Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Гибель «Русалки»

ModernLib.Net / Морские приключения / Йерби Фрэнк / Гибель «Русалки» - Чтение (стр. 17)
Автор: Йерби Фрэнк
Жанр: Морские приключения

 

 


– Слышал.

– На берегах Понго слишком тесно для двух факторий такого размера, как Фолкстон и Понголенд. А после тебя монго остаются одни объедки…

– Я же не заставляю караваны идти сюда, – возразил Гай.

– Разве? Твои подарки богаче, чем у кого-либо, включая Бланко и да Соузу. Ты тратишь больше денег на угощения, чем все пять остальных владельцев факторий вместе взятые. Ты платишь больше других за негров. Ясно, что тебе достаются самые лучшие.

– А потом я продаю их по более высоким ценам. Это умение хорошо вести дела, капитан, не более того. А посмотри, что творится у монго. Жалкое зрелище! Ниггеры грабят его на каждом шагу. Он не умеет или не желает вести учет. Бьюсь об заклад, что он ни разу не проверял свои бухгалтерские книги с тех пор, как я ушел от него.

– Я в этом и не сомневаюсь. Но уж если говорить о прихлебателях-неграх, то и у тебя их немало. Кстати, у здешнего вождя есть брат-близнец, вождь какого-то лесного племени?

– Да. Флонкерри – брат-близнец Флэмбури, который живет выше по реке, за владениями монго. А что?

– Видишь ли, я видел второго брата, Флэм… Флэм…

– Флэмбури.

– На днях Флэмбури имел задушевную беседу с монго. Думаю, что его милость не упустил случая разжечь вражду между этими, похожими друг на друга как две капли воды, порождениями смертного греха в надежде, что и Фолкстон будет в нее вовлечен…

– Ты немного отстал от жизни, капитан, – рассмеялся Гай. – Монго давно их пытается столкнуть. Флон и Флэм родились одновременно, кто раньше, не может сказать ни их мать, ни повивальная бабка, – так что им пришлось разделить власть над племенем между собой. И теперь у фольджи два вождя, что сразу внесло смуту. Чтобы как-то разрядить обстановку, Флонкерри попросил меня разрешить ему поселиться здесь со своими людьми.

– И ты ему позволил? Но зачем?

– Потому что фольджи – превосходные воины, хотя и глупы, как чурбаны. У них нет ни холодного ума ашанти, те хоть и ниггеры, но чертовски башковиты, ни кровожадности дагомейцев. Главный недостаток фольджи: они пытаются нехватку мозгов возместить за счет безрассудной храбрости. Я видел, как они нападали на караваны фулахов и мандинго с ассагаями и копьями. А эти мусульманские племена пользуются огнестрельным оружием еще с тех времен, когда берберы и арабы обратили их в свою веру, поэтому они тогда перестреляли всех фольджи. Но я могу на них положиться: если они идут, то с дороги не сворачивают. Если разразится внутриплеменная война, я их возглавлю.

– Так ты думаешь, война будет?

– Да. Между двумя половинами одного и того же племени, что весьма прискорбно. Флонкерри и его люди, с тех пор как пришли сюда, втрое увеличили свое богатство, а Флэмбури и его шайка грызут кости генетт[52]. Зависть, капитан, очень злой колдун…

– Особенно когда ее разжигает монго, – заметил Джеймс Раджерс.

– Монго даже умнее, чем ты думаешь. Он подослал нам троянского коня, колдуна по имени Мукабасса. Как бы в подарок брату от Флэмбури. Такого безобразного косоглазого черного ублюдка я в жизни не видывал. Но колдун он хороший, это уж точно. Стоило ему появиться, как все пошло кувырком. Скот стал болеть. Один из детей ослеп. Здоровый, могучий воин сошел с ума, потому что ему померещилось, будто он видел в джунглях призрак смерти, охваченный белым пламенем. У первой жены Флонкерри на прошлой неделе случился выкидыш. Старинные друзья поссорились и порезали друг друга ножами. И все из-за этого старого хрыча Мукабассы.

– Как его зовут, я не разобрал?

– Мукабасса. Недурное имечко, не правда ли? Ему очень подходит. Я говорил Флонкерри не один раз, чтобы он прогнал этого сукина сына колдуна ко всем чертям, но Флон его боится. Придется мне, видно, самому это сделать…

– Тем более теперь, когда я тебя предупредил, – сказал Джеймс Раджерс.

Гай отправился вместе с капитаном на пристань, где его уже поджидали крумены, чтобы доставить на борт «Воладора». Они обменялись рукопожатиями.

– Побереги себя, – сказал Раджерс. – Хочу вновь тебя увидеть, когда приду сюда в очередной рейс…

– Не беспокойся, капитан, я себя в обиду не дам, – сказал Гай.

Проводив его, он вернулся на веранду. Он сидел там и думал о надвигающейся опасности. Было совершенно ясно, что замышлял да Коимбра: надеялся посеять раздор среди фольджи Фолкстона и таким образом ослабить их боевой дух, а затем побудить завистливую клику Флэмбури напасть на факторию и сжечь ее.

На самом деле все обстояло еще хуже, чем даже мог предположить Гай. Мукабасса не просто сеял рознь среди фолкстонских фольджи – он убивал их. Всякий раз, когда Флонкерри, вождь фольджи, пытался выяснить у него причину целой череды несчастий, обрушившихся на племя, у колдуна был наготове один и тот же ответ: кто-то навел порчу на людей Флонкерри. Почти каждый день Мукабасса устраивал разбирательства, которые называл судом Всевышнего, чтобы доказать вину или невиновность того или иного воина, и уже пять человек умерли, выпив воду сэсси, ядовитое варево, образующееся при кипячении коры дерева джеду. Понятно, что Мукабасса признал их всех виновными.

Поскольку «суды Всевышнего» происходили не в самом Фолкстоне, а в джунглях, Гай ничего не знал об этих якобы освященных свыше казнях. Никто не осмеливался рассказать ему о них. Все хорошо знали о его неприкрытой ненависти и презрении к колдунам и их деяниям. Но столь велика была власть предрассудка над их дикарским сознанием, что они не решались ослушаться Мукабассы. Вот так монго Жоа ослаблял оборонительные рубежи Гая…

Гай увидел, что к нему идет Флонкерри. Это был высокий, исполненный чувства собственного достоинства чернокожий, мускулистый и еще молодой. Но сейчас лицо его выражало глубокую печаль. Крупные слезы сверкали на черных щеках.

«Что там еще стряслось», – подумал Гай.

Прежде чем заговорить, Флонкерри быстро огляделся по сторонам.

– Прогуляемся немного, бвана? – произнес он наконец.

– Хорошо, – сказал Гай и встал. Они прошли через поселок и углубились в джунгли.

Флонкерри испуганно поглядывал на него.

– Здесь никого, – наконец сказал он.

– Говори, в конце концов! – взорвался Гай. – Чем ты так обеспокоен?

– Капапела, бвана. Мукабасса ее запер.

– Что? – взревел Гай. – Да как может Мукабасса, дьявол его забери, запереть твою вторую жену? Ты хочешь сказать, что позволил ему посадить ее под замок? Проклятье! Сколько раз я говорил тебе, Флон, что нужно прогнать отсюда этого старого мошенника?

– Мне пришлось подчиниться, бвана. Мукабасса сказал, что Капапела навела порчу на Никию, и ее ребенок родился слишком рано, мертвым. А завтра Капапела будет пить сэсси, чтобы узнать, хорошая она или плохая. Но я боюсь, она умрет, очень боюсь. Те другие все умерли. Пять мужчин и женщин умерли…

– Гром и молния! Уж не хочешь ли ты сказать, что позволил Мукабассе убить пять человек, не сказав мне ни слова? Флон, сдается мне, ты заслуживаешь хорошей порки!

– Он великий колдун, – прошептал Флонкерри. – Он только дает им воду сэсси, а убивают их собственные черные сердца, да…

– Послушай, Флон, – решительно сказал Гай. – Кора дерева джеду ядовита. Как укус гадюки. Дай любому человеку отвар коры дерева джеду, и он, если выпил достаточно, через некоторое время умрет. Господи Боже! Да напряги немного свои мозги, если они у тебя есть! Эти колдуны спасают тех, кого хотят спасти, тех, чьи родственники дали взятку этим злобным негодяям; они дают им ровно столько отвара коры джеду, или воды сэсси, если тебе так больше нравится, чтобы их вытошнило. Вот и вся хитрость.

Флонкерри покачал головой с важным видом:

– Бвана не знает силы колдовства. Большая магия. Только черные сердца задыхаются от древесного отвара сэсси. Чистые сердца бьются сильно и…

Его не переубедишь. Гай понимал это: между ними – стена, разница в несколько веков цивилизации. Он очень любил Флонкерри, однако сейчас ему хотелось задушить его. Но что этим изменишь? Он вспомнил Капапелу такой, какой видел ее в последний раз. Она была так прекрасна, как будто явилась из «Песни песней»: стройная, как пальма, с бархатисто-черной кожей. Шапка коротко подстриженных волос на маленькой изящной голове, маленький носик кнопочкой и мягкие пухлые губы – воплощение африканской красоты. Да, Капа красива. Даже он, несмотря на все свои предрассудки, не мог не видеть этого. И завтра ей предстоит умереть, потому что этот черный осел с репейником вместо мозгов, за которого она вышла замуж, так боится колдовства, что даже не пытается спасти женщину, которую любит больше жизни…

И словно в ответ на его мысли Флонкерри сказал:

– Капапела умрет – я умру. Не стану жить без нее.

– Постой! – сказал Гай. – Послушай, Флон, если я докажу, что колдовство белого человека сильнее, чем колдовство Мукабассы, обещаешь прогнать его отсюда?

Глаза Флонкерри вспыхнули:

– Твое колдовство будет сильнее, бвана! Тогда я возьму свой ассагай и распорю его от зубов до живота, да!

– Этого не потребуется, – сказал Гай. – Пойдем, потолкуем с его милостью…

Мукабасса впился в Гая своими злобными косыми глазами.

– Бвана хочет сделать колдовство белого человека сильнее колдовства Мукабассы? – прорычал он. – Бвана не знает, что говорит!

– Прекрасно знаю! – решительно сказал Гай. – Больше того, я знаю, что ты мне надоел до смерти, проклятый черный убийца! Ты и я испытаем, чье колдовство сильнее, дважды. В первый раз я докажу тебе, что твоя вода сэсси ничего не сможет сделать против моей. А потом ты увидишь, что даже папа Дамбалла на моей стороне!

При упоминании имени священного змея Мукабасса побледнел. Но какие-то соображения, возможно гордость за свое ремесло, побудили его принять вызов.

– Ладно, – сказал он. – И как же бвана докажет это?

– Я хочу поговорить с женщиной десять минут, прежде чем ты дашь ей воду сэсси. Сначала я дам ей мое зелье. Ты можешь смотреть, как я готовлю его. Можешь утроить свою колдовскую силу – все равно ничего не добьешься. И тогда ты увидишь…

– Ладно. Но думаю, что не я, а бвана увидит. До свидания, бвана.

Гай посмотрел на него с ледяным презрением в глазах.

– Пошли, Флон! – негромко сказал он. – У нас много дел.

Он увлек Флонкерри за собой. Они углубились в джунгли и шли, пока не добрались до священной рощи змеиного бога Дамбаллы. Здесь Гай отломал от ближайшего дерева раздвоенную ветку. Он стоял нахмурившись, держа ее в руке: в чем же, черт возьми, нести домой гадюку, поймав ее?

– Флон, – сказал он. – Сбегай принеси мне пару мешков из шкур. Больших, в которых женщины носят воду. Сможешь?

– Смогу, бвана, – ответил Флонкерри и тотчас исчез среди деревьев, легко и красиво сорвавшись с места. Через десять минут он вернулся с мешками. Когда же он увидел, что собирается делать Гай, его блестящая черная кожа стала пепельно-серой.

Гай уверенно вошел в рощу, зная, что крепкие башмаки защитят его ноги от змеиных укусов. Как обычно, роща кишела гадюками. Он ловко прижал к земле раздвоенной веткой одну из безобразных тварей, затем очень спокойно нагнулся и поднял, держа ее за голову сзади так, чтобы она не могла вывернуться и укусить его. Змея обвила его руку своим длинным извивающимся телом. Он снял ее правой рукой.

– Открой мешок, Флон, – сказал он.

Могучий негр повиновался, и Гай бросил змею внутрь хвостом вперед. Флонкерри плотно закрыл мешок и завязал его кожаным ремешком. Через пять минут Гай поймал еще одну змею и поместил ее в другой мешок. Глаза Флонкерри расширились от удивления. Это действительно казалось настоящим колдовством.

– Что бвана сделает сейчас? – спросил он.

– Большое колдовство, – рассмеялся Гай. – Возьмем их домой. Завтра увидишь…

У себя в фактории он порылся в ящике с инструментами и разыскал прочный пинцет. Затем постоял некоторое время, погруженный в раздумья. Он никак не мог вспомнить способ извлечения змеиного яда. Бродячие фокусники в Миссисипи проделывали это перед показом номеров с гремучими и мокасиновыми змеями. Они давали им что-то укусить, а потом… Вспомнил! Они заставляли гадов выпускать свой яд в надутый мочевой пузырь свиньи. Но у него не было пузыря свиньи или чего-нибудь в этом роде. И тогда он увидел стайку кур, пересекающих двор. Что ж, курица годится, не дать бы только гадюке втянуть обратно яд после укуса.

Он вышел во двор, поймал толстую курицу и привязал за лапу к столбу. Затем, взяв раздвоенную ветку в левую руку, он развязал один из мешков и выбросил змею на землю рядом с курицей. Змея тут же ее укусила. Гай прижал гадюку рогаткой к земле, зубы ее все еще оставались погруженными в куриную плоть. Продолжая удерживать змею, он сдавил мешочек с ядом как раз между ее маленьких блестящих глаз.

Убедившись, что весь яд выдавлен, Гай зажал голову гадюки между большим и указательным пальцами и поднял ее, не давая рту закрыться. Он знал, что малейшая небрежность смертельно опасна даже теперь: возможно, на зубах змеи осталось достаточно яда, чтобы уложить человека в постель на долгие недели. Взяв пинцет, он выдернул сначала один длинный кривой желтый зуб, потом другой. Теперь гадюка стала совершенно безвредной: только через эти полые зубы может она впрыскивать яд в свою жертву. Остальные зубы сплошные и служат лишь для того, чтобы удерживать добычу, пока яд не окажет своего смертоносного действия.

Он положил змею обратно в мешок, пометив его своим складным ножом. Затем подозвал женщину и велел ей сплести две длинные, узкие, с откидными, на петлях, крышками, корзины-клетки, сквозь решетку которых гадюка была бы видна. Через четыре часа, когда она закончила работу, он посадил змею с вырванными зубами в одну из корзин, сделав на ней почти незаметную пометку кусочком пальмовой древесины. В другую корзину он поместил ядовитую змею. А потом, спохватившись, закопал мертвую курицу, чтобы кто-нибудь не съел ее.

В полдень следующего дня, завывая и приплясывая, в ужасной маске колдуна, скрывавшей лицо, отчего его внешность, по мнению Гая, только выигрывала, пришел Мукабасса, ведя несчастную Капапелу. Ее руки были связаны сзади лианами, еще одна лиана петлей наброшена на горло. Она была полумертвой от страха.

– Не бойся, Капа, – мягко сказал Гай. – Мое колдовство сильнее, чем его…

Больше он ничего не успел сказать.

– Что здесь происходит? – послышался решительный женский голос.

Гай обернулся и увидел Билджи, во все глаза смотревшую на него, а рядом с ней – белую женщину, почти с него ростом. Он никогда не видел раньше Пруденс Стаунтон, но это, бесспорно, была она, ведь на много миль вокруг она была единственной белой женщиной. Ей было теперь лет двадцать шесть – двадцать семь. И, хотя Африка встретила ее неласково, она, несомненно, освоилась здесь. В тот момент Гай не осознал, что Пруденс по-своему привлекательна, он понял это значительно позже. Что поразило его с первого взгляда – так это безмятежное спокойствие всего ее облика. Именно эта безмятежность больше всего раздражала такого скептика, как Гай, – ведь за ней не было ничего, кроме бесхитростной веры.

Он рассматривал девушку с оскорбительной неторопливостью. В ее внешности не было ничего замечательного. Пожалуй, ее можно было назвать худой, однако по-мальчишечьи стройная фигура не мешала ей быть необычайно женственной. Уголки голубых глаз Пруденс собирались в морщины, оттого что она слишком много бывала на солнце. И все же эти морщины не старили ее, а скорее придавали некоторое высокомерие, но, несмотря на это, он подумал, что при других обстоятельствах черты ее лица вполне могли бы выражать спокойное добродушие. Темно-золотистые волосы аккуратно собраны в пучок на тонкой загорелой шее. Широкий рот с удивительно полными губами – похоже, что холодная сдержанность – только видимость, скрывающая душевную теплоту. Солнце выжгло ее брови и ресницы почти добела, и они резко выделялись на покрытом густым загаром лице.

В ее облике не было ничего примечательного. Но сама Пруденс Стаунтон была незаурядной личностью.

– Я спрашиваю, – сухо повторила она, – что все-таки здесь происходит?

– Ничего особенного, – нехотя ответил Гай. – Мы с этим почтенным колдуном побились об заклад. Он собирается дать женщине древесный отвар сэсси…

– Но ему нельзя это позволить! – выкрикнула Пруденс. – Сэсси – смертельный яд!

– Вы не сообщили мне ничего нового, мисс Стаунтон, – спокойно сказал Гай. – И все же из чистого интереса…

Глаза Пруденс вспыхнули сапфировым пламенем.

– Ах вот вы какой человек, мистер Фолкс! Вы хотите сказать, что человеческая жизнь – ставка в вашей азартной игре?

– Пожалуй что так, если допустить, что негры – люди, – ответил Гай не без издевки, – у меня же на этот счет свое мнение. Кроме того, я куда лучший колдун, чем это порождение смертного греха. Женщина не умрет. Я даю вам слово.

– Послушайте, вы… – задохнулась Пруденс.

– А не кажется ли вам, Пру, – решительно произнес Гай, – что вы становитесь немного надоедливой. Отойдите в сторонку, как хорошая девочка, и не вмешивайтесь. Билджи, дорогая, дай-ка мне эту бутылочку…

Билджи, не вымолвив ни слова, передала ему бутылку с настойкой рвотного камня. Если бы он сказал ей перерезать себе горло, она, наверно, повиновалась бы столь же быстро и беспрекословно.

– Открой рот, Капа! – приказал он.

Капапела послушно открыла рот, в глазах ее забрезжила надежда. Гай влил ей в глотку тошнотворную смесь. Затем повернулся к Мукабассе.

– Твоя очередь, великий колдун, – сказал он.

Мукабасса поднес чашку, полную отвара коры дерева джеду, к губам Капапелы. Краем глаза Гай видел, что Пруденс вся напряглась, готовясь к прыжку. Он помешал ей, крепко схватив за руки.

– Не надо этого делать, – сказал он решительно. – Пари есть пари. И вообще, у нас здесь свои порядки.

– Пустите меня! – завизжала Пруденс. – Пустите!

– Должен вам разъяснить, Пру, – насмешливо сказал Гай, – что здесь, в Фолкстоне, действует одно правило: я говорю, а все остальные слушают. Особенно женщины. Да прекратите же вырываться!

Капапела храбро проглотила яд. Обитатели поселка столпились вокруг и глядели на нее затаив дыхание. Не прошло и минуты, как Капапела согнулась вдвое и исторгла весь яд на землю.

– С ней все в порядке, – сказал Гай. – Сок джеду должен находиться в желудке не менее десяти минут, чтобы начать действовать. Могу ли я теперь отпустить вас?

– Я никогда… – проговорила Пруденс, тяжело дыша и выталкивая слова по одному, – за всю… свою жизнь… не подвергалась… столь бесцеремонному… обращению!

– В таком случае, Пру, – сказал Гай, – вам еще многое предстоит узнать. – Он заметил, что Флонкерри взялся за свой острый как бритва ассагай. – Нет, Флон. Нам с Мукабассой предстоит пройти еще одно испытание. Мы спросим самого папу Дамбаллу, кто из нас говорит правду. Нибири, неси змей!

– И вы считаете себя белым человеком и христианином! – воскликнула Пруденс.

– Я белый человек, тут нет никакого сомнения, – торжественно сказал Гай, – а вот насчет христианства не уверен. Я приемный сын Африки, мэм, а мне сдается, что ни Иегова, ни Иисус никогда не перебирались через Атласские горы…

Пруденс уставилась на него с неподдельным изумлением:

– Вы хотите сказать, что верите во весь этот шарлатанский вздор?

– Да, мэм. А вы разве нет? Кажется, я только что показал вам его силу, которая ничуть не меньше, чем сила Библии и сила меча. Вы, миссионеры, уже двести лет пытаетесь отмыть ниггеров в крови агнца, а они по-прежнему остаются такими же черными и ленивыми, насколько я могу заметить… Принесла их, Нибири? А теперь, будь умницей, покажи их, чтобы все видели.

Негры отпрянули на несколько шагов от клеток со змеями. Гай взял помеченную им вчера клетку и поднял ее в вытянутой левой руке. Затем взялся правой рукой за петлю крышки.

– Бвана! – завопила Билджи. – Бвана, не делай этого. Укусит тебя, ты умрешь!

– Выбрось эти мысли из своей хорошенькой головки, малышка! – ухмыльнулся Гай. – Мы друзья с папой Дамбаллой. Со мной ничего не случится…

– Вы что – собираетесь засунуть голую руку в клетку с ямкоголовой змеей? – спросила Пруденс.

– Да, мэм, – протянул Гай. – Говорит же Библия, что вера движет горами! А я очень-очень верю в старого папу Дамбаллу. Змея не причинит мне никакого вреда.

Он смело просунул руку в клетку. Гадюка, свернувшаяся полукольцом, укусила мгновенно, вонзив задние зубы в руку Гая. Гай слышал пронзительные вопли Билджи, полные отчаяния. Пруденс же не издала ни звука. Он обернулся: она глядела на него с холодным любопытством.

– Вырвали ядовитые зубы, не правда ли? – спокойно спросила она. – Ловкий фокус!

– С вами, надеюсь, все в порядке, Пру? – улыбнулся ей Гай. – Тем не менее я был бы вам очень благодарен, если бы вы помолчали…

– Не беспокойтесь, – сказала она насмешливо. – Я горячо одобряю любые способы борьбы с колдунами.

Он засунул в клетку другую руку и раздвинул челюсти змеи. Туземцы столпились вокруг, разглядывая крошечные капельки крови на его руке.

– Бвана не умрет? – прошептала Билджи.

– Еще лет сорок, по крайней мере, – усмехнулся Гай.

Он повернулся к Мукабассе, который дрожал как осиновый лист.

– Теперь твоя очередь, великий колдун, – сказал он, передавая знахарю вторую клетку. Мукабассе хватило всего одного взгляда на нее, чтобы броситься наутек.

Флонкерри рванулся следом и в несколько прыжков почти настиг его.

– Отпусти его, Флон! – закричал Гай. – Смотри только, чтоб он не вернулся.

Флонкерри остановился и обернулся к Гаю.

– Не убивать его? – спросил он с грустью.

– Не надо. Он убежит в лес. А вечером Эсамба поймает его и погасит свет в его глазах. Он будет достаточно наказан…

Флонкерри подошел к Капапеле и улыбнулся. Он обнял ее за тонкую талию, и они ушли. Это зрелище доставило Гаю большое удовольствие. Он повернулся к Пруденс Стаунтон.

– А теперь, – сказал он сдержанно, – позвольте мне, хоть и с некоторым опозданием, пригласить вас в Фолкстон, мисс Стаунтон. Как говорят фулахи, мой дом – твой дом…

Пруденс не сразу ответила ему. Она стояла, разглядывая его с неподдельным любопытством.

– Ну как? – усмехнулся Гай. – Вы удовлетворены увиденным?

На мгновение в ее глазах появилось беспокойство.

– Простите, – сказала она. – Мне следовало бы вести себя сдержанней, мистер Фолкс. Дело в том, что я с семи лет не видела белых людей, за исключением отца.

– Ну и что вы можете сказать теперь, когда увидели?

Она холодно улыбнулся ему, сохраняя полное самообладание:

– Все суждения основаны на сравнении, не правда ли, мистер Фолкс? А у меня нет для них почвы, поэтому как я могу судить?

– Вы, Пру, – сказал Гай торжественно, – настоящий адвокат из Филадельфии. Но, клянусь всем святым, вы мне нравитесь. Проходите в дом…

– Благодарю вас. И если позволите, я осмотрю вашу руку. У меня есть опыт врачевания змеиных укусов.

Она опустилась на колени у его кресла в гостиной и разрезала рану бритвой, которую Билджи предварительно прокипятила. Потом Пруденс несколько раз сильно сдавила место разреза, так что обильно полилась кровь.

– Думаю, яда нет, – решительно сказала она, – но лучше проверить. Если есть, кровь его вымоет – и этого будет достаточно…

Она взглянула на Билджи.

– Скажи, девушка, – обратилась она к ней на суахили, – где можно взять кусок ткани для перевязки?

– Она говорит по-английски, – сказал Гай. Пруденс с интересом взглянула на Билджи. Она уже видела сегодня на пристани эту девушку из Тимбо, но до сих пор обращала на нее не больше внимания, чем на любую другую африканку. Но сейчас, заметив в глазах Билджи затаенную печаль, она сразу все поняла. Сразу и до конца.

Но что ее особенно поразило, буквально пригвоздило к полу, так это ее собственная реакция. Она знала, что сожительство белых мужчин с туземными женщинами – дело для Африки обычное, может быть, именно поэтому представители ее расы (а их в этих краях было немного) никогда не искали встречи с ней. К тому же отец так дорожил ею, так боялся, что ее чистота будет оскорблена видом факторий и рынков рабов на Невольничьем Берегу, что не брал ее в свои редкие поездки, которые предпринимались, отчасти, по крайней мере, именно с целью проповеди против этой позорной практики. Однако его усилия были бесполезны, о чем он знал заранее, но считал это своим христианским долгом.

Она медленно поднялась с колен.

– Перебинтуешь сама, – сказала она Билджи. Резкость собственного тона неприятно поразила ее. Она вовсе не хотела давать волю своим чувствам.

– Да, госпожа, – покорно сказала Билджи. Пруденс поняла: ей нужно время, чтобы подумать.

А когда он смотрел на нее своими большими черными глазами, она ни о чем не могла думать. Ей начинало казаться, что он видит ее насквозь, знает все ее мысли и чувства…

Главным же чувством, овладевшим ею (она понимала это и не могла обманывать себя, унаследовав от отца беспощадную честность), было не возмущение и гнев по поводу этого вопиющего нарушения христианского кодекса морали, а мучительная боль, вызванная чисто женской ревностью.

«Я его совсем не знаю, – в ярости твердила она себе. – То, что я говорила ему, истинная правда: мне не с чем сравнивать – ведь папа так оберегал меня… А он – торговец рабами, человеческой плотью. Чуть ли не атеист. Не знаю, уродлив ли он или все-таки красив, как языческий бог. Папе следовало быть дальновиднее. Если бы он брал меня в свои поездки, я бы имела возможность видеть и других белых мужчин и не стояла бы сейчас в полном смятении, уже наполовину влюбившись в него, незнакомца, которого встретила какой-то час назад…»

Гай улыбнулся ей.

– Стоит покинуть пределы миссии, – мягко сказал он, – и мир становится совсем иным…

– Не спорю, – сказала она резко. – Однако должна вас разочаровать, мистер Фолкс. Проповедник – мой отец, а не я. И вообще, ваша жизнь меня совершенно не касается…

– Неужели? Думаю, вы не правы. Я свято верю в братство людей. А вы меня разочаровали. Я-то уж предвкушал, как прекрасная миссионерка спасет мою душу. Теряюсь в догадках: зачем же вы тогда пришли сюда?

– Меня прислал отец, – не сразу ответила Пруденс. – Вокруг миссии разгорелась война, и он увидел, что дикари Диакьяра вытворяют с женщинами. Я не хотела уходить, но папа обещал, что, если станет совсем плохо, он пришлет гонца с просьбой о помощи. Мы можем на вас рассчитывать, мистер Фолкс?

– Разумеется. Насколько я знаю, ваш отец весьма достойный человек. Думаю, что тот вред, который он причинил, насаждая религию, неподходящую для Африки, не так уж велик по сравнению с пользой, что он приносит, знакомя негров с простейшими навыками гигиены и врачуя их болезни. Я и сам хочу послать к нему нескольких пациентов…

– Иначе говоря, – холодно заметила Пруденс, – вы обеспокоены состоянием их тел, а не душ. Что ж, это понятно. Чем здоровее африканец, тем дороже его можно продать, не так ли, мистер Фолкс?

– Совершенно верно. Однако я нерадиво отношусь к своим обязанностям хозяина. Что бы вы хотели на обед, мисс Стаунтон?

Пруденс покраснела и не сразу ответила.

– Прошу прощения, – сказала она наконец. – Все-таки я у вас в гостях, а вам приходится напоминать мне об этом. Я вела себя отвратительно. Пожалуйста, простите меня, мистер Фолкс.

– Вас не за что прощать, – улыбнулся Гай. – Пойдемте, я покажу вам факторию, пока повар стряпает ваше любимое блюдо. Какое именно, мисс Стаунтон?

– Люди, живущие в миссии, – печально сказала она, – не могут позволить себе такую роскошь, как любимые блюда. Пусть это будет ваша повседневная пища, мистер Фолкс.

– Прекрасно, – сказал Гай. – Что ж, пошли?

Глава 18

Лунный свет, озаряющий серебряным сиянием все небо, едва пробивался сквозь кроны деревьев. С моря дул ветер, деревья колыхались и рассеивали свет, так что весь пейзаж находился в постоянном движении. Стайка обезьян, что-то лопоча, пронеслась по верхушкам тамариндов. Хрипло прокричала кукушка. Потом все стихло, кроме шума волн, которые накатывались и разбивались о берег, и кровь в ее висках, казалось, пульсировала в ритме морского прибоя.

Она лежала на спине, глядя в потолок. Ветер глухо шуршал в листве баобаба, и на ее лице отражались попеременно то тень от листьев, то лунное серебро. Ей чудилось, что она ощущает кожей смену света и тени, как ощущала бы легкие, щекочущие прикосновения травинки в детской руке.

В пятне лунного света, отраженного зеркалом на потолок, пробежала ящерица и с шуршанием скрылась.

А Пруденс Стаунтон лежала, сжимая и разжимая тонкие пальцы, с трудом сдерживая слезы.

«Я не должна думать, – говорила она себе, – не должна. Он совсем не такой, о каком я мечтала: атеист, торговец человеческой плотью – злой, жестокий человек. Нет… он мог бы позволить своим воинам убить знахаря, но ведь не позволил. В его душе есть добро, но оно загнано вглубь. Я могла бы помочь ему, могла бы…

Только я ему не нужна. Он такой сильный, ужасно сильный, он горд и не ведает сомнений. Если бы я смогла помочь ему прозреть, убедить его бросить это гнусное занятие, какие чудеса могли бы мы сотворить вместе, если бы эта сила была обращена на службу Господу. Я была бы тогда так счастлива – и мне не нужно больше никаких сравнений. Он так красив, как я себе и представляла: высокий, с этими дерзкими глазами, насмешливым и нежным ртом…»


Внезапно Пруденс села, свесив длинные, стройные ноги со своего ложа. На ней была только сорочка: в Фолкстоне не нашлось ночной рубашки, а свои она взять не догадалась. Пруденс прошла к зеркалу и уселась перед ним. Ей не пришлось зажигать лампу с пальмовым маслом: на этой стороне комнаты, залитой лунным сиянием, было светло как днем. Она сидела, разглядывая свое отражение в зеркале. Фигура хорошая – если бы не худоба, ее можно было бы даже назвать красивой. Немного побольше бы мяса на костях, думала она, но знала, что, наверно, так и останется худой…


Пруденс сидела, вслушиваясь в рокот прибоя, шорох деревьев, шум, который поднимали пробегающие обезьяны, писк летучей мыши, и чувствовала, как в ее крови все сильней, отчетливей, яростней звучат голоса мрачных и жестоких африканских богов.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28