Наши войска улучшали свою оборону, вели разведку противника. Мы обнаруживали у японцев важные цели вне досягаемости огня наших орудий. С большим трудом удалось получить одну четырехорудийную батарею 122-миллиметровых пушек с дальностью стрельбы порядка 20 километров. Прибытие этой батареи и ее первая внезапная стрельба по штабным палаткам японцев произвели переполох в стане противника. Командовал ею Леонид Михайлович Воеводин, впоследствии Герой Советского Союза (ныне генерал-лейтенант артиллерии).
      Много времени я проводил на Хамар-Даба, центральном командно-наблюдательном пункте. Здесь возник скромный артиллерийский штаб со столь же скромными средствами связи. Отсюда мы с начальником артиллерии группы войск генералом Корзиным управляли огнем наших батарей и вели наблюдение. Вражеские батареи были точно засечены, и мы не давали им покоя.
      Наша пехота несколько раз пыталась захватить выгодные высотки - барханы, чтобы создать более благоприятные условия для предстоящего наступления. Во время одного из таких боев артиллеристы хорошо "наложили" свой огонь на большой бархан, который тут же должна была захватить стрелковая рота. По установленному сигналу артиллерия перенесла огонь несколько вперед, однако рота продолжала лежать у подножия холма. Атака не состоялась.
      Не выдержав, я направился в эту роту. На пути встретился командир батальона и доложил, что рота упустила удачный момент для атаки, а теперь два японских пулемета не дают поднять головы. Орудия сопровождения почему-то молчат. Когда я добрался до командира роты, мне все стало ясно. Артиллерия стреляла через головы наших войск, до японского переднего края обороны оставалось всего лишь около 200 метров. При сплошных разрывах наших снарядов земля тряслась так, что невольно каждый зарывался как можно глубже в сыпучий песок. Грохот взрывов оглушал, дым и пыль стояли стеной. Не мудрено, что необстрелянные бойцы опасались и голову поднять.
      Очень симпатичный командир роты чувствовал себя неловко. Он стойко защищал честь своего подразделения и уверял, что при повторении артиллерийской подготовки бойцы обязательно захватят бархан. Я посоветовал ему, как лучше организовать движение вслед за разрывами наших снарядов. Прощаясь со мной, командир роты сказал запомнившуюся мне фразу:
      - Война дело простое, вот только нужно уметь воевать!
      Он был, конечно, прав. Наши бойцы были еще новичками в бою, а против них находилась хорошо обученная, отборная японская пехота.
      Вскоре артиллерия повторила свой налет, рота поднялась и с криками "ура" захватила бархан.
      Так накапливался опыт тесного взаимодействия артиллерии с пехотой. У красноармейцев крепла вера в мощь своей артиллерии и точность её огня.
      Мне довелось быть свидетелем интересного боевого эпизода. После непродолжительной артиллерийской подготовки стрелковая рота поднялась в атаку, вклинилась в оборону противника, но вдруг ее левый фланг заколебался: застрочил уцелевший японский станковый пулемет. Вся рота залегла, продолжая вести огонь из ручного оружия. Казалось, назревала очередная неудача. В это время с бокового наблюдательного пункта мы увидели, как из ближайшего тыла к позициям роты, высоко подымая пыль, на большой скорости двинулся не то танк, не то бронеавтомобиль. Вскоре оказалось, что это тягач "Комсомолец" с 45-миллиметровой пушкой на прицепе. В кузове тягача строго по уставу сидел орудийный расчет. Подойдя поближе, тягач остановился, бойцы спрыгнули на землю, мгновенно привели орудие к бою и открыли огонь по пулемету противника. После 2-3 выстрелов пулемет был уничтожен. Рота немедля пошла в атаку и выполнила задачу.
      Командование группы решило наградить отважных артиллеристов. Трое суток разыскивали отличившийся орудийный расчет. Дело в том, что командир орудия действовал по своей инициативе и теперь опасался, как бы его не наказали за самовольство. И только когда бойцам разъяснили существо их подвига, доблесть их командира, проявившего решительность и похвальную самостоятельность в бою, отважный расчет удалось найти. Весь личный состав его был награжден. О делах этого орудийного расчета узнали войска как об образце взаимодействия артиллеристов с пехотой.
      23 июля в 8 часов утра японцы начали артиллерийскую подготовку. Их авиация пыталась бомбить боевые порядки и тылы наших войск. В воздухе стоял сплошной шум моторов, шли ожесточенные воздушные бои.
      Почти час грохотали японские пушки. Пехота противника стала сосредоточиваться в окопах переднего края. Но когда она собиралась уже кинуться в атаку, по ней ударила наша артиллерия, которая почти не пострадала во время огневых налетов противника. Застрочили и наши пулеметы, находившиеся на переднем крае. Мощный огонь сорвал японскую атаку.
      Противник приступил к повторной артиллерийской подготовке. Она длилась дольше первой, но результаты были прежние. Мы вновь уловили момент, когда японцы готовились перейти в наступление. Новый огневой налет нашей артиллерии и меткие очереди пулеметов сделали свое дело - квантунцы, вылезшие из окопов, неся потери, снова уползли обратно.
      Так повторялось несколько раз. Много раз враг пытался атаковать нас и все безрезультатно. Наконец бой стал затихать.
      После выяснилось, что 23 июля было днем генерального наступления японцев. Наблюдать их действия приехали многие генералы и журналисты иностранных государств. Командование Квантунской армии было уверено в победе и хотело показать гостям картину полного разгрома советско-монгольских войск. А вместо этого показало свое бесславное поражение.
      Мы продолжали всесторонне готовиться к решительному наступлению. Конечно, для предстоящих действий хотелось иметь возможно больше войск, танков, артиллерии, авиации. Но реальные возможности наши были весьма скромны. В то же время мы не могли надолго откладывать начало активных действий.
      Разработку плана операция вели заместитель командира группы войск Абрамов, я и начальник политотдела группы Цебенко. К нам никто не допускался, вся работа велась в величайшем секрете. План был рассмотрен и утвержден командованием.
      Больших трудов стоило мне убедить начальника артиллерии Ф. Г. Корзина в необходимости планировать боевые действия артиллерии в масштабе всей группы войск, а противобатарейную борьбу взять целиком в свои руки. Возражения его были обычными: зачем зря голову ломать, куда прикажут, туда и бить будем! Пришлось мне прийти на командно-наблюдательный пункт и самому приняться за разработку плана боевых действий артиллерии. Подействовало! Корзин и его помощники устыдились, взялись за карты и документы. И надо сказать, хорошо справились с делом.
      Особенно тщательно обдумывался нами срок начала операции. Мы приняли во внимание некоторые особенности быта японских войск. Было известно, что офицеры обычно в субботу уезжают на все воскресенье в глубокий тыл, оставляя вместо себя фельдфебелей. Кроме того, в воскресенье в войска противника завозили из Мукдена и других городов Маньчжурии женщин легкого поведения для увеселения унтер-офицеров и солдат.
      Потому-то нашим командованием и было принято решение начать наступление на рассвете в воскресенье 20 августа.
      Чтобы усыпить бдительность противника, еще за две недели до назначенного срока три танка БТ-7 с умышленно ослабленными гусеницами бродили по ночам по нашему переднему краю, вызывая вначале немалую тревогу среди японцев. Враг освещал местность осветительными ракетами, открывал артиллерийский огонь. В наших войсках возмущались "расхлябанностью" танкистов и требовали строго наказать виновных. Но танкисты сделали свое дело: противник быстро привык к лязгу гусениц и настолько успокоился, что даже прозевал момент, когда основная масса наших танков заняла исходное положение для наступления.
      Войска хорошо маскировались, умело использовали ночную темноту для подготовки к операции. Опытные командиры встречали прибывающие части на дальних подступах к Халхин-Голу, делились боевым опытом, беседовали с младшими командирами и бойцами, рассказывали о противнике, предупреждали о предстоящих трудностях.
      Мне тоже пришлось однажды встречать стрелковый полк, прибывший с Урала. Полк прошел от станции железной дороги походным порядком около 400 километров в сильную жару, в степной пыли. Однако настроение у всех было приподнятое. Разговорились мы с уральцами. И вдруг слышу:
      - Нельзя ли сдать в стирку грязное белье?
      В условиях Халхин-Гола такая просьба звучала более чем странно. Я показал обступившим меня командирам и бойцам на близлежащее озеро и предложил еще до отхода ко сну заняться стиркой, чтобы утром у каждого было чистое белье и на себе и в вещевых мешках. Так все и поступили.
      На рассвете 20 августа, собравшись на командном пункте, мы с нетерпением ждали появления главных сил нашей бомбардировочной авиации. Их удар должен был стать сигналом начала наступления.
      И вот взрывы первых бомб слились с грохотом наших пушек. Позиции противника окутались дымом. За 15 минут до конца артиллерийской подготовки авиация нанесла свой повторный удар по вражеской обороне. Во время налетов авиации наша артиллерия успешно накрывала своим огнем зенитные батареи противника.
      Сопровождаемые огнем артиллерии, двинулись вперед танки. Вслед за ними ринулись передовые подразделения пехоты.
      Противник был застигнут врасплох, и нес большие потери. Наступление развивалось успешно, в полном соответствии с планом.
      Бои шли непрерывно одиннадцать суток. Наши пехотинцы, танкисты и артиллеристы проявляли образцы мужества и упорства. Дело доходило до того, что даже 152-миллиметровые гаубицы прямой наводкой уничтожали орудийные и пулеметные гнезда противника.
      Японцы, ослепленные религиозным фанатизмом, сопротивлялись отчаянно. Как правило, в плен они не сдавались. Многие из них предпочитали плену самоубийство.
      Обороняет, например, бархан японская рота, она уже окружена, и положение ее безвыходно. Огонь постепенно слабеет и, наконец, совсем затухает, лишь последние фанатики достреливают свои патроны. Наши бойцы захватывают бархан и берут в плен только нескольких пленных, не находя ни орудий, ни пулеметов. Не сразу мы догадались, куда девалось оружие. Оказывается, в самую последнюю минуту японцы закапывали его в сыпучий песо". Прятали в песке даже орудия больших калибров. После боя наши бойцы вооружались лопатами и откапывали трофеи.
      Враг был разбит, граница вновь восстановлена и взята под охрану пограничниками. Все радовались победе. Мы собрали трофеи в одно место. Мне довелось показывать захваченные у противника пушки, пулеметы, личное оружие и боевую технику Маршалу Монгольской Народной Республики Чойбалсану. Он рассматривал их с большим любопытством.
      Японцы обратились с просьбой передать им трупы погибших соотечественников, чтобы они смогли сжечь их тела, а пепел в специальных урнах отправить на родину, Это было разрешено.
      На поле битвы встречалось немало колышков с дощечками, на которых с солдатской лаконичностью было выведено: "Здесь зарыты самураи - 11 штук". "Здесь зарыто самураев 5 штук". Много таких "штук" мы сдали японской комиссии.
      Бои в районе Халхин-Гола были серьезной проверкой сил. Победила наша армия, потому что опиралась на поддержку всего народа, на мощь растущей социалистической экономики.
      Оправдалась советская военная доктрина, предполагающая использование в бою всех родов войск. Несмотря на бурное развитие авиации и танков, роль артиллерии, в частности, не только не умалилась, а еще больше возросла. Советская артиллерия превзошла японскую во всех отношениях. Оперативное и тактическое использование ее в частях Красной Армии оказалось значительно лучшим, чем в хваленой Квантунской армии. Снова подтвердилось важное значение артиллерийской разведки, хотя она у нас была еще на невысоком уровне, нуждалась в техническом оснащении.
      Бои показали важность планирования боевых действий артиллерии и необходимость централизованного управления ею. Все убедились, какая огромная роль в наступлении принадлежит орудиям непосредственного сопровождения пехоты и танков.
      Я возвращался в Москву с чувством удовлетворения: операция под Халхин-Голом подтвердила, что развитие артиллерии Красной Армии идет по правильному пути. Первый серьезный экзамен нашими артиллеристами выдержан с честью.
      Но плох тот командир, который не извлекает уроков из каждого боя. Уроки, полученные под Халхин-Голом, были в высшей степени поучительными. Они свидетельствовали о том, что мы до сих пор довольно упрощенно рассматривали маневренный характер современной войны. Бон и сражения стали стремительными и скоротечными. Новая техника требовала большей гибкости, искусного. маневра, а главное - непрерывного, ни на один момент не нарушаемого взаимодействия пехоты, танков и артиллерии.
      Одной из особенностей маневренной войны является стремление наступающего обойти противника с флангов, взять его в окружение. Это еще плохо получалось у наших войск. А в обороне то и дело проявлялась склонность к линейному построению войск, и это делало ее маломаневренной, недостаточно гибкой и поэтому не всегда надежной.
      Да, многое надо улучшать, думалось мне на обратном пути в Москву. Никаких послаблений в боевой учебе! Ее надо вести в условиях, самых близких к фронтовым. Искусством маневра должны овладевать все - от полководца до красноармейца. А нам, артиллеристам, надо еще много и много учиться, чтобы умело организовать непрерывную артиллерийскую поддержку пехоты, танков на всю глубину боя и операции.
      В пути я намечал планы предстоящей работы. Хотелось всерьез взяться за расчеты по увеличению плотности артиллерии на направлении главного удара при прорыве обороны противника. Пришла пора решительно переводить артиллерию с конной тяги на механическую. При наличии подвижных войск, больших танковых масс конная тяга казалась уже анахронизмом, в особенности на широких степных просторах. Предстояло всемерно ускорять конструирование новых образцов орудий и боеприпасов к ним.
      Все заботы последующих месяцев сосредоточились на этих неотложных делах.
      В Москве я пробыл недолго. Меня направили в Белорусский военный округ. В Минске встретился с командующим округом М. Т. Ковалевым, давним знакомым. Он работал в 1925 году заместителем командира 27-й стрелковой дивизии, где я командовал артиллерийским дивизионом. Ковалев познакомил меня с обстановкой.
      Трудящиеся Западной Белоруссии и Западной Украины поднимались на борьбу с ненавистным буржуазным режимом и ждали помощи от своих советских братьев. Буржуазное правительство Польши, напуганное наступлением гитлеровцев, бежало в Румынию, бросив народ на произвол судьбы. Советские войска приступили к освобождению исконно родных нам западных земель, чтобы спасти их население от фашистского рабства.
      Граница оказалась позади. Трудящиеся западных областей Белоруссии. восторженно, со слезами радости встречали наши войска, сердечно благодарили советских людей за освобождение от панского гнета и фашистской неволи.
      Не все шло гладко. На подступах к городу Новогрудок образовалась большая "пробка". Служба регулирования не смогла правильно организовать движение, и на дороге скопилось много машин и танков. Остановились тут и наши машины. Мы направились в город пешком, по пути стараясь ликвидировать "пробку". Улицы города тоже были забиты войсками. В этом и была причина столпотворения. Здесь шло настоящее народное празднество. Город ликовал, народ заполнил улицы. Регулировщики оказались бессильными. Пришлось срочно вмешаться, вызвать командиров и потребовать не нарушать порядок марша. Движение возобновилось. Вскоре в город прибыл Маршал Советского Союза С. М. Будённый.
      А ночью раздались винтовочные и пистолетные выстрелы. Выяснилось, что в городе осталось много переодетых полицейских и жандармов. Это они и устроили ночную провокацию: обстреляли одну из наших колонн, забросали ручными гранатами отдельные учреждения. Комендант города генерал И. В. Болдин решительными действиями быстро ликвидировал выступление пилсудчиков.
      Днем мы отправились в передовые эшелоны наших войск. Продвижение шло успешно, строго по плану. Население продолжало встречать наши войска радостно, с цветами, хлебом-солью. Где бы мы ни останавливались, сразу подходили к нам мужчины и женщины с приветствиями и множеством вопросов. Крестьян волновало больше всего главное - когда и как будет отбираться земля у помещиков и передаваться беднякам?
      Освобождение Западной Белоруссии подходило к концу. Я решил вернуться в Минск, чтобы связаться с наркомом обороны, доложить обстановку и получить разрешение вылететь в Западную Украину.
      Наша "эмка" шла по шоссе. Вдруг блеснули лучи фар встречной автомашины. Шофер пытался отвернуть, но встречная машина уже неслась на нас. Произошло столкновение. Позднее рассказывали, что подоспевшие к месту катастрофы пограничники вытащили меня, адъютанта и шофера из-под обломков машины и доставили на ближайший медпункт. Я пришел в себя лишь в Минском госпитале и узнал склонившегося надо мной врача. Это был главный хирург доктор Левин, в прошлом мой сослуживец - полковой врач артиллерийского полка 27-й Омской стрелковой дивизии.
      Врачи установили сотрясение мозга, надлом четырех ребер и прописали строгий постельный режим.
      В левом кармане гимнастерки лежал у меня многоцветный металлический карандаш, подаренный Долорес Ибаррури. Этот карандаш и спас мне жизнь. Во время катастрофы какой-то кусок металла ударил в грудь. Массивный карандаш помешал осколку проникнуть в сердечную полость, расплющился, но смягчил удар. Как я был благодарен пламенной Пассионарии за ее чудесный подарок!
      Через две недели мне разрешили выехать в Москву в сопровождении врача и медсестры. Меня доставили в Центральный госпиталь.
      Пролежал месяц, а потом отправился в отпуск, который провел в охотничьем хозяйстве, на свежем воздухе.
      Финские леса
      Был уже ноябрь, когда я снова приступил к работе. Народный комиссар обороны предложил мне выехать в войска Ленинградского военного округа для всесторонней их проверки. Я возглавил большую комиссию, в которую входили командиры различных родов войск и служб.
      В середине ноября комиссия направилась в район Ухты и Петрозаводска. Работа была напряженная и ответственная. О ходе ее часто приходилось докладывать по телефону Народному комиссару обороны или начальнику Генерального штаба.
      Приграничные районы произвели большое впечатление своими "особыми условиями". Здесь были могучие леса, плохие пути сообщения, множество озер и межозерных дефиле. Использовать здесь танки и другую мощную технику было на редкость трудно.
      В 18-й стрелковой дивизии, выдвинутой на оборонительный рубеж к границе, мы встретились с командующим войсками Ленинградского округа К. А. Мерецковым и секретарем Ленинградского обкома партии А. А. Ждановым, которые тоже объезжали войска, проверяя их боевую готовность.
      Я подолгу беседовал с командирами о значении артиллерии в современной войне, об уроках боев в Испании и на Халхин-Голе, призывал изучать своего вероятного противника, объективно оценивать его силы, не зазнаваться, не скатываться к "шапкозакидательству", избегать условностей в боевой подготовке. В одной из дивизий после беседы ко мне подошли несколько командиров и политработников. Они были не согласны с оценкой сил вероятных наших противников:
      - Это неверные установки, запугивающие личный состав,- заявили они.- Они идут вразрез с указаниями высших инстанций.
      - Я вам высказал не только свои взгляды. Это - требования жизни. Наконец,это требование наркома, который прислал меня сюда.
      И все же мои слова, видимо, подействовали мало. Трагической была для этой дивизии недооценка сил противостоящего противника. Когда начались бои, она попала в окружение в лесах Карелии и понесла большие потери.
      Закончив проверку частей, расположенных к северу от Ладожского озера, комиссия направилась на Карельский перешеек.
      Обстановка на советско-финской границе становилась в эти дни все более напряженной. Правительство Таннера - Маннергейма сосредоточивало на границе свои войска, провоцировало пограничные инциденты.
      Советское правительство несколько раз обращалось к правительству Финляндии с предложениями заключить пакт о взаимопомощи, рассмотреть вопрос об обмене приграничными территориями, причем Финляндии предлагались земли по площади вдвое большие, чем мы просили у нее. Наши аргументы были весьма вескими: в напряженное время нельзя мириться с тем, чтобы граница проходила в непосредственной близости от Ленинграда. Но все предложения были отвергнуты правителями Финляндии, вступившими в прямой сговор с Гитлером. Провокации на границе тем временем принимали угрожающий характер.
      Нам было известно, что на Карельском перешейке, в непосредственной близости от Ленинграда, финны возвели линию Маннергейма. Их генералы открыто хвастались: как только сюда будет подвезена мощная артиллерия, они откроют огонь по советскому городу. Нападения можно было ожидать в любой момент.
      Незадолго до начала военных действий я побывал у К. А. Мерецкова. У него в это время были заместители: Народного комиссара обороны Г. И. Кулик и Л. 3. Мехлис.
      - Вовремя приехали! - воскликнул кто-то из них, завидя меня.- Вы знаете о тревожной обстановке? Подумали, сколько снарядов нужно для возможного проведения боевых операций на Карельском перешейке и севернее Ладожского озера? Какая нужна артиллерия усиления? На что можно рассчитывать?
      - По-моему, все зависит от обстановки,- ответил я.- Собираетесь обороняться или наступать? Какими силами и на каких направлениях? Между прочим, сколько времени отводится на операцию?
      - Десять - двенадцать суток.
      - Буду рад, если удастся все решить за два - три месяца.
      Мои слова были встречены язвительными насмешками. Г. И. Кулик приказал мне вести все расчеты с учетом продолжительности операции 12 суток.
      Сколько мы имеем времени на подготовку к боям, никто не знал. Говорили одно: финны могут напасть в любой момент.
      30 ноября завязались бои, спровоцированные белофиннами - с первых же дней тяжелые, ожесточенные. На Карельском перешейке наши войска впервые встретились с глубокими полосами противотанковых препятствий, гранитными надолбами, противотанковыми рвами, мощными лесными завалами. Танки тут пробивались с трудом. Финская пехота, хорошо применяясь к местности, осыпала наших бойцов ливнем свинца: многие финские солдаты были вооружены автоматами.
      Только тогда мы вспомнили, что еще в начале тридцатых годов нами был приобретен образец автомата "Суоми" и даже испытан комиссией специалистов по пехотному оружию. Комиссия вынесла решение: это - полицейское оружие, для боевых действий войск не пригодное. Конструирование и производство подобных автоматов сочтено было делом лишним.
      Советский конструктор В. Г. Федоров по собственной инициативе в те годы создал маломощный автомат с патроном револьвера "наган". После испытаний этот автомат также забраковали.
      Теперь, столкнувшись с широким применением автоматов в финской армии, мы горько сожалели об этих просчетах.
      Недооценка автомата объяснялась тем, что наши общевойсковые командиры слепо верили в силу одиночного винтовочного огня и боялись большого расхода боеприпасов. Многие говорили, что красноармейцу нельзя давать автоматическую винтовку, иначе патронов для нее не напасешься. Идеальной считалась винтовка системы Мосина со скользящим затвором для ручного перезаряжания после каждого выстрела. Надеялись на ручные и станковые пулеметы, которые имели хорошие баллистические качества, но излишне большой вес.
      Теперь, уже во время боевых действий, началось лихорадочное конструирование и производство советских автоматов. Наш первенец пистолет-пулемет Г. С. Шпагина (ППШ) с большой любовью был встречен в войсках.
      За первые 13 суток наступления наши части продвинулись севернее Ладожского озера на 70-130 километров. Пользуясь лыжами, они вели лесные бои, преодолевали межозерные пространства, наступали ночью в белых халатах по льду замерзших озер.
      Трудности встречались на каждом шагу. Финская пехота умело использовала особые условия местности и стойко дралась в обороне. Инженерные сооружения и заграждения прикрывались многослойным огнем.
      В районах расположения наших войск появились финские "кукушки": одиночные стрелки - фанатики, прихватив с собой большой запас патронов, залезали на деревья и открывали внезапную стрельбу. Нередко "кукушки" действовали небольшими группами и своим перекрестным огнем обстреливали лесные дороги.
      Не сразу наши войска научились истреблять этих головорезов. Помнится случай, происшедший севернее Ладожского озера, когда "кукушка" парализовала единственную дорогу, идущую от штаба корпуса на его командный пункт. Обнаружить снайпера было нелегко. Он уничтожал наших смельчаков, пытавшихся его разыскать.
      На командный пункт прибыли два комсомольца, вызвавшиеся уничтожить "кукушку". Они решили ночью подобраться поближе, а днем выследить вражеского стрелка. Однако ночью и весь следующий день "кукушка" по-прежнему обстреливала дорогу, а от наших добровольцев - никаких сведений. Мы стали волноваться за их судьбу.
      Наконец вечером перед нами предстали с сияющими лицами оба комсомольца. Бойцы отрапортовали, что свою задачу выполнили: захватили в плен финского снайпера.
      Оказывается, еще до рассвета они подобрались поближе к лесу, где засела "кукушка", и засекли вспышки выстрелов. Красноармейцы сняли с себя полушубки и остались в ватниках и белых халатах. Они ползали по кювету, выставляя напоказ свои "кожухи". Финский снайпер начал стрелять по ним. Наконец они подобрались к дереву, где сидела "кукушка", и открыли огонь. Финский снайпер, расстреляв все патроны, понял безвыходность положения. Он слез с дерева и поднял руки. Его связали и привели в штаб.
      Когда повествование было закончено, один из добровольцев вздохнул и сказал:
      - Ну и хитрый же этот финн!
      Хитрее оказались все же два наших замечательных бойца. Оба они были награждены.
      Наши войска встретились с большим количеством инженерных "сюрпризов" - на дорогах и в поселках было разбросано много ярких предметов: патефонов, портсигаров и т. д. Достаточно было к ним притронуться, как взрывалась мина. После первых жертв красноармейцы стали осторожнее и даже научились обезвреживать эти "сюрпризы".
      Однажды мы с начальником артиллерии армии М. А. Парсеговым вечером возвращались пешком с передовых наблюдательных пунктов. По пути поравнялись с двумя бойцами, шагавшими с пустыми термосами, В лощинке они остановились, один из них предложил:
      - Ну, что ж, давай здесь закурим на память! Мы спросили:
      - Почему на память?
      Тот, кто предлагал закурить, ответил:
      - Да как же. Вот здесь утром наступала восьмая рота, а мы, артиллеристы, двигались за ней вплотную. Вдруг видим на снегу красивый портсигар. Я к нему, а товарищ хвать меня за руку: - "Подожди, говорит, тут что-то неладно". Присмотрелись - проволочка от портсигара тянется. Осторожно разгребли руками снег. Товарищ проволоку держал, чтобы она не стронулась, а я в это время осторожно отвязал портсигар. Вот и курим сегодня заграничные сигареты. Угощайтесь! Правда, это дрянь по сравнению с нашими папиросами, но ради интереса можно попробовать.
      Завладев портсигаром, бойцы и о товарищах не забывали. Указали саперам на опасную полянку, а чтобы кто-нибудь на нее не набрел, воткнули колышек с надписью "мины".
      Мин было много. Наши войска не подготовились к уничтожению их. Специальной техники для обнаружения мин не было.
      В первые дни войны А. А. Жданов принял в Смольном двух ленинградских инженеров, создавших новый миноискатель. Этот прибор быстро определял местонахождение даже очень мелких металлических предметов: маленькие гвозди, спрятанные в разных местах под толстым ковром кабинета, обнаруживались сразу, и в наушниках раздавались резкие звуки. На меня это импровизированное испытание произвело сильное впечатление.
      Тотчас же была заказана первая серия миноискателей, которые быстро поступили на вооружение. Хотя они были довольно примитивны, но принесли много пользы.
      Перед линией Маннергейма
      Наши войска подошли к линии Маннергейма. Взять с ходу прочную, разветвленную цепь опорных пунктов и инженерных сооружений не удалось. Стали готовиться к штурму.
      В тот год стояла суровая зима с сильными морозами, туманами, обильными снегопадами. Наши войска страдали от лютого холода в густых лесах Карельского перешейка, пока не оборудовали блиндажи и землянки.
      29 декабря 1939 года я присутствовал при обсуждении в Ставке вопроса о том, как потеплее одеть войска. Суконный островерхий шлем, прозванный "буденовкой", в эту зиму не оправдал себя. Он заменялся сибирской шапкой-ушанкой. Из Ставки тут же позвонили по телефону секретарю Новосибирского обкома и дали срочный заказ на 150-200 тысяч таких шапок.
      Тут же был решен вопрос об улучшении питания фронтовиков. В их суточный рацион вводились водка и сало.
      Было ясно, что наша остановка будет длительной. Как ни пытались некоторые части "прогрызть" обороту противника на отдельных участках, ничего путного не получилось. Надо было тщательно изучить весь комплекс вражеских укреплений.
      На наблюдательных пунктах началась кропотливая работа. Используя все имевшиеся средства разведки, аэростаты наблюдения и разведывательную авиацию, войска стали накапливать сведения о противнике.
      Постепенно мы установили, что укрепленный район перед фронтом наших войск состоял из системы крупных опорных пунктов, расположенных на господствующих высотах, на важнейших путях движения. Между опорными пунктами пролегали хорошо подготовленные оборонительные позиции, подступы к которым простреливались косоприцельным и фланговым огнем. Основой укрепленного района были железобетонные сооружения - пулеметные и орудийные, тщательно приспособленные к местности, с широким обзором и обстрелом. Впереди и по сторонам каждого из таких сооружений возводились три - четыре деревоземляных полукапонира с покрытиями из гранита, выдерживавшими 1-2 прямых попадания снарядов 152-миллиметровой гаубицы. В свою очередь, каждый полукапонир прикрывался рядом огневых точек.
      Большинство сооружений так искусно вписывались в местность, что их удавалось рассмотреть лишь на близком расстоянии.