- Не сердись на Рустама. Он разозлился на Ура и... счел своим долгом передо мной, хотя я его не просил...
      - Вот-вот. Все вы ужасно благородные друг перед другом. Прямо рыцари. Один считает долгом заступиться. Другой, узнав, что поехал на пляж с "чужой", - она подчеркнула это слово интонацией, - девушкой, приходит на следующий день и заявляет: "Аня, ты извини, я не знал, что ты принадлежишь Валерию, больше я с тобой не буду ездить"...
      - Гос-споди! - простонал Валерий. - Так и сказал?
      - Дурак такой, где он только воспитывался? - сердито сказала Аня, отпустив руку Валерия. - "Принадлежишь"!
      - Действительно, глупо получилось...
      Он хотел добавить, что сам-то он нисколько не виноват, потому что не подстрекал Ура к такому заявлению, но осекся. Разве он не дал понять Уру, чтобы тот держался от Ани подальше? И разве, зная идиотскую прямолинейность Ура, трудно было предвидеть, что он может выкинуть подобный номер?
      - Он немножко неотесанный, - сказал Валерий, - со странностями. Но могу поручиться, что он не хотел тебя обидеть.
      - Какая разница - хотел или не хотел? Как можно вообще сказать такое девушке? Тоже мне пришелец несчастный...
      - Пришелец? - Валерий остановился, изумленно глядя на Аню. - С чего ты взяла, что он пришелец?
      - А ты не слышал? Говорят, он прилетел не из Румынии, а с Луны, с Марса, - в общем, не знаю откуда. Он припадочный.
      - Припадочный? - еще более поразился Валерий.
      - Нинка рассказывала, какой он припадок закатил у директорши в кабинете. Ненормальный, в общем.
      Аня снова взяла его под руку и осторожно пошла по свежевырытой земле: тут вдоль тротуара копали траншею. Несколько женщин в курточках апельсинового цвета, опершись на лопаты, оживленно переговаривались. Группка прохожих, загородив проход, обсуждала какое-то уличное происшествие.
      - Он ему грубость сказал, - слышались голоса, - а тот не стерпел...
      - Ка-ак швырнет его, он в воздухе распластался...
      - Ничего он не швырял. Сам подпрыгнул, зацепился за что-то, а потом плюхнулся на песок...
      - Ни за что он не зацепился, я сам видел: повис в воздухе и руками размахивает, будто плавает...
      - Ну что это такое? - сказала Аня. - Граждане, дайте пройти.
      Она подошла к маленькому промтоварному магазину. Обычно продавец стоял у входа: в самом магазинчике, узком, как шкаф, ему было тесно. Но сейчас продавец не стоял на улице, не покуривал возле пестрого прилавка. Он сидел в магазине на табурете - сквозь раскрытую дверь было видно его бледное лицо с безумно выкаченными, остановившимися глазами. Почему-то он был без своей неизменной огромной кепки. Двое молодых людей - как видно, дружки продавца - хлопотали возле него, поили водой. Один из них тихо сказал Ане, сунувшейся было в магазин:
      - Нельзя, девушка, закрыто.
      - Как это закрыто? - возмутилась Аня. - Еще два часа до закрытия!
      - Он немножко заболел. Завтра приходи.
      - Да ладно, пойдем, - сказал Валерий. - Уж если кто-то ненормальный, так этот магазинщик. Он тронулся от безделья - не видишь разве?
      - Он мне обещал польскую перламутровую, девятый номер. - У Ани был очень огорченный вид. - Ах, досада какая!.. Кто ненормальный? Магазинщик? Ну уж нет, этот вполне нормальный.
      Незадолго перед ними по той же улице прошли Ур и Нонна. Нонна шла танцующей походкой, широко, по-балетному разворачивая ступни. Она злилась на себя за эту легкомысленную походку, пыталась даже ее переделать, но медленно передвигать ноги, ставя их носками внутрь, оказалось настолько утомительным, что пришлось бросить и смириться. Против собственной природы, увы, не пойдешь. С улыбкой у Нонны тоже было неладно: губы у нее устроены будто нарочно для привлекательной улыбки. Ну, с губами-то Нонна справилась - ценой длительной тренировки перед зеркалом научилась держать уголки рта, рвущиеся кверху, опущенными. Это придавало ее лицу несколько высокомерное выражение - то самое, за которое и прозвали Нонну в институте ходячей статуей.
      - Хочу спросить тебя, - сказал Ур, - что означает выражение "работать на дядю"?
      - Ну, так говорят, когда делают работу за того, кто сам обязан ее сделать.
      - Выходит, за работу, которую выполнил не он сам, Пиреев получит степень доктора наук?
      - Ты удивительно догадлив.
      До Ура ее ирония, однако, не дошла.
      - Ты преувеличиваешь, - сказал он. - Не думаю, чтобы моя догадливость могла кого-нибудь удивить. Теперь скажи мне: будет ли вред оттого, что Пиреев защитит диссертацию и станет доктором наук?
      "Вот навязался на мою голову!" - подумала Нонна.
      - Для нашего отдела скорее будет не вред, а польза, - сухо сказала она. - Может, поговорим о другом?
      - Давай, - согласился Ур. - Только закончим этот разговор. Значит, польза. Ты имеешь в виду океанскую экспедицию?
      - Да. И вообще тему электрических токов в океанских течениях. Она не совсем в профиле нашего института, это - личная тема Веры Федоровны. Грушин против нее возражал, а Пиреев утвердил.
      - Значит, вреда не будет, - удовлетворенно сказал Ур. - Ты хотела поговорить о чем-то другом?
      Нонна любила логику и всегда старалась следовать ее правилам. Но приверженность Ура к строгим логическим выводам вызывала у нее раздражение. И ее вдруг охватило желание смутить безмятежность этого новоявленного моралиста.
      - Тебе не доводилось читать Евангелие? - спросила она. - А я читала. Моя бабушка верила в бога, и после нее осталось Евангелие. Так вот, там есть довольно любопытные афоризмы. Например: "Не приносите в храм цены песьей".
      - Цена песья, - вдумчиво повторил Ур. - Это значит - стоимость собаки?
      - Это значит, что нельзя жертвовать храму средства, добытые недостойным путем.
      - Нонна, я не понял, - сказал Ур, помолчав.
      - Ох! - Невозмутимость Нонны подвергалась тяжкому испытанию. - В переносном смысле я имею в виду храм науки, - начала она объяснять. Нельзя вводить в этот храм недостойного, которому там не место. Если и это не понятно, то поясню: корыстные цели несовместимы с занятием наукой. Теперь понятно?
      - Не совсем. Мы ведь не преследуем корыстной цели, делая за Пиреева диссертацию.
      - Конечно, - сказала Нонна, чувствуя, что еще немного, и она сорвется, завизжит на всю улицу. - Мы корыстной цели не преследуем, но стараемся заручиться поддержкой Пиреева в наших делах. И давай закончим, Ур. Не очень-то приятная тема.
      Ур молчал, размышляя. Впереди тротуар был разрыт. Нонна сошла на мостовую, а Ур остановился у автомата с газированной водой. Выпив залпом стакан, он без видимого усилия перепрыгнул через траншею и горку вынутого грунта и снова оказался рядом с Нонной.
      - Ты здорово прыгаешь в длину, - сказала она. - Почему бы тебе не заняться всерьез? Заделался бы чемпионом.
      - Чем заняться всерьез?
      - Прыжками в длину.
      - Как можно всерьез заниматься прыжками? - удивился Ур. - Я прыгаю, когда это нужно.
      Тут он опять остановился, глядя на женщин в апельсиновых курточках, копавших траншею.
      - Ур, я пойду, - сказала Нонна.
      - Подожди минутку, я сейчас.
      Он направился к продавцу магазина-шкафа. Толстощекий, в кепке метрового диаметра, тот, как обычно, стоял у пестрого своего прилавка и с чувством превосходства поглядывал на прохожих.
      - Что надо? - процедил он, взглянув на вставшего перед ним Ура.
      - Надо, чтобы ты работал, - сказал Ур.
      - Иди отсюда. - Продавец перевел скучающий взгляд на кучу песка, которая под взмахами лопат приближалась к носкам его двухцветных туфель.
      - Нехорошо, - сказал Ур. - Женщины копают землю, им тяжело, а ты целыми днями стоишь тут и ничего не делаешь.
      - Ты что привязался? - сузил глаза магазинщик. - По роже хочешь?
      - Не хочу, - добросовестно ответил Ур. - Ты отдохни, - обратился он к ближайшей из работавших женщин и вытянул у нее из рук большую совковую лопату. - А ты работай. - Он протянул лопату магазинщику. - Бери, бери. Надо работать.
      Женщина, у которой он отобрал лопату, разинула от изумления рот. Ее подруги перестали копать, смотрели с интересом.
      - Как же, будет он тебе работать! - сказала одна из них.
      Начали останавливаться прохожие. Остановился и проходивший мимо лилипут - тщательно одетый, с напомаженным аккуратным пробором, с маленьким личиком в сетке мелких морщин. Должно быть, он направлялся в цирк, находившийся неподалеку отсюда. Увидев Ура, лилипут улыбнулся ему и кивнул, но Ур его не заметил. Он все протягивал продавцу лопату.
      - Издеваться? - прошипел тот сквозь зубы.
      Резким движением он отбросил лопату. По-боксерски сбычившись, шагнул к Уру и с силой толкнул его в грудь. Ур удержался на ногах, только отступил шага на два. Лицо его словно окаменело, и он скрестил тяжелый взгляд со злобным взглядом продавца. Продавец замахнулся для нового удара...
      Тут-то и произошло нечто поразительное, давшее пищу для толков и пересудов едва ли не всему городу, - настолько поразительное, что почти никто в это не поверил.
      Но работницы в апельсиновых курточках, и несколько случайных прохожих, и лилипут-циркач, и, разумеется, Нонна видели своими глазами, как продавец вдруг оторвался от земли и повис в воздухе. Распластавшись, как гигантская лягушка, он беспомощно и судорожно махал руками, пытаясь дотянуться до балконной решетки второго этажа. Кепка свалилась с его головы, обнажив раннюю лысину.
      Это продолжалось недолго - не более пяти секунд. Потом продавец рухнул ничком на кучу песка.
      - Ай-яй-яй-яй! - заголосила одна из работниц. - Что это было?!
      Ур повернулся и пошел прочь. Нонна пустилась догонять его. Заглянув Уру в лицо, она как бы не сразу узнала странного своего сотрудника: исчезло обычное добродушно-благожелательное выражение, губы плотно сжаты, между бровей образовалась суровая складочка. "Он будто маску сбросил", подумала Нонна с неожиданным и неприятным чувством робости.
      То же чувство, а может, что-то другое, чему она не могла найти определения, подсказало ей, что не нужно сейчас тревожить Ура расспросами. И Нонна замедлила шаг, приотстала. Еще некоторое время она видела черную шапку волос удаляющегося Ура. Потом он скрылся из виду.
      В троллейбусе было битком набито. Но молодой парень с тетрадкой, испещренной математическими уравнениями, поднялся и уступил Нонне место. Она поблагодарила и села. Парень стоял рядом и смотрел на нее с улыбочкой, требующей ответного внимания. Мельком взглянув на него, Нонна подумала, что парня следовало бы обрядить в костюм средневекового пажа - этакого испорченного мальчишки, дамского угодника и сердцееда.
      Еще в детстве Нонна придумала себе тайную игру, со временем превратившуюся в привычку. На собраниях и совещаниях, в метро и троллейбусе она украдкой присматривалась к сидящему напротив - мужчине или женщине, старому или молодому, все равно, - и мысленно переодевала его, меняла прическу, приводя внешность в соответствие с выражением лица, с предполагаемым характером.
      Кандидат географических наук Грушин - гладко причесанный на косой пробор, всегда в свежей сорочке и при галстуке, - становился как бы самим собой, когда Нонна мысленно снабжала его жидкий бородкой от уха до уха, суконным картузом с высокой тульей, желтой косовороткой, подпоясанной шнурочком с кистями, и синими штанами в белую полоску, заправленными в высокие смазные сапоги.
      Таким же образом Нонна то надевала на Валерия жокейскую шапочку, то вкладывала ему в руки лук со стрелами и отправляла в Шервудский лес. Рустам почему-то представлялся ей с бородой, в цветастом халате и чалме, он полулежал в сладостной истоме на низеньком диване и посасывал кальян.
      Но с Уром эта игра не выходила. В какие только одежды не обряжала его фантазия Нонны! Латы римского легионера, космический скафандр, кожаные доспехи Зверобоя - все это было не то, не то. Аня находила в Уре сходство с эффелевым Адамом. Ах нет, чепуха. Пробовала Нонна примерять к нему камзол, плоеные воротнички, даже кружева, входящие в мужскую моду. Что ж столетия два назад одетые в кружева мужчины совершали отчаянные подвиги. Но и это не выявляло внутренней сущности Ура. И Нонну это не то чтобы раздражало, но беспокоило.
      С первого момента появления Ура в институте она испытывала к нему неприязнь. Ей казалась неправильной, иррациональной, если угодно, та легкость и быстрота, с которой этот дурно воспитанный, неинтеллигентный практикант решал сложнейшие физико-математические задачи. Тут был какой-то подвох, и это тревожило Нонну, любившую во всем ясность и определенность. Еще более злило ее то, что, против собственной воли, она много думала об Уре. Да, она оценила его как способного работника, и этого было бы вполне достаточно для характера их отношений. Так нет же - Ур все более занимал ее мысли. "Прекрати о нем думать!" - приказывала она себе. Всегда ей удавалось подчиняться собственным приказам. Теперь - пожалуй, впервые в жизни - самовнушение не помогало.
      Испуганный вопль работницы в апельсиновой курточке - "Ай-яй-яй-яй, что это было?!" - все еще стоял в Нонниных ушах.
      "Что же это было? - растерянно думала она, сидя в троллейбусе и глядя в окно на плывущие мимо дома и деревья. - Магазинщик полез на Ура с кулаками и... и взлетел, будто подкинутый волной... или воздушной подушкой... Что это было? Не может же человек поднять другого человека, не прикасаясь к нему"...
      Тут вспомнились ей разговоры, ходившие по институту: мол, никакой Ур не румын, а - пришелец. Инопланетчик, принявший земной облик. В пришельцев Нонна тоже не верила - как и в телекинез, и в снежного человека, и в нуль-транспортировку. Мир реален и вполне доступен пяти органам чувств, и незачем подозревать в нем таинственные сокровенности, укрытые от трезвого взгляда. Троллейбус, дома, прохожие, магазины - все привычно в своей каждодневности, определенности, в ясных своих очертаниях. И вдруг барахтающийся в воздухе продавец...
      Г л а в а  в о с ь м а я
      ДЖАНАВАР-ЧАЙ
      Placet experiri*.
      Латинская поговорка
      Автобус был украшен на диво. На перегородке, отделявшей салон от тесного гнезда водителя, были разбросаны переводные картинки с изображениями красавиц, - иные шоферы районных рейсов ничего не жалеют за такие картинки. Вперемежку с красавицами были наклеены цветные фотографии легковых автомобилей разных марок и групповой снимок любимой футбольной команды. По углам торчали пучки сухого крашеного ковыля и искусственные розы. Стойки и поручни у дверей, как и рулевое колесо, были аккуратно обмотаны синей и красной пластиковой лентой. Богатое убранство дополнялось лозунгом, намалеванным без трафарета:
      СОВЕСТЬ - ЛУЧШИЙ КОНТРОЛЕР!
      Нонна и Аня сидели впереди, Ур с Валерием - за ними. Было жарко, встречный ветер, врывавшийся в открытые окна, не спасал от духоты. Аня и Валерий посмеивались, обсуждая автобусные украшения и подвергая острой критике вкус самодеятельного умельца-декоратора. Потом Аня и Нонна углубились в болгарский журнал "Эстетика быта".
      _______________
      * Приятно экспериментировать (лат.).
      Ур сидел молча, глядя в окно. Там не было ничего особо интересного. Тянулась вдоль шоссе трасса строящегося газопровода - траншеи, кучи вынутого грунта, экскаваторы, штабеля труб. Дальше простиралась всхолмленная серо-желтая земля с бурыми кустиками тамариска и верблюжьей колючки, а над землей - бледно-голубое небо с редкими прочерками облаков.
      Валерий облокотился на спинку переднего сиденья и заглянул в раскрытый у Ани на коленях журнал. Там были яркие картинки - нарядные женщины на фоне полированных интерьеров. Скучающий взор скользнул по строчкам: "К линиям одежды этого сезона идут крупные украшения из чеканной меди и керамики. Для рабочего платья надо выбрать украшение поскромнее, например - кулон из дерева..."
      Валерий хмыкнул и сказал:
      - Буль-ра.
      - Чего? - обернулась Аня. - Ты что-то сказал?
      - Просто я вспомнил Миклухо-Маклая. Он писал, что папуасы нацепляют на себя ожерелья из клыков диких свиней. Это очень ценное украшение, и называется оно "буль-ра". Ничем не хуже ваших кулонов.
      - Не остроумно. - Аня пожала плечиком. - При чем тут папуасы? Каждый украшает себя как может.
      - Верно, верно. Чего ж ты смеялась над водителем? Он тоже украсил свой автобус как сумел.
      - Кто смеялся? - Аня посмотрела на него незамутненно-голубым глазом. - Это ты смеялся, а я вовсе не смеялась.
      - Ты права, смеялся я. - Валерий откинулся на спинку сиденья. Верно сказано где-то, что с женщинами не следует спорить, подумал он.
      Перевалило за полдень, когда они вышли из автобуса на перекрестке и, взвалив на спины рюкзаки, двинулись по пыльному проселку между необозримыми виноградниками. Стрекотали в густой листве кузнечики. Раз или два прошмыгнули через дорогу серые ящерицы, - Ур провожал их любопытным взглядом. Впереди на возвышенности белели строения главной усадьбы колхоза имени Калинина - того самого, где жили теперь и работали родители Ура. Навестить их по просьбе Ура, собирался маленький отряд по дороге к цели экспедиции - речке Джанавар-чай.
      - Долго еще идти, Валера? - хныкала Аня. - Я сварюсь на таком солнцепеке. Это бесчеловечно, в конце концов!
      Справа на голубом фоне неба тонко рисовались ажурные мачты ветродвигателей с неподвижными крыльчатками. А слева из виноградников вдруг вышел на дорогу рослый чернобородый колхозник в синих бумажных брюках и рубахе, расстегнутой и связанной спереди полами на гавайский манер. В одной руке он нес оцинкованное, сверкающее на солнце ведро, в другой - мотыгу. Голова у него была повязана белым платком.
      Ур бросился к нему. Колхозник, открыв в улыбке крупные зубы, поставил ведро, бросил мотыгу и обнял сына, - ибо это был Шам. Валерию он теперь показался куда менее величественным, чем тогда, в памятный день знакомства.
      Отец и сын гладили друг друга по плечу и говорили на непонятном языке. Потом Шам, прижав ладонь к сердцу, поздоровался со спутниками Ура:
      - Салам алейкум.
      Ур прихватил ведро с медным купоросом и мотыгу и пошел рядом с отцом дальше по дороге. Остальные двинулись за ними.
      Не по душе был Валерию этот визит, но Ур твердо настоял на своем желании навестить родителей. Пришлось Валерию перед отъездом кое-что объяснить Нонне и Ане. Дескать, никакой Ур не румын, а откуда-то с Ближнего Востока. Приехал он с семьей - может быть, потому, что бежали они от каких-то преследований, это знают только те, кому надлежит знать, а он, Валерий, точно не знает. Поскольку родители были у себя на родине крестьянами, им и здесь разрешили заниматься привычным трудом. И будет лучше всего, если Нонна и Аня не станут задавать лишние вопросы. Когда он им выложил все это, Нонна сухо заметила, что не нуждается в советах и сама знает, как себя вести. Аня же ограничилась восклицанием: "Ой, как интересно!"
      Родители Ура жили на краю села, в беленом домике с верандой, выложенной каменными плитами. На стене под навесом висели связки золотистого лука, брезентовый плащ и ватник. Тут же стояла обувь, в том числе и грубые, странного вида сандалии.
      В единственной комнате домика не было мебели - ни стола, ни стульев, ни кровати. Пол был застелен безворсовым ковром-паласом, в глубокой нише лежали свернутые тюфяки и одеяла, что-то из одежды, стояла посуда. Но в углу на самодельной подставке красовался новенький телевизор марки "Электрон".
      Каа, мать Ура, в длинном, до пят, платье из набивного ситца - яркие бутоны роз по всему платью - и в алом платке на голове, захлопотала по хозяйству. Непонятно было, когда она успела замесить тесто, но по двору уже разнесся вкусный запах лепешек - Каа пекла их на круглом железном листе, под которым рдели угли от прогоревшего хвороста.
      Рассевшись на ковре в прохладной комнате, пили чай с лепешками и белым острым сыром. Каа подливала чаю из пузатого фарфорового чайника, расписанного зелеными листьями и опять же яркими розами. Ее черные глаза перебегали с Ани на Нонну, и она говорила по-азербайджански, что очень рада гостям и особенно тому, что у ее мальчика такие хорошие и красивые друзья. И еще рассказывала, замолкая и подыскивая слова, а то и вставляя вовсе непонятные, - рассказывала, как она первое время никак не могла привыкнуть к тому, что из ящика вдруг раздаются голоса и музыка и на стекле появляются люди, которых на самом деле в комнате нет. Но теперь ничего, привыкла. А Шам - тут Каа засмеялась и понизила голос, - Шам никак не привыкнет и боится говорящего ящика.
      Шам услышал ее слова и прикрикнул на жену - довольно, мол, размахивать языком, надо дать и гостям поговорить. Каа замолчала, поджав губы. Но вскоре опять оживилась, повела с Аней разговор (с помощью Валерия, который лучше, чем Аня, понимал азербайджанский) о товарах, которые есть в городе, - о чулках, платьях и головных платках, и Аня обещала в следующий раз непременно привезти ей в подарок красные чулки.
      А Нонна наблюдала. Все это казалось ей странным, непонятно для чего устроенным маскарадом. Родители Ура, впрочем, были натуральными ближневосточниками, тут сомнений не было у Нонны никаких. Не нужно было мысленно переодевать Шама, примерять ему другие костюмы - он был самим собой. Каа казалась Нонне излишне бойкой и слишком ярко одетой, но, пожалуй, тоже выявляла свою сущность - достаточно убрать с ее головы алое полотнище и надеть обыкновенный темный платок-келатай. Откуда бы они ни приехали - с Ближнего ли Востока, из Южной ли Азии, - они были крестьянами.
      Но как соотнести с ними Ура?
      И что это за язык, на котором Ур говорит с отцом, - язык, изобилующий гласными звуками?
      После чаепития начались приготовления к обеду, Мужчины затеяли шашлык. Валерий трудолюбиво помогал Шаму резать баранину и нанизывать куски мяса на шампуры, а Ур разжег костер. Нонну удивило выражение детского любопытства, с которым Ур смотрел на ленивые языки огня.
      - Ты знаешь, который час? - спросила она.
      - Знаю, - ответил Ур. - Примерно половина четвертого.
      Часов у Ура не было, и Нонна обратила внимание на то, что на левой руке у него не видно незагорелой полоски кожи, какая бывает обычно под часовым ремешком. Но всегда Ур знал, который час, - словно часовой механизм сидел у него внутри.
      - Без двадцати пяти четыре, - сказала Нонна. - Еще часа полтора уйдет на обед. Столько же - на дорогу. Когда же мы придем на речку?
      - А мы сегодня не пойдем. - Ур подбросил в костер сухих веток. Здесь заночуем.
      - У нас и так мало времени, нельзя терять целый день.
      - Тебе здесь не нравится? - Ур посмотрел на нее. - Моя мама говорит, что ты очень красивая.
      Нонна собралась уже напомнить, кто, собственно, начальник экспедиции, но, услышав последнее замечание Ура, вдруг вспыхнула и ощутила, как заколотилось сердце. Что еще за новости? Негодуя на себя, она отвернулась.
      Шашлык был очень вкусен, все брали сочное, попахивающее дымом мясо руками, и Нонна впервые в жизни ела мясо без вилки. Как ни оберегалась она, а все же капнула жиром себе на брюки. Ее настроение, и без того неопределенно-беспокойное, совсем испортилось.
      К концу обеда пришел пожилой дядька с мохнатыми седыми бровями. Сел, скрестив ноги и не снимая папахи, от еды отказался, но чай пил стакан за стаканом. Перебирая прозрачные четки, завел с Шамом долгий разговор.
      После обеда Нонна, Аня и Валерий пошли к скалам, где, как утверждал Валерий, был родник с удивительно вкусной водой. На полпути, однако, Нонна, сославшись на жару и усталость, повернула обратно. Что-то она чувствовала себя одинокой, неприкаянной. Аня с Валерием явно хотели уединиться - потому и покинула их Нонна. Ур сидел в комнате с отцом и гостем - какой-то шел у них нескончаемый скучный разговор. Нонна поднялась на веранду и села на ее краю, прислонившись к столбику.
      Она злилась на себя за то, что "раскисла", что чуть не плачет от сознания собственной ненужности. Кому она нужна? Маме, которая обожала ее и побаивалась, не решалась лишнего вопроса задать строптивой дочке? Вере Федоровне? Науке?..
      Рядом с ней опустилась Каа. Заглянув Нонне в глаза, заулыбалась, заговорила резковатым голосом. Лицо у Каа было загорелое, цвета темной меди, черты крупные, не оплывшие с возрастом, - Нонна подумала вдруг, что Каа, наверное, отличалась необузданным характером.
      О чем она говорила? Нонна почти не понимала по-азербайджански, да и Каа плохо владела языком, но все же Нонна уловила, что речь идет об Уре.
      Если она не ошиблась, Каа рассказывала о том, какой Ур хороший и любящий сын, только жаль, что у него до сих пор нет своего дома и имущества, чтобы обзавестись семьей. И она поняла еще, что Каа интересует, есть ли все это у нее, Нонны. С трудом подбирая слова и плохо произнося их, она сообщила любопытной собеседнице, что квартира у нее есть и одежда и книги тоже. Телевизор? Да, есть и телевизор. Следующий вопрос Каа она не поняла. Похоже, мать Ура интересовало, кто ее родители и богаты ли они, но уверенности, что она правильно поняла вопрос, у Нонны не было.
      Каа погладила ее по плечу и опять залопотала что-то про Ура. Нонна спросила, откуда они с Уром сюда приехали. Но из того, что произнесла Каа в ответ, не поняла ни слова.
      Из комнаты донесся смех. Кто-то из мужчин даже захлопал в ладоши. Чего они там развеселились?
      Стемнело. Каа зажгла на веранде лампочку без абажура. Опять пили чай с дошабом - вареньем из виноградного сока. Гость наконец ушел - он долго и вежливо прощался, всем пожимал руки, а Ура даже поцеловал.
      Спать женщины легли в комнате, а мужчинам постелили на веранде. Шам вскоре захрапел. А Валерию не спалось. Непривычная стояла тишина, только изредка взлаивали в деревне собаки. Недружно прокричали петухи - их точность и синхронность в наш нервный век заметно снизились. Стрекотал где-то поблизости сверчок.
      Блаженно растянувшись на тюфяке рядом с Уром, Валерий с удовольствием вспоминал прожитый день, прогулку с Аней. Она была нежна с ним. Без обычных своих "колючек". Она любила его! Нечто новое вошло в их отношения после его признания... Права Аня, права: нечего стыдиться признания в любви, нисколько оно не старомодно, какая тут может быть, черт дери, мода...
      - Ты не спишь? - спросил Ур.
      Валерий притих, притворился спящим, неохота было ему сейчас разговаривать. Но такими уловками Ура не провести.
      - Я знаю, что ты не спишь, - сказал он. - У моего отца неприятности.
      - А что случилось? - насторожился Валерий.
      - Заведующий животноводческой фермой, - тщательно выговорил Ур, нехороший человек. Он продает баранов, которые ему не принадлежат.
      - Толкает налево?
      - Что значит - толкает налево?
      - Ну, незаконно продает на сторону...
      - Да, продает и присваивает себе деньги. Когда отец в первый раз увидел, как Даи-заде угнал из отары двух овец, он подумал, что это можно, и вечером, пригнав отару с пастбища, повел к себе домой овцу. Это вызвало неприятности. Даи-заде хотел отдать отца под суд. Но председатель колхоза заступился. Ограничились предупреждением и перевели отца с фермы на виноградники. Отец очень недоволен. Он любит овец.
      Валерий живо вспомнил сцену: Шам стоит на коленях в пыли среди стада и целует овечьи морды...
      - А чем тут можно помочь? - спросил он вяло.
      - Надо доказать, что Даи-заде вор. Но он очень хитер. Курбанали говорит, что он окружил себя такими же дружками.
      - Какой Курбанали?
      - Который приходил сегодня в гости. Он говорит, что пропажу овец Даи-заде часто списывает на волков. И поэтому его прозвали "Джанавар-заде". Это значит - "волчий сын".
      - Верно, - усмехнулся Валерий. - Очень нехорошее прозвище. У азербайджанцев нет фамилий, происходящих от названий животных. Они даже удивляются, какие у русских бывают "звериные" фамилии: Волков, Медведев, Лисицын... Ты что же, решил вывести этого Джанавар-заде на чистую воду?
      - Вывести на чистую воду, - повторил Ур. - Да, понимаю. Может быть, я что-нибудь придумаю.
      Среди ночи Валерий проснулся с ощущением тревоги. Ура рядом не было, его подушка в пестрой ситцевой наволочке хранила еще примятость от его головы.
      Приподнявшись на локтях, Валерий увидел Ура. Тот стоял во дворе, неподвижный, как изваяние, запрокинув голову к мерцающему в черном, не городском небе звездному рою. Валерий уже не первый раз видел эти приступы странной болезни у Ура. Вначале он думал, что это лунатизм, но потом убедился, что приступы случались не только ночью и не только при полной луне, но и днем. Иногда Ур замирал в каменной неподвижности, в другой раз мотал головой и бормотал что-то неразборчивое. Молился? Вряд ли. Валерий уже знал, что Ур не религиозен - во всяком случае, не имел отношения ни к одной из известных Валерию религий. Было нечто жутковатое в припадках Ура, особенно в болезненной реакции, наступавшей потом.
      Вот и сейчас Ур сник, зажал ладонями виски. Валерий не видел его лица, но знал, что оно сейчас мучительно искажено болью. Он встал было, чтобы помочь Уру добраться до веранды и уложить на тюфяк, но тот, пошатываясь, направился к очагу, возле которого стояло ведро с водой, и принялся пить кружку за кружкой. Потом сел на чурбачок, уронил голову на колени...
      Нонна проснулась рано - еще только брезжил рассвет. Но оказалось, что Каа уже на ногах. От очага тянуло дымком, и раздавался равномерный быстрый стук - это Каа сбивала в небольшой деревянной кадушке масло.
      Нонна разбудила свой отряд. Валерию, никак не желавшему просыпаться, ей пришлось пригрозить выговором в приказе.
      - Креста на тебе нет! - проворчал Валерий, продрав глаза. - Чего ты в такую рань поднялась? Шести еще нет. Спать бы да спать еще... И что за манера - выговорами раскидываться...
      - Хватит ворчать, - засмеялась Аня. - Вставай, лежебока.
      Она кинула в Валерия камешком и попала прямо в лоб.
      - Это злостный выпад! - вскричал Валерий. - Ну погоди же!
      Выскочив из-под одеяла, он погнался за хохочущей Аней. Глядя на них, Шам вдруг оживился - захлопал в ладоши, закричал непонятное, замахал руками. Валерий застеснялся чего-то, прекратил погоню, а Аня нисколько не смутилась.