Юрий Ячейкин
      Богатырская история
      Профессор с нескрываемым любопытством осматривался вокруг. Психолог молча наблюдал за ним. Он предвидел его удивление: специалиста по древнеславянскому фольклору пригласили на консультацию в научно-исследовательский институт психофизиологии. Удивление Профессора, в общем-то, было вполне понятно. Ну что общего между казаками, бывальщиной седой старины и новейшими проблемами психодинамики? А впрочем, если припомнить сказочные варианты...
      Профессор еще не отметил вступление в свое пятое десятилетие. Уверенный в себе, баскетбольного роста, широкий в плечах, он спокойно ожидал начала беседы. Синие, навыкате, глаза на выразительном, скульптурно смоделированном лице глядели пытливо. Над четко очерченными, классического рисунка губами вился светлый шелк мягких усов. От всей его фигуры веяло физическим здоровьем.
      - Честно говоря, - мягко сказал Психолог, - ваше задание, Профессор, почти безнадежно. Но вы можете отказаться от него.
      - Чем же я могу помочь вам? - уважительно спросил Профессор.
      - Речь идет об одном из наших пациентов, - у нас при институте имеется небольшая исследовательская клиника, - о больном, необычайном с точки зрения психиатрии.
      Профессор сел в мягкое кресло.
      - История его такова. В свое время посреди улицы задержали здоровяка с палицей и в рубахе чуть ли не до пят... Привезли к нам. К сожалению, его странная палица, как и его одежда, пропали. Я говорю "к сожалению", потому что, возможно, позже эти предметы вызвали бы у него какие-то ассоциации. Ведь больной полностью утратил память. Кто он, откуда? На эти вопросы нет ответа. А тем временем он охотно и довольно подробно рассказал о себе. Вот эти рассказы, а также палица и длинная рубаха и открыли для него двери психбольницы.
      - Пока что я ничего не понял, - заметил Профессор.
      - Сейчас поймете. Дело в том, что он назвался Добрынею.
      - Редкостное для нашего времени имя. Очень редкостное.
      - Это еще не все. По отчеству он Никитич.
      - Добрыня Никитич?!
      - Да, былинный богатырь.
      Профессор с нескрываемой иронией спросил:
      - А если кто-нибудь из ваших клиентов называет себя Александром Македонским, вы приглашаете на консультацию историка?
      - Возможно, вас удивит это, но не приглашаем, - в тон ему ответил Психолог.
      Он не ошибся, потому что сразу же почувствовал, а затем и увидел, как с лица Профессора исчезло настороженное напряжение. Специалист по древнеславянскому фольклору непринужденно положил на стол коричневую кожаную папку, которую до этого держал на коленях, удобнее уселся в кресло и вытянул пачку "БТ".
      - Курить не запрещено?
      - Пожалуйста, - Психолог пододвинул ближе к нему керамическую пепельницу.
      - Так чем же могу помочь?
      - Позвольте мне закончить, - уклонился от прямого ответа Психолог. Любые способы вернуть ему память были напрасны... Парень жил и бредил героическим эпосом. Но одновременно словно понимал, что попал в новые для него времена, и охотно осваивал современную информацию. Много читал, много изучал... Был выдержан, вежлив и, по сути, не нуждался в присмотре врачей. И все было бы великолепно, если бы не одно обстоятельство...
      Психолог замолчал и тоже закурил сигарету.
      - В клинике Добрыня Никитич находился недолго, потому что каждые два-три месяца исчезал... Случалось, что его не видели у нас по пять лет.
      - Где же он находился?
      - Разумеется, в Киевской Руси, - усмехнулся Психолог. - Времен князя Владимира Ясно Солнышко. Вот послушайте, как он сам об этом рассказывал...
      ...Он узнал местность: уже не раз и не два выезжал на эти гнилые берега чертовой Пучай-реки. В полном богатырском облачении. Змеенят топтать конем. Погань выводить. А сейчас он неожиданно очутился на берегу Пучай-реки в стандартном больничном белье, пижамной паре из серой фланели и мягких шлепанцах. Неподалеку высились Сорочинские горы, ветерок доносил оттуда отвратительный смрад, слабые раскаты грома и зловещее рычанье. Из-за скал поднялись три столба дыма, меж темных пугающих пещер рассыпались красные искры.
      - Узрел, супостат! - в сердцах выругался Добрыня Никитич.
      - Теперь от ирода не убежишь: летает что твоя железная птица.
      Добрыня знал: времени у него в обрез, а Змей Горыныч не замешкается. Еще бы! Встретить заклятого врага без коня, без копья, без меча, без кинжала! Во фланелевой пижаме вместо кольчуги...
      Богатырь торопливо сбросил серую куртку, за ней - рубашку. А затем завязал воротник рубашки узлом и стал бросать в приготовленную таким образом сумку камни. А в голову поневоле лезли памятные указания из "Изборника Змееборца":
      "...до настоящего времени известны только пять видов Змеев Горынычей: Змеи - огнеметы, Змеи - броненосцы, Змеи - хоботники, Змеи - многоглавцы и Змеи - людоеды".
      "...Самым опасным врагом для змееборца является Змей Горыныч - огнемет. Своей смертоносной мощью он не уступает лучшим образцам классических европейских драконов".
      "...Настоящей летающей крепостью появляется на месте поединка Змей Горыныч - броненосец. Слепой в своей ярости, он разрушает и уничтожает все вокруг. Пробить его броню обычным булатом тяжелей, нежели покаранному татю проколупать пальцем стены темницы..."
      Добрыня затянул в узел подол рубашки, взялся за жгут руками. Теперь у него было хоть и ненадежное, но все-таки оружие. Он накинул на плечи фланелевую куртку и глянул на каменную Сорочинскую громаду.
      Змей Горыныч уже поднялся в воздух. Это был самый отвратительный представитель семейства Горынычей из всех известных. Его противное скользкое тело было покрыто зеленоватой чешуей. Весь грязный, облепленный мусором и какой-то скорлупой, он химерно изгибался всем своим длиннющим телом, тяжело взмахивая перепончатыми крыльями. Шесть маленьких глаз на трех уродливых боеголовках налились хищной яростью. Еще в воздухе он зловеще раскрыл свои ужасающие когти.
      Огромная тень упала на Добрыню Никитича, и он схватился за импровизированное оружие. В иных руках оно ничего не представляло бы против Горынычевого огня, клыков и когтей, против могучего саженного хвоста, усеянного ядовитыми шипами. Но военный опыт подсказал Добрыне единственно возможную сейчас тактику поединка. Спасение виделось в том, чтобы перебить хребты незащищенных роговой чешуей длинных и гибких шей. Это, однако, требовало фантастической ловкости и безошибочно точных движений.
      Змей Горыныч сел в двадцати метрах от богатыря, сложил крылья. Теперь он не торопился. Во все стороны выгибались три его шеи, а глаза ощупывали каждый камешек: нет ли здесь какой-либо ловушки? Что ни говорите, а он никогда не видел такого дива дивного: безоружного богатыря - хоть бери его без дыму и пламени.
      Это и спасло Никитича.
      С диким ревом, который несся из всех трех глоток вместо испепеляющего огня, Змей Горыныч кинулся на богатыря. В последнюю секунду Добрыня упал наземь, но сразу же и вскочил. Над ним промелькнули раскрытые пасти с желтыми лезвиями зубов.
      Подобного маневра Змей Горыныч не ожидал. Он ошарашенно вытаращил глаза, оглядываясь вокруг. Мышцы его расслабились. И в это мгновение удар страшной силы обрушился на его правофланговую шею, а вслед за этим хрустнули позвонки средней. А Добрыня, не давая Горынычу опомниться, перепрыгнул через бессильно лежащую на сырой земле среднюю боеголовку и нанес сокрушительный, завершающий удар по левофланговой шее. Рубашка треснула, из нее посыпались камни.
      И тут Горыныч начал изрыгать дым и пламя. Но поздно. Добрыня пригоршнями набирал воду из Пучай-реки и быстро погасил последние огнища сопротивления лютого Змея. Потом пощупал свои словно бы окаменевшие мышцы и сказал по-ученому:
      - Ты смотри, что делает адреналин!
      Однажды он вернулся в шлеме, панцире и длинной, до колен, железной кольчуге, с копьем и мечом на боку. Легкий щит и тяжелый кинжал завершали богатырское снаряжение. Проехал верхом на добром коне через весь Киев, от моста Патона до Куреневки. Представляете, сколько разговоров было. Один газетчик догадался позвонить на киностудию, а там от всадника не отказались, потому что и действительно снимали что-то богатырское. На следующий день в "Вечерке" под рубрикой "На съемках новых фильмов" появилась статья, которая все прояснила. Мол, один из исполнителей главных ролей вживался в исторический образ...
      Профессор слушал эту историю с интересом, хотя она была далека от его специальности. Возможно, это и неприятно сознавать, но житье-бытье сумасшедших у всех нас, грешных, вызывает некое болезненное любопытство.
      - Вашему Добрыне, - усмехаясь, заметил Профессор, - было бы намного легче, если бы он считал себя Юлием Цезарем. Римскому императору и надо-то всего лишь простыню, заколку да венок на голову. А Добрыне, видите, требуется с полцентнера железяк да еще добрый конь. Еще лучше, если бы он объявил себя Робинзоном Крузо: островков на Днепре достаточно. Кстати, где он взял это железо? Вы спрашивали его?
      - Ясное дело.
      - И что же?
      - Ответил, что его выковали два года тому назад в княжеской кузнице. И что снаряжение это еще почти не ношено и не посечено мечами. Но мы узнали, - правда, совсем недавно, - он был хорошо знаком с экскурсоводом исторического музея, молодым научным сотрудником Василисой Петровной...
      - Неужели Кучеренко? - удивился Профессор.
      - С нею, - ответил Психолог. - Разве вы ее знаете?
      - Василиса Петровна - моя жена.
      - Вот как! - Психолог сдерживал волнение. - И давно, если не секрет?
      - Разумеется, не секрет, - добродушно ответил Профессор. - Десять месяцев как поженились.
      - Вот как! - пробормотал Психолог.
      Профессор ощущал растерянность собеседника, но не понимал его. Было такое ощущение, что он вдруг почувствовал притягательное дыхание тайны...
      - И что же Добрыня, когда его лишили средневековых игрушек? - спросил он, лишь бы продолжить разговор. - Наверное, устроил буйное представление?
      - Совсем нет, - Психолог уже взял себя в руки. - Он и сам понимал, что подобное снаряжение в двадцатом столетии неуместно. Но, по его словам, что ему оставалось делать, когда ничего другого у него не было?
      - Логично! - отметил Профессор.
      - Когда я впервые познакомился с ним, - продолжал Психолог, - это, к сожалению, произошло только год с небольшим тому назад, - меня поразили его широкие, я бы даже сказал, фундаментальные академические знания жизни и быта Киевской Руси. Особенно привлекали его былины, славная героика богатырей, хотя он и представляет их довольно неожиданно. Фольклорные сюжеты в его изложении приобрели абсолютную реальность. Исцеление Муромца, Илья Муромец и Соловей-Разбойник, бунт Ильи против князя Владимира - вы бы только послушали! Он, например, не видел ничего удивительного и чудесного в неожиданном исцелении Ильи Муромца и категорически отбросил былинную версию о чудодейственном напитке, каким якобы угостили первого богатыря Руси калики перехожие. Уверял, что это была обыкновенная родниковая вода. Просто один из перехожих был очень знающим ведуном и обладал даром гипнотического внушения. С точки зрения современной экспериментальной медицины, разъяснение вполне вероятное.
      - Чепуха! - безапелляционно возразил Профессор; в нем проснулся специалист. - Еще одна попытка увидеть в былинах отзвук действительных исторических событий. Это все равно что пояснять библейскую легенду про Иисуса Христа появлением инопланетного космонавта. Былины - поэтическое обобщение народных пожеланий для тех времен, когда была постоянной угроза кочевых набегов. Но вы меня заинтересовали. Я хотел бы познакомиться с вашим исключительным подопечным.
      - Это невозможно. Год назад Добрыня Никитич снова исчез.
      - И вы не могли его задержать?
      - Нет.
      - Почему?
      - Видите ли, из былины "Возвращение Добрыни" он узнал, что этот гуляка и бабник Алеша Попович обхаживает его пассию Маринку. Он вычитал, что Алеша уверяет Маринку, будто Добрыня давно погиб в Диком Поле и теперь даже его белых косточек не собрать, потому что их еще прошлым летом черные вороны растащили. В такой деликатной ситуации богатыря, знаете ли, трудно удержать.
      Глаза собеседников встретились.
      Профессор подумал, что Психолог такой же ненормальный, как психиатр из анекдота "Ведь Наполеон Бонапарт - это я!". А Психолог вспомнил свою первую встречу с Никитичем. Глаза обоих приобрели одинаковое выражение...
      ...Дверь раскрылась, и в кабинет Психолога вошел русый человек. Его мускулистые двухметровые телеса были спрятаны под мягкой фланелью пижамной пары. Синие навыкате глаза на выразительном скульптурном лице глядели пытливо. Над четко очерченными, классического рисунка губами вился светлый шелк мягких усов. От всей фигуры богатыря веяло какой-то стихийной былинной силой. Человеку было около сорока. А может, и меньше. Отменное здоровье и тренированное тело зачастую скрадывают возраст. Художник залюбовался бы им и захотел бы изобразить на полотне.
      - Меня известили, что вы хотели со мной поговорить, - приятным баритоном, так идущим к его могучей фигуре, проговорил он.
      - Да, если вы не возражаете, - поднялся ему навстречу Психолог.
      - О чем речь! - уважительно произнес великан. - С разумным человеком и беседа разумная.
      В это мгновенье Психологу вспомнились поневоле фольклорные характеристики его посетителя: "на речи разумный", "с гостями почтительный".
      - Будем знакомы, - протянул руку Психолог и отрекомендовался.
      Двухметровый красавец ответил осторожным, чтобы случайно не причинить боль, пожатием.
      - Добрыня Никитич, - представился он. - А ваши статьи я читал. Что мне в этих работах понравилось - так это дух поиска, оценки-гипотезы, которые смело очерчивают направление дальнейших творческих исканий. Вы не закрываете ворота науки для новых мыслей.
      Психолог сдерживал удивление. Он не был готов к услышанному. Он приготовился к хитрой, утонченной игре в словесные поддавки и совершенно не ожидал такой ненавязчивой, но утешительной для себя оценки своих работ. Психолог чувствовал, что старательно разработанный план беседы сломался. Мысленно он совершенно не к месту сейчас представил, что произошло бы, если" бы эта вот скрытая потенция мускулов неожиданно трансформировалась в кинетическую энергию.
      - Успокойтесь, доктор, - угадал его мысли Добрыня Никитич и с шутливыми искорками в глазах добавил: - Как все ненормальные, уверяю вас, что я абсолютно нормальный человек.
      - Не сомневаюсь, - сказал Психолог. - Прошу, садитесь.
      Добрыня Никитич поблагодарил и уселся в кресле.
      - Курите? - Психолог придвинул к нему пачку "БТ".
      - Научился, - не отказался Добрыня.
      - Добрыня Никитич, - с хорошо разыгранной искренностью начал Психолог, и на лице богатыря промелькнула едва уловимая усмешка. - Не считаю нужным скрывать ни свое мнение о вас, ни свою цель. Я искренне хочу вам помочь и уверен, что вскоре буду иметь честь называть вас вашим настоящим именем.
      - Сердечно благодарю за заботу и хлопоты, - немного приподнялся Добрыня. Или действительно Психологу послышалась в его голосе сдержанная ирония, или ему это лишь показалось?
      - Но мне нужна ваша помощь, иначе мои намерения останутся невыполненными, - вел дальше Психолог. - План мой в нескольких словах таков. Как вы, очевидно, знаете, относительно происхождения былинного героического эпоса существуют несколько противоречивых теорий. Есть сторонники его фольклорного происхождения, есть и мифологисты, которые видят в былинах поэтическую переработку древних представлений. Есть так называемая историческая школа, ее представители ищут реальных прототипов во всех упоминаниях. Есть сторонники западной ориентации, которые считают былинные сюжеты заимствованными с дальнейшей местной интерпретацией. Так вот, давайте вдвоем выясним, к какому течению былиннистики вы принадлежите, и путем определенных ассоциаций попробуем вернуть вам утраченное прошлое. Итак, для начала ваша задача - рассказывать, моя слушать.
      - Я не принадлежу ни к какой из перечисленных школ, - серьезно возразил Добрыня, - и вообще не признаю никаких школ. Хотя бы уже потому, что каждое категорическое суждение без достаточного доказательного обоснования становится тормозом, если не препятствием, для научной мысли. Но я ведь даже не научный работник! Мои рассказы - всего лишь автобиографические воспоминания, они повествуют лишь о том, что я лично пережил, каким бы неимоверным это ни казалось. Вы думаете, я не понимаю, что меня считают сумасшедшим? Прекрасно понимаю! И если бы это не случилось именно со мной, возможно, я и сам стал бы так думать. И в самом деле кажется бессмысленным, что человек, живя в двадцатом столетии, имеет биографию времен Киевской Руси.
      - И все же давайте попытаемся, - настаивал Психолог. - Напоминаю: моя задача - слушать, ваша - рассказывать.
      - Хорошо, я кое о чем расскажу, - с горькой безнадежностью в голосе согласился Добрыня, - хотя на этом нашу беседу можно было бы прекратить. Расскажу хотя бы для того, чтобы вы не думали обо мне как о тупоголовом упрямце.
      Выражение его лица изменилось. Горечь и разочарование исчезли. Нечто легкое, словно осторожная мысль, засияло в нем. Добрыня молодцевато тряхнул волосами, глаза его удало блеснули.
      - Вспоминаю один эпизод, связанный с проблематикой небезызвестного дома Горынычей, - с веселым оживлением начал Добрыня Никитич. - Чтобы вы ощутили дыхание и накал эпохи, я процитирую вам Красное Слово, как тогда назывались передовицы, "Позор славу затмевает". Опубликована она была в журнале "Дружинник", органе стольного управления дружиной. Поскольку эта статья имела прямое отношение ко мне, а у меня не было средств, чтобы нанять инока для снятия копии, пришлось выучить ее на память. Между прочим, вопреки утверждению, которое в нем приведено, я на свою память никогда не жаловался. Слушайте же.
      И он начал тягучим речитативом, прямо как неподдельный рассказчик старинной бывальщины:
      - Трубы трубят в Киеве, богатырские песни слышно в Чернигове, звон доносится до Путивля. Стяги подсказывают: то болельщики прибыли на единоборство и окружили боевую площадку. Всю ее обступили: шумят болельщики, звенят храбрые дружинники щитами багряными. В поле чистом, в кругу багряном Змей Горыныч бьет челом всеми головами, стольных любителей поединка приветствует: он пламенем пламенеет, он искрою горячей искрит, он дымом белым дымит.
      Праздником огня начинается народное гульбище. Коврами узорочными выстлана дорога богатыря, славного змееборца. Богатырь булат несет, чтобы добыть себе славы, а болельщикам - утехи. О чистое поле! Сколько ратных игрищ видело ты при любой погоде! И когда солнце ломало золотые лучи на осиянных шлемах киевских храмов! И когда дрожали в черных тучах синие молнии! Ты помнишь, поле, неотразимые удары Добрыни Никитича, хитрые хитрости Алеши Поповича, иже зарезавшего Тугарина Змеевича пред стольными трибунами киевскими? Отсюда слава идет по землям непознанным: Волге и Поморью, и Посулью, и Сурожу, и по Корсуни, даже до самого тебя, тмутараканский остолоп!
      Но, о братие! Позор славу затмевает, хула красному слову не товарищ...
      Лета минулого, когда Кия град приветствовал трехглавого Горыныча, гуляки шинкарские по полю чистому бутылки посеяли, а они взошли горем-кучиною. Как начал Горыныще ногами топтать, как стал Горыныще огнем выжигать, как начал Горыныще под самые облака подпрыгивать, тут в него голь кабацкая бутылками и стала швырять, в огненные пасти его этими огнегасителями и попала. Зашипел Змей Горыныч, будто жар в воде, и полег на ковыль-траву костьми белыми, извергая на град стольный хулу и серу.
      Вот ведь что устроили: себе - небольшое развлечение, а тмутараканским дурням - большую радость! Досадно, о братие, что дружинники в тот момент растерялися, щитами багряными Змея Горыныча от ярыг не защитили, острых копий своих на поганцах не притупили. И только буй-тур змееборец вышел один на один против дебоширов, которые без мечей побеждают Змея страшного, и злой была сеча...
      Надо, о братие, славу нашу поднять, себя показать, болельщиков и гостей потешить. Хочется верить, что во время очередных состязаний змееборца с Горынычем дружина в целом и каждый дружинник в отдельности приложат все силы, чтобы ни единая бутылка не пролетела на поле, чтобы ни единый огнегаситель не упал на чудовищ огнедышащих.
      Змееборцам - слава!
      Людям - потеха!
      А Змеям Горынычам - вечная жизнь в былинах этого времени!
      ...Понятное дело, - уверенно продолжал Добрыня, - это Красное Слово писалось не для красного словца. Речь шла о новом единоборстве с Горынычем, и нужно было заранее позаботиться об образцовом порядке на поле брани. В том же номере "Дружинника" была помещена широкая информация о прибытии новейшего крылатого супостата. Под названием "На воздушных трассах Киевщины - Горыныч". Вот послушайте. - И Добрыня Никитич перешел с тягучего речитатива древнего рассказчика на скороговорку современного радиокомментатора: - На днях киевляне имели счастливую возможность познакомиться с новой усовершенствованной моделью летающего супостата: на воздушные трассы града Кия вышел Змей Горыныч - тяжеловес (общий вес 5000 пудов, из них 1200 пудов горючего, длина от носового рога до последнего хвостового шипа - 125 саженей, размах крыльев 82 сажени). Сейчас это высокотехничное чудовище высшей весовой категории проходит в Жулянах последний цикл тренировок по боевому пилотажу и воздушным хитростям. Семь устрашающих огнедышащих голов на гибких эластичных шеях, тридцатисаженный могучий хвост, усеянный длинными шипами, жуткие клыки и когти создают неповторимый ансамбль стратегических и тактических способов ведения современного поединка. Воздушный монстр уже успел установить мировой рекорд кровожадности: за трое суток он проглотил 127 неосторожных ротозеев, что в среднем составляет 42 и 1/3 раззявы в сутки. Таким вот образом гостеприимные киевляне успешно решили сложную проблему питания заморского разбойника.
      Эксперты богатырского корпуса дали высокую оценку самому молодому, но и самому могучему представителю из славного дома Горынычей. Некоторыми контурами он немного напоминает своих знаменитых серийных пращуров, которые извечно платили головами в честь и славу богатырей земли русской. Нет сомнения, что их потомок уяснит себе историческую миссию своего рода и достойно продолжит славную традицию.
      Огнедышащий людоед вдохновил богатырей на новые ратные подвиги. Горят желанием скрестить свои мечи с крылатым соперником ветеран богатырского корпуса Добрыня Никитич, юный отрок Алеша Попович, новоприбывший крестьянский сын Илья Муромец и десятки других выдающихся богатырей.
      Но кому из них отдать пальму первенства? Кто из них опустошит княжеские запасы лавровых венков? На эти вопросы даст исчерпывающий ответ жеребьевка, которая состоится завтра пополудни на стольном подворье. Главный тлумач жеребьевки - Владимир-князь. Вход на подворье свободный.
      Итак, завтра жеребьевка. Через неделю - поединок. Следите за следующими номерами нашей летописи!
      Билеты продаются во всех кассах столицы. Детям до 16 лет глядеть на Змея Горыныча запрещено...
      Чувствовалось, что Добрыня Никитич заканчивает свой удивительный и явно иронический рассказ:
      - Ясное дело, жребий выпал на меня - князь Владимир хорошо ведал, у кого больше опыта. Но отчета о поединке я, к сожалению, процитировать не могу. Ни копии не снял, ни на память не выучил. Знаете, не спешил, ведь экземпляр летописи надежно сберегался в Печерском архиве. А до двадцатого столетия тот архив не дошел, потому что во времена славной сечи храброй дружины при защите Киева его сожгли темные татаро-монгольские невежды.
      Психолог хмуро посматривал на красноречивого здоровяка.
      - У вас действительно богатырский талант пародировать, - решился он наконец вымолвить. - Но как мне следует понимать вашу выдумку с летописным журналом? Как нежелание разговаривать со мной?
      - Извините, - поспешно прервал его Добрыня, заметно покраснев. - Должен признаться: это действительно ребяческая выходка. Но что мне делать, если я знаю одно, а вы пытаетесь убедить меня в другом? Поверьте, я и в самом деле чуть ли не растерялся, когда впервые неожиданно попал в ваше, такое необычное для меня, время... И что мне теперь до ваших школ, когда все они такие ошибочные и слишком поверхностные?
      После минутного молчания он все же развил свою мысль, хотя опять не удержался от открытой насмешки:
      - Однажды я прочитал в журнале заметку о том, что "князь вошел в шатер с дружиной". Автор заметки велеречиво рассуждал: какой же это должен быть гигантский шатер, если он вмещает целую княжескую дружину! Мол, и современная техника недостаточна для постройки такого шатра. Это же страшно, восклицал автор, что мы растеряли мудрость и строительный опыт предков! И невдомек ему было, что его пером водило неуважение к женщине. Дружина - это друг, верный товарищ, который делит с тобой и горе и радость. И поэтому преданная женщина стала называться, как целое ратное подразделение. А ведь из-за той заметки могла бы разгореться целая научная дискуссия. Один ученый лагерь отстаивал бы мысль, что дружина - это жена, а совсем не дружина. А их оппоненты возражали бы против этой смелой гипотезы и доказывали, что дружина - это совсем не дружина, то есть не особа женского пола. Ну, не смешно ли выглядят подобные споры в глазах человека, который _знает_?
      - Учтите, - заметил Психолог, - что по поводу этой заметки к аналогичным выводам мог прийти и современный человек. Скажем, специалист по языкознанию. Необязательно быть путешественником во времена Киевской Руси.
      - Справедливо, - согласился Никитич. - Поэтому я приведу пример, невозможный для человека двадцатого столетья.
      Удивляло в нем то, что в нем не было упрямства заурядного психа. Если нормальный, если можно так выразиться, сумасшедший живет в вымышленном гротескном мире, ограниченном куцым кругом собственных галлюцинаций, то Добрыня Никитич реально воспринимал окружение и собственное положение. Логики и эрудиции ему было не занимать. Более того, богатырь сам силился найти разумное объяснение своим парадоксальным путешествиям во времени. Впрочем, эти попытки были напрасны, что закономерно и привело его к штудированию специфической литературы по фантастике. Его болезненный интерес к телепатии, телекинезу, разным гипотетическим аспектам течения времени, двухмерному и четырехмерному мирам, ошеломляющим теориям параллельности сосуществования разных исторических эпох был, вероятно, ему только во вред. Но что-либо изменить уже было поздно. Из истории болезни Психолог узнал, что как-то Добрыня Никитич высказал мысль, будто фантасты - тоже, как и он, - путешественники во времени. Но выдают себя за литераторов, потому что понимают, что иначе попадут в психбольницу и окажутся в жалком положении подопытных кроликов для психологических тестов.
      Меж тем Добрыня Никитич не умолкал:
      - Тридцать лет Илья Муромец просидел парализованным. За это и прозвище ему дали - Сидень. Подобная многолетняя неподвижность всегда давала о себе знать. Когда ведуны вылечили его и он начал выезжать в Дикое Поле, то сразу же стал усиленно тренировать ноги. Каждое утро ложился навзничь на подворье и по сто раз поднимал колоду с бочками, полными меду. Помню, встретились мы с ним впервые в Диком Поле, - а тогда какие встречи были: перед тобой либо враг, либо брат, - и, как мальчишки, прежде всего за оружие схватились. Одним словом, поломали друг другу копья, притупили мечи, а уж потом схватили друг друга за грудки. Напряжение было нечеловеческое. Мои ноги по самые колени в землю погрузились, но я держался. А вот Муромца ноги подвели, и он упал навзничь. Я уже верхом на нем сидел и нож из чехла выхватил, да почувствовал, что это настоящий богатырь, и спросил, как его звать, чтоб было потом чем похвалиться. Когда он назвался, мы как братья обнялись, потому что заочно были давно знакомы. Ноги были единственной слабостью Ильи Ивановича как ратоборца.
      Вспоминаю и другой случай - я тогда свидетелем был. Сцепился Илья Иванович с добрым супротивником, как потом выяснилось, собственным сыном, которого с малолетства забрали в плен и воспитывали в Царьграде, в Византии. И что же? Опять из-за ног чуть было Илья не поплатился головой! Так вот, какой специалист, дружище, мог бы вам рассказать подобное?
      "...ибо понимают, что иначе попадут в психбольницу", - неожиданно вспомнилось Психологу.
      - Это же чистая фантастика! - нарочно провоцируя Добрыню, воскликнул он и недоверчиво покачал головой.
      - Фантастика! - отозвался Никитич. В его голосе слышалась горечь. Вижу, как я непростительно ошибся... Был бы прав, если бы все это скрыл и подался в научные работники... Но разве я думал, что через тысячу лет люди не будут знать толком собственного прошлого! А ведь я же рассказываю о вашем времени и там. Вот тогда тамошний люд воспринимает мои рассказы как фантастические, ибо чем иным они могут быть для окружения князя Владимира?.. Но наберитесь терпения, мудрый муж...
      Устроил князь Владимир почетный пир для удельных князей, бояр, богатырей и всей рати дружинной. На почетном месте за столом дубовым сам Владимир-князь восседает. Черная шуба - на плече, соболья шапка - на ухе, царьградскими алмазами переливается. Ошую - княгиня Апраксия в праздничной багрянице, усыпанной драгоценными каменьями.
      Пируют у князя добры молодцы, усы мочат в зеленом вине, тяжелые кубки поднимают, заздравные тосты друг другу возглашают. Полная гридница гостей, и столы дубовые от яств даже прогибаются. Тут во всем достаток княжеский; и в меде, и в пиве, и в птице дикой - всего полным-полно. Под ножи пирующих плывут лебеди белые, запеченные со сливами и яблоками. Скоморохи в дудочки дудят, в тарели бьют, прыгают - всем на потеху да развлечение.
      Шум и гам стоит, весело гостям. Только красавец Алеша Попович грустен: вино еле к губам подносит, еду почти не пробует. Доспехи его богатырские серебром-золотом отливают, а в темных очах молнии посверкивают. То и дело бросает он взгляды страстные в сторону Апраксин, самой прекрасной, самой завораживающей. И снова хмуро сидит, глаза сощуривая, тонкие усы покусывая, руки белые вверх потягивая, чтобы не затекли. Да и промолвил Владимир-князь Ясно Солнышко ко всем гостям без выбору: