь этот свой компьютер завести себе корпус поприличнее! Смотреть на него противно, лицо власти, называется...

– Алименты большие, – сказал Скрябин. – Половина зарплаты бывшей жене уходит...

– Что пишут, дорогой? – мягко напомнил Аршак.

– Да, действительно, – спохватился мэр, который после двух рюмок водки, похоже, и думать забыл о подозрительном московском госте. – Дуришь нам голову своим этим, как его... Воробьем, что ли... а у нас дела! Давай, читай!

– Да что читать, – сказал Скрябин. – Похоже, пустой номер. В общем, так... – Он снова уставился в бумагу. – Мочалов Федор Петрович, год рождения... так... так... Бизнесмен, лесопромышленник, торгует с Китаем, к уголовной ответственности не привлекался... К административной привлекался неоднократно...

– За что? – с любопытством спросил Чумаков.

– Да все за то же – мелкое хулиганство. Так... Вот, пожалуйста. Девяносто седьмой год – драка в ресторане, девяносто девятый – драка в ресторане; двухтысячный – подрался с таксистом; две тысячи второй – драка в ресторане, материальный ущерб, легкие телесные... Две тысячи третий – уличная драка, февраль две тысячи четвертого – драка на презентации выставки хрусталя и фарфора, материальный ущерб... Ого!