Глава 19

Несмотря на всю внешнюю секретность, соблюдаемую руководством, через три дня уже все рабочие и служащие «Новопетровской» были в курсе наглого и беспрецедентного наезда на их родное предприятие. Об этом шушукались в столовой, об этом тихо обменивались мнениями на рабочих местах, в кабинетах, и в полный голос говорили об этом дома.

По старой доброй традиции семья Куценко всегда ужинала вместе, и даже ели щи из одной большой чашки. С горчицей, хреном, луком или чесноком. В этот момент обсуждались все происшествия за день. Саша, который на три года был вычеркнут из домашней жизни, сразу по приезду с удовольствием вернулся к ритуалу, который здорово напоминал ему детство, и как бы даже замедлял неумолимый бег беспощадного времени.

Сегодня вечером отец больше ругался, чем ел. Но понять его было можно. Особенно сыну.

— Да что же это делается? Мы горбатились, работали как проклятые. Даже когда все крепкие хозяйства развалили, у нас всё уцелело. Зарплату платят, паек дают — я сейчас даже больше стал получать, чем при советской власти — ну кому это не нравится?! У нас кругом везде столько колхозов загнулось! Не пашут, не сеют, вообще ничего не делают — земля бурьяном заросла. Туда желающих нет, а когда предприятие ни в ком не нуждается — тут и лезут твари со всех сторон — жирный кусок себе урвать.

Мать успокаивала:

— Да ты ешь, ешь; а то мы всю чашку без тебя уговорим.

— Да что ты говоришь, мать! Вот придут к нам эти чертовы москвичи, рабочих разгонят, зарплаты срежут, будут всю прибыль за границу на счета качать — что мы тогда есть будем?! Не знаешь? Вот и я не знаю!

— Папа, а в чем, собственно, дело? В чем наезд?

Отец на мгновение смутился, он не знал — в чем, собственно, дело-то. Сказал то, что слышал:

— Говорят, что вроде должны мы ИМ, а наши говорят, что ничего подобного, брехня все это, крючкотворство одно.

— Это как рэкет, наверное — ты нам должен, потому что вообще здесь живешь!

— Во-во, Сашка, так оно и есть!

Отец, наконец, сосредоточился на почти остывших щах, мать уже поднялась из-за стола; а Саша живо представлял себе этих неизвестных крутых: с бычьими шеями, бритыми головами, в малиновых пиджаках, с золотыми цепями на босу грудь. Такие образы Саша встречал; редко, но видел. Одного такого видел в институте, на сессии — тот числился в группе, но появлялся исключительно в деканате, решая свои учебные проблемы там. Вся группа поражалась: какого черта он поступил на заочный, когда мог просто купить диплом — его карьера наверняка не зависела от образования. Но, как известно, у богатых свои причуды.

Чем дольше Саша думал о «Новопетровской», тем сильнее ненавидел захватчиков. Его уже слегка поколачивала мелкая дрожь. Он знал, что это предвестник назревающей ярости, которой пока не было выхода, но нужно будет его найти.

Он лежал в постели, смотрел в потолок и думал. Об отце, который отработал на птицефабрике более двадцати лет, начиная прямо с ее строительства; о том, как он каждый день строго вовремя уходил на работу, тщательно выполнял свои обязанности; никогда ничего не украл, всегда гордился предприятием, считал его своим (и до сих пор считал), возглавлял партийную ячейку цеха; и вообще, ответственности и дисциплине отца могли бы позавидовать многие. За свой труд папа получил от руководства как-то очень немного акций, но это его не расстроило. Теперь он гордился, что предприятие выстояло, нарастило объем, что о нем постоянно пишут в газетах. Да за двадцать лет отец просто сросся с птицефабрикой — а сейчас у него хотели это отнять. Сашины глаза увлажнились, он сжимал и разжимал кулаки: любовь к отцу и ненависть к врагам переплетались в одно целое, неразрывное.

Засыпая, снайпер знал, что он хочет сделать. Он не знал — как, он не знал — где, но он знал — что.

Саша уснул спокойно. Ему снился все тот же сон: блокпост у Гирзель-аула, мечущиеся фигурки, но в отличие от предыдущих кошмаров, со стрельбой у него обстояло все отлично — он стрелял уверенно, и ни разу не промахнулся.

Дорогих гостей Владимиру Ивановичу долго ждать не пришлось. Через неделю после его звонка, три джипа с московскими номерами рано утром уже поворачивали с московской трассы на дорогу, ведущую к административному корпусу птицефабрики. Дорогу перегораживал шлагбаум и будка с охранниками, слева от шлагбаума предприятие построило автостоянку, так как чужой транспорт пропускать на территорию предприятия можно было только по распоряжению руководства. Собственные служащие оставляли машины, и дальше шли пешком.

Москвичи сочли это ниже своего достоинства. Головная машина встала перед шлагбаумом и засигналила. Из будки вышел охранник, и походкой, полной скрытого достоинства, что представлялось несколько неожиданным для гостей, подошел к водительскому окошку. Это был Саша Куценко.

— Эй, брателла, открывай шлагбаум, власть меняется, — водитель был нагл, как бывают наглы водители больших боссов, не признающие над собой никаких начальников, кроме одного; и боссам это нравится.

— Я должен получить разрешение, — спокойно ответил Саша, — представьтесь, и я позвоню дежурному.

— Ладно, парень, скажи, что москвичи приехали.

— Хорошо.

Саша развернулся и пошел назад, к телефону. Разрешение на пропуск он получил сразу, включил механизм, шлагбаум поднялся, и кортеж въехал на территорию.

В этот момент Куценко записывал номера и модели. За тонированными стеклами он не мог рассмотреть пассажиров — это его очень огорчило. Но он рассмотрел водителя, и человека на переднем сидении. Водитель был молод, и его лицо полностью соответствовало образам ночных размышлений. Саша сразу же возненавидел его. Второй был красномордым толстяком, в сером пиджаке с галстуком, с лицом надменным, как у председателя Совета Министров, презрительно выпяченной губой, и глазами, смотрящими сквозь тебя. Саша и это запомнил.

Все до одного места в кабинете генерального директора были сегодня утром заняты. Он сидел во главе стола, (может быть, пока — но во главе). Слева от него расположились родные специалисты, а всю правую сторону заняли захватчики.

Не дожидаясь приглашения, красномордый толстяк, которого так хорошо сумел рассмотреть Саша, не вставая с места, пробежал глазами одну из разложенных перед ним бумаг, и начал выступление:

— Уважаемые господа! В наших с вами отношениях сложилась такая ситуация, что вы не смогли погасить свою задолженность перед нашей организацией в положенный срок. Согласно своду законов Российской Федерации, мы вполне могли бы возбудить в отношении вашей организации дело о банкротстве. Но мы считаем данный вариант развития событий контрпродуктивным.

Толстяк достал носовой платок и протер свой блестящий лоб. Остальные присутствующие хранили гробовое молчание.

— Мы выдвигаем другое предложение, — продолжил красномордый, — инвестировать в ваше предприятие денежные средства. Как мы думаем, вам нужна линия по переработке молока, средства для реконструкции корпусов, создание МТС для обработки земель, имеющихся в вашем распоряжении. Ведь у вас нет средств для этого, не так ли?

Докладчик впервые вопросительно посмотрел на Владимира Ивановича. Тот не ответил, лишь усмехнулся мертвыми губами. Выждав секундную паузу, толстяк бросил быстрый взгляд на бумагу.

— Кроме того, в вашей области мы контролируем один из крупных элеваторов — это будет большим подспорьем для обеспечения вашей кормовой базы.

«Да, я угадал», — подумал про себя генеральный директор, — « греки не греки, но явно из этой конторы кто-то. Плохое все забрали, теперь за хорошее принялись». Но ни один мускул не дрогнул у него на лице.

Молчание продолжалось: никто не думал, что москвичи, (если, однако, это были все же именно москвичи), приехали на «Новопетровскую» как добрые волшебники — для чего-то им это все нужно?

— Да, мы не добрые волшебники, — словно угадав мысли левой половины стола, вслух возразил вспотевший толстяк, — но мы требуем не так много — всего лишь контрольный пакет акций.

«Ну, началось!» — забродили мысли в голове Владимира Ивановича, — «погнали наши городских. Скромненько, но со вкусом».

— Все руководители останутся на местах. И вы, Владимир Иванович, тоже останетесь на своей должности. Просто подчиняться вы будете головной конторе, в Москве. И оплату труда тоже будете получать по московским меркам. Обещаю!

Впервые на лицах специалистов птицефабрики промелькнуло что-то вроде сдержанного интереса. Владимир Иванович это заметил: «Предатели!». И посчитал нужным вступить в дискуссию.

— Извините, э-э-э, спасибо, Владимир Михайлович, а что будет, если мы откажемся от вашего заманчивого предложения?

Толстяк погрустнел, и даже как бы печально ответил:

— Тогда мы подадим в суд с иском о вашем банкротстве.

— Но это же абсурд!? Вы прекрасно знаете, что мы можем заплатить вам в любую минуту, даже сейчас! Если бы вы не скрывались от получения денег.

Толстяк торжествующе ощерился:

— Ну да, мы поменяли адреса, телефоны и расчетные счета, ну и что?

— Как что?! Как что?!

— Мы не обязаны вам об этом сообщать. Это уже ваши проблемы. А закон на нашей стороне; или вы не согласны?

Надежда Павловна открыла было рот, но Владимир Иванович сделал ей знак, и она осеклась. А Копейкин, сидевший с самого края, у двери, уныло констатировал про себя: «Ноготок увяз — всей птичке пропасть». Он все заседание рассматривал оппонента напротив: бугая с большой золотой цепью и в галстуке, который лениво зевал, широко открывая рот, и даже не стеснясь окружающих. У него были настолько ленивые глаза, что, казалось, он одним своим видом демонстрировал всю суетность и бесперспективность переговоров, типа: «Не вы первые, не вы последние — и не таких ломали!». Бугай ухмыльнулся только один раз, когда посмотрел на висевший над директорским столом портрет Ильича. Ильич то ли по-доброму, то ли хитро улыбался, смотрел на улицу, и ничего не говорил.

Владимир Иванович посмотрел на часы, позвонил в столовую лично, и, выслушав ответ, передал окружающим:

— Обед готов. Пожалуйста, пройдемте в нашу столовую.

Копейкин опять с неприязнью заметил, как оживился бугай, и первым поднялся с места. Живоглоту явно хотелось есть. Особенно на халяву.

Глава 20

Сашина смена закончилась через полчаса после того, как на территорию птицефабрики въехали непрошеные гости. Куценко сдал пост сменщику, и ответил на пару вопросов о прибывших москвичах. В пределах своей компетенции, разумеется. Посмеялись, поприкалывались над ними минут пять, хотя особенного повода для смеха как раз и не было, и Саша помчался на служебный автобус, отправлявшийся с ночной сменой в Новопетровск. Люди в автобусе клевали носом, ему и самому хотелось спать, но стоя много не поспишь.

А тем более, перебивая сон, крепла в Саше, росла и развивалась, мысль. Точнее не мысль, а непреодолимое желание, противиться которому не хотелось.

Саша поднял голову, и сон вылетел из нее без остатка, как будто его и не было, и не могло быть в эту минуту. А снайпер усиленно размышлял, и незаметно для себя принялся грызть ногти; старая детская привычка, от которой с годами он так и не смог избавиться.

Предвкушение удовольствия нарастало пропорционально приближению к дому. Войдя в родной дом, снайпер не позволил себе ни минуты расслабления, а сразу начал переодеваться. Он достал с антресолей давно пылившуюся там армейскую «песчанку». Охране не птицефабрике выдавали камуфляж, но в данную минуту Сашу интересовала именно «песчанка». Он переоделся, помчался в сарай — мастерскую, вытащил удочки, нашел рюкзак, который он и отец всегда брали с собой на рыбалку. Осмотревшись предварительно по сторонам, нырнул в тайник за кейсом. Что-то вспомнив, остановился в задумчивости, потом вернулся в дом и вышел с маленьким биноклем.

Через пять минут снайпер выехал из дома и отправился, по всей видимости, на рыбалку. На одной из маленьких улиц поселка он притормозил у ларька, купил две шоколадки, положил их в большой карман на правой ноге, и уж дальше нигде не останавливался.

Граница Новопетровского заканчивалась за железнодорожным полотном нерегулируемого переезда. Дальше асфальта не было. Дальше шел только песок, и некоторое подобие проселочной дороги. По этой дороге рыбаки добирались до небольшого озерка, где уже и сейчас чудно ловились караси, потому рабочие, оказавшиеся в этот час на путях, не обратили на Сашу никакого внимания: поехал человек за карасями — ну и что?

За переездом снайпер смог проехать метров сто, не больше. Ехать на велосипеде по песку оказалось мучительно, и он пошел пешком. Конечно, это увеличивало время прибытия в контрольную точку, но в таком песке и велосипед не давал особого преимущества в скорости, а сил забирал немеренно. Но не это волновало снайпера.

«Так, рано они не уедут. Переговоры за один день, я думаю, не заканчиваются, значит, они останутся ночевать где-то тут… Не поедут же они на ночь в Москву? У нас в поселке ночевать им будет гребно, и, скорее всего, поедут они в гостиницу в город… А если все-таки нет? Ладно, тогда надо занять позицию недалеко от выезда с фабрики, так я их не упущу точно… Но если они поедут в Москву, то стрелять уже будет неудобно, и стрелять я не буду… Но они не должны поехать в Москву. Неужели же решат все за один день? Да не может такого быть! Или решат? Ну и что? Вернусь спокойно домой, а потом видно будет».

За обсасыванием этой основной мысли — куда они поедут и когда, он как-то незаметно достиг лесополосы. Озеро осталось по правую руку, и отсюда его не было видно, как не было видно и Сашу с озера. А вдруг там есть кто-нибудь из рыбаков? Саше не хотелось это проверять — все предусмотреть, так или иначе, никогда не удастся. Положимся на судьбу — пусть она сыграет на нашей стороне.

Двигаясь уже внутри посадки вечнозеленых сосен, снайпер осторожно подобрался к заранее намеченному по памяти месту: недалеко от въезда на фабрику, где дорога была как на ладони, а он незаметен. Саша задумался: собрать винтовку сейчас, или дождаться появления кортежа? Он ведь совершенно не предполагал, когда они смогут выбраться, и после пятиминутных колебаний кейс открывать не стал. Снайпер достал бинокль, вытащил плитку шоколада, лег поудобнее, и принялся за наблюдение.

Саша несколько раз засыпал. Потом чувствовал мучительный стыд: не пропустил ли он отъезда джипов. Смотрел на часы, и успокаивался — засыпал он не надолго, шансов упустить врага было не много. И все-таки он съел и вторую плитку шоколада, а обертку аккуратно положил в карманы, и вообще, старался особо не наследить.

Час шел за часом, а цели не появлялись. Но Саша был терпелив. «Что же ты за снайпер, если не можешь терпеливо ждать. Хорошо стрелять — это еще не все. Хорошо ждать — вот главное достоинство снайпера!» — рассуждал он сам с собой. От безделья Саша принялся повторять наизусть материал к сессии, которая наступала у него через три дня. Изредка он пользовался биноклем, но, впрочем, все было хорошо видно и без него. Машины неслись туда — сюда, не обращая никакого внимания на знак ограничения скорости, стоявший на этом участке трассы. Саша усмехался. Солнце стало клониться к закату, и снайпер занервничал: неужели он пропустил их, когда заснул!? Просидеть здесь весь день без толку — это был бы верх невезения. Саша решил подождать еще полчаса и уезжать домой. Он замерз, хотел есть, и хотел спать; дежурил же всю ночь, все-таки. Для последнего ожидания, или просто от скуки, снайпер собрал винтовку, полюбовался на нее, и не стал собирать обратно.

Через десять минут после начала получасового отсчета, на федеральную трассу со стороны птицефабрики вывернул первый джип. Сашино сердце ухнуло вниз, прыгнуло вверх; он посмотрел в бинокль на номер. Сомнения отпали — цель выходила на убойную дистанцию. И поворачивала в сторону города.

Снайпер взял в руки оружие. Теперь его тело ему не принадлежало: знакомая волна возбуждения пробежала снизу вверх. Все окружающее стало резче, ярче, объемнее. Красная точка прицела поползла по джипу.

Трудность состояла в том, что снайпер не знал, где точно находиться в этой машине бензобак. Он мог только догадываться. Но на случай неудачи Саша приготовился к стрельбе очередями. Он был готов просто изрешетить машины — вряд ли тогда кто-нибудь сможет оттуда выйти живым.

Позиция была очень удобной: джипы еще не набрали скорость, только начинали разгоняться, и подставили свои борта для работы специалиста.

«С Богом!» — прошептал снайпер, и отпустил свою душу в свободное плавание.

Первая машина взорвалась. Вторая влетела в обломки первой и тоже загорелась. Третий джип резко затормозил, но на его горе, летевшая сзади на всех парусах иностранная фура не смогла остановиться; она наехала на машину и превратила ее в груду металлолома. Сдвинула несчастный джип вперед, и теперь все три машины превратились в один гигантский костер.

Движущийся по встречной полосе транспорт дружно, как по команде, начал уходить в кювет. Что там с ними происходило дальше, Саше не мог определить, да ему это было и не нужно. Он осматривал полосу дороги перед собой: не побежит ли какой-нибудь олух в его сторону. Никто не побежал. А Сашу распирала гордость: одним патроном он достиг практически всех поставленных им целей. Всего одним! Какой восторг, братцы! Вот это виктория, малыми силами одержанная!

Снайпер подобрал гильзу, добродушно усмехнулся еще раз, и спокойно принялся выбираться из укрытия. Он шел домой той же дорогой, что и приехал, и пламя позади него было видно еще далеко — далеко.

«Что там такое?» — спросила женщина, дежурившая на переезде.

«Авария большая на трассе», — спокойно ответил Саша, — «я на озере рыбу ловил. Слышал удар, потом пожар. Наверняка авария».

«Много наловил»?

«Да нет, плохо клевало сегодня. Зря поехал».

«Бывает».

На том и разошлись.

Родители были дома, и, естественно, поинтересовались: где же ты был, сынок? Саша улыбнулся, сказал, что открывал рыболовный сезон. И на заинтересованный взгляд отца засмеялся: «Как всегда, папа, первый блин обязательно комом». Отец тоже засмеялся. Он обожал посидеть с удочкой на реке или озере. Правда, старея, выезжал на рыбалку все реже и реже. Поужинали вместе, как обычно. И Саша лег спать. Спокойный, умиротворенный, счастливый.

Он и представить себе не мог, катаклизм какого масштаба вызвала его образцово-показательная стрельба.

Глава 21

Владимир Иванович только что закончил свой долгий и подробный рассказ о бедах и горестях последнего времени.

В огромном губернаторском кабинете от человеческих слов шло даже как бы эхо, и генеральный директор не раз во время рассказа ловил себя на мысли, что выступает с кафедры в студенческой аудитории. Это делало его проблемы чуть отстраненнее от действительности, чуть в стороне, как будто и вправду лекцию читал о ком-то.

Губернатор и начальник областного УВД курили, внимательно слушали. Телефоны губернатор отключил, приказал секретарше по пустякам не беспокоить. Такое внимание Владимир Иванович ценил, и оно давало ему слабую надежду на благополучное разрешение этого кошмара.

— Что же вы сразу ко мне не обратились, Владимир Иванович? — с хрипотцой в голосе спросил губернатор.

— Понимаете, Александр Павлович, хотел узнать сначала, чего хотят эти, эти… индивидуумы. Вдруг просто мелкий шантаж? Зачем из-за пустяков беспокоить.

— Логично…

Главный милиционер загасил в хрустальной пепельнице окурок, кашлянул и возобновил беседу:

— Ответ на запрос из Москвы уже пришел. Новости для вас, Владимир Иванович, не самые приятные.

От этих слов у генерального холодок побежал по жилам сверху донизу. Он затравленно смотрел в лицо говорившему и ждал приговора.

— Разворотили вы осиное гнездо. Фирма, как это сейчас сплошь и рядом встречается, полукоммерческая, полубандитская, но денег очень много, собственности предостаточно, сейчас они активно легализуются. А этот толстяк, которого у вас пристрелили, был у них далеко не последним человеком. Он, между прочим, без криминального прошлого, бывший третий секретарь в одном из обкомов партии.

— Надо же!

— Да, да. Именно так. И хотя сейчас они стараются быть законопослушными, но все проблемы с собственностью предпочитают решать старыми методами.

— Какими?

— Стрельбой, в основном.

Разговор утих снова. Владимир Иванович закурил, и пережевывал новости. Губернатор смотрел в окно. Милиционер листал бумаги из папки. В очередной раз нервно затянувшись, Владимир Иванович спросил о самом больном:

— Что же мне теперь делать?

Начальник УВД перестал копаться в бумагах, и очень твердо произнес:

— Вам надо уехать отсюда, и быстро!

— Но куда?

— Владимир Иванович, у вас квартира в Москве есть?

Генеральный директор всегда понимал, что его приобретения не останутся незамеченными органами власти, но такое прямое и грубое проявление осведомленности милиции о его финансовых делах Владимира Ивановича несколько покоробило. Впрочем, сейчас было не до ужимок и пируэтов — ситуация-то критическая.

— Да, есть, трехкомнатная. На окраине, правда…

— Да Бог с ней, какая разница где! Вот туда и уезжайте! Вряд ли они вас там будут искать.

— Хитрый ход, да?

— Ну, вроде того, и чем быстрее вы это сделаете, тем целее будете.

— У меня сын в институте, и дочь тоже…

— И их забирайте, не рискуйте. Ну, посидите полгодика в подполье, замы у вас есть — отработают за вас, не развалят хозяйство.

— Не успеют, хотите сказать.

Начальник УВД засмеялся. У него были на редкость здоровые и белые зубы: смех ему шел.

— Пусть так, да. Возьмут дети академический в институтах — ничего страшного. А за шесть месяцев убийцу мы найдем.

— Но если я скроюсь, то ЭТИ подумают, что я заказал бойню! Я ведь как будто сам признаюсь!

— Не беспокойтесь, Владимир Иванович, они так и сейчас думают. Так что испортить вы уже ничего не можете.

Они опять замолчали. Но тут очнулся от задумчивости губернатор:

— Леонид Макарович, а как вы все-таки считаете, кто этот стрелок? Кому было нужно сделать все это именно у нас, здесь, а не в Москве, например?

Милиционер замялся, помрачнел, мотнул головой:

— Версий много, пока все отработаем… Сейчас ничего сказать не могу. Но, если строго между нами, у вас в районе, Владимир Иванович, это уже второй случай.

— А первый?

— Да вы должны помнить: черных у вас на Авторынке постреляли. Очень похоже. Отсюда и будем работать.

Осторожно вошла секретарша, и милым теплым голосом сообщила:

— Вам из Москвы звонят!

Губернатор включил телефон, снял трубку, послушал; и, подняв глаза, кивнул собеседникам: идите мол.

За окнами кабинета с бордовыми шторами снова моросил нудный дождь, снова хлестал по окнам ветер, но только это уже была весенняя погода. А двое немолодых мужчин опять сидели друг напротив друга с большими бокалами кофе из пакетиков.

— Что скажите, любезный Никита Сергеевич?

— То и скажу, любезный Геннадий Алексеевич!

Они долго смеялись, и звуки собственного смеха не давали им остановиться. Им стало вдруг тепло и весело, и погода показалась совсем не мерзкой: дождик в апреле — к урожаю! А скоро можно будет выехать и на озера, и на пруды, карасиков потягать…

— Наш незнакомый друг — снайпер снова заявил о себе.

— Да, и я думаю, что мы ошибались. Не простой это человек. Что ни выстрел, то скандал!

— Вы думаете, профессионал со стороны, не местный?

— Может быть, — задумчиво протянул Геннадий Алексеевич, — но почему всегда в одном и том же месте практически?

— А не Владимир Иванович все-таки его нанял?

— Это вряд ли! Он же понимает, что криминалом с криминалом бороться — самому криминалом стать. Он не такой!

— Кто знает, времена наши людей меняют так, что и не угадаешь!

— И все-таки, я не думаю. Могли из Москвы пригласить сюда, чтобы воспользоваться моментом и запутать ситуацию. Чтоб не знали, на кого думать.

— А могли и наши, местные, не пустить чужаков. Вдруг и у нас в области кто-то имеет виды на «Новопетровскую»?

— Да уж, вариантов масса, фактов нет.

— Я послал туда Василия Трубачева, пусть на месте посмотрит, все тщательно проверит.

— В командировку?

— Да он сам оттуда родом, у него там родители живут — ему и карты в руки.

— Да, кстати! Накрыли в Туле этих ребят! Банда. Сан Саныч героем ходит, пенсия на носу — и дело большое раскрыли аккурат к пенсии — надеется на прибавку.

— Пусть надеется!

Они снова захохотали; и видели уже не темный кабинет, не мерзкий дождь, а камыши, темную воду, свежий ветер, и блестящих от воды, свежевыловленных карасиков…

Глава 22

Начальник Новопетровского РОВД не долго размышлял, кого бы ему предоставить в помощь следователю из областного УВД. Будучи крайне раздраженным после очередного втыка за слабую работу по контролю за незаконным оборотом зеленого змия, и уже устав от однообразных объяснений своих подчиненных, (с их доводами он был совершенно согласен — но не мог же он сказать это вслух), начальник милиции счел целесообразным именно их и отправить в помощники к Трубачеву. Пусть поработают на серьезном деле: посмотрим, как вы здесь себя проявите, субчики?

Порассуждав с начальником примерно в течение получаса на общие темы, Трубачев отправился знакомиться с помощниками. Те были в курсе перемен, но самого следователя еще не видели. Плотник заканчивал составлять очередной план борьбы с алкоголем, а Ерохин рисовал на тетрадном листе чертиков. Они безобразно улыбались, махали хвостами и высовывали раздвоенные языки.

Отворилась дверь, показался высокий, ходой, рыжий и наполовину лысый человек. И по внешнему виду нисколько не старше новопетровских следователей.

— Плотник и Ерохин? — полувопросительно, полуутвердительно спросил он.

— Да, так точно. С кем имеем честь?

— Василий Николаевич Трубачев — следователь областного УВД.

— А где же ваши товарищи? — ляпнул, не подумавши, Ерохин, и увидел взгляд Валентина. Более чем выразительный: «Твой язык тебя погубит»!

— Какие товарищи? — совершенно искренне изумился приезжий.

— Да книгу я в детстве читал — «Васек Трубачев и его товарищи». Вот и пришло в голову. Извините.

Трубачев книгу тоже читал, и такие шутки уже не в первый раз слышал. Еще в школе учительница литературы на внеклассное чтение задала эту книгу. Он потом полгода от насмешек не мог избавиться. Даже дрался однажды.

— Люблю хорошую шутку. А товарищи у меня будут… Вот вы и будете… Кстати, можно на «ты».

Василий повесил кожаную куртку на вешалку, взял и пододвинул к столу стул с ободранным сидением, положил локти на стол и энергично спросил:

— Давайте начнем?

Не дожидаясь ответа, задал первый вопрос:

— Как считаете, кто мог так ловко расстрелять колонну? Три джипа — это, считай, колонна. И даже пуль не нашли.

— Да мы и не знаем, сколько было выстрелов. Один, или несколько? Никто ничего не слышал. Ну, нашли место, где он лежал — примято все, но не больше.

— И никаких следов?

— Следов полно, но только не разберешь, кто и когда их сделал: может, день назад, а может больше. Там проселочная дорога почти рядом, по песку. И озерцо недалеко, рыбаки частенько ездят.

Трубачев сделал в памяти зарубку, но вслух спросил другое:

— А у вас своя версия есть? Вы сами как, по честному сказать, думаете?

Тут не утерпел, влез в разговор, молчавший после своего промаха, Ерохин:

— Я вот думаю, что это сделали москвичи. Это ихние, тамошние разборки. Они узнали, что те едут сюда, проследили за ними. Остановились у трассы, высадили человека, он ушел в посадки, добрался до цели, отстрелялся. Ушел. Потом они его подобрали, и спокойно уехали. Оружие могли закопать в песке. Дождик прошел, и никаких следов!

— Искать иголку в стоге сена — такая наша работа, господа — товарищи… Но я вам доложу, что это версия, конечно, самая логичная. Надо с их врагами в месте постоянной дислокации разбираться, а не у нас. Впрочем, кто знает, может быть, и в нашей области были у них враги. Но не это наша задача. Наша задача с вами — отработать местную версию; как следует! И вот если она ничего не даст, можно будет смело сказать — ищите, господа, в Москве. Мы тут ни при чем! Короче, завтра с утра — на место разыгравшейся трагедии!

— Мы с удовольствием, — откликнулся Плотник, — но транспорт…

— У меня своя машина — куда надо, туда и поедем!

Глава 23

Из Дневника Саши Куценко.

"2 апреля. На следующее утро после операции я только и слышал от знакомых и родственников: «Ты в курсе?.. Ты знаешь?..». Никаких других тем больше будто нет. Поговорить не о чем. Что ты, такое событие! Перевирают, сочиняют безбожно. В последней редакции уже узнал о перестрелке, чуть ли не из гранатометов стреляли. Еще немного, и заговорят о крупной войсковой операции. Хочется ржать как лошадь: громко и широко открыв рот.

Рассказывают, что милиции приезжало видимо — невидимо. Опять покрутились без толку и убрались восвояси.