 |
|
Популярные авторы:: БСЭ :: Желязны Роджер :: Joyce James :: Андерсон Пол Уильям :: Раззаков Федор :: Станюкович Константин Михайлович :: Толстой Лев Николаевич :: Чехов Антон Павлович :: Сименон Жорж :: Лондон Джек Популярные книги:: The Boarding House :: Бурый волк :: Пошехонская старина :: Мальтийский сокол :: Вторая книга Паралипоменон :: Сорок бочек арестантов :: Основание :: Как мы изобрели фотосинтезатор :: 64 килобайта о Фидо :: Подземная Москва |
Семейная педагогикаModernLib.Net / Ю. П. Азаров / Семейная педагогика - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 5)
Далее Аркадий, опять-таки с некоторым пренебрежением, замечает, что, «согрешив», они тут же покаялись, Версилов плакал на плече у Макара Ивановича, а мать «лежала где-то в забытьи в какой-то клетушке». А уже после этих строчек, в следующей главке, подросток, как бы понимая свою неправоту, приказывает себе: «Но довольно о вопросах и скандальных подробностях». Помню, мне было трудно найти слова, чтобы рассказать детям о духовном возвышении Аркадия, когда он начинает понимать трагизм матери, и трагизм отца, и великую святость Макара Ивановича, который писал его родителям: «Любезным деткам нашим посылаю родительское благословение наше вовеки нерушимое…» А потом я пришел к выводу: освоение романа «Подросток» в школе должно быть особенным. Бессмысленно же предлагать детям писать «Образ матери Аркадия». В стихию «Подростка» можно лишь погружаться, бережно раскрывая его великий смысл. Предельная осторожность нужна еще и потому, что здесь мы имеем дело с человеческими тайнами – интимными, кровоточащими, порой призрачными: одна крохотная небрежность, один огрубленный поворот, и тайная соборность навсегда исчезает… Мысль Достоевского о том, что без идеала нет ни истинной жизни, ни истинного воспитания, сегодня предельно актуальна. В воспитательной практике идеал всегда индивидуален в том смысле, что реализуется в конкретном действии, в конкретной личности. Иной раз подлинность идеала настолько окрашивается чувствами действующих лиц, настолько глубоко входит в бесконечно противоречивый мир людских отношений, что неизвестно и неопределимо порой, где идеал сохранил свою первозданность, а где действия человека напрочь исковеркали его. Недавно я спорил с одним специалистом по творчеству Достоевского. Я заметил, что не разделяю мысль замечательного мыслителя M. M. Бахтина о том, что герои Достоевского живут не по законам приобщения к идеалам, а по законам карнавала: карнавальность как принцип поэтики Достоевского означает некую вольную профанацию или фамильярность действий героев, где все наизнанку, где все придумано, эксцентрично, где присутствует площадной карнавальный смех, полный кощунств, снижений, падений, балаганной эквилибристики и пр. Я сказал, что Достоевский далек от карнавального раблезианства, от Дон Кихота, где авторы идут от внешнего и неведомыми карнавальными гротескными действиями приходят к идеалу, высокому и несокрушимому. У Достоевского ход иной, не карнавальный, а глубинно-подсознательно-идеальный. Он действительно будто выворачивает своих героев наизнанку, изображает как бы мир наоборот, заставляя заглянуть в самые далекие уголки совести, чаяний, эсхатологических надежд. Меня возмутило не то, что со мной спорили, а то, что мне запрещали думать с позиций моих представлений, дорогих мне именно как личности. Если у меня отнимают право на личностно освоенный идеал, – значит, речь идет об увольнении не только идеала, но и моей индивидуальности, моей духовности. И я стал сопротивляться доводам оппонента, которые в общем-то сводились к заезженным упрекам: «Да кто ты, собственно, такой?» Я стоял на своем: «Я и детей призываю спорить не только с Бахтиным, но и с Достоевским, ибо весь смысл воспитательной системы Достоевского, в частности, это развитие в себе способности не просто припоминать факты своей жизни, но и различать различные чувства-мысли. Я стараюсь перед детьми ставить предельно сложные и даже приземленные вопросы, тревожившие великого мыслителя: "Кого же по-настоящему любил Достоевский – Суслову или Сниткину? Какая из этих женщин в большей мере приближается к идеалу? Истинна ли любовь отца и сына, Аркадия Версилова к Екатерине Николаевне? Правомерен ли «главный вопрос» Аркадия, касающийся греховности поступка его матери?.. Невозможность приблизиться к свершению своих идеалов толкает Крафта и Олю к самоубийству. Так ли это?"» И очень трудный, философский, но именно сегодня значимый вопрос: были ли единомышленниками родоначальник русского идеализма великий Владимир Соловьев и гениальный писатель Федор Достоевский? Говорят, по силе свой страстности, искренности и честности Достоевский был схож с Владимиром Соловьевым. Ходили даже слухи, будто Алеша Карамазов списан с Соловьева. Но это были лишь слухи. Главное то, что по своим убеждениям, по видению путей рождения новой России они, думается, были единомышленниками, и даже в таком деле, как дело Нечаева[3], или в делах, подобных раскольниковским, стояли на одной нравственной платформе, утверждая бескомпромиссность в следовании самым высоким социальным ценностям общечеловеческого плана – других не знали! Оба определили развитие отечественной культуры, повлияли на духовное развитие таких мыслителей, как братья Трубецкие, Бердяев и Булгаков, Вышеславцев и Ильин, Мережковский и Гиппиус, Блок и Белый, и многих других. Они утверждали, что никакого воспитания и никакой будущей честной России не получится, если не следовать великим общечеловеческим идеалам, идеалам Любви, Свободы, Добра и Красоты. И пока современная школа, современная педагогика не станет продолжательницей именно этих традиций, заложенных отечественной культурой, никакого движения в общественном воспитании не случится. Итак, великих русских мыслителей объединяет общая традиция – следование общечеловеческим ценностям. Надо, разумеется, знать и некоторые различия. Многие из них принципиальны. Наш современник философ Алексей Федорович Лосев отмечал в своей книге «Владимир Соловьев и его время», что между двумя мыслителями «было много внутренних расхождений». Большой знаток творчества Соловьева, его родной племянник С. М. Соловьев отрицал всякую связь Соловьева и Достоевского. Он писал: «Трудно представить более противоположных людей. Достоевский – весь анализ. Соловьев – весь синтез. Достоевский весь трагичен и антиномичен: Мадонна и Содом, вера и наука, Восток и Запад находятся у него в вечном противоборстве, тогда как для Соловьева тьма есть условие света, наука основана на вере, Восток должен в органическом единстве соединиться с Западом». Лосев соглашается с точкой зрения племянника. Однако вряд ли можно согласиться с позициями С. М. Соловьева и А. Ф. Лосева. При всем уважении к обоим. Сам Владимир Соловьев определил свое отношение к выдающемуся современнику своему так: «Значение Достоевского как общественного деятеля состоит в разрешении двойного вопроса: о высшем идеале общества и о настоящем пути его достижения». По мнению Соловьева, Достоевский развивает в своем творчестве три истины. Первая: никто, даже лучшие люди, не имеет права насиловать общество во имя своего личного превосходства, вторая – общественная правда не выдумывается отдельными умами, а коренится во всенародном чувстве и третья – эта великая правда связана с идеалом Христа, с идеалами Любви и Свободы, Добра и Красоты. В нынешнее смутное время, время межнациональных распрей, националистических и шовинистских тенденций и настроений, надо подчеркнуть некоторую неправоту Бердяева и нынешних русофилов, подчеркивающих, будто бы Достоевскому был свойствен антисемитизм. Правда, Достоевский, как и Бердяев, считал Россию избранным народом (подобно еврейскому), но избранность он связывал не с соперничеством или господством, а со свободным служением всем народам и для осуществления в братском союзе с ними истинного всечеловечества. Достоевский, утверждает Соловьев, верил в будущую Россию и главным считал слабость национального эгоизма в русском народе, при этом выделял две главенствующие черты: способность осваивать дух и идеи чужих народов, перевоплощаться в духовную суть всех наций – черта, которая особенно выразилась в Пушкине. Вторая, еще более важная черта – это сознание своей греховности, неспособность возводить свое несовершенство в закон и право и успокаиваться на нем, отсюда требование лучшей жизни, жажда очищения и подвига. Должен заметить: как же близки и понятны эти идеи нашим педагогам и детям!.. Рассказывая о заветах Владимира Соловьева и Федора Достоевского, я говорил детям: «Любой призыв к шовинизму, антисемитизму, национализму есть блуд на крови. Он ведет к духовному распаду. Интернационализм также загрязнен блудом на крови. Под знаком интернационализма в советское время уничтожались русские и украинцы, белорусы и литовцы, татары и чеченцы, преследовались евреи и поляки, башкиры и узбеки, таджики и киргизы, латыши и финны, армяне и грузины, якуты и немцы, а также сотни других народностей. Блуд на крови разрушал самое великое Божье создание – родственность между людьми, утверждал самое тяжкое бедствие народов – разобщенность. Если мы хотим уберечься от неизбежных катастроф, мы должны приемлемой ценой укреплять межчеловеческие отношения, завещанные Евангелием». Мы обсуждали с детьми проблемы сегодняшних межнациональных распрей и не могли понять, почему же люди даже одной национальности и одной веры убивают друг друга. Приходили к выводу, что это болезнь человечества! Сумасшествие! Затмение! И еще нам казалось, что мы что-то открыли, когда сформулировали два главных греха человеческих, ведущих к войнам и самоуничтожению. Первый – сознание своей национальной исключительности и стремление любыми средствами утверждать эту исключительность. Второй – недооценка своих национальных достоинств и занижение своего статуса. Многие народы погибли в рассеянии, из-за распрей, из-за чрезмерных претензий и амбиций. Народная гордыня и чрезмерное самомнение нации есть тягчайший грех и перед человечеством. И тогда один юноша спросил: – А что плохого в том, что народ стремится к своей исключительности? А разве грешно считать свой народ самым лучшим? Разве не об этом пишут наши писатели? И такие великие мыслители, как Достоевский, Толстой, Бердяев? Я понял, что дети зацепили какой-то главный вопрос, а потому мы стали размышлять в таком направлении: «Сознание своей исключительности, но не в ущерб другим народам – вот истинная формула сотрудничества разных наций, условие единения на общечеловеческих началах. Однако единство не самоцель, оно лишь средство для достижения величайших вершин, где главное – благо личности и благо семьи!» Мы с детьми пришли к таким выводам: у каждого народа есть свои недостатки и свои достоинства. Семья, школа, общество должны научить детей видеть достоинства в воспитательной практике своего и других народов. И тогда родилась еще одна заповедь: – Обогащайте воспитание своих детей педагогическими достоинствами всех народов. Если вы увидите, что евреям присуща кропотливая забота о воспитании своих детей, о том, чтобы дать им всестороннее развитие (а эта черта отмечается исследователями во всем мире), постарайтесь перенять эту великую национальную черту и немедленно обучайте своих детей по более усложненной и всеобъемлющей программе. Если вы поймете, что англичанам свойственно воспитание джентльмена, знающего цену своему человеческому достоинству, предприимчивого и трудолюбивого, постарайтесь перенять у англичан эту черту. Если вы обнаружите, что узбекские дети заняты физическим трудом больше всех детей в мире и родители проявляют необыкновенную заботу о том, чтобы семейное трудолюбие не снижалось ни при каких условиях, задумайтесь над тем, чтобы перенять у узбеков эти всемогущие родительские установки. Если вы узнаете, что немецкие дети с ранних лет приучаются к порядку, к дисциплине, точности и трудолюбию, сделайте все, чтобы и ваши дети росли в таком же точном и дисциплинированном ритме. Если вы почувствуете, что американские дети и молодые люди предприимчивы, тяготеют к самостоятельности, доброжелательны и трудолюбивы, не бойтесь привнести эти черты в жизнь ваших семей. Если вам удастся побывать в грузинских или армянских семьях и вы услышите, как ласково и заботливо обращаются родители со своими детьми, поучитесь у них этой милой доброжелательности и мудрости. Если вам часто приходится бывать в русских деревнях, задумайтесь над тем, насколько цельно и бесхитростно развиваются истинно природные и истинно народные начала в русских семьях, сколько доброты, мужества, долготерпения и смиренномудрия в родительских лицах, в лицах бабушек и дедушек. Поговорите с ними «по национальному вопросу» – и вы почувствуете, насколько широка и благородна у них душа, не знающая различия между нациями, но постигшая то великое, что Бердяев называл человеческим всеединством! Развитая родовая общечеловеческая интеллигентность и подлинная культура семьи способны одолеть тягчайший злобно-завистливый грех, порождаемый блудом на крови. Глава 4 Мировоззренческие максимы Н. А. Бердяева и духовный мир современной семьи Такова отправная мысль Бердяева. Замечательный русский мыслитель Н. О. Лосский в своей «Истории русской философии», характеризуя концепцию личности по Бердяеву писал: «В личности целое предшествует частям. Являясь духом, личность восходит от подсознательного через сознательное к сверхсознательному». Бердяев в личности различает три вида свободы: первичную, иррациональную, рациональную, то есть исполнение морального долга, и, наконец, свободу, проникнутую любовью к Богу. Рассмотрим эти позиции сквозь призму взаимоотношений в системе ученик – учитель. Перед нами четырнадцатилетний акселерат Максим Головин, сын молниеносно разбогатевших родителей: открыли свою контору по продаже недвижимости. Престижный образ жизни: японская машина, двухъярусная квартира, шикарный офис, дача и даже яхта, поездки на Канары и пр. Максим Головин ощущал себя наследником богатства и, естественно, готовился стать преемником отца. Мешает одно: круглый двоечник. Смущает: обозленное одиночество и наметившееся расстройство психики. Росла ненависть к учителям и даже к родителям: они ежедневно напоминали о его никчемности, космической лени, грубости и даже жестокости. Насмешки учеников: «Ты тупее валенка!» И кличка – Эмбрион. Защитное наслаждение – сон. Двенадцатичасовое небытие, когда никто не тревожит, когда мечты ярким светом вспыхивают в прохладе второго яруса, где он спит и видит себя крепким, сильным, этаким «супером». В силе ему не откажешь. Он здоров, как кентавр, любуется мышцами, осанкой. Как у большинства здоровых и крупных людей, у него все же доброе сердце. Правда, это сердце уже сбито авторитарным режимом: крыша, как говорится, поехала – он не в состоянии разбить слово на слоги, не знает, что такое подлежащее и сказуемое, забывает таблицу умножения и, конечно же, ни бум-бум в химии, математике, в других предметах. Ненависть учителей к нему дошла до того, что они не выносят не только его присутствия – даже взгляда! – Вон из класса! – А что я сделал? И объяснение родителям: – Вы знаете, с какой ненавистью он смотрит на нас! У педагогов прогрессировал новый тип неприязни – социальный: «За какие заслуги тебя подвозят к школе на «мерседесе»? Нас ограбили, чтобы тебя, подонок, упаковать в шмотки лучших мировых фирм!» Авторитарные гонения с каждым днем озлобляли мальчика, все больше и больше разрушалась психика, и его вскоре стали считать ненормальным. Пошли обследования. Кто-то из психиатров нашел его крайне агрессивным и даже опасным для общества. Предлагалось лечение. Все это усугубило здоровье будущего владельца фирмы по продаже недвижимости… А школа между тем успешно работала над темой «Активизация учебной деятельности средствами индивидуального развития». Средств было много: игра и рефлексия, сочинительство и углубленное изучение отдельных дисциплин, рефераты и диспуты. И новая суровая установка: «Не хочешь учиться – уходи!» Когда родителям посоветовали определить мальчика в школу для умственно отсталых, причем совет давался с тайной радостью, учительские лица сияли: наконец-то они, обложившись медицинскими заключениями, сказали то, что наболело в их благородных душах: «Мы должны защитить других от вашего ребенка». Пожалуй, Бердяев первым заметил оборотническую сущность казарменного социализма. В советское время на первом месте стояла все же вера… в светлое будущее, в партию, а затем уже в знания, науку, квалификацию. Это превращение веры в оборотническую привязанность к суррогатно-стадному коллективизму есть худший вид нравственного извращения. На уровне подсознания с оговорками и раньше верили в нравственно высшее. Сегодня я говорю с детьми о Боге без каких бы то ни было оговорок. Я, правда, не всякий раз обращаюсь к Богу. Больше того, крайне редко, ибо моя педагогика светская, а не религиозная. Мое обращение к подсознательно-высшему подкреплено лучшими образцами искусства: Рафаэль и Эль Греко, Боттичелли и Савонарола, Гоголь и Достоевский, Бах и Перголези. Я обращаюсь к потаенным силам ребенка и говорю так, чтобы отступать было некуда. Это не значит, что я загоняю личность в угол. Напротив. Я даю ей шанс выйти в новый мир собственных свершений. Я предсказываю и пророчествую судьбу моего нового единомышленника, и когда его ВЕРА начинает определяться, я развертываю перед ребенком план сверхзадач, план самореализации. Нам, мне и моему помощнику, психологу Людмиле Николаевне, достаточно было двух часов, чтобы сделать вывод и сказать Максиму: – У тебя прекрасные способности, и ты мог бы за два-три месяца очень хорошо закончить школу, а за последующие полгода закончить следующий девятый класс. – У тебя замечательный вкус, хорошее зрение, великолепное здоровье: ты мог бы написать оригинальные картины, сочинить музыку… – Я?! – Конечно, ты. Твои возможности никогда не раскрывались. Больше того, твой дар и твои таланты замурованы. Если ты пожелаешь, мы вместе с тобой распахнем настежь твои закрома, и божественные начала твои приведут и тебя, и всех окружающих в восторг… – Шутите? – Нисколько! Хочешь, сегодня начнем работать?.. Мы пишем первый творческий диктант, и он делает восемьдесят шесть ошибок. Диктант оригинальный. Я ему читаю главы из «Самопознания» Бердяева, а он пишет только то, что ему понравилось: «Я понимал жизнь не как воспитание, а как борьбу за свободу… Бог присутствует лишь в свободе и действует лишь через свободу… Я не только человек тоскующий, одинокий, чуждый миру, исполненный жалости к страдающей твари. Я также человек бунтующий, гневно протестующий… Тоска по трансцендентному, по иному, чем этот мир, по переходящему за границы этого мира…» Последнюю фразу я долго разъясняю. Говорю ему о том, что такое частичный человек. Что такое целостная личность. Почему Бог в нас, и если это так, то мы должны беречь и любить это Божественное, которое внутри нас, дать ему выход… Как это сделать?! Необходимы добровольность, увлеченность, подвижничество. Убеждаю: сначала будет трудно, а потом придет легкость. Счастливая окрыленность! Эта окрыленность и есть человеческий Космос! Далее следуют занятия: Людмила Николаевна занимается естественноматематическим циклом дисциплин, я – гуманитарным. И самое трудное: впервые Максим работает – у нас по три-четыре часа почти без перерыва, дома – по пять-шесть, а через две-три недели и по десять часов… На его лице появляется та замечательная просветленность, которая всегда – следствие раскрытия дара. Проанализируем: что же произошло? Первое: мы апеллировали не к сознанию, не к психофизическим функциям и способам интериоризации, хотя и это не исключалось, а к иррациональным силам личности, к бессознательной тоске мальчика по несбыточному, по сверхрациональному. Второе: мы подвели ученика к выдвижению сверхзадач. И третье: мы вселили в него надежду. И, наконец, четвертое: с нашей помощью он стал постигать свободу созидания, свободу обретения своей целостности, свободу самоутверждения. Ребенок, впрочем, как и любой человек, различается по содержанию и направленности глубинного и поверхностного Я. Он допускает нас в свой глубинный мир, и это главное условие нашего содружества. «Личность имеет бессознательно-стихийную основу», – отмечает Бердяев. Это та основа, которую так яростно отрицала советская психология – как же, идеализм! – с такого рода основами боролась идеология, прививая учительству жесткий рационализм, убивая самобытность индивидуальности. Бердяев подчеркивает, что подлинное и внешне рационалистическое хорошо различал Толстой. Когда князь Андрей смотрел на звездное небо, в этом проявлялась его подлинная жизнь, а когда он разговаривал в светском салоне Петербурга – срабатывало лишь поверхностное Я. Подлинность Максима жила в тайных надеждах, в глубоко спрятанной мечте, в обломовском наслаждении растворяться в полузабытьи. Мать жаловалась: «Он спит по восемнадцать часов. Даже днем засыпает после обеда…» Я объяснил: «Это его единственное спасение и способ уйти из депривации, из авторитарной зоны злобы и презрения…» По мере расширения созидательной свободы исчезла потребность во сне. Рабочий день парня доходил до 12–14 часов. Однажды он сказал нам: – Я победил самого себя… Афористичный Бердяев нередко так тонко подмечает различные нюансы духовных движений, что порой не сразу схватишь суть его логики. Читая Бердяева, будто погружаешься в несколько пластов различных умозаключений. Например, он говорит: «Знание принудительно, вера свободна». Смотря у кого и смотря когда, размышляю я. У каждого человека или даже у каждой группы, социальной общности свой путь развития. Своя система верований, свобод и даже парадоксов. Соотношение веры и знания, свободы и духа у Бердяева являются главенствующим. Вера, я так понял Бердяева, есть одна из самых высоких сфер человеческого духа. В чем-то вера менее иррациональна, чем знание, хотя знание по природе свой дискурсивно, то есть логично, рассудочно, понятийно, опосредованно. Свобода, в частности личностная, духовная, с точки зрения материалиста марксистского пошиба, – явление иррациональное, чувственное, непостижимое. Сразу же отметим, что в нашей безличностной и схоластической педагогике напрочь отсутствуют такие понятия, как вера, духовная свобода, цельный дух. Рационализм, в том числе и педагогический, отделил личность от Логоса, точнее – умертвил и измельчил личность до такой степени, чтобы ее можно было протащить сквозь игольное дискурсивное ушко мышления. Свобода и вера иррациональны для рационалистов, для тех жестоких невежд, которые окаменели в своих рассудочных застенках. «Для меня вера, – пишет Бердяев, – есть знание, самое высшее и самое истинное знание, и странно было бы требовать, чтобы я дискурсивно и доказательно обосновывал и оправдывал свою веру, то есть подчинял ее низшему и менее достоверному знанию». Говоря о вере, Бердяев замечает: «Те, которые верят в миссию России, а в нее можно только верить, те знают, что существует своеобразный дух России, который ищет истины, живой и конкретной». Наша педагогика тогда обретет силу, когда опрокинет логического идола, а ее высший разум состоит в принятии духовной свободы тех, кто поставлен в необходимость творить воспитание. Рассудочным, дидактическим умом схоласта этого не понять. И аршином не измерить живую педагогическую ткань, ибо свободное движение веры предопределяет суть развития и взрослых, и детей. Истинная педагогика основывается на вере. Любопытно: мы, отрицая свободу личности, поклонялись вере в догматы, в утопические структуры, причем требуя ото всех – учащихся, педагогов, граждан общества – веры абсолютной в социализм, коллективизм, коммунизм. В наши педагогические головы вбивали железобетонные материалистические догмы: бытие определяет сознание, деятельность формирует личность, мышление – основа развития, коллективизм – высшая ценность. Мы долдонили друг другу, что диалектика есть высший метод познания, что научный марксизм – вершина знания, а материализм – единственно верное учение. За годы материалистического обвала армией дидактов-марксистов было создано дискурсивное образование, в главную задачу которого входило создание такой системы программ, которая смогла бы разрушить веру, свободу, совесть, надежду у молодого поколения, подорвать здоровье детей, сформировать бездумных роботов. Созданные программы, учебники, всяческие пособия (они и по сей день действуют – больше того, в ухудшенном виде!) должны были уничтожить истинное знание (истинное знание основано на вере, на мысли-чувстве, на творческой свободе, на развитой интуиции, на увлеченности!). Особенностью образования явилась тенденция к предельному усложнению учебного материала, способов его подачи. Обычными стали такие явления: кандидаты физико-математических наук оказывались не в состоянии решать задачи по арифметике третьего класса, а профессиональные филологи – выполнять домашние задания по русскому языку или литературе. Родители должны были переучиваться, чтобы вместе с детьми проходить программы с первого по шестой класс – дальше уже никто не в состоянии был овладеть школьной наукой. И тут начиналось раздвоение – социальное, педагогическое. Те, кто побогаче, находили репетиторов, которые готовили уроки вместе с учениками. Не всякий репетитор мог угадать, какая блажь придет в голову учителю. Некоторые репетиторы писали с детьми сочинения и получали за это двойки: пойди разберись, чего хочет от ученика какая-нибудь Марья Ивановна, которая решила работать «творчески», то есть по-своему трактовать, скажем, Троцкого или Ленина, братьев Карамазовых или Анну Каренину, чеховскую Душечку или Павла Власова. Пойди угадай, что Анна, по мнению училки, – оргийная сексапилка, а Душечка – истинная хранительница очага, смиренница, а Павел Власов с Ниловной и их создателем – изверги рода человеческого. Те, кто побогаче да посмышленее, брали в репетиторы ту же Марью Ивановну, которая учила до и после уроков одному и тому же… Другие, понимая, что школьная грамота – блеф и нелепость, просто покупали учителей, завучей, директоров, подводя итоги: «У нас с аттестатом проблем не будет…» На противоположном берегу оказывались бедное и среднее сословия. Дети современных нищих (инженеры, учителя, врачи, искусствоведы, журналисты, разнорабочие, слесари, токари, пахари), которые были не в состоянии осваивать переусложненные программы, вышвыривались из школ, накапливали в своих душах агрессивный потенциал, мечтая о том времени, когда они подрастут и скажут владельцам недвижимостей на Кипре: «Отдай одну треть, падло, иначе…» Личность есть существо, преодолевающее препятствия, которые возникают на пути его реализации. Человек преодолевает свою ограниченность в двух направлениях. Первое – это освоение общеобязательной науки, правил, навыков. Второе, опять-таки чего никогда не касались психология и педагогика, – это путь, который лежит в глубине личности, на этом пути происходят экзистенциальные встречи с Богом, с глубинным миром других. На этом пути сталкиваются божественные сущности. Личность вполне реализует себя только на этом пути, ибо здесь самоосуществляется сверхличное… Я диктую Максиму мысли Бердяева и говорю, что многое здесь мне самому непонятно, потому что глубинные миры человеческих «Я» всегда содержат тайну. Я заряжаю его мудрой бердяевской энергией. Замечаю, что не разделяю, скажем, позицию профессора Занкова о том, что надо учить детей на ТРУДНОМ. Надо учить на ВЫСОКОМ, точнее – на ВОЗВЫШЕННОМ. Я показываю Максиму живопись Рериха, Рублева, Дали, Мусатова. Мы начинаем с радости созерцания. – Смотри, какие краски! – говорю я и замечаю, что краски его не трогают, не волнуют… – Я хочу научиться рисовать карандашом… Яростный антиколлективист, Бердяев не отрицал социализации, соборности, коммюнотарности, сотрудничества. Он подчеркивал двойную природу человека: личностную и социальную. Но и здесь находил тот единственно возможный духовный поворот, без которого коллективность неизбежно обращается в свою противоположность: конформизм, авторитарность, разобщенность. Он писал, что в личности всегда «есть наследие коллективного бессознательного, она есть выход человека из изоляции, она исторична, предполагает общение с другими и общность с другими. Глубокие противоречия и трудности связаны с этой коммюнотарностью». Мой Максим всякий раз, когда добивался каких-либо успехов, будто одерживал победы не только над собой, но и над другими. Перед ним словно маячили его прежние враги – учителя, родители, сверстники: «Я вам докажу, сволочи!» Этот реваншистский мотив как раз и обращал добрую коллективность в злобную силу отмщения: «Я покажу вам, какими вы были дураками, раз не углядели во мне дарований!» – Будь щедрее, только таким способом может твой талант окрепнуть, – говорил я ему. Требовалось немало пояснений о вредном влиянии собственной злобной силы на развитие дарования. Он спрашивал: – А как же понять моего отца, который говорил: «У тебя нет самолюбия. Злости нет…»? Во мне злости хоть отбавляй… – Это как раз и скверно. Вряд ли обрадуются твои учителя, когда узнают о твоих успехах… Я ему рассказал о моем разговоре с педагогами той школы, которая упорно навешивала ему ярлык дебила. – А вы знаете, – сказал я этим учителям. – Ваш Максим – талантливый парень. Написал несколько удивительных картин. Сейчас готовится к персональной выставке. А что касается учения, то он за три месяца освоил и сдал на четыре и пять все школьные предметы. Поразительные способности и удивительная работоспособность… 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8 |
|||||||