15. ПОСЛЕДНЯЯ ОБИТЕЛЬ

Маннеа вручила мне грубо выполненную карту, на которой было изображено прибежище анахорета. При этом она подчеркнула, что если я хоть немного отклонюсь от указанного маршрута, то почти наверняка не смогу найти конечной цели путешествия.

Трудно сказать, в какой стороне от лазарета находился дом отшельника. Отдельные отрезки пути были обозначены на карте соответственно трудности передвижения, а повороты-с учетом размеров самой карты. Я двинулся на восток, но вскоре заметил, что дорога поворачивает на север, потом – на запад, через узкий каньон с шумным ручьем, струящимся по дну, и в конце концов – на юг.

В начале пути я встречал очень много солдат. Однажды увидел два ряда воинов по обе стороны дороги, а по центру – мулов, впряженных в телеги с ранеными. Меня дважды останавливали, но всякий раз охранная грамота открывала мне возможность следовать дальше. Грамота была написана на кремовом пергаменте прекрасным почерком и имела орденское изображение нартекса, вытисненное в золоте. Документ гласил:

«Для находящихся при исполнении:

Податель сего письма – есть наш слуга Северьян из Нессуса, молодой человек с черными волосами, темными глазами, бледным лицом, худощавый и значительно выше среднего роста. Поскольку вы чтите охраняемую нами память и учитывая, что вам самим может потребоваться помощь в трудную минуту или, при необходимости, почетное погребение, мы просим вас не препятствовать упомянутому Северьяну выполнять возложенное на него поручение, но оказывать всяческое содействие, которое может ему потребоваться и которое вы в состоянии оказать.

От имени Ордена Странствующих Поборниц Миротворца, известных как Пелерины, шатлена Маннеа, наставница и директриса».

Однако стоило мне углубиться в узкий каньон, все войска мира, казалось, исчезли. Я больше не видел солдат, и гул водного потока заглушал отдаленные раскаты сакар и кульверин Автарха, если их вообще можно было услышать в этом месте.

Я выслушал устное описание дома анахорета, и к этому описанию прилагался набросок на врученной мне карте. Более того, мне сказали, что у меня уйдет два дня, чтобы добраться до назначенной цели. Поэтому я немало удивился, когда на заходе солнца поднял глаза вверх и увидел этот дом на вершине отвесной скалы, вырисовывавшейся над моей головой.

Ошибки быть не могло. Набросок Маннеа идеально копировал эту высокую остроконечную крышу, передавая впечатление легкой и в то же время мощной. В маленьком окошке уже зажглась лампа.

Странствуя в горах, я не раз взбирался на высокие скалы. Некоторые были намного выше этой, часть из них – гораздо круче (по крайней мере, со стороны). Я отнюдь не стремился заночевать среди камней, поэтому как только я увидел дом анахорета, то сразу решил, что эту ночь я проведу под его крышей.

Первую треть подъема я преодолел без труда. Я карабкался по склону как кошка и до наступления темноты проделал более половины пути.

Я всегда хорошо видел по ночам, а теперь убедил себя, что скоро взойдет луна, и продолжал подъем. И напрасно. Старая луна, пока я лежал в лазарете, сошла на нет, а до появления молодой оставалось еще несколько дней. Минимум света давали звезды, хоть под ними и сновали туда-сюда стайки облаков. Однако и этот свет был обманчивым. Лучше бы вообще никакого света, чем такой. Мне припомнилось, как Агия и ее наемники ожидали моего возвращения из подземного мира обезьянолюдей. У меня по спине пробежали мурашки, словно сверкающие арбалетные стрелы вот-вот должны были просвистеть рядом со мной.

Вскоре мое положение стало еще хуже: я утратил ощущение равновесия. Не то чтобы у меня голова совсем пошла кругом. В целом я понимал, что «вниз» – значит, к ногам, а «вверх» – к звездам, но точнее определить не мог и потому не вполне ясно представлял себе безопасный угол отклонения от каменной стены при поиске нового выступа.

Как раз в тот момент, когда мне пришлось особенно туго, бегущие облака сомкнули свои ряды, и я к тому же оказался в полной темноте. Иногда мне казалось, что поверхность скалы становится более отлогой, а я могу выпрямиться и без труда взойти вверх по ее склону. В другие же моменты она точно выпирала наружу, и мне приходилось цепляться за стену, чтобы не упасть. По временам я не сомневался, что вообще не поднимаюсь, а лишь ползу то влево, то вправо. А однажды выяснилось, что я умудрился перевернуться вверх ногами.

Наконец я добрался до широкого выступа, где решил дожидаться рассвета. Я завернулся в свой плащ и улегся, постаравшись плотно прижаться к скале спиной. Однако спина никак не упиралась в твердый камень. Я продвинулся еще немного – и опять безрезультатно. Тогда я испугался, что ко всему прочему разучился ориентироваться в пространстве и, каким-то образом развернувшись, подползаю теперь к краю пропасти. Нащупав ровную поверхность уступа по обе стороны от моего тела, я перекатился на спину и раскинул руки.

В этот миг в небе вспыхнул яркий зеленовато-желтый свет, окрасивший снизу все облака. Неподалеку какая-то большая бомбарда извергла свой смертоносный заряд, и при этом болезненном освещении я обнаружил, что нахожусь на вершине скалы, но никакого дома здесь нет и в помине. Пока я лежал на голом камне, мне на лицо упали первые капли дождя.

Наутро, замерзший и несчастный, я утолил голод тем, что захватил с собой из лазарета, и начал спуск по дальней стороне высокого холма, частью которого и являлась злосчастная скала. Склон здесь был более пологий, и я намеревался обогнуть холм и вновь выйти в узкую долину, отмеченную на карте.

Меня постигло разочарование. Нет, спустился я беспрепятственно, но после долгого перехода, когда я вроде бы вышел к искомому месту, оно оказалось совершенно иным, чем мне представлялось, – низина была не такая глубокая, как прежде, протока шире. Несколько страж я провел, рыская по долине, и все-таки обнаружил ту точку, с которой (как мне казалось) я накануне увидел дом анахорета, приткнувшийся к верхушке скалы. Думаю, излишне говорить, что никакого дома там не было, да и сама скала выглядела не такой высокой и крутой, как я полагал.

Только теперь я снова взял в руки карту и, внимательно разглядев ее, заметил под изображением обиталища отшельника слова, написанные столь мелким почерком, что я едва представлял себе, как они могли быть выведены пером, которое я видел в руке Маннеа. «Последняя Обитель», – гласила надпись. Почему-то эти слова и рисунок дома на вершине скалы напомнили мне хижину, которую мы с Агией видели в Саду Джунглей, где муж и жена сидели и слушали обнаженного человека по имени Исангома. Агия, которая неплохо разбиралась во внутреннем устройстве Ботанических Садов, сказала мне тогда, что если я повернусь на тропинке и попробую вернуться к хижине, то мои старания окажутся тщетными. Размышляя над тем случаем, я обнаружил, что не верю ей теперь, но тогда поверил. Возможно, моя недоверчивость была реакцией на ее вероломство, в котором мне с тех пор пришлось неоднократно убедиться. Или же это объясняется моим тогдашним простодушием: ведь и дня не прошло, как я выбрался из-под крыла гильдии и покинул Цитадель. Но не исключено, что моя прежняя вера укрепилась благодаря совсем недавним впечатлениям. Я на собственном опыте убедился в существовании подобного эффекта – это, а также знакомство с теми людьми говорило само за себя.

Строительство Ботанических Садов приписывалось Отцу Иниру. Разве не мог и анахорет обладать толикой подобных знаний? Отец Инир построил также в Обители Абсолюта ту потайную комнату, которая всем гостям казалась картиной. Я сам, помнится, совершенно случайно обнаружил обман, и то только потому, что послушался совета старого чистильщика картин, который явно знал о моем скором открытии. Теперь же я нарушал инструкции Маннеа.

Я прошел обратно весь предыдущий отрезок пути, обогнул склон холма и поднялся на пологий отрог. Памятная крутая скала обрывалась прямо передо мной, а у ее подножия бежал ручей, заполняя своей песней всю тесную долину. Положение солнца показывало, что до конца светового дня оставалось не более двух страж, но спускаться вниз по скале оказалось гораздо легче, чем карабкаться к ее вершине в кромешной тьме. Не прошло и стражи, как я уже очутился на дне узкой долины, которую покинул вчера вечером. Никакого света в окнах я не видел, но сама Последняя Обитель стояла там же, где и прежде, опираясь своим основанием на камень, по которому я недавно ступал. Я потряс головой, отвернулся от дома и в сгущающихся сумерках стал изучать карту Маннеа.

Прежде чем продолжать повествование, я хотел бы подчеркнуть, что отнюдь не считал описанные мною события чем-то сверхъестественным. Да, я видел Последнюю Обитель дважды, но в обоих случаях при одном и том же освещении: в первый раз в конце сумерек, а теперь – в начале. Вполне возможно, что меня ввели в заблуждение игра теней и нагромождения скал, а лампа в окне была всего лишь звездой.

Что же касается растворившейся долины, когда я пытался подойти к ней с другой стороны, то трудно найти рельеф местности, более подверженный внешнему изменению, чем подобный узкий склон. Малейшая неровность почвы может скрыть его из глаз. Некоторые автохтонные племена пампасов, защищаясь от мародеров, специально строят свои деревни следующим образом: сначала роют большую яму, до дна которой можно добраться по наклонному валу, затем устраивают жилые помещения и конюшни в искусственных пещерах по периметру котлована. Как только вырытая земля зарастет травой, что происходит очень быстро после зимних дождей, человек может проехать в половине чейна от того места, где стоит деревня, и не догадаться о ее существовании.

Может быть, я и попался бы на подобный трюк, но сам-то не считаю себя простаком. Мастер Палаэмон, бывало, говорил, что сверхъестественное существует для того, чтобы нас не унижал собственный страх перед ночным ветром. Но все же мне хотелось бы думать, что в окружении того дома было нечто необычное, и теперь я склонен верить в это даже больше, чем прежде.

Как бы там ни было, я больше не отклонялся от маршрута, указанного на карте, и менее чем через две стражи после наступления темноты оказался на тропинке, ведущей прямо к дверям Последней Обители, которая стояла на краю той же скалы, что сохранилась у меня в памяти. Как и предсказывала Маннеа, путешествие заняло ровно два дня.

16. АНАХОРЕТ

Веранда была едва ли выше того камня, на котором стоял дом, но тянулась в обе стороны и заходила за углы, словно в одном из тех добротных загородных домов, где нечего опасаться и владелец любит посидеть в вечерней прохладе и полюбоваться, как Урс спускается под Луну. Я постучал в дверь, но никто не ответил; тогда я прошел по веранде направо, потом налево, заглядывая в окна.

Внутри было слишком темно, и я ничего не увидел, зато обнаружил, что веранда окружает дом до самого края скалы и там обрывается без всяких перил. Я снова постучал, но так же безрезультатно, как и в первый раз. Тогда я устроился спать прямо на веранде (ибо получил, по крайней мере, крышу над головой и вряд ли мог рассчитывать найти среди камней убежище поудобнее) и тут же услышал слабые шаги.

Где-то на верхнем этаже этого высокого дома ходил человек. Его шаги поначалу были медленными, и я подумал, что он, наверное, либо очень стар, либо тяжело болен. Однако когда он подошел ближе, его поступь стала тверже и быстрее, а у самых дверей превратилась в уверенную походку целеустремленного мужчины, например, командира манипулы или кавалерийского отряда.

К тому времени я уже встал, отряхнул запылившийся плащ и постарался придать себе мало-мальски презентабельный вид, но все равно не был готов к тому, что открылось мне за дверью. Передо мной предстал мужчина, державший свечу толщиной с мое запястье, и при этом освещении я увидел лицо, подобное иеродулам, которых я повстречал в замке Балдандерса, но все же лицо человеческое. В сущности, я почувствовал, что если физиономии статуй в садах Обители Абсолюта имитировали лица таких существ, как Фамулимус, Барбатус и Оссипаго, то и последние каким-то чуждым нашему миру образом являлись имитацией лица, которое я видел теперь перед собой. По ходу повествования я часто говорил, что помню абсолютно все. Так оно, в принципе, и есть, но пытаясь сделать набросок этого лица на полях рукописи, я ощущаю полную беспомощность. Ни один эскиз ни в малейшей степени не напоминает оригинал. Могу только сказать, что у анахорета были густые и прямые брови, глаза глубоко посаженные, темно-голубые, как у Теклы. Кожа на его лице была нежная, как у женщины, но, кроме этого, ничего женского я в нем не заметил. Густая черная борода доходила ему до пояса. Одежда казалась белой, но переливалась всеми цветами радуги в тех местах, куда падал свет от свечи.

Я поклонился, как учили в Башне Сообразности, назвался сам и упомянул имя той, что послала меня. Потом добавил:

– А ты, сьер, анахорет из Последней Обители? Он кивнул.

– Я здесь последний из людей. Можешь называть меня Эш.

Он шагнул в сторону, жестом приглашая войти, потом повел меня в комнату в задней части дома, где из широкого окна открывался вид на долину, откуда я начал свое восхождение накануне вечером. В комнате стояли деревянные стулья и деревянный стол. По углам стояли и висели металлические шкафы, тускло мерцавшие в неровном свете.

– Прошу прощения за бедную меблировку, – проговорил он. – Именно здесь я принимаю гостей, но они захаживают так редко, что я начал использовать гостиную в качестве кладовой.

– Когда живешь в уединении в столь затерянном месте, лучше казаться бедным, мастер Эш. Но эта комната не кажется бедной.

Я никак не подозревал, что это лицо способно улыбаться, и все же на нем появилась улыбка.

– Хочешь взглянуть на мои сокровища? Смотри! – Он поднялся, открыл один из ящиков шкафа и поднес свечу, чтобы осветить то, что было внутри. Там лежали квадратные ломти черствого хлеба и пакеты с сушеными финиками.

– Ты голоден? – спросил он, заметив выражение моего лица. – Эта пища не заколдована, если, конечно, ты опасаешься подобных вещей.

Мне стало неловко, потому что у меня еще оставалось немного еды, припасенной на обратную дорогу, но я все же сказал:

– Я не отказался бы от куска хлеба, если ты можешь поделиться.

Он дал мне полбуханки, уже нарезанной на ломти (и очень острым ножом), немного сыру, завернутого в серебристую бумагу, и сухого желтого вина.

– Маннеа – хорошая женщина, – сказал отшельник. – И ты, как мне кажется, хороший человек, из тех, которые сами не считают себя таковыми. Некоторые полагают, что это единственная разновидность хороших людей. Она думает, что я могу помочь тебе?

– Скорее наоборот – что я могу помочь тебе, мастер Эш. Армии Содружества отступают, и скоро война переместится в эти края, а вслед за ней и асциане.

Он снова улыбнулся.

– Люди, не имеющие тени, – так их еще называют. Это одно из многих имен – ошибочное, но в то же время очень точное. Что бы ты подумал, если бы асцианин сказал, что действительно не отбрасывает тени?

– Не знаю, никогда такого не слышал.

– Это старая история. Ты любишь старые истории? Ага, вижу, у тебя загорелись глаза. Жаль, что я не слишком хороший рассказчик. Вы называете своих врагов асцианами (они-то себя так, конечно, не называют), потому что ваши предки считали, будто они пришли с пояса Урса, где в полдень солнце находится прямо над головой. Правда состоит в том, что их родина лежит гораздо дальше на север. И все же они асциане. По легенде, сложенной на самой заре нашей цивилизации, один человек продал свою тень, и его стали гнать отовсюду, куда бы он ни пришел. Никто не желал верить, что он – человек.

Отхлебнув вина, я подумал об асцианском военнопленном, чья койка стояла рядом с моей.

– Что же, тот человек снова обрел свою тень, мастер Эш?

– Нет, но одно время он скитался вместе с другим человеком, не имевшим отражения.

Мастер Эш помолчал, потом добавил:

– Маннеа – хорошая женщина, и я хотел бы угодить тебе. Но я не могу уйти, а война никогда не настигнет меня, как бы там ни маршировали ее колонны.

– Может быть, тебе лучше пойти вместе со мной и успокоить шатлену?

– Этого я тоже не могу сделать.

Вот тогда я понял, что мне придется заставить его пойти со мной, но не видел причин немедленно прибегать к принуждению – завтра утром времени для этого будет достаточно. Я пожал плечами, будто отказываясь от дальнейших уговоров, и спросил:

– Могу ли я, по крайней мере, переночевать здесь? Я должен вернуться и доложить о твоем решении, но отсюда шагать лиг пятнадцать или даже больше, и прямо сейчас мне это не под силу.

И снова я увидел чуть заметную улыбку – такая порой играет на ликах, вырезанных из слоновой кости, когда при движении факел отбрасывает новые тени в уголках губ статуй.

– А я-то надеялся узнать от тебя, что нового в мире, – проговорил он. – Но, вижу, ты измотан. Пойдем со мной, когда закончишь ужинать, я провожу тебя до постели.

– Я не обучен светским манерам, мастер, но все же не настолько дурно воспитан, чтобы отправляться на боковую, когда хозяин желает продолжить беседу. Однако боюсь, что я не слишком много знаю. Судя по тому, что я слышал от соседей по палате, война продолжается и с каждым днем становится все более ожесточенной. К нам на помощь подходят легионы и полулегионы, а их подкрепления исчисляются целыми армиями, присылаемыми с севера. У них больше артиллерии, и потому мы больше рассчитываем на кавалерию, вооруженную копьями, которая более маневренна и успевает вступить в непосредственный контакт с противником до того, как он вводит в бон тяжелые орудия. За год у них прибавилось флайеров, хотя мы многие сбили. Автарх лично взял на себя командование и привел своих воинов из Обители Абсолюта. Но в то же время… – Я вновь пожал плечами и, замолчав, откусил кусок хлеба с сыром.

– Изучение войн всегда казалось мне наименее интересной областью истории. Но и здесь прослеживаются определенные закономерности. Когда в ходе длительного противостояния одна из сторон неожиданно усиливается, на это может быть три причины. Первая – сформировался новый военный союз. Отличаются ли солдаты этих новых армий от прежних?

– Да, – ответил я. – Я слышал, что они моложе и в целом слабее. К тому же среди них прибавилось женщин.

– Но никакого различия в языке или одежде?

Я покачал головой.

– Тогда, по крайней мере – в настоящее время, дело не в новом союзе. Вторая причина – окончание войны, которая велась на другом направлении. Если так, то солдаты, переброшенные в качестве подкрепления, – ветераны. Твои слова убеждают в обратном. Тогда остается третья причина. Противнику почему-то потребовалась немедленная победа, и ради этого он напрягает все свои силы.

Я управился с хлебом, но теперь разговор заинтересовал и меня.

– С какой стати?

– Поскольку у меня нет дополнительной информации, я вряд ли смогу предложить разумное объяснение. Возможно, правители боятся своего народа, уставшего от войны. Быть может, все асциане – только слуги, а теперь их хозяева грозятся начать действовать самостоятельно.

– Ты только подал надежду и тут же отбираешь ее.

– Нет, не я, но история. Ты сам-то бывал на войне?

Я покачал головой.

– Вот и хорошо. Во многих отношениях, чем больше человек видит войну, тем меньше он о ней знает. Как держится народ вашего Содружества? Они горой стоят за своего Автарха? Или же война истощила людей настолько, что они требуют заключения мира?

Я рассмеялся в ответ на его слова, и та горечь, которая помогла мне сблизиться с Водалусом, мгновенно вскипела во мне.

– Стоят горой? Требуют? Я понимаю, ты изолировал себя от внешнего мира, мастер, чтобы сосредоточиться на более высоких материях, но я и представить себе не мог, что человек способен до такой степени не знать страны, в которой живет. На войне сражаются карьеристы, наемники, молодые искатели приключений. Пройди на сотню лиг к югу и поймешь, что за пределами Обители Абсолюта о войне судят лишь по невнятным слухам.

– В таком случае, – поморщился мастер Эш, – ваше Содружество сильнее, чем я мог предположить. Неудивительно, что враги впали в отчаяние.