- Там убийство, - объявил Гуглиэльмо. - Там, на улице.
      - Что?!
      Каждая новость была как обухом по голове. Детлеф чувствовал, что скоро не выдержит.
      Ева стояла тут же, в уголке, пытаясь заверить всех и каждого, что с ней все в порядке, что она может играть сегодня вечером. Она была одета и загримирована для первого действия, превратившись в грязную размалеванную Ниту.
      Гуглиэльмо посадил в гримерной Евы здоровенного охранника, но актриса не желала, чтобы ее защищали. Она совершенно переменилась, и Детлеф гадал, не была ли ее прежняя паника игрой. Если так, ей безусловно удалось одурачить его. Но он не мог придумать никаких причин для такого представления. Его собственный костюмер при помощи булавок оправлял на нем одеяние Зикхилла. Синди, помощница гримера, натянула парик с секретом и сверху шляпу. Он чувствовал себя как младенец, вокруг которого все суетятся, но при этом игнорируют, который не личность, а объект.
      Если спектакль переживет первую неделю, дальше он может жить вечно. Детлеф не знал, переживут ли эту первую неделю «Странной истории доктора Зикхилла и мистера Хайды» актеры.
      Поппа Фриц доложил, что снаружи ходят демонстранты. Их нанял Морнан Тибальт, они явились пикетировать театр на глазах у зрителей. Теперь, намереваясь сорвать спектакль и став очевидцами убийства, они совсем разбушевались.
      - Это было очередное убийство Боевого Ястреба.
      Детлеф не мог отреагировать мимикой, на лицо уже был нанесен специальный грим. Время шло.
      Он потерял из виду Женевьеву, но надеялся, что она сумеет о себе позаботиться. Хотелось бы верить, что и о нем тоже.
      - К нам это не имеет отношения, - пояснил Гуглиэльмо. - Жертвой стал какой-то попрошайка.
      Иллона Хорвата у себя в комнате громко заполняла ведро своим обедом, как делала это перед каждым представлением каждой пьесы, в котором только участвовала. Синди отступила на шаг и сочла результат своих трудов приемлемым. Внешне он был Зикхиллом. Внутри - он не знал…
      Он услышал первые ноты увертюры Феликса Хуберманна.
      - Все по местам! - крикнул Детлеф.
      Ощущая холод, она пробиралась по узкому проходу, догадываясь, что пол под ногами, похоже, уходит вниз. Было темно, но она в темноте чувствовала себя как дома.
      Женевьева знала, что Театр Варгра Бреугеля соединен с лабиринтом туннелей, пересекающихся под городом. Альтдорф пережил слишком много войн, осад, революций и бунтов, и потайные ходы источили все пространство под ним. Откуда-то капала слизь, и запах 7-й ложи в ограниченном пространстве чувствовался еще сильнее. Было, однако, неожиданностью увидеть, что само здание настолько опутано сетью потайных ходов, будто театр - это просто декорация, и стены его не из прочного камня, но из раскрашенного холста.
      Из прохода позади дамских грим-уборных - куда, к прозрачным с этой стороны зеркалам, театральное начальство, должно быть, некогда за определенную плату водило богатых городских любителей «клубнички», получая с этого весьма существенный доход, - она попала в некое подобие каменного стакана, из которого на все четыре стороны расходились туннели. В полу и потолке виднелись люки, и она предположила, что это один из тайных перекрестков, узловая точка лабиринта.
      Здесь было очень мало паутины, значит, по этим тропам ходили часто. В месте скрещения туннелей в стенной нише горел маленький шарик из какого-то пахучего вещества, освещая «перекресток». Это было пасленное дерево, известное способностью гореть очень медленно, чуть ли не до года.
      Судя по всему, берлога была обитаемой.
      - Есть кто-нибудь дома? - спросила она, и эхо в туннелях повторило ее слова.
      Никакого другого ответа не последовало.
      Она помнила мрачные переходы Дракенфелса, и то предчувствие беды, которое поселилось у нее в душе, едва она ступила в замок. Даже еще до того, как что-то случилось, она знала, что это злое место, прибежище чудовищ и безумцев. Здесь было иначе.
      Анализируя свои ощущения, она поняла, что не испугана, а подавлена. Что бы ни ходило по этим туннелям, оно ходило одно, жило одно. Оно спряталось во тьме не со злым умыслом, но от стыда, страха, отвращения к себе.
      Она открыла дверь, и ее обволокла вонь.
      Ее обоняние было острее человеческого, и ей пришлось зажимать нос, пока не рассеялась первая волна. У нее свело судорогой желудок, и ее стошнило бы, если бы в ней была хоть какая-нибудь еда.
      Она не нуждалась в пище, но порой ела - за компанию или чтобы попробовать вкус. Но ничего существенного она не ела неделями. Рвотные спазмы были словно удары в живот.
      Дотянувшись, она заглянула в буфет.
      Это было что-то вроде кладовой, набитой бесцветной рыбой из подземных сточных коллекторов, крысами размером с собаку, всякими мелкими непонятными тварями. Все живые существа лабиринтов несли на себе следы мутации: рыба - без глаз или с зачатками передних конечностей, головы крыс были непропорционально большими по отношению к покрытому редкой шерстью туловищу, глядя на другие существа, не представлялось возможным определить, чем они были прежде. Всех их убил кто-то сильный, кто-то, кто сломал им шеи или вырвал из своих жертв большие куски. Очевидно, этот гурман не притрагивался к мясу, пока оно не потухнет как минимум несколько дней, и оставил эти лакомые кусочки немножко погнить, пока они не станут соответствовать вкусам владельца кладовой.
      - О боже! - прошипела Женевьева.- Что за жизнь!
      Двинувшись дальше, она дошла до обрыва, словно утес, выраставшего откуда-то из недр города. С него свисало нечто похожее на корабельные снасти, целая паутина толстых канатов, прочных, хоть и разлохматившихся. Спуститься вниз было бы сравнительно несложно, но она решила, что это приключение может подождать до следующей ночи.
      До нее доносился плеск воды.
      Забираясь в лабиринт, она самонадеянно считала, что сможет вернуться по своим следам. Не сделав и пятидесяти шагов, она очутилась в новом месте и заблудилась.
      Ей казалось, что она все еще на том же уровне, что и театр, и если постоять тихо, то, возможно, она даже услышит отдаленные звуки увертюры Феликса. Она не могла уйти по лабиринту далеко. Кругом были люки. Какие-то должны вести обратно, к людям.
      Проверив очередную кажущуюся перспективной дверь, она оказалась в окружении книг и бумаг, которыми были набиты стеллажи от пола до потолка. Здесь тоже горела палочка из пасленного дерева, наполняя комнату приятным запахом древесины.
      Пасленное дерево называли «погибелью грамотеев», поскольку его дым вызывал легкую эйфорию и постепенное привыкание.
      Это была вполне обычная театральная библиотека. Изрядно потрепанные и испещренные неразборчивыми пометками копии известных произведений. Полное собрание пьес Таррадаша, актерские и режиссерские копии других столпов репертуара, некоторые основные книги по драматургическому мастерству, коллекция связанных стопками театральных программ, свернутые в рулон афиши. Среди других книг обнаружился и стоящий вверх ногами переплетенный том Детлефа Зирка.
      Женевьева озиралась по сторонам, пытаясь увидеть, не окажется ли здесь какой-нибудь необычной книги, некоего откровения о силе, сокрытой под человеческой кожей, ключа к безграничным магическим возможностям. Ничего подобного здесь не нашлось.
      Что она нашла, так это целый стеллаж, отданный под книги автора, о котором она едва слышала, драматурга прошлого века по имени Бруно Малвоизин. Он был автором «Совращения Слаанеши», насколько она помнила, скандальной в свое время пьесы. Не считая этого, он не создал больше ничего, что жило бы в репертуаре по сей день. Женевьева прочла названия пьес на корешках шикарных переплетов: «Трагедия Магритты», «Седьмое путешествие Сигмара», «Храбрый Бенволио», «Эсталианское предательство», «Месть Вамонта», «Похищение Рашели». Между этими обложками уместилась целая жизнь, жизнь прожитая и позабытая. Очевидно, Бруно Малвоизин что-то значил для обитателя лабиринта. Это могло помочь в решении загадки. Она должна спросить Детлефа, знает ли он что-нибудь об этом человеке. Или, наверно, больше пользы будет от Поппы Фрица: страж служебного входа - неиссякаемый источник сведений о театре.
      Она вернулась в коридор и проверила следующую дверь. Та вела в тесное пространство, откуда на нее пахнуло хлебом и полыхнуло жаром. Женевьева чуть было не прошла мимо, но заметила, что с другой стороны этого пространства тоже есть дверь. Она втиснулась в узкий лаз и толкнула ее - тяжелую железную дверцу, оказавшуюся незапертой - наружу.
      Вывалившись из духовки, она очутилась на кухне Театра памяти Варгра Бреугеля. Шеф-повар обернулся, разинул рот и выронил поднос с выпечкой, предназначавшейся для антракта.
      - Простите, - сказала Женевьева. - Я уже думала, что совсем зажарюсь.
 

      На протяжении всей пьесы Анимус наблюдал за Детлефом Зирком. В их совместных сценах Ева находилась рядом с ним, и Анимус мог видеть через призму ее сознания. Актер был крупным мужчиной, почти толстым, сильным физически, мощным генератором идей. Теперешняя хозяйка в данный момент едва ли была в состоянии победить его в схватке. Даже если Анимус будет руководить ею, уберет любые ограничения, что накладывают боль или сознание, ей может понадобиться слишком много времени, чтобы справиться с ним. И Ева знала, что, несмотря на кажущуюся хрупкость, вампирша могла оказаться еще более неподатливым противником.
      С наездником в мозгу Ева вжилась в роль Ниты как никогда прежде, отобрав спектакль и у Детлефа, и у всех остальных актеров. Конец второго действия остался полностью за ней, когда она на коленях приползла обратно к Хайде, разматывая шарф, прикрывающий ее синяки, и отдаваясь на его волю. Эта яркая сцена вызвала гром аплодисментов.
      Когда дали звонок к спуску занавеса, Детлеф сказал:
      - Отлично, Ева, но, наверно, впредь лучше бы поменьше…
      Она поднялась, вокруг суетились рабочие сцены, меняя декорации. Детлеф смотрел на нее. Он обливался потом, бисерины блестели сквозь грим монстра. У него была изнуряющая роль.
      Увивающийся вокруг Рейнхард поцеловал ее в щечку.
      - Великолепно! - выпалил он.- Просто откровение…
      Детлеф нахмурился, брови Хайды свирепо сдвинулись.
      - Она играет все лучше и лучше, разве не так?
      - Разумеется, - кивнул актер-постановщик.
      - Вы звезда, - объявил Рейнхард, приподняв большим пальцем ее подбородок.
      Анимус знал, что Рейнхард Жесснер хочет сексуального контакта с его хозяйкой. Благодаря Бернаби Шейдту он научился узнавать похоть.
      - Главное, помните,- сказал Детлеф,- в конце пьесы я вас убью.
      Ева улыбнулась и покорно кивнула. Анимус анализировал те сложные эмоции, которые пульсировали в голове хозяйки. Ее мысли были более упорядочены, чем у Шейдта, предполагаемого ярого приверженца Порядка. Она в своем простодушии весьма походила на самого Анимуса. Актриса стремилась к достижению краткосрочных целей и приближалась к ним с каждым шагом. Анимус с удивлением понял, что симпатизирует Еве Савиньен.
      Сохраняя хладнокровие, хозяйка стояла у края кулисы, давая возможность костюмерше поменять на ней шаль, а художнику по гриму нанести сценическую кровь и синие мазки на ее лицо.
      - Еще цветы, - сообщил старик, которого Ева знала как Поппу Фрица. - Из дворца.
      Анимус позволил Еве скупо улыбнуться. Она считала, что восторги влиятельных мужчин отвлекают ее от дела. Несмотря ни на что, несмотря на ее решительность, несмотря на расчетливость, жизнь Евы принадлежала театру. Она думала о том, чтобы обзавестись любовниками, покровителями, положением в обществе. Но все это стало бы лишь средством. Целью ее было стоять в свете рампы, стоять на сцене. Ева понимала, что отличается от других, и не ожидала любви от отдельных личностей. Имела значение лишь публика в целом, это коллективное сердце, которое ей предстояло завоевать.
      - И особый букет, - продолжал Поппа Фриц, - от доброго духа…
      Еву, к изумлению Анимуса, пробрал озноб. Поппа Фриц протянул карточку, на которой было написано: «От обитателя 7-й ложи».
      - Это место Демона Потайных Ходов, - объяснил он. Внутри Евы нарастала паника, но Анимус унял ее.
      Проверив память девушки, он понял ее инстинктивные страхи, понял, в какую сложную ситуацию та загнала себя. Он мог помочь ей справиться с этими беспорядочными чувствами, и он сделал это.
      Анимус начинал терять ощущение четкой самоидентификации. Начинал думать о себе, как о ней. Его прошлое существование было сном. Теперь он был Евой Савиньен. И она была Евой.
      Произнесли ее имя, и она без раздумий заняла свое место на темной сцене. Занавес раздвинулся, появился свет.
      Нита продолжала жить.
      Сегодня вечером Ева казалась другой. Конечно, Демон Потайных Ходов ожидал этого. После такого шока большинство актрис вообще не вышли бы в этот день на сцену.
      Он не мог понять, однако, как могла она быть столь великолепной. На сцене она была совсем другим человеком. Визжащая в гримерке девочка осталась где-то далеко позади, и единственное, что могли видеть зрители, - это Ниту. Он гадал, в какой мере ее блестящая игра обязана страху, обязана памяти о том, что она увидела.
      Встретившись с чудовищем в реальной жизни, не стала ли она лучше понимать подружку мистера Хайды? Вернется ли она позднее к своему наставнику-духу, как проститутка из Кислева упорно возвращалась к своему жестокому любовнику?
      Призрак был едва ли не испуган. Он понимал Еву-актрису, но никак не мог понять Еву-женщину. Ему даже не верилось по-настоящему, что такая существует.
      Он сидел в 7-й ложе, задыхаясь от беззвучных рыданий, чувствуя, как струятся слезы из его огромных глаз.
      На сцене Нита съежилась под потоком брани, которой осыпал ее Хайда. Он вытянул ее ивовым прутом по спине и продолжал изрыгать непристойную ругань, оскорбления, издевки.
      Демона Потайных Ходов, как и остальных зрителей, охватил ужас.
      Хайда Детлефа Зирка кривлялся, как обезьяна, почти плясал от удовольствия, нанося удар за ударом. Поскольку росло мастерство Евы в этой роли, постольку ее звездный партнер тоже был вынужден покорять все новые вершины.
      Зло присутствовало в Театре Варгра Бреугеля. Сгустившееся под светом прожекторов, во всем великолепии сверкающее у всех на виду. Зикхилла и Хайду Детлефа будут помнить как одну из его великих ролей. И дело вовсе не в гриме. Казалось, будто актер действительно жил двойственной жизнью, познав и вершины благородства, и глубины безнравственности. Кто-то, пожалуй, мог бы даже усомниться в здравом рассудке исполнителя и решить, что он повторяет путь печально знаменитого Ласло Лёвенштейна, у которого ужасы сценических ролей возобладали над реальной жизнью, человек и монстр стали неразделимы.
      На сцене мистер Хайда топтался тяжелыми сапогами по распростертому на полу телу дочери владельца постоялого двора, с удовольствием вышибая из нее дух.
      Подслушивая в укромных местах, Демон Потайных Ходов узнал, что билеты на «Доктора Зикхилла и мистера Хайду» продают с рук в десять раз дороже начальной стоимости. Каждый вечер сановники в масках набивались в ложи, не в силах пережить, что не видели пьесу. В партер и на ярусы втиснули дополнительные кресла, а простолюдины отдавали недельный заработок за право постоять у стены, лишь бы прикоснуться к чуду спектакля, стать частичкой этого события.
      Публика вскрикнула, когда голова хозяйской дочки оторвалась и Хайда ногой зашвырнул ее за кулисы.
      Это было волшебно. И хрупко. Никто не знал, как долго продлится колдовство. Со временем в пьесе могли выработаться некие шаблоны, и все свелось бы к обычному развлекательному зрелищу, и те счастливчики, кому повезло видеть ее прежде, стали бы с жалостью смотреть на остальных, пришедших слишком поздно.
      Сцена сменилась. Нита была теперь одна, напевая песенку, пытаясь выклянчить у невидимых прохожих копейки, на которые она могла бы подкупить привратника, чтобы тот выпустил ее из города. Вдали от Хайды у нее еще был бы шанс. Вернувшись в свою деревню, она сумела бы обрести новую жизнь.
      Половина зрителей пыталась скрыть слезы.
      Руки ее опустились, она чувствовала оскорбительное, как пощечины, равнодушие кислевитов. Ее песня оборвалась, и она тихонько побрела по сцене, вокруг нее кружились трепещущие клочки бумаги, изображая знаменитый снег Кислева. Нита дрожала в своих обносках, обхватив себя руками.
      Потом тень Хайды упала на нее. И ее участь была решена.
 

      После каждого следующего представления Детлефу, чтобы восстановиться, требовалось все больше времени. У него по сценарию было три крупные драки, четыре бурные любовные сцены и шесть убийств плюс невероятно тяжелые физически сцены превращений. Синяков и ушибов на нем было как на профессиональном боксере. Потел он так, что должен был терять вес фунтами, правда, на его животе это почему-то не отражалось.
      Сегодняшним вечером он едва смог выйти на бис. Когда спектакль окончился, груз усталости обрушился на него со страшной силой. В любом случае, все вызывали Еву. Он мог бы спокойно затеряться среди декораций.
      Занавес опустился в последний раз, и Рейнхарду пришлось помочь ему сойти со сцены, выбирая дорогу между канатов и задников.
      Перед женскими гримерными громоздилась гора цветочных подношений размером с добрый воз. Все для Евы.
      Соскребая с лица грим, избавляясь от уродств Хайды, он дотащился до своей гримерки и рухнул на диван. Голова гудела, как наковальня. Рейнхард наверняка зацепил его в поединке, но боли в нем накопилось столько, что он не мог вычленить какую-то отдельную рану. Его костюмер намочил полотенце и положил ему на лоб. Детлеф фальшиво пробормотал слова благодарности.
      Он все еще дрожал, мистер Хайда не отпускал его.
      Закрывая глаза, он видел изуродованную и расчлененную Еву Савиньен. Видел потоки крови, текущие по улицам Альтдорфа. Видел детей, которых кидали в огонь. Растерзанные людские тела, валяющиеся в грязи внутренности, выклеванные воронами глаза, вырванные языки.
      Он очнулся от дремоты, но ужасы продолжали жить в его мозгу.
      Рядом стоял Гуглиэльмо с газетами. Все писали о последнем преступлении Боевого Ястреба.
      - Стража не знает, кто этот попрошайка, - сообщил Гуглиэльмо. - Постоянные нищие с Храмовой улицы клянутся, что никогда его не видели, хотя у него даже не осталось лица, которое можно было бы опознать. Он носил амулет Солкана, но есть предположение, что он украл его. Никакой связи с другими жертвами. Никакой связи с театром.
      Детлеф мог представить, как шипы на когтистых лапах Ястреба впиваются в человеческое тело, как клюв протыкает кожу, долбит кости.
      - Я заказал дополнительный патруль ночной стражи на нашу улицу и на ночь оставлю в здании несколько здоровых парней. Все это пахнет неприятностями. Что до разбитого зеркала Евы и жертвы Боевого Ястреба, я думаю, может, это начало действовать какое-нибудь проклятие.
      Детлеф сел, спина и руки у него болели. В комнате с важным видом стоял Поппа Фриц.
      - В этом театре проклятия уже случались, - объявил старик.- «Странный цветок». Похоже, Демон Потайных Ходов был против него. Спектакль так и не дошел до премьеры. Болезни, несчастные случаи, неудачи, критика, разногласия. Все вместе.
      - Нет никакого проклятия,- бросил Детлеф.- «Доктор Зикхилл и мистер Хайда» - это успех.
      - Значит, это проклятый успех.
      Детлеф фыркнул. Но не смог собраться с духом и сказать, что презирает непрошено возникшее когда-то суеверие, когда все вокруг толковали о проклятых спектаклях. Актеры вполне способны испортить пьесу и без потустороннего вмешательства.
      - Тибальт снова призывает нас прекратить спектакли, - продолжал Гуглиэльмо. - Я не знаю, что за муха его укусила. На улице какие-то борцы за нравственность или еще кто весь вечер маршировали взад-вперед. В здание театра швыряли гнилыми фруктами, и пара бугаев пыталась побить обладателей билетов.
      Появилась Женевьева.
      - Жени, - обрадовался он. - Наконец хоть кто-то здравомыслящий.
      - Возможно, - отозвалась она, целуя его в щеку. Как ни странно, от нее пахло свежим хлебом.
      - Где ты была?
      Она не ответила, но в свою очередь спросила:
      - Кто такой Бруно Малвоизин?
      - Автор «Совращения Слаанеши»? Этот Бруно Малвоизин?
      - Да, этот.
      - Драматург прошлых лет. Бретонец по происхождению, но писал на рейкшпиле, так что, наверно, был гражданином Империи.
      - Это все?
      - Все, что мне известно, - сказал Детлеф, не понимая. - Он, должно быть, умер лет пятьдесят назад.
      Поппа Фриц покачал головой:
      - Нет, сэр. Малвоизин как раз не умирал.
      Женевьева обернулась к старику:
      - Вы знаете о нем?
      - К чему все это, Жени? - поинтересовался Детлеф.
      - Секрет, - ответила она. - Поппа Фриц?
      - Да, мадемуазель. Я знаю про Бруно Малвоизина. Я давно в театре. Я видел, как они приходили, видел, как уходили. Все великие, все неудачники. Когда я был молодым, Малвоизин был знаменитым драматургом. И режиссером.
      - Здесь, в Альтдорфе?
      - Здесь, в этом театре. Когда я стал учеником билетера, он был постоянным автором театра. На него вечно сыпались несчастья. Некоторые его работы запрещали, снимали с показа. Тогдашний Император обозвал «Совращение Слаанеши» непристойным…
      - Да, про это я знаю, - перебил Детлеф. - Удивительно противная вещица, хотя и не без определенного стиля. Мы могли бы на один сезон поставить ее снова, соответствующим образом изменив и дополнив.
      - Он был задумчивым, одержимым человеком, с ним было трудно работать. Дрался на дуэли с директором театра. Снес ему полголовы за то, что тот сократил его монолог.
      - Какой милый парень, да?
      - Гений, сэр. Гениям надо делать скидку.
      - Да, - кивнул Детлеф. - Конечно.
      - Что с ним стало? - спросила Женевьева.
      - Он начал меняться. Должно быть, его коснулся варп-камень. Говорили, что «Совращение Слаанеши» оскорбило богов Хаоса и Тзинч страшно отомстил ему. У него лицо изменилось, и он начал превращаться в… в нечто нечеловеческое. Он писал, как бешеный. Мрачные, бессмысленные, непонятные вещи. Безумные пьесы, которые никогда не могли быть поставлены. Он сочинил эпический роман в стихах, приписав Императору любовную связь с козой. Напечатано было анонимно, но ищейки вынюхали, что автор он. Тогда в нем уже едва ли оставалось что-то от человека. Наконец Малвоизин, которого все сторонились, загадочно исчез, ускользнул в ночь.
      Детлеф кивнул:
      - Именно так и должен был поступить Малвоизин. В своих пьесах он никогда не описывал незагадочные исчезновения, и никто из его героев не ускользал в день. Какой нам прок от всей этой чепухи про старого писаку?
      Все взглянули на Женевьеву.
      Она подумала немного, прежде чем ответить. Наконец решилась:
      - Я думаю, Бруно Малвоизин и есть наш Демон Потайных Ходов.
 

      В случае с Бернаби Шейдтом и безымянной проституткой в горах акт сексуального контакта был простой вещью, доступной пониманию Анимуса. Шейдт предложил деньги за удовольствие и пообещал не причинять девице боли, если та будет выполнять его желания. На самом деле Шейдт нарушил слово: он не отдал монеты и не смог сдержаться, чтобы не сделать ей больно. Унижение девицы, запугивание ее даже после того, как она доказала, что на все согласна, было частью желания клирика. Это было для него так же важно, если даже не важнее, как просто физическое удовлетворение.
      Что касалось Евы Савиньен и Рейнхарда Жесснера, действие было то же самое, но значение его совсем другое. Анимус поймал себя на том, что поглощен мыслями Евы, когда она допустила Рейнхарда к своему телу и заставила актера увидеть в ней исполнение его желаний. Она получала от этого удовольствие, неподдельное удовольствие, но преувеличивала его ради Рейнхарда.
      Анимус был дилетантом в этих делах и решил руководствоваться взглядами Евы. Контакт принес актрисе удовольствие большее, чем клирику, возможно, потому, что она меньше ожидала от него.
      Жесснер охотно пошел проводить Еву домой после спектакля. Она снимала убогую мансарду в театральном районе Альтдорфа, одну из множества таких же в этом месте. Потом у нее будет дом, роскошь, много нарядов. Сейчас ей требовалось просто место для ночлега, когда она не была занята в Театре Варгра Бреугеля. Она приводила сюда и других любовников - своего первого наставника, одного из музыкантов Хуберманна, - но эти связи всегда длились не дольше, чем партнеры оставались полезны для ее работы. В ее комнате не нашлось места ни для религиозных символов, ни для картин. Не считая кровати, главными предметами обстановки были стол, за которым она работала над ролями, полка над ним с грузом копий сценариев пьес из репертуара Театра Варгра Бреугеля, в которых ее роли были подчеркнуты и прокомментированы.
      После их дружеского, довольно нежного секса Рейнхард выглядел подавленным. Анимус был озадачен, но Ева все понимала.
      Рейнхард, влюбленный в нее, думал о жене и детях. Он сел, скинув с плеч стеганое одеяло, и потянулся к бутылке вина на тумбочке в изголовье кровати. Ева облокотилась на подушку и смотрела, как ее любовник пьет большими глотками. Лунный свет заливал его влажную кожу, делая его бледным, как привидение. Он был весь в синяках после еженощных дуэлей с Детлефом Зирком.
      Она крепко обняла его и увлекла обратно, ероша его волосы, успокаивая его дрожь. Она не могла избавить его от чувства вины, но могла не обращать на это внимания. Мозг Евы лихорадочно заработал. Чувственная теплота ушла из ее сердца, она занялась расчетами. Молодая женщина сумела заставить Рейнхарда хотеть ее, но сумеет ли заставить его любить?
      Анимус не понимал, в чем разница.
      Она размышляла, взвешивая выгоды и последствия своего следующего шага. Анимуса нельзя было застать врасплох, но он отметил, что на мгновение Ева перехватила контроль над их общим сознанием.
      Хозяйка осмелилась проявить нетерпение, осмелилась предположить, что его цели второстепенны по отношению к ее собственным.
      Ева завоевала Рейнхарда в качестве союзника. На нынешний момент она могла дурачить и шантажировать его в своих интересах, обещая благосклонность и в дальнейшем или под угрозой разоблачения. Но он был бы куда более ярым ее сторонником, если бы любил ее по-настоящему, если бы их связывали нити более прочные, чем вожделение или страх.
      Она отыскала в своей душе нечто, заставившее слезы появиться на глазах. Она лежала тихо, не переигрывая, позволяя слезам набегать на глаза и стекать по щекам. Она была напряжена, и создавалось впечатление, что она пытается обуздать свои чувства. Она ждала, чтобы Рейнхард заметил.
      Он склонился над ней и коснулся мокрой щеки.
      - Ева, - спросил он, - что это?
      - Я думала, - ответила она, - думала о твоей жене…
      Ее слова были для Рейнхарда как нож в сердце. Анимус ощутил легкий укол боли.
      - Какая она, должно быть, счастливая, - продолжала Ева, делая вид, что пытается храбро улыбнуться. - Зрители любят Иллону, она всегда будет популярна. Я знаю, что люди думают обо мне. Нелегко быть такой, какая я есть, и измениться я не могу…
      Теперь он утешал ее, забыв про собственные сомнения. Глубоко в душе они были удовлетворены. Анимус ощущал теплоту ее успеха.
      - Не плачь, - сказал Рейнхард, - любовь моя…
      Теперь он был ее.
      - Жени, почему у меня такое чувство, что против меня плетется множество интриг?
      Она не знала, что ответить, кроме: «Может, потому, что так оно и есть?», но у нее хватило ума не сказать этого. Было поздно, а они все еще находились в театре, на диване в гримерной Детлефа. Капитан Кляйндест пожелал задать им вопросы насчет убийств Боевого Ястреба, но они решительно ничем не могли ему помочь. Однако под ледяным взглядом капитана знаменитого тем, что он разоблачил Тварь, Женевьева чувствовала себя неуютно. Похоже, это был еще один вампироненавистник.
      А его любимая провидица, рыжеволосая молодая женщина по имени Розана Опулс, и вовсе была сбита с толку сложным клубком нерастраченных эмоций и впечатлений, что так и липли к Театру Варгра Бреугеля. Она не выдержала в театре и нескольких минут, и Кляйндест разрешил ей подождать на улице в своем экипаже.
      - Они поймают Боевого Ястреба, Детлеф.