Красная стрела

На вокзале всегда много народу, а мне-то что? Вот у меня билет в самый удобный спальный вагон. И поезда ждать не надо – он уже стоит у перрона, подходи и садись, никаких забот. Все заботы дома остаются, а я уезжаю. Прощайте, заботы.

Я люблю этот поезд Москва – Ленинград. И название у него такое красивое – «Красная стрела». Только вслушайтесь в само сочетание этих слов – красная стрела. Прекрасно, правда?

Великан поднял свой великанский огромный лук, натянул толстую тетиву с такой великой силой, с какой может только великан. А потом – раз! – резко отпустил. Густо, басовито зазвенела тетива, задрожала. И вылетела, понеслась вперёд ярко-красная стрела. Мчится, свистит, пронзает тёмную ночь, а великан хохочет гулко. Только мы его не слышим, мы сидим себе в своём купе, я и моя попутчица. Она, конечно, ничего не знает про великана. Зачем я ей буду рассказывать? Мало ли какая фантазия взбредёт в голову, всего не расскажешь. У неё, у попутчицы, может быть, свои выдумки, она мне их не скажет. У неё – свои, а у меня – свои. Мы вообще чужие люди, только дорога свела нас на одну эту ночь. Вечером мы в Москве, а утром будет Ленинград. Совсем другой город, похожий на стихи…

А в купе до чего славно – светло, жёлтая шторка колышется на окне. А на стенах большие зеркала, зеркало отражается в зеркале, и купе кажется просторным. Да оно и так не тесное, наше купе, тёплая квадратная комнатка. Всего нас здесь двое, а не четверо, как в других вагонах. Такой уж особенный это вагон поезда «Красная стрела».

Крепкий чай в прозрачном стакане. Проводница светлоглазая, бледная, вежливая – настоящая ленинградка.

Моя соседка отдувается, ставит чемоданчик под полку, вешает плащ на вешалку.

– Ох и тяжёлый город Москва. У себя я директор, ателье знамя получило, человеком себя чувствую. А здесь тебя в главке толкут, в магазинах из тебя душу вынимают, а мне браслет нужен позарез. Вы домой или из дома?

– Из дома, – с удовольствием отвечаю я. – Наконец-то удалось вырваться в Ленинград.

– Сочувствую. В гостях, говорят, хорошо, а дома лучше. – Она сняла тёплую кофту, в купе запахло французскими духами.

– Всё-таки мне везёт. С женщиной в купе попала. Неуютно ехать с этими мужчинами, ещё и курят.

У неё толстые добрые щёки, высокая причёска клумбой и шарфик с иностранными городами.

Поезд медленно, вежливо трогается. «Стрела» не сразу набирает скорость, да и не похож поезд на стрелу, это его за скорость так назвали и за то, что без остановок едет.

Белоснежные постели, мохнатые зелёные одеяла. И если вдруг ночью станет прохладно, можно взять запасное одеяло, вон они лежат наверху, на антресолях над дверью. Только, скорее всего, не понадобится второе одеяло, в купе тепло.

– Хотите яблоко? – спрашивает попутчица.

Я отказалась и тут же пожалела об этом. Яркое яблоко, она так вкусно хрустит своим яблоком, стараюсь не смотреть.

– Вот и поехали, – говорит соседка, – буду укладываться, ноги гудят после вашей Москвы – и туда надо, и сюда надо, а расстояния – убийственные. Тяжёлый город. Как вы в нём живёте? И всё бегом, бегом.

В коридоре за дверью громкий бас спрашивает:

– В преферанс есть желающие?

Вот не спится человеку. А нам-то что? Мы в своём купе, к нам никто не заглянет, нас никто не потревожит. Есть покой в закрытом маленьком пространстве, надёжность.

– В преферанс есть желающие? – Это он уже у соседнего купе, но и там, видимо, нет желающих в преферанс, а есть желающие спать до самого Ленинграда – никто ему не отвечает.

Соседка спрашивает:

– Как думаете, запасное одеяло брать?

Я не успела ответить. Машинально посмотрела вверх, на одеяла, и чуть не упала от неожиданности. Из-за одеял, лежащих стопкой, сверху на меня смотрел круглый глаз. Он смотрел испуганно и внимательно, не моргая. Потом глаз увидел, что я его заметила, и сразу скрылся. Но я знала, что мне не показалось. Я совершенно ясно видела его, секунду назад он глядел на меня сверху. Да, я иногда для собственного удовольствия придумываю разные сказки, истории, но галлюцинаций у меня не бывает. Я видела этот глаз, а глаз видел меня и видел, что я его вижу. Кто-то прячется наверху, и, значит, тот, чей это глаз, понимает, что теперь он обнаружен. Понимает, что я могу поднять шум. Почему он прячется, этот человек? Жулик? Разбойник? И мы здесь, две женщины. Срочно позвать проводника, милицию. А бывает в поезде милиция?

– Нет, – говорит соседка, – будет жарко под двумя одеялами. Я и дома жарко не укрываюсь.

С её полки не видно того, что видно с моей. Я сейчас выйду в коридор, позову проводницу, соседей из других купе. Им хорошо там спать, а здесь на антресолях кто-то прячется, и у меня от страха трясутся руки.

А вдруг всё-таки показалось? Глупость какая. Переутомляюсь часто, вот в чём беда.

Соседка берёт полотенце и уходит умываться.

Я остаюсь в купе одна. Одна? А может быть, не одна, а с преступником, который прячется там, наверху? Я этого не знаю. А руки трясутся, и в коленях противная прохладная слабость. Что же всё-таки делать? Полезть наверх? А вдруг зарежет? Преступники всякие бывают, я иногда смотрю передачу «Человек и закон», таких типов показывают – лучше с ними в жизни не встречаться.

– Слезай сейчас же! – говорю я в потолок. – Сию минуту, слышишь? Или хуже будет! Людей позову!

А вдруг там нет никого и я разоряюсь одна в пустом купе? А вдруг всё-таки сидит и слышит?

– Считаю до трёх! – на всякий случай продолжаю я. – Раз! Два!

Соседка возвращается.

– Что это вы пересчитываете? – удивлённо спрашивает она.

– Два с половиной! – выкрикиваю я с разгона. Смотрю вверх. Соседка смотрит, куда это я смотрю, и тоже начинает смотреть вверх. Мы видим только стопочку зелёных пушистых одеял.

Она, конечно, думает, что я странная. Но что я могу ей объяснить? Сообщить, что наверху кто-то прячется? Она перепугается, начнёт кричать, все сбегутся. А вдруг там никого нет и мне почудилось? Да и как попадёт в поезд чужой человек, когда проводник у входа проверяет у всех билеты? А вдруг проник под видом провожающего?

– Мысли разные, – бормочу я, – не обращайте внимания.

– Бывает, – вздыхает она и начинает взбивать подушку.

А я украдкой смотрю вверх. Сначала там только одеяла. Но я смотрю долго, минуты три. И тогда появляется круглый глаз, блестящий и даже не очень испуганный. Потом появляется чёлка светлая, небольшой нос, щека – всё лицо. Лицо девочки лет одиннадцати. Палец прижат к губам, и теперь уже оба глаза смотрят на меня не то сердито, не то упрямо. Молчи, пожалуйста. Неужели тебе, взрослой тёте, не стыдно орать?

Вот так преступник! Бандит и жулик! Я молчу. Я раздумываю – что предпринять? Но в эту минуту соседка поднимает голову.

– Ой! Там кто-то есть!

Она тычет пальцем вверх, рука дрожит. Другой рукой она держится за сердце.

– Вы видели? Нет, вы видели? Что творится! В «Стреле» и то покоя нет! Ну-ка слезай, кому я сказала?

Она не так сильно перепугалась, она увидела девчонку, а не глаз неизвестного преступника.

Наверху тихо. Потом раздаётся сопение, свешиваются ноги в кедах и в чёрных брюках, потом появляется худенькая спина в свитере, светлый затылок.

Стоит перед нами девочка и смотрит в пол, в малиновый коврик.

А поезд «Красная стрела» мчится по прямой к Ленинграду. И во всех купе уже спят, очень тихо в вагоне, только колёса стучат и стучат. Я так люблю стук колёс, но сейчас мне не до него.

– Долго будем в молчанку играть? – Как только попутчица перестала бояться, она сразу же стала сердиться. С людьми это часто бывает. – Кто ты такая? Отвечай немедленно! Как ты сюда попала? Отвечай немедленно.

А девочка молчит. Она молчит и вертит носком кеда по коврику, как будто выход для неё в том, чтобы провертеть дырку в коврике. Продолговатое светлокожее лицо, острый подбородок, румяные щёки. Обычная девочка. Но нет, не очень-то обычная. Одна, без взрослых, без места, без билета она садится в ночной поезд, забирается наверх, прячется. За этим скрывается что-то такое, чего сразу не поймёшь. А может быть, и вообще не поймёшь. Но надо попытаться.

Оттого, что попутчица наседает на неё, а я не наседаю, девочка незаметным шажком подвигается ко мне поближе. А я-то не пристаю не потому, что я такая хорошая и тактичная. Просто не придумала, о чём её спрашивать. Кто такая? И так видно, что девочка одиннадцати лет, ну, может быть, двенадцати. Как попала сюда? Ясно как – пробралась, когда пассажиры со своими билетами входили в вагон, сделала вид, что кого-то провожает. А потом спряталась наверху. К чему задавать пустые вопросы? А непустые в голову не приходят, их так вот сразу не задашь.

Она стоит здесь, в своих синих кедах и с не совсем ровной, низко отросшей чёлочкой, в этом роскошном вагоне. Она в полной нашей власти. Мы – взрослые люди. Куда хотим, туда едем. И места занимаем свои по праву, и вопросы задаём по праву. А решим – милицию вызовем. Нажмём вот эту блестящую кнопку у двери – сразу придёт вежливая проводница, а уж она в два счёта позовёт милиционера. Проводники ненавидят безбилетников. Наверняка на длинный поезд «Красная стрела» есть хоть один милиционер, чтобы был строгий порядок.

– Садись, – говорю я и подвигаюсь на своём пушистом одеяле.

Она садится на самый край полки, ноги аккуратненько стоят на коврике.

Я чувствую – если бы она могла сейчас убежать, она бы убежала. Но куда побежишь? Поезд несётся, купе закрыто, да и вагон заперт. И она сидит смирно, сложила ладошки лодочкой и сунула эту лодочку в коленки. Сгорбила спину, как будто старается меньше места занимать. Или хочет нам показать, какая она тихая, скромненькая.

– Знаете что? – вдруг говорит она таким тоном, как будто ничего особенного не происходит. – Мне очень нужно в Ленинград. Ну просто вот так надо. – Она проводит ладошкой по горлу. – Вы ложитесь и спите себе. А я буду тихо сидеть и мешать вам не буду. А? Или опять наверх залезу, там очень хорошо, наверху. А?

Последняя попытка не пустить чужих в свой мир, в свои дела. Кто она такая? Может быть, просто от нечего делать ищет приключений? Приспичило ей, видите ли, в Ленинград, несёт её из своего дома в чужой город. Валяет дурака – и больше ничего. А вдруг у неё беда? Трагедия? Разве их не бывает в жизни? В её возрасте люди чутки и ранимы, я это знаю: такая уж у меня работа – знать этот возраст.

– Ишь какая умная! Спите! Да я и не засну теперь! Такие вещи вытворяет! Нет, это подумать страшно – одна, в ночь, в чужое купе! В чужой город! Ну и детки нынешние! А родители, может, и не знают, с ума сходят!

И тут девочка закрывает лицо ладонями и начинает плакать. Трясутся плечи, худенькие плечики. Сквозь пальцы текут слёзы, крупные, прозрачные, частые.

– Ни папы, ни мамы… Альпинистская катастрофа… Обвал в горах… Лавина… Пропасть…

И плачет, плачет.

Вот она какая, эта девочка. У неё беда, хуже не бывает. А она не скисла, приняла решение, пустилась в дорогу. У неё характер, у этой девочки. Её можно уважать, такую девочку.

Сердце сжимается от жалости.

Попутчица распускает щёки, губы, всхлипывает.

– Господи, а мы-то её жучим. А она-то. Это же надо – малышка совсем.

Только что сердилась, теперь готова к груди прижать. С людьми часто и такое бывает.

– Ну не плачь, не плачь, деточка. Всякому горю есть предел. На вот яблоко. Ко мне поедем, у меня дочка есть, как ты. Подружитесь.

Попутчица сморкается, утирает слезы.

Девочка перестаёт плакать, но прижимает ладони к глазам и трясёт головой:

– Нет, я к вам не поеду. У нас в Ленинграде друзья, почти родные. Я к ним пойду. Мне бы только доехать.

Почему-то я вдруг почувствовала, что девчонка врёт. На этом самом месте несколько маленьких сомнений сложились в одну твёрдую уверенность: всё неправда.

Почему друзья, почти родные, не поехали за ней? Не прислали, наконец, денег на дорогу? Разве бывают такие друзья, которые предоставляют человека самому себе в тяжёлые дни? Враньё. Не только логика подсказывает мне это, логика может ошибаться. Интуиция. Она часто помогает людям отличить правду от неправды. Что-то здесь не то. Катастрофа в горах вдруг представляется выдумкой. Почему? В ту минуту мне самой стало не по себе: разве можно не верить человеку, когда он произносит такие трагические слова, да ещё сотрясается от рыданий. И разве способна девочка одиннадцати лет, обычная, худенькая, со светлой чёлочкой, выдумать такую чудовищную ложь? И эти слёзы, слёзы…

Я смотрю на неё. Мне так важно понять её, эту девочку. Так важно, что словами не передать. И кажется, посмотри подольше, повнимательнее, вглядись поглубже – и всё разгадаешь. Я всматриваюсь и вижу вдруг, как она сквозь пальцы, мокрые от слёз, смотрит на меня внимательно и цепко.

Мне надо понять её, а ей – меня.

Солнечный зайчик

Таня сидит в кухне и смотрит в окно.

Вот вышла во двор Света в голубом сарафане, потому что сегодня стало совсем тепло. Лена подбежала сразу и стала разглядывать сарафан. Света охотно даёт себя рассмотреть в новом сарафане – поворачивается то спиной, то боком. А на скамейке Димка, он пускает круглым зеркальцем зайчика прямо Свете в лицо. Яркий горячий зайчик прыгает по Светиным глазам, а она не отворачивается, и Димка крутит своё зеркало без всякого толка.

Таня смотрит и думает, что в Лену Димка зайчиков не пускает, и никому не придёт в голову пускать зайчиков в Лену. Лена – Светина подруга, и больше никто. А Света – это Света. Мальчишки могут расшибиться, а Света не обращает на них ровно никакого внимания.

«Ноль внимания, кило презрения», – говорит Света. Может быть, потому Димка и лишился покоя на всю свою жизнь.

Тане не нравится Лена, ей хотелось бы стать такой, как Света. Но Таня знает, что никогда не сумеет стать такой, как Света, самая первая девочка из их класса, самая прекрасная девочка и самая главная девочка. Света Королёва – Таня про себя называет её королевой. Света-королева.

А сама Таня?

Сама Таня совсем другая. Если бы ей в глаза пустили солнечного зайчика, она бы наверняка стала вертеть головой, зажмуриваться, говорить Димке: «Отстань». А если бы зайчик попал в нос, она бы не удержалась – чихнула бы. Но самая большая беда не в этом. А в том, что никто никогда не пускает зайчиков в её сторону ни летом, ни весной. Ни один человек на свете. И это очень грустно.

Таня смотрит в окно. Димка всё ещё мучается со своими солнечными зайчиками, они прыгают прямо Свете в лицо. Терпеливый человек Димка. Таня думает: а может быть, теперь уже скоро отыщется на большом белом свете такой человек, который захочет ей, Тане, пустить солнечного зайчика прямо в самые глаза или кинуть ластик за шиворот, свистнуть над самым ухом. Нельзя жить без надежды, вот Таня и надеется. Она смотрит на своё отражение в оконном стекле. Светлые глаза, круглое лицо, шея тоненькая торчит из кофточки. Глаза немного грустные, но это зависит от настроения. Сегодня, например, грустные, а завтра возьмут и станут весёлыми. Разве так не бывает?

Чувства – сложная вещь…

– Таня, мой руки, ужин почти готов.

Мама перестала разламывать над большой кастрюлей длинные сухие макароны, они кипят, и пар тянется к открытой форточке. Теперь в кухне пахнет не весной, а макаронами.

– Я не хочу есть, папу подожду, – говорит Таня. Громко хлопает дверь, это пришёл с работы папа.

– Добрый вечер, – сказал он и шагнул прямо в кухню, даже пальто не снял. Он положил на стол голубую бумажку. – Вот! Трёхкомнатная с двумя лоджиями. И большая кухня. Всё, как ты хотела.

Таня видела папино сияющее лицо, и мама засияла ему навстречу, перестала мешать ложкой в кастрюле с макаронами.

– С двумя лоджиями! – повторил папа гордо.

– Ты у меня мужчина с характером, – сказала мама и обняла его за шею, не выпуская из руки ложки. Из ванной вышла бабушка.

– Большая кухня – очень удобно. Это уже не кухня, а ещё одна комната, там будет столовая.

– И две лоджии, – ещё раз повторил папа.

– А в лоджиях я посажу настурции, – воодушевилась бабушка, – самых разных оттенков: от тёмно-оранжевых до бледно-жёлтых. Семена можно купить на рынке.

Никто не обращал внимания на Таню. У всех была радость: как же не радость – новая квартира. А у Тани? Тане кажется, что старая квартира совсем неплохая. Маленькая. Ну и что? Даже уютнее. И кому нужны две лоджии с настурциями, если у человека из-за этого должна перемениться вся его жизнь.

Таня опять посмотрела в окно.

В мае наступило лето, и смотреть в окно – самое подходящее занятие, когда о тебе все забыли. Солнце садится за тополь, на тополе листья ещё не совсем зелёные – светленькие, блестящие. И лучи нагрели пыльное стекло. Окна мыть не стали – всё равно скоро переезжать.

А Светы и Лены во дворе уже нет, и Димка тоже ушёл.

Все школы одинаковые

Папа ест макароны с мясом, а мама заботливо говорит:

– Масла добавь.

Про Таню мама забыла. Конечно, новая квартира всё заслонила от мамы. А Таня тихо сидит в уголке и смотрит в окно. Во дворе стемнело, и в стекле хорошо видно отражение папиного лица и маминого лица. Они улыбаются друг другу, мама гладит папину щёку и повторяет:

– Две лоджии. Всё-таки ты человек с характером.

Таня не может понять, какая связь между лоджиями и характером.

Сейчас мама будет мыть посуду, папа пойдёт в комнату, включит телевизор и ляжет на диван. Мама будет тихонько напевать. Мамино пение, плеск воды в ванной – там бабушка полощет бельё, – бормотание телевизора – всё это вместе и есть звуки дома, уюта. И тёмный тополь за окном. А там будет тополь за окном? И качели, и скамейка. А за углом Танина школа.

Мама говорит:

– Переедем и сразу в отпуск. Проси Крым, на Кавказе жарко.

Папа допивает чай.

– Смотри, как удачно получилось, – говорит он, – ордер дали в мае, как раз у Тани кончается учебный год. А пятый класс она начнёт в новой школе.

Наконец-то вспомнили про Таню.

Тогда Таня отрывается от окна и говорит:

– Я хочу остаться в своей школе. Подумаешь, полтора часа в один конец. Что такое полтора часа? Зато можно все устные в метро выучить. А, мам?

– Я тебя умоляю, – мама трёт щёткой мясорубку, – не говори глупостей.

Таня обращается к папе:

– А, пап? Я хочу остаться в старой школе. Подумаешь, полтора часа. Что такое в конце концов полтора часа? Час и ещё полчасика. Но папа всегда заодно с мамой. У других детей родители ссорятся, а у Тани – никогда.

– Не выдумывай, – отвечает папа, и мама кивает.

– Все школы одинаковые, – говорит мама.

– И дети везде одинаковые, – добавляет папа, – а всё остальное от тебя, Таня, зависит.

В ванной громко шумит вода. Когда бабушка волнуется, она стирает. Пока решались дела с новой квартирой, бабушка стирала каждый день.

Вдруг бабушка высунулась из двери и сказала:

– А можно анютины глазки, тоже очень эффектно.

За дверью замяукала кошка

За дверью вдруг замяукала кошка, и Серёжа перестал решать пример. Он стал прислушиваться, а она всё мяукала. Кошка очень громко и внятно выговаривала: «Мяв! Мяв! Мяв!» Из-за этой внятности Серёжа сомневался – открывать дверь или нет. Он бы давно посмотрел, что там случилось с кошкой. Но вдруг это вовсе не кошка, а Вовка? Очень уж по-человечески звучало это «мяв». Вовка умеет мяукать лучше всех в классе. Вот он сейчас стоит там на лестнице и орёт по-кошачьи. А откроет Серёжа дверь, выглянет – загогочет Вовка на всю лестницу или водой обольёт из мягкой бутылки. Когда приходит такая мода, у всех в классе появляются такие бутылки из-под разной бытовой химии. А то и просто изо рта обрызгает, очень даже просто. Стоит Вовка за дверью, держит воду за щеками, а высунешься – как фыркнет. И окажется Серёжа доверчивым дурачком. Да, но если у Вовки во рту вода, как же он мяукает? Вот такая неразрешимая задача. Наверное, не такой уж доверчивый дурачок Серёжа, если он до этого додумался. Бутылка у Вовки из мягкой пластмассы, это ясно. Ну и пусть помяукает на лестнице, хоть целый час. Серёжа всё про Вовку знает, потому что Вовка его лучший друг.

Громко топая тапками, чтобы за дверью было слышно, Серёжа ушёл из прихожей в комнату и включил проигрыватель. «То ли ещё будет, то ли ещё будет…», – пела пластинка. А Серёжа подпевал, особенно громко он выкрикивал: «Ой-ой-ой!» Вчера в классе девчонки говорили, что у певицы Аллы Пугачёвой есть дочь. Интересно, сколько ей лет? И ещё интересно – как чувствует себя человек, у которого мать – известная певица и к тому же красавица.

Пластинка кончилась. Стало очень тихо. И в этой тишине продолжала мяукать кошка. Всё-таки, наверное, это кошка. Ни у кого, даже самого упорного человека, не хватит терпения так долго стоять в пустом скучном подъезде перед запертой дверью и вопить кошачьим голосом.

На цыпочках, совсем неслышно, Серёжа подкрался к двери и тихо повернул ручку замка. Он приоткрыл дверь совсем чуть-чуть, чтобы, в случае чего, сразу же захлопнуть. Серёжа выглянул, никакого Вовки на лестнице не было. А сидела, прижавшись к стене, худая длинная кошка песочного цвета. Она прижала уши, закрыла глаза и орала. Увидев Серёжу, она подняла свою острую мордочку и вопросительно на него смотрела. Тогда он приоткрыл дверь ещё чуть-чуть. Кошка сразу поняла – она вошла в квартиру. Даже не вошла, а как-то вскользнула в неё.

Только после этого у Серёжи мелькнула мысль: «А мама?» Думать об этом было так неприятно, что Серёжа решил пока не думать. «Там будет видно», – сказал он себе.

Кошка сидела посреди кухни. Жёлтая спина, тёмная мордочка, чёрный хвост. Сиамская кошка. Глаза у неё светло-голубые. Таких глаз Серёжа не видел ни у одной кошки. Это была необыкновенная кошка с голубыми глазами.

Он налил в блюдце молока, кошка стала быстро лакать, розовый язык двигался со скоростью света, а Серёжа сидел на корточках и смотрел, как она лакает. Он думал: «Ну вот, теперь у меня наконец-то есть своя кошка». Оказывается, это так прекрасно, когда у тебя есть своя кошка. Вовка, правда, говорил, что собака гораздо лучше. Может быть, и лучше. Но собаки у Серёжи нет, а кошка вот она, уже есть. Жёлтая спинка, чёрный хвост, тёмная мордочка и чёрные усы, с одной стороны пять усиков, а с другой – четыре. Она пьёт молоко из блюдца. Ещё вчера её здесь не было, а сегодня вот она, кошка. Допила молоко, отошла к батарее, стала умываться: полижет подушечки на лапе и проведёт по уху, потом по носу, потом по усам. А глаза у неё голубые-голубые.

– Хочешь сосиску?

Она понюхала сосиску и отвернулась. Вежливо отвернулась, как будто хотела сказать: «Спасибо, я сыта». Неужели такая необыкновенная кошка может не понравиться маме? Пусть она понравится маме.

И тут пришла мама.

Я прихожу в класс

Я – автор этой повести. Тот самый человек, чьё имя написано на обложке. Мне надо хорошо знать жизнь моих героев, вот почему в один прекрасный день я прихожу к ним в класс.

Сначала они не замечают меня. Вернее, они замечают, но делают вид, что не заметили. Носятся по классу, кричат и прыгают по партам. И у мальчишек волосы уже вспотели, а они всё равно носятся. Только одна девочка сидит тихонечко и старательно переписывает упражнение в тетрадку. И ещё один мальчик, румяный, подошёл ко мне, посмотрел весёлыми коричневыми глазами и что-то спросил. А мне его совсем не слышно.

Тут вошла учительница Нина Алексеевна, и сразу стало тихо.

– А я вас в учительской жду, – сказала она мне. – Вы совсем не умеете себя вести, – это она сказала им.

И сразу в классе стало тихо, все уселись на свои места, только одна девочка, очень быстрая и красивая, крикнула:

– Кто ещё деньги не сдал?

На завтраки собирала, наверное, или на театр.

– Ребята, это писательница, – говорит Нина Алексеевна. Тогда они все с интересом на меня смотрят.

– А вы нам что-нибудь расскажи?те! – говорит красивая.

– А я вашу книгу читал! – говорит румяный.

– А у нас свой писатель есть – Гришкин! Он детектив сочиняет! – крикнул тот, что пускал бумажного голубя, и засмеялся.

– Садитесь, пожалуйста. – Нина Алексеевна подвигает мне стул. – Чтобы я не слышала ни одного звука! – Это она им.

– О чём вы пишете теперь? – спрашивает мальчик с коричневыми глазами.

Я рассказываю им, что работаю над повестью о пятом классе.

Они смотрят с интересом. Нина Алексеев-на сидит на последней парте и проверяет тетради.

– О нас, значит? – спрашивает хорошенькая девочка.

– Олька прославиться захотела, – фыркает тот, кто пускал голубя.

– Не совсем про вас, – отвечаю я, – про таких ребят, как вы. Им тоже одиннадцать лет, они пятиклассники и во многом на вас похожи. Но всё-таки и про вас, конечно. Иначе зачем бы я пришла к вам.

Это не так просто объяснить. Меня давно интересуют эти люди – пятиклассники. Какие у них мысли? Какие характеры и поступки? Как они живут и как друг к другу относятся? Вот почему я к ним пришла и приду ещё много раз. Поговорить, послушать, посмотреть – понять.

Разве может писатель с уверенностью сказать: «Я напишу книгу о пятом классе»? Ни за что он так не скажет. Он может сказать: «Я пишу книгу о пятом классе». Он будет стараться, стремиться и даже мучиться. А получится или нет – жизнь покажет.

Вот встретилась мне девочка в поезде. А потом я как будто о ней забыла – пишу о других людях. Но разве о такой девочке забудешь? В своё время она, конечно, появится, обязательно появится.

И я рассказываю об этом своим новым знакомым. И даже читаю им первую главу, которую назвала «Красная стрела». Они слушают очень внимательно. Это всегда чувствуется – интересно людям или нет. Им интересно, и я рада. А потом румяный Володя говорит:

– Ясно. Собирательный образ пятого класса.

Ну до чего умный человек этот Володя! И не только Володя: все пятиклассники очень многое понимают.

А рядом с ним сидит маленький мальчик. На перемене он девочку за волосы дёрнул, а она улыбнулась и совсем не рассердилась.

Мне ещё тогда было неизвестно, что его зовут Серёжей, и про себя я назвала его просто маленьким. Хорошо, что он не знал: мальчики небольшого роста очень этого не любят. Они обидчивы и самолюбивы, маленькие мальчишки. Им кажется, что другие люди постоянно замечают их рост и посмеиваются. Как будто другим людям больше делать нечего.

Потом был урок русского языка, все углубились в суффиксы. А я сидела сзади, думала о них и мечтала с ними подружиться.

Мама разговаривает без слов

Мама посмотрела на кошку, на Серёжу, на блюдце, на сосиску, валявшуюся на полу. У Серёжиной мамы такая особенность: когда она недовольна, она умеет разговаривать без слов, молча. Вообще не произносит ни одного слова. И странное дело – Серёжа всегда понимает, что она хочет сказать. И сейчас Серёжа прекрасно понял маму – это было не так уж трудно. Он быстро кинул в ведро сосиску, вымыл оранжевое блюдце с золотыми цветами очень горячей водой и взял кошку на руки. Кошка не привыкла, наверное, сидеть на руках. Она, скорее всего, привыкла бегать по котельным и помойкам, как все бродячие кошки. Она хотела вырваться и оцарапала Серёже руку. Он облизнул кровь и продолжал крепко держать кошку. Серёжа, несмотря на небольшой рост, умел стоять до конца.

Он держал на руках кошку и из-за кошки смотрел на маму. Сначала он пробовал сказать всё маме без слов – молчал и смотрел. Потом побоялся, что без слов она его не поймёт, и тогда Серёжа сказал:

– Она не простая кошка. Я не приносил, она пришла сама. У неё голубые глаза, посмотри.

Он повернулся так, чтобы маме были лучше видны кошкины голубые глаза. Но мама не стала рассматривать голубые глаза кошки. Может быть, она в своей жизни уже видела кошек с такими глазами, а может быть, у неё просто не было желания вдаваться в подробности. Она опять промолчала, стала разбирать сумку с продуктами и больше не смотрела в Серёжину сторону. Серёжа перевёл мамино молчание такими словами: «Пусть остаётся кошка». Ведь если человек молчит, понять его можно по-разному: может быть, человек с тобой согласен, а может быть, не согласен. Серёжа понял так, вот и всё. Тем более что мама больше не смотрела в его сторону.

Он отпустил кошку и побежал к продуктовому магазину, где валялись ненужные ящики, чтобы у его кошки был ящик с песком.

Пирожки для королевы

Первого сентября Таня шла по новой улице в новую школу. А там, в милой прежней школе, все собрались во дворе. Инна Семёновна, очень добрая и очень справедливая, теперь она кажется Тане именно такой, разговаривает с Розой Александровной, англичанкой.

«Какая жалость, что от нас уехала такая хорошая девочка – Таня. Такая способная, аккуратная ученица. Волошенюк вот никуда не переедет, так и будет нашу кровь пить до конца дней».

А Димка Волошенюк стоит в стороне вместе со всем пятым «А». Он, конечно, кидается песком в Светин белый передник. И Света, конечно, говорит невозмутимо:

«Дима, тебе не надоело?»

«Не-а, – отвечает Димка зловредно. У него всегда рот до ушей, весёлый человек Димка. И вдруг он задумывается, печальным взглядом обводит двор и спрашивает, ни к кому не обращаясь: – А где Таня? Почему её нет сегодня среди нас?»

Таня срывает с ветки жёлтый кленовый лист, ей хочется плакать от этой изумительной печальной картины, которую она себе представила. Конечно, она понимает, что никогда Димка о ней не спросит, он и не заметит, что её нет. Совсем не Таня интересует Димку, это известно всему классу.

И тогда Света Королёва ответит:

«Переехала твоя Таня. Квартиру им дали».

«Моя! Вот ещё!» – Смущённый Димка изо всех сил пнёт ногой камень.

Вот так. Была – не замечал, а исчезла из его жизни навсегда – сразу спохватился.

Очень хорошо и весело становится Тане. И совсем не страшно идти в новую школу. Там, в новой школе, всё у неё будет замечательно. Все её сразу полюбят. А как же её не полюбить? Они увидят, какая она славная девочка – умная, невредная, добрая. У неё будет много друзей. Девчонки на переменах будут наперебой звать её в буфет. Мальчишки будут кидать в неё жёваной бумагой.

Новая жизнь будет прекрасной.

Солнце не жжёт, а светит мягко, ласково. И ветерок дует лёгкий. И лёгким весёлым шагом идёт в школу девочка, она сегодня новенькая, она мечтает начать совсем новую жизнь, сегодня, первого сентября, для этого самый подходящий день.

Сколько людей начинали новую жизнь именно с первого сентября.

Таня станет совсем другим человеком. Она больше не будет робкой, она станет смелой. Первый день, новая жизнь, какой захочет Таня, такой и будет.

Человеку, любому, взрослому и не совсем взрослому, очень нужно нравиться самому себе. Мы все бываем иногда недовольны собой, но в целом, в общем, каждый считает себя человеком хорошим. И старается поступать правильно. И если это не удаётся, человек мучается.

А Таня часто была вынуждена поступать так, как сама она поступать совсем не хотела.

Хорошо бы об этом забыть, но пока не забывается, помнится.

Старая школа. Света, красивая, уверенная, настоящая королева, подходит к Тане:

«Танечка! Пойди в буфет, купи мне пирожок, только не с мясом, с мясом я не люблю, я люблю с повидлом».

Таня хочет ответить Свете:

«Почему ты мной распоряжаешься? Разве я у тебя в рабстве?» И правильно. Красота красотой, а унижать людей никому не позволено. Это стыдно и нехорошо – унижать людей.

Вот сейчас Таня скажет, слова уже придуманы, их надо только произнести. Вот сейчас Таня спросит:

«Что с тобой, Света? Проголодалась? Пойди в буфет, он вон там, внизу. Есть и пирожки, и коржики, и печенье «Школьное».

Разве трудно произнести такие простые слова? И ещё добавить про девочку на побегушках, это уж для полной убедительности.

«Я тебе не девочка на побегушках». Здорово.

Таня слышала однажды, как мама сказала папе:

«Таня у нас упрямая – это плохо. Зато она гордая – это хорошо».

Тане нравится быть гордой. И сейчас Таня даст Свете понять, что такое чувство собственного достоинства. Откуда у Светы такая самоуверенность? От красоты? Ну, от Светиной красоты пусть Димка Волошенюк в обморок падает. Таня никому не позволит ставить себя в униженное положение.

Все эти мысли пересказывать долго, а на самом деле они довольно быстро проскакивают в Таниной голове. Сейчас она как следует отчитает эту красавицу Свету. Так, чтобы в другой раз знала.

«Ну что же ты?» – Света протягивает деньги.

А Таня? Самолюбивая Таня, гордая и независимая Таня, которая так всё хорошо понимает про чувство собственного достоинства? Она берёт эти деньги. Берёт! Рука сама их берёт. А рот сам молчит. И ноги сами идут к буфету, за пирожками с повидлом.

Вот как всё получается.

Потом на душе тошно, Таня сама себе противна. А быть противной самой себе очень тяжело, почти невыносимо. И Таня находит себе оправдания.

Вот какие это оправдания. Подумаешь, какое дело – сбегала за пирожками для подруги. Сегодня она для Светы сбегала, а завтра, может быть, Света для неё сбегает. Среди друзей мелкие счёты не нужны. А Света, между прочим, вовсе не командовала, а попросила по-хорошему, вежливо. Зачем же обижаться?

Чтобы окончательно растворился мутный осадок, Таня и себе купила пирожок в буфете. Стало совсем легко: себе пирожок, и Свете заодно пирожок. Два равных человека проголодались, один из них сходил в буфет. Всё естественно, всё по-дружески. О каких таких унижениях шла речь? Вот ещё глупости.

Проходит несколько дней, случай с пирожками окончательно забывается. Тане совсем не хочется помнить этот пустяковый случай, совсем мелкий.

Таня выходит из школы. Какой красивый крупный тихий снег идёт сегодня. Медленно опадает с неба, как белые лепестки. Первый снег. И вокруг всё чистое, свежее, пахнет стираным бельём. Белыми стали скамейки, забор, деревья. Что такое праздник? Это когда красиво.

«Таня! Понеси мой портфель».

Света протягивает портфель. А Таня? Она берёт Светин портфель. Ну почему? Ей же не хочется этого делать! Ей противно быть в роли Светиной служанки. Ей так хочется уважать себя. А без этого жить плохо.

Таня идёт по чистому первому снегу и несёт два портфеля. А Света шагает рядом и размахивает свободными руками, щебечет. И Таня старается улыбаться как ни в чём не бывало. Улыбка получается вымученная, Таня сама чувствует это. В душе поднимается протест, бунт. Вот сейчас шваркнуть Светкин портфель прямо на тротуар, засмеяться и сказать:

«А теперь неси сама, тоже нашла дурочку».

А потом, после этих слов, гордо вскинуть голову и пройти мимо королевы. Пусть красавица останется с разинутым ртом. Пусть увидит, какие бывают гордые люди.

Но гордый человек Таня не бросает портфель. Она продолжает нести два портфеля и слушает, что говорит Света. Потом, довольно быстро, приходят разные оправдания. Зачем поднимать скандал? Разве Таня какая-нибудь скандалистка? Ну портфель – и что такого? Сегодня она Свете понесла, а завтра Света ей понесёт. Подруги есть подруги, между ними не должно быть ссор из-за всякой ерунды.

И всё это так. Если бы в глубине души Таня не знала: никакая ей Света не подруга. Разве Света Таню любит? Нисколько. Даже презирает. Пользуется Таниным мягким характером. И Таня принимает ещё одно твёрдое решение. Вот сейчас Таня донесёт Светин портфель, теперь уж недалеко, нечего посреди дороги волынку разводить, швырять портфель на землю – тоже дикость какая-то в этом есть. Донесёт, раз уж взялась. Но в будущем – никогда, ни за что.

Вот такое твёрдое окончательное решение. Но в том-то и дело, что никогда Таня не посмеет пойти на ссору со Светой. Боится. Поссоришься со Светой. Ладно бы с одной Светой. Неприятно, но пережить, наверное, можно. Но не бывает у них в классе так, чтобы какая-нибудь девчонка поссорилась с одной только Светой. Сразу все девочки перестают водиться с той, кем недовольна Света. Хихикают над чудачкой, которая вздумала пойти против самой Светы Королёвой. Тоже нашлась принципиальная. Всё-таки эта Танька – дурочка из переулочка.

Кому хочется быть дурочкой из переулочка? Тане совсем не хочется. И не хочется быть в одиночестве. И совсем не хочется, чтобы над ней хихикали, показывали на неё пальцем. Невыносимо, когда все вместе, а ты отдельно. Кому-то, может быть, это по силам, а Тане – нет.

Нет у неё друзей в классе, а всё-таки не одна. Всё-таки она идёт по улице с самой Светой, королевой класса. И с ней беседует сама Света.

«Таня, а Таня! Ведь правда, Ленка глупая? Разве умная девочка прицепит на платье брошку, которая ей совсем не идёт? Правда?»

Таня кивает. Конечно, Лена не очень-то умная, это правда. Но брошка, похожая на бабочку, показалась Тане красивой. Только Свете она этого не говорит. Со Светой она соглашается. Почему? Зачем? А потому, что тогда получается, будто у Тани есть подруга. А этого Таня очень хочет – чтобы у неё была подруга. Самая настоящая, с которой общие секреты, которой доверяешь, а она доверяет тебе, и вы с полуслова понимаете друг друга. Ты ей во всём помогаешь, а она – тебе.

И ты уже не ходишь одна.

И всё это только выдумка. Нет у Тани никакой подруги. Маленькая была – гномов выдумывала. Теперь придумала подругу. Но с этим покончено навсегда. Хватит вспоминать…

Новая школа – новая жизнь. И совсем новая Таня. Она твёрдо решила стать другим человеком. А к другому человеку все будут относиться по-другому.

Остаётся только завернуть за угол и войти в новую школу. Вот она стоит, окна весело сверкают, на крыше сидят голуби, школа белая и притягивает к себе осеннее солнце.

Мы с девчонками не дружим

Мы сидим в пустом классе – Серёжа, Володя и я. Так легче разговаривать, когда не тридцать человек, а двое, трое, самое большее – семеро. Все всех видят, слышат, внимание меньше рассеивается.

Я прошу Серёжу:

– Расскажи мне какую-нибудь историю из твоей жизни.

Я предполагала, что он задумается, начнёт выбирать, какую именно историю рассказать: ведь в каждой жизни очень много разных историй, какую же рассказать? Но Серёжа начинает сразу. Про кошку. Как пришла к нему кошка с голубыми глазами. Он её не находил и не приносил, а она сама пришла к нему по домашнему адресу. И какая она была худая и нерешительная. А теперь живёт у него, её зовут Звёздочкой. Когда Серёжа уходит, Звёздочка спит в уголке дивана.

– Там ей хорошо. Вот так диван, а так форточка, ей совсем не дует. И маме она ничем не мешает – в уголке тихо лежит. Свернётся в бараночку, хвостом нос прикроет и спит.

Володе тоже хочется что-нибудь рассказать. Так часто бывает: человек молчит и не знает, о чём сказать. А когда другой расскажет что-нибудь, то и этому сразу хочется рассказать.

– Мы с мамой ездили в Ленинград на восемь дней, – говорит Володя, – в каникулы. Рассказать?

– Конечно. Расскажи, как вы ездили.

Володя очень вежливый, он рассказывает так, как будто читает. Сначала про Эрмитаж – там он смотрел картины. Потом про Невский проспект – там он ходил, проспект прямой, длина ровно один километр.

Зачем мне такой рассказ? Всё это давно известно. Но и перебивать человека не годится. Он продолжает. В Русском музее они смотрели картины. В Пушкине они смотрели скульптуры.

Я не выдерживаю. Вежливость вежливостью, но всему есть предел. Невозможно слушать про то, что и так знаешь.

– Прости, пожалуйста, Володя. А что было самым интересным для тебя в Ленинграде? Тебе, самому тебе, что больше всего запомнилось?

Глаза у Володи сразу загораются, щёки вспыхивают. Кончилась хрестоматия, она ему и самому надоела.

– Встретил Серёжу! – выпаливает он с восторгом.

И Серёжа тоже сияет.

Вот что было, оказывается, самым замечательным и памятным – встретить Серёжу! Того самого Серёжу, с которым Володя сидит за одной партой, живёт в одном доме и видится раз сто в день. Но, как хотите, а встретить в Ленинграде Серёжу – это событие. Можно Володю понять? Конечно, можно. То – в классе или во дворе, а то – в другом городе. То каждый день, а то – в каникулы. Да, они там обрадовались друг другу совсем не так, как здесь. Это была неожиданность. Туманный замкнутый город. Невский проспект, река Фонтанка. И вдруг – радость! – идёт навстречу Серёжка! Свой, родной человек.

Да что тут долго объяснять?

– Давно вы дружите?

Они оба рады этому вопросу.

– С первого класса, – степенно отвечает Володя.

– Ты что? Ещё с сада! Забыл, что ли? – трепыхается Серёжа.

– А, да, с сада. Мы ещё там дрались.

Они охотно рассказывают, как играли в короля горы. Я не знала, что есть такая игра, но Володя и Серёжа сказали, что все дети, даже маленькие, эту игру знают и как же это я не знаю. А игра такая: надо забраться на ледяную или снежную горку и всех оттуда сталкивать. Они лезут вверх, а ты стоишь выше всех и сталкиваешь, и они катятся. И если тебе это удаётся и ты стоишь наверху долго, а тебя стянуть и столкнуть никто не может, то ты есть самый главный король горы. Звучит красиво – король горы. А вообще-то эта игра мне не очень нравится. Ну что это за игра – сам стоишь, устроился на верхушке, а других столкнул вниз.

– Володя, а ты часто бываешь королём горы? – спрашиваю, а сама думаю, что часто. – Володя сильный мальчик, он может любого одолеть.

– Редко. Я не очень люблю толкаться, мне всех почему-то жалко.

– А ты, Серёжа?

Маленький Серёжа мнётся, но отвечает честно:

– Я потолкаться люблю. Но королём бываю редко – разве всех столкнёшь?

Хорошо вот так сидеть и не спеша разговаривать. Все мы куда-то спешим, несёмся. А вот так посидеть, поговорить не спеша очень хорошо. Мне всё интересно, что они говорят. И ребятам, кажется, нравится этот разговор. Володя больше не пытается говорить вычитанными фразами, теперь он стал естественным, свободным – обычный живой мальчик. А сначала он просто смутился, вот и всё. Теперь и он, и Серёжа говорят с удовольствием и забыли, что я – писатель. Человек и человек. Так и должно быть между людьми.

– А девочки? С ними у вас, кажется, неважные отношения?

Вопрос мальчишкам не по душе. Нашла тоже о чём спрашивать. В мире столько всего заслуживающего внимания, а тут про девчонок. Особенно отчётливо это написано на лице у Серёжи. Он бы лучше рассказал ещё что-нибудь про кошку Звёздочку. Но меня интересуют отношения людей, это разве не важное? Я жду ответа, и Серёжа говорит:

– Они все ябеды.

Володя с удовольствием добавляет:

– Плаксы и подлизы.

– Все девочки? – спрашиваю я.

– Все до одной, – убеждённо отвечает Серёжа. – А Савёлова ещё и отметки выплакивает. По рисованию ей три, а она поревела, поныла – четыре. Рисовальщица у нас больно нежная. У Нины Алексеевны не выплачешь, хоть обревись.

– Ха! – Это Володя. – У Нины Алексеевны даже тройку не выплачет никто, хоть Савёлова, хоть не Савёлова. Хотя вообще-то Нина Алексеевна Савёлову любит.

– А тебя?

– Что меня?

Он искренне не понял вопроса.

– Тебя любит Нина Алексеевна?

– Меня-а? – Володя, видно, никогда об этом не думал. Теперь задумался надолго, смотрит отрешённо. Такой уж характер: или ничего не скажет Володя, или скажет, подумав, взвесив каждое слово. – Меня Нина Алексеевна не очень любит. Я середняк, а она середняков – не очень.

– А тебя, как ты думаешь? – обращаюсь к Серёже.

– Не любит, – отвечает он сразу. – Меня все учителя не любят. Я верчусь. Они любят, кто спокойный, а я неспокойный. Они сердятся – если каждый будет вертеться, что получится. А по-моему, каждый – не будет. Один человек спокойный, а другой неспокойный.

Володя вдруг сообщает:

– Девочки все парочками дружат. Они не могут с нами дружить.

– Да мы сами с ними не хотим! – Серёжа более непримиримо и последовательно гнёт свою линию.

У Володи заметны хоть и небольшие, а всё же колебания – «они с нами не могут дружить». А если бы могли? Он не договаривает, но, может быть, он и не отказался бы.

А у Серёжи всё в жизни делится на две категории, всего на две – хорошее или плохое; чёрное или белое. Белое, светлое – Звёздочка, друг Вовка. Словом, всё хорошее. Чёрное, тёмное – девчонки.

– Мы с ними сами не хотим. Ябеды и плаксы.

– А Таня? – спрашиваю я. – Разве она ябеда?

Мне нравится Таня, я и не скрываю этого. Если хочешь откровенности, скрывать ничего не надо. А то получается нечестно: они откровенны со мной, а я с ними – нет. Мне нравится Таня. Мне кажется, я понимаю её, хотя ни разу не говорила с ней подробно – так, мимоходом. Я люблю таких людей – умных, тонких, немного печальных. Она всегда одна, но мне кажется, что такие, как Таня, умеют быть хорошими друзьями.

Мальчишки уставились на меня озадаченно. Почему это я спросила именно про Таню? Уж не она ли главная героиня повести? Эта тихоня? Пытаются отгадать. Мне хочется понять их, а им меня. Не столько меня, сколько мою будущую книгу. Но это пока невозможно: я и сама ещё многого не знаю. Что случится с героями? Кто как поступит? Не знаю, не вижу. Всё созревает постепенно, медленно. А пока я как перед глухой стеной. В такой период не верю ни в книгу, ни в себя. И кажется, что никогда в жизни не сумею написать ничего, ни одной стоящей строчки. Тревога, отчаянье, мученье, жуткое одиночество. Никто тебя не поймёт, никому невозможно объяснить это состояние. Правда, оно бывает у меня перед каждой новой работой. Но разве от этого легче? А с ребятами разговаривать хорошо, тем более что разговор наш идёт легко, ничем мы друг друга не связываем, ничего друг на друга не нагружаем. Эта часть работы самая для меня приятная.

– Таня? А что Таня? – Володя поднимает брови домиком.

– Ничего. Пришло в голову, и спросила. Хорошая, по-моему, девочка.

– Новенькая, – туманно произносит Серёжа.

Это, видимо, следует понимать в том смысле, что пока она новенькая, ничего зловредного сделать не успела, но это вовсе не означает, что и в дальнейшем не сделает. Потому что она – девчонка, а с ними вечная история.

– Новенькая, – повторяет Володя. – Молчит пока.

– Может быть, стесняется? – не отступаю я.

Они молчат. Серёжа вертится на стуле. Володя неохотно говорит:

– Может быть.

Серёжа думает. Я довольна, что он задумался над моими словами. Всё-таки не зря я их сказала. Тут он произносит очень оживлённо:

– Она может прыгать со шкафа сразу на все четыре лапы! Представляете? Честное слово! Хотите, покажу, как прыгает?

И, не дожидаясь, пока я опомнюсь, он быстро залезает на шкаф. Маленький ловкий мальчик с тёмными кудрявыми волосами и быстрыми глазами.

– Смотрите!

Шкаф довольно высокий.

– Осторожно! – кричу я бесполезное слово. Бесполезное, конечно, но удержаться не могу.

Серёжа легко шлёпается со шкафа на четвереньки и смеётся.

– Видели?

– Видела, – вздыхаю я.

– Не так, – вдруг говорит обстоятельный Володя, – пусти-ка.

И тоже лезет на шкаф. Но он не такой проворный, как Серёжа, его я успеваю схватить за ногу.

– Всё, довольно, друзья дорогие. Вы устали, пора по домам.

– Нет! Мы не устали. Поговорим ещё!

– Ну, я устала. Мы ещё не раз поговорим с вами. – Мы вместе выходим на улицу. Вечер. Всё-таки светофоры похожи на новогодние ёлки. Особенно зимой.

На прощание Володя обещает:

– Мы вам ещё про серебро расскажем. Удивитесь. – А Серёжа говорит:

– В рыбный пойду, куплю хека для неё. Она умная, умнее всякой собаки, честное слово. Вот сейчас отопру дверь – сидит в передней и в глаза смотрит.

В тот день мы ещё не знали, что Звёздочка не сидит в передней и не ждёт Серёжу.

Зачем нужен скелет змеи?

Максим походил по комнате из угла в угол, делая вид, что занят своими мыслями. Но на самом деле разговор, доносившийся из кухни, его очень заинтересовал.

– Я не успеваю заниматься сыном, своим собственным единственным сыном, – говорила мама. – Диссертация, наука – это прекрасно. Научные перспективы, великие свершения. А может быть, женщине всё это не нужно? Я думаю об этом по ночам. Позволила разыграться своему честолюбию, а сын у меня практически беспризорный.

Максим вытянул шею в сторону кухни.

Мамина подруга тётя Вера недовольно фыркнула. Максим понял, что тётя Вера за диссертацию, а не за Максима. Это ему понравилось – ещё не хватало, чтобы мама кинула все свои могучие силы на его воспитание. Нет уж, лучше быть бедным, неухоженным ребёнком. Тётя Вера фыркнула ещё раз. У неё нет своих детей, и она очень любит рассуждать о воспитании.

– У тебя нет детей, ты меня не понимаешь, – печально сказала мама.

Максиму показалось, что мама сказала это чуть ли не с завистью: мол, тебе хорошо, у тебя нет детей. Ему стало совсем неуютно. Значит, его мама, его собственная единственная мама, хотела бы, чтобы у неё тоже не было детей? Новенькое дело.

Максим нарочно громко затопал ногами и засвистел песенку Красной Шапочки: «Если долго-долго-долго, если долго по дорожке, если долго по тропинке…»

– Максим, не свисти, – сказала мама, не повышая голоса. Из кухни и так всё было слышно.

Потом тётя Вера произнесла очень уверенно:

– У меня нет детей, но голова у меня есть. Я умею думать в отличие от некоторых. И я тебе должна сказать: не родился на свет ещё пока тот ребёнок, ради которого стоило бы бросить диссертацию или любую работу. У него своя жизнь, а у тебя – своя. А дальше что будет? Когда он вовсе отойдёт от тебя? А он отойдёт – это закон природы. С чем тогда останешься?

– С диссертацией, – усмехнулась печально мама.

Максим подумал, что тётя Вера, хотя и уверенная, говорит ерунду. Куда это он отойдёт от своей мамы? Нет такого закона. У тёти Веры нет детей, вот она и городит чушь.

– Ну что ты из всего делаешь проблему? Сыт, одет, обут. Что ещё?

– Беспокоюсь. Ночами думаю. Вдруг он попадёт в плохую компанию? Собьётся с пути? Знаешь, что бывает? Мальчик активный, энергии много. Как подумаю об этом, ненавижу все эти бумаги.

Максим покосился на мамин письменный стол, заваленный чертежами, толстыми книгами. Потом поглядел на свой стол. Он не был завален ни книгами, ни бумагами. Совершенно пустой стол, а посреди стола лежит скелет змеи в застеклённой длинной коробке. Мама думает, что это учебное пособие. А Максим купил скелет змеи, чтобы девчонок пугать. Оля Савёлова очень громко визжит, когда перед ней оказывается длинный извилистый скелет змеи. Вчера так орала, что даже посинела немного. А Максим только вынул стеклянную коробку из портфеля и больше ничего не делал. Что же будет с Олей, если положить скелет перед её носом на парту? Непонятная девчонка – скелета боится. Чего его бояться? Не бросается, не кусается.

Максим стал думать об Оле и о себе.

Наверное, у него правда очень активный характер. Почему так бывает? Сидит Оля Савёлова позади Максима, он её не видит. Вдруг сам неожиданно для себя обернётся и стукнет её. Ну зачем ему стукать Олю? Он не знает. Вчера на литературе ни с того ни с сего ткнул Олю линейкой. Она пищит:

«Нина Алексеевна! Максим опять!»

Нина Алексеевна говорит:

«Максим! Опять?»

«Она ябеда», – бурчит Максим.

«Отвернись от ябеды и не поворачивайся к ябеде, – говорит Нина Алексеевна. – Её для тебя нет! Понятно?»

Оля ехидно улыбается.

Легко сказать – нет. Она есть. Сидит, улыбается, книгу листает. Стукнешь – жалуется. Скелет покажешь – орёт. Как же её нет?

А в кухне продолжается разговор.

– Ну запиши его ещё куда-нибудь, – говорит тётя Вера, – в кружок, в студию, в секцию.

Этой тёте Вере только бы отделаться от Максима.

– Он и так записан, – печально отзывается мама. – Музыкальная школа, кружок рисования, секция фехтования. Теперь ещё стал на станцию юных натуралистов ходить. Он там за гиеной ухаживает.

– Прелестное поручение. Гадость какая. – Тётя Вера опять фыркает, как будто плюётся.

Она, наверное, думает, что и в гиенах разбирается. А если бы Максим не боялся маму, он бы спросил:

«Тётя Вера, а вы когда-нибудь гиену видели? Ну какая она, гиена?»

Она бы тогда сразу захлопала глазами, зашлёпала губами. Советы давать каждый умеет. А ты попробуй с ребёнком справиться, тем более – с таким. А гиена, между прочим, вовсе не гадость.

Так он сказал бы, если бы мог. Но он ничего не говорит. Зачем? Дети взрослых не воспитывают.

– Мама! Я на фехтование! – говорит Максим и бежит гулять.

Мама записала его в шесть разных кружков. Максиму жалко маму. Она беспокоится, ей кажется, что самое главное – не оставить ему ни минуты свободного времени. Мама уверена: чем меньше у человека свободного времени, тем меньше у него возможности попасть в плохую компанию, сбиться с пути. Максим так не думает. Он думает, что совсем без свободного времени жить нельзя.

Оля рисует примулу

Оля пристроилась на подоконнике в коридоре и рисует цветок примулы в разрезе. Тычинки, пестик, лепестки – получается аккуратный цветочек. Перемена долгая, можно ещё и раскрасить эту примулу. Оля достаёт из кармана передника коробку с цветными карандашами. Но вдруг её чистенькая тетрадка по ботанике летит на пол.

Так и есть – Максим стоит в стороне и смотрит задумчиво мимо Оли. Оля понимает, кто бросил тетрадь. Она пронизывает Максима взглядом, а он не пронизывается.

Оля отворачивается, она сейчас забудет о нём – пусть делает какой угодно отрешённый вид. Глупый он, этот Максим.

Но не всегда мысли идут в ту сторону, какую мы им указываем. Оля думает о Максиме. Красивый мальчик Максим. Противный, приставучий, а красивый. Оля поглядывает на него, но так, чтобы он не заметил. Если заметит – совсем обнаглеет. И чего в нём красивого? Глупости всё. Ну, подстрижен красиво – не совсем длинные волосы, а всё-таки длинноватые. Светлые волосы, светлее всех в классе.

«Ну и что? – думает Оля. – Как солома».

Он чуть повернул голову, а может, просто повёл своим зелёным глазом. Оля быстро отвернулась. Красиво подстричь можно каждого, и каждый станет красивым? Чушь. И чего все девчонки заладили – красивый, красивый.

– Плакса. – Максим скривил рот. – Ну пойди, пожалуйся, вон ботаничка идёт.

А Ирина Григорьевна идёт по коридору и несёт за верёвочку плакат, на котором изображена примула в разрезе.

– Максим, подними тетрадь с пола, – говорит Ирина Григорьевна. Потом, уже отойдя на большое расстояние, она почему-то добавляет: – Максим, когда-нибудь тебе будет стыдно за эту тетрадь, брошенную на пол.

Максим пожимает плечом. Она же не видела, откуда она знает?

– Это не я, – говорит Максим в спину Ирины Григорьевны, она ничего не отвечает.

А Оля молча улыбается. Она повернулась боком к окну, мама однажды сказала, что у Оли благородный профиль, особенно справа. Мама сказала:

«Настоящая женщина всегда знает, с какой стороны она лучше смотрится. У одних профиль красивее справа, у других слева».

Папа ответил:

«Не забивай Ольге голову пустяками».

«А мне это и неинтересно, – сказала тогда Оля. – Я ещё мала о таких вещах думать».

Мама погладила её по голове.

«Конечно, мала. Одиннадцать лет всего».

Теперь Оля повернулась к Максиму как раз правым профилем. А он смотрит искоса. Смотри, смотри, любуйся.

– Красавица, – говорит он яростно.

– Ну что ты пристал? Я тебя трогаю?

– И вдобавок плакса! – выкрикивает он и с места несётся прочь.

Скоро конец перемены.

Оля остаётся у окна. Оля знает: где бы он ни бегал, всё равно прибежит. Потому что она, Оля Савёлова, девочка необыкновенная.

– Глупости, – говорит Оля уносящемуся Максиму. – Мне ещё сегодня музыку сочинять.

Он не слышит. А девчонки? Лариса у окна вяжет красный шарфик, шевелит губами, считает петли. Конечно, Лариса слышала. Ей не пойдёт красный шарф, думает Оля, она бледная.

– Лариса, пойди сюда.

Лариса идёт к Оле, а сама всё вяжет и считает петли.

У другого окна Люда, закрыв ладонями уши, зубрит параграф. Сейчас ботаника. Оксана прохаживается под ручку с Надей. О чём они шепчутся? Оля не любит, когда шепчутся.

Ближе всех стоит новенькая. Как её зовут? Таня.

– Таня! Пойди сюда, – позвала Оля.

Лариса застряла со своим шарфиком в толкучке посреди коридора. А Таня радостно обернулась, как только Оля её позвала. Наконец-то. Сама королева класса Оля хочет с ней поговорить. Зовёт её, хотя в коридоре много девчонок. Улыбается Тане. Оля ей тут же начинает нравиться, в ту же минуту. Она забывает, что до этой минуты Оля Савёлова казалась ей похожей на Свету Королёву из прежней школы. Тоже красивая, и тоже командует, а все девочки ей подчиняются. Тянутся к ней, как будто она – магнит, а они простые железки. Но сейчас Таня сразу увидела: Света – одно дело, а Оля – совсем другое. Ну и что же, что уверенная. Красивые всегда уверенные. А Оля в классе самая красивая. Разве Оля в этом виновата? Они же сами к ней подлизываются – и Люда, и Оксана, и Лариса. И под ручку хватают, и на ухо шепчут. А Оля ни к кому не подлизывается, она гордая. И Таня ей понравилась, наверное, потому, что Таня тоже гордая. Оля это почувствовала.

– Ну что же ты, Таня? Я тебя зову, кажется.

Капризно оттопырена нижняя губа. Холодноватые серые глаза. А носик вздёрнутый, похожий на крошечный стульчик.

Красивая Оля Савёлова. И музыку сочинять умеет. Никто в пятом «В» не умеет сочинять музыку, а Оля умеет. Вот какая необыкновенная девочка позвала Таню. И может быть, Таня с ней подружится.

У нас будет свой штаб

Оля смотрит на Таню очень пристально, не просто смотрит, а разглядывает, как будто в первый раз увидела. А она и в самом деле в первый раз её видит. Видела, конечно, но как будто и не видела. Таня незаметная, Оля её и не замечала. Ходит одна, молчит, неприкаянная, непристроенная. Новенькая.

Подошла.

– Ты почему такая?

– Какая?

И голос у неё какой-то тихий и незвонкий. Она и на уроках отвечает еле слышно. Даже Нина Алексеевна говорит:

«Громче, пожалуйста. Ты не мне рассказываешь, ты классу рассказываешь».

Если бы Оля знала уроки так, как Таня, она бы отвечала громко, все бы услышали.

– Какая-то ты вот такая.

Оля смешно согнула спину, втянула шею в плечи, глаза опустила. Оле самой нравится – получилось похоже. Она звонко смеётся. А Тане неприятно, что Оля её передразнивает. Любому человеку неприятно, когда его передразнивают. Но Таня не показала вида – она засмеялась тоже. Не портить же отношения, которые ещё и наладиться не успели. Так у неё никогда не будет подруги, если сразу начнёт обижаться.

Пустяковый случай в конце перемены. Разговор на ходу. А может быть, с этого разговора у них начнётся с Олей большая, настоящая дружба на всю жизнь. Они будут ходить всюду вместе, доверять друг дружке секреты. Понимать друг друга. Ради этого многое можно простить Оле. Пусть она не такая, как хотелось бы Тане. Мало ли чего ей хотелось бы. Люди все разные, нечего придираться, если хочешь иметь друзей.

– Слушай, у вас в той школе какие были мальчишки?

– Мальчишки? Обыкновенные. Некоторые дрались, некоторые нет.

– Я не про драки. – Оля досадливо вздыхает. Какая бестолковая новенькая. – С девчонками они дружили?

– Нет, не хотели.

– И наши не хотят, – говорит Оля деловито. – А что вы в той школе придумывали?

Оля спрашивает требовательно, напористо. Что ей ответить? Сказать, что ничего не придумывали? Оля сразу потеряет к Тане интерес. Таня это чувствует. Ей очень хочется понравиться Оле. И она говорит:

– Ну, например, можно устроить свой тайный штаб.

Она сказала просто так, первое, что пришло в голову. Она и не знает, какой он бывает – тайный штаб. Но Оля очень оживилась.

– Штаб? Слушай, это ты молодец!

Оля завертелась на месте от возбуждения. Штаб – это как раз то, что нужно. Именно тайный. У мальчишек свои тайны – пожалуйста, никто не заплачет. Нам теперь не нужны ни вы, ни ваши тайны. У нас теперь есть свой штаб. Вот вам, мальчишки.

А Таня? Она рада, что Оля довольна. Так, наверное, и начинают дружить. Оля сейчас увидела, какая Таня умная, как она сразу, не сходя с места, сумела придумать то, что нужно.

– Девочки! Идите скорее сюда! – громко, на весь коридор кричит Оля.

Они подошли сразу – Оксана, Надя, Лариса, Людка. Когда зовёт Оля, подходят все. Такой уж Оля человек.

– Девчонки, слушайте! Я сейчас скажу вам одну тайну. Только смотрите не разболтайте.

– Честное слово, – быстрее всех говорит Людка и начинает перебирать ногами от любопытства. – Говори быстрее, уже звонок.

– Если проговорится кто-нибудь, смотрите, – слегка подвывает для таинственности Оля.

– Разве мы не умеем хранить секреты? – обиженно говорит Оксана. Она косится на Таню. Интересно, что эта новенькая тихоня делает здесь, около самой Оли Савёловой? Ишь, стоит рядом с Олей и помалкивает. Оксана – лучшая Олина подруга, а новенькая могла бы об этом помнить.

Оксана чуть подвинулась, чуть оттеснила Таню плечом, встала ближе к Оле. А Таня не противится. Таня знает, что дело совсем не в том, кто где стоит. Оля сама оценит всех по заслугам. Оксана не придумала штаб, его придумала Таня. И сейчас Оля об этом скажет всем девчонкам.

Они стоят кружочком. Когда девчонки так стоят, мальчишки знают: затевается какое-то очередное коварное дело. Но что они могут поделать, мальчишки? А ничего.

Оля наклоняется к середине кружка, делает значительные, совсем круглые глаза. Оля со вкусом подаёт тайну, и от этого тайна становится очень важной и очень увлекательной.

– Слушайте все внимательно. Людка, не вертись. У нас будет свой штаб, девочки. Тайный, секретный. Мы его сами устроим и никому о нём не скажем.

– Секретный, – как заворожённая повторила Оксана. – А что там будет? Военная игра?

– При чём здесь военная игра? Неужели непонятно? Штаб – это такое место, мы его сами найдём, сами всё там устроим, можно занавески повесить. И будем собираться для своих секретных разговоров, а чужих не пустим.

– Понятно, – сказала Оксана.

– А какие у нас секретные разговоры? – спросила Лариса.

– Будет штаб, будут и разговоры, – отрезала Оля.

Оля больше не смотрела на Таню. И никому не сказала, что это она, Таня, придумала штаб. Оля просто забыла о Тане. Почему-то у Тани такая особенность – о ней легко забывают. Она стоит здесь же, с ними, вместе с ними опаздывает на ботанику, хотя Ирина Григорьевна очень не любит, когда опаздывают. Она стоит с ними, но они все вместе, а она, Таня, почему-то отдельно. Почему так получается? Таня не знает. Мимо бежит Максим.

– Тише! – говорит Оля громко. – Мальчишки услышат.

– А разве штаб будет без мальчишек? – спрашивает Люда. – Совсем без мальчишек?

– Конечно, – отвечает Оля. – Ну сама подумай, зачем нам они? Толкаться и драться? Они только это и умеют.

– Он тебя не бьёт, он тебя цепляет, – вдруг очень авторитетно заявляет Людка. – Нравишься ты ему, поэтому он и цепляет.

Оля сразу зарумянилась, махнула рукой на Людку.

– Новости. Меня такие глупости совершенно не интересуют. У него волосы как солома.

Девочки стали шептаться, хихикать. Таня тихо пошла в класс. Одна. Выглянула из двери Ирина Григорьевна, сказала с иронией:

– А вам, девочки, требуется особое приглашение?

Тогда и они пошли, все вместе. Они все вместе, а Таня одна. Никто не вспомнил о ней. Несправедливая эта Оля. Ну и пусть. Не такая уж она хорошая. Только о себе думает, а о других не умеет. С такой дружить не очень-то хорошо.

А что делать? Не станет же Таня, в самом деле, кричать: «Это я, я, я придумала!» Как лягушка-путешественница из сказки. Хорошая сказка, но Таня не станет всем сообщать. Потому что чувствует, как это глупо. Да и лягушка, как только не утерпела и крикнула, так и хлопнулась в болото.

История про серебро

Вовка и Серёжа давно обещали мне рассказать одну историю, которую они называли «историей про серебро». Звучало поэтично и загадочно. Сегодня, когда мы шли втроём по улице, я им напомнила:

– А что это за история про серебро? Вы мне так и не рассказали.

– Расскажем? – спросил Серёжа. – Прямо сейчас?

– А чего? Расскажем, – согласился Вова.

В тот день Вовка и Серёжа вышли из рыбного магазина и сразу увидели Колбасника. Колбасника нельзя не увидеть. Даже если на улице толпы народа, он всё равно заметен – очень большой и толстый.

Считается, что большие люди чаще всего бывают добродушными. В самом деле, чего большому злиться? Его никто не обижает, никто не толкает, никто не задевает – он же большой, кто полезет к большому? Но Колбасник – исключение. Он совсем не добродушный. Он почему-то любит всех толкать, щёлкать, дёргать. И когда человеку больно или обидно, Колбасник доволен и улыбается, на щеках образуются ямочки.

Честно говоря, парень неприятный. Но, может быть, он стал таким не сразу? Может быть, он такой злой потому, что с самого первого класса все зовут его Колбасником? Он же на самом деле Толя, Анатолий, а вовсе не Колбасник. Человек не виноват в том, что он толстый.

– Был бы невредный, никто бы его по прозвищу не звал, – спокойно сказал Володя, – а так Колбасник он, и больше никто.

– Ты рассказывай, рассказывай, – торопит Серёжа.

– Выходим мы из магазина, – размеренно продолжает Володя, – смотрим, Колбасник, то есть Толя…

Серёжа перебивает:

– Он вон там стоял, близко от двери магазина. И он нам сказал: «Дайте мне серебро».

– Нет, – говорит Вовка, – он не сказал, а заорал: «Дайте серебро!»

Я спрашиваю:

– Заорал? На вас двоих? А вы?

Володя расправил широкие плечи.

– Я дал. Я его не боюсь, но жадность презираю. Может, вы думаете, что я Колбасника испугался?

– Я не думаю.

– Ну вот. Я ему копеек сорок дал. Он сказал, что ему на мороженое надо и на пирожки.

– Не сорок ты дал, а шестьдесят, я видел.

– Может, и шестьдесят. Я точно не помню. Он деньги взял и сразу ушёл.

Они рассказывают, и я представляю себе, как идут по широкой улице два друга – Серёжа и Володя. Им хорошо всё делать вместе – вот они купили рыбу для Серёжиной кошки, несут рыбу к Серёже домой. Звёздочка, конечно, обрадуется, её любимая еда – рыба. Всё славно, всё дружно. И тут вдруг Колбасник, то есть Толя, кричит на них. А по какому праву? И вообще, разве годится кричать на людей? Разве нельзя нормальным тоном сказать всё, что тебе надо? Нет, кричит: «Дай серебро!» И не стыдно ему требовать? Не обойдётся он без этого мороженого? И без несчастных пирожков не проживёт? Странный всё-таки человек.

А Вовка добрый и несклочный. Надо тебе? На, возьми, ешь. Мог бы Вовка и отказать Колбаснику, он не со страху дал. Но Вовке скучно торговаться, рядиться, отказывать. На, возьми. А Серёжа, может быть, и не дал бы Колбаснику, он бы и поспорил с ним, не поленился. Но это если бы Серёжа шёл один. А когда Серёжа с Володей, то такие дела Володя решает, так уж у них заведено. Серёжа молчит, а Володя сам знает, как поступить. Как-то Володя лучше ориентируется.

Конечно, разговор не о шестидесяти копейках и не о сорока копейках, этот рассказ о другом. И вообще, это только половина рассказа. А другая половина впереди.

– Идём на днях с Серёжей, смотрим – на том же месте опять стоит он, ну, Колбасник, Толя то есть. И держит в руке большую горсть серебра. Прямо кулак не сжимается – вот столько.

Володя показывает развёрнутую ладонь и покачивает ею вверх-вниз, как будто руке тяжело от серебра, которое лежит на ней горкой.

Серёжа загорается опять:

– Вот такая куча денег! И ни одной медной монеты – всё серебро!

Они увидели эти деньги и подошли поближе. Просто так. А Колбасник сразу руку в карман сунул и спрашивает:

– Вам что?

– Ничего, – ответил Володя, – просто так подошли. – А Серёжа не согласился с Володей.

– Копеек шестьдесят дай нам, пожалуйста. Нам на мороженое.

И очень невинно смотрел на Колбасника.

А Колбасник?

Развёл толстыми руками и ответил:

– У меня нет денег. Где я возьму?

– Вот в этом кармане, – сказал Серёжа. Он не мог представить себе, как человек так нагло обманывает и даже не смущается.

– Иди, иди отсюда. – Колбасник пошёл на Серёжу грудью. А Серёжа не попятился, стоял, как маленький петушок, и голову гордо держал.

Пришлось Вовке оттереть Колбасника от Серёжи.

Вовка тяжело вздохнул и сказал:

– Колбасник, я не люблю драться, ты же знаешь. Но иногда я всё-таки делаю то, что не люблю.

Колбасник вообще-то не очень умный парень. Не дурак, но и не умный – средний. Но тут он сообразил.

– Мне ещё стих учить, – сказал он и быстро ушёл.

– Жадина-говядина! – крикнул Серёжа. Всё-таки Серёжа не мог это так оставить.

А Вовка тогда сказал Серёже:

– Чего зря кричать? Жадные не исправляются. Он так всю жизнь будет теперь жадным, до самой старости. Серёжа даже рот открыл.

– На всю жизнь? Честное слово? До старости?

– Конечно, – солидно подтвердил Вовка.

И они пошли в кино.

Но, видно, Серёжа не мог забыть до конца этот случай.

Когда мы шли по улице и разговаривали, он и меня спросил:

– Как вы думаете? Может жадина стать не жадиной? Потом, когда-нибудь? Если проучить как следует?

Я не знала. Не думала как-то об этом.

– Этого я, Серёжа, не знаю. Не думала об этом. Знаю другое: щедрым быть лучше, даже удобнее, даже, если хочешь, выгоднее. Хотя слово какое-то противное, но я его специально употребила. Выгодно быть хорошим. Потому что тогда и люди тебя любят, и сам к себе хорошо относишься. Богаче живёшь.

Мы прошли ещё немного.

Перед нами была палатка с мороженым.

– Хотите мороженого? – предлагаю я.

– Спасибо, не хочу, – вежливо отказывается Володя. А Серёжа весело смотрит на меня и отвечает:

– Мы же не из-за мороженого его ненавидим. Разве мы из-за мороженого?

– Нет, мы совсем не из-за мороженого, – степенно подтверждает Вовка.

Потом они всё-таки соглашаются, что мороженого съесть неплохо. И к истории с серебром, как они сами её поэтично назвали, это не имеет отношения. Мы с ними постепенно начали понимать друг друга и верить друг другу.

Хорошо идти с хорошими людьми в хороший день и есть мороженое. Давно я не ела мороженого на улице. В кафе где-нибудь – да, изредка бывает. А на улице – неприлично вроде, взрослый человек вдруг идёт и ест мороженое. А раньше любила, только это было очень давно.

Лариса задаёт вопросы

Ещё несколько дней девочки ликовали шёпотом:

– У нас будет штаб!

– Свой! Тихо, девочки!

– Своя тайна! Тихо, тихо!

– И мальчишки ничего не узнают! Да тише ты, Людка!

Таня стояла в стороне. Они её не звали, и ей не хотелось подходить, когда не зовут.

Максим прошёл мимо них, не торопясь прошёл, даже задержал шаг немного. А куда, собственно, спешить?

Побегал, когда хотелось побегать. А теперь хочет ходить медленно – и ходит медленно.

– Мальчишки нам в этом секретном деле совсем не нужны, – громко говорит Оля Савёлова. – Они все противные и все до одного глупые какие-то.

Максим ткнул Олю острым локтем в спину и величественно удалился по коридору.

– Ты что, Максим, совсем? – Оля повертела пальцем у виска, но Максиму это неинтересно, и он отвернулся.

– Оля, а где мы устроим штаб с занавесочками? – спрашивает Лариса.

– Найдём где-нибудь место, – уверенно отвечает Оля, – разве мало мест?

– А где найдём? – не унимается Лариса. Она любит всё знать заранее, чтобы не волноваться.

– Знаешь что? Отстань. – Оля сердито вздёргивает подбородок. Что за глупые вопросы. Если знать, где искать, то искать уже не надо. Всё и так найдено. – Надо найти тайное место. Такое, где никого нет.

– А где никого нет, там я боюсь, – тихо вздыхает Лариса.

– Кого боишься, если никого нет?

Оля навела свой твёрдый волевой подбородок прямо на Ларису. Слишком много эта Лариса задаёт сегодня вопросов. Уж не хочет ли она испортить всю радость предстоящей великой тайны секретного штаба? А может быть, вздумала показать девчонкам, что самая главная девочка в классе Оля Савёлова зовёт их не туда и предлагает не то?

– Знаешь, Ларисочка, не хочешь – не ходи. Никто насильно не тащит. – Оля отчеканила эти слова таким тоном, что Ларисе сразу расхотелось спрашивать и сомневаться.

– Ну что ты, я пойду, Оля.

Оксана хватает Олю под руку, а Людка – с другой стороны.

Таня видит, как Лариса минуту топчется в растерянности на одном месте, а потом пускается вслед догонять девочек.

Как Оля сумела сказать твёрдо, тоном, не терпящим возражений: «Не хочешь – не ходи». Произнесла чётко, а потом плотно закрыла рот. Всё сказано.

Лариса не решилась сердить Олю. И правильно. Что хорошего – оставаться в стороне, быть одной?

Молоко с пенкой

Таня давно знает: её бабушку нельзя переспорить.

Бабушка всегда всё делает по-своему. Она может выслушать любые возражения, никому ничего не доказывая, кивая. А поступает всё равно так, как считает нужным сама.

Однажды Таня слышала, как мама сказала бабушке:

– Если бы у вашего сына был ваш характер, он бы многого достиг в жизни. А так дальше инженера не пойдёт.

Бабушка не стала спорить. Она никогда не спорит, у неё всегда мирное настроение.

– Инженеры тоже разные бывают, – ответила бабушка. – А при хорошей жене можно быть хорошим инженером.

И мама улыбнулась вдруг. Признала, что бабушка права. А может быть, тоже спорить не хотела. У мамы это бывает редко, но всё-таки бывает.

А однажды бабушка сказала Тане:

– Если бы я вступала в ненужные споры, то была бы опустошённой, и Миша ушёл бы от меня ещё в ранней молодости. А я его любила без памяти, моего Мишу, твоего деда. – При воспоминании о дедушке, который был тогда молодым, глаза у бабушки засияли, лицо помолодело.

А Таня вдруг подумала, что было бы, если бы дед ушёл от бабушки в ранней молодости? Тогда не было бы на свете Таниного папы и самой Тани не было бы. Неужели это возможно – её, Тани, с этим лицом, с ушами, с ногами, с мыслями, и вдруг не было бы на этом свете? Разве может так быть? А если бы её папа женился не на её маме, а на какой-нибудь другой женщине? Мог же он встретить тогда на почте другую, а не маму? Тогда у них могла родиться дочь, но это была бы уже не Таня, а совсем другая девочка. Как же так? А Таня тогда где была бы? Или вообще нигде?

От этих мыслей начиналась в голове путаница, Таня не любила такие мысли, но иногда они приходили к ней. Вообще она иногда задумывалась о чём-нибудь сложном и путаном и сама была не рада.

Вот у бабушки все мысли ясные, простые и лёгкие.

– Для женщины главное – не спорить, – говорит бабушка. – Знаешь своё – сумей поступить как знаешь. А доказать всё равно ничего нельзя. У мужчин мозги по-другому повёрнуты, они женские доказательства плохо понимают.

Дедушка давно умер, а бабушка говорит так, как будто он живой, только уехал куда-нибудь или ушёл.

– Мой Миша – это артист, – улыбается бабушка. – Не по профессии, а по характеру. По профессии он плановик. А всю жизнь отстаивал свою свободу. «Я свободный человек. Куда хочу, туда пойду». Думает, я буду спорить. А я: «Иди, иди, Миша». Он глаза таращит, удивляется – как это, никто его не держит? А куда он пойдёт? Крик один. Некуда ему идти. Здесь я, и дом его, и сынок. Некуда ему идти. Сядет на диван и сидит. Зато свободу отстоял – иди куда хочешь.

Бабушка смеётся долго, слёзы начинают катиться по её маленькому лицу, она их смахивает пальцем.

– Со мной спорить нельзя, – говорит бабушка и протягивает Тане стакан горячего молока.

– Не буду, – Таня отодвигает бабушкину руку, – ни за что. Оно с пенкой.

– Конечно, с пенкой. Горячее молоко всегда с пенкой. Выпьешь – получишь одну великолепную вещь.

Одну вещь Тане получить хочется, тем более интересно – какую. Она берёт стакан и с отвращением выпивает молоко, процеживая его сквозь стиснутые зубы.

– Умница, – хвалит её бабушка и протягивает ложку, полную мёда.

Сегодня у Тани кашель, она не пошла в школу. Лежит на своём диване, укрытая коричневым пледом. Плед тёплый и пушистый, подушка прохладная. Таня читает сказки Андерсена. Глупая принцесса отказалась от настоящей розы.

Дурочка. Стойкий оловянный солдатик был самым верным и самым смелым. Он умел любить. Но любил он хорошенькую пустую дурочку. Неужели любят только хорошеньких дурочек? Тех, кто умеет хлопать глазками, складывать губки бантиком и ничего не соображать? Этого не может быть.

Таня приподнимает голову, лупит кулаком в бок собственную подушку. Книга лежит в стороне, Таня смотрит в потолок. Хорошо болеть. На кухне тихо играет радио. Бабушка шаркает тапками.

Молоко с пенкой, конечно, пить противно, но пережить можно. Вот бабушка снова появляется в дверях, в руках опять кружка с молоком.

– Бабушка! Но я только что пила!

– Полчаса прошло, а надо каждые полчаса. Я в него боржому добавила, чтобы кашель стал мягче.

– С боржомом! Ни за что! – кричит Таня и знает уже, что выпьет. Нельзя переспорить бабушку.

И вот Таня глотает горячее молоко, а бабушка говорит:

– Не надо было, Танечка, в воду лезть. Взрослая ты уже, а лезешь в какие-то лужи, как маленькая.

Бабушке всего не расскажешь.

Но Таня промочила вчера ноги вовсе не оттого, что лезла в лужи. Разве она маленькая – бегать по лужам.

Бабушка на кухне жарит оладьи, это чувствуется по запаху. И поёт: «Роща соловьиная стоит, белая берёзовая роща…» Бабушкин любимый певец – Лев Лещенко. Она почему-то называет его Лёшей и знает все его песни. «Там на тонких розовых ветвях, в зарослях черёмухи душистой…» – во весь голос распевает бабушка.

А Таня в сотый раз вспоминает вчерашнюю историю.

Она вышла из школы, как всегда, одна. Оксана с Олей, Лариса с ними. Людка с Надей, мальчишки кучкой. А Таня сама по себе. Она шла, шуршала кленовыми листьями и делала вид, что ей хорошо. А что плохого? Идёт человек, о своём думает, улыбается даже. Значит, мысли у человека хорошие, весёлые. И не надо думать, что так уж он нуждается в друзьях-товарищах. Умная девочка, много читает, много думает, может рассказать интересное. А если вам не надо, то и ей не очень надо. Обойдётся Таня без Оли, без Оксаны. И без Ларисы тоже обойдётся. А без Людки-ехидины уж и вовсе, даже с восторгом обойдётся Таня.

Можно поддеть ногой листья, и из них полетит жёлтая пыль вверх, прямо к солнцу. Можно задрать голову и смотреть, как в ярком синем небе самолёт чертит тонкую белую полоску. Можно напевать себе под нос, потому что тебе весело и легко, легко и весело, а совсем не грустно, нисколько, ни капельки.

«Таня! Я тебя зову, зову! Не слышишь, что ли?»

Она вздрагивает, оборачивается. Оля смотрит на неё, улыбается, подзывает её кивками. Надо сделать вид, что ничего удивительного. Просто одна девочка из класса хочет что-то сказать другой девочке из того же класса. Может быть, хочет о чём-то спросить или посоветоваться. Может быть, решила куда-то пригласить. В штаб, например. Шепчутся девчонки на всех переменах, и до Тани доносится шипящее слово «штаб». Такое заманчивое слово. Неужели они всё-таки устроили штаб? А её так и не позвали.

«Какая ты медленная, Таня! Иди же!»

Все смотрят на Таню. Она подошла. И что же произошло? Если бы знала, лучше бы не подходила, убежала куда-нибудь, спряталась бы. Теперь она стоит перед Олей, и Оля с самым невинным видом протягивает Тане свой портфель. Обычный коричневый портфель с блестящим замочком. Все смотрят на Таню и ждут. А она молчит. Что сказать? Отказаться? Отвернуться? Возмутиться? А может быть, всё это глупости? Зачем возводить в принцип всякие мелочи?

«Понеси, пожалуйста, Таня. Видишь, у меня руки заняты. – Оля показывает охапку жёлтых кленовых листьев. – Ну возьми же портфель. Разве тебе трудно?»

Ещё как трудно! Надо решать, а решать всегда трудно. Отойти? Отказаться? Проявить свою гордость? А вдруг это тот самый счастливый случай? Она сблизится с девчонками, войдёт в их компанию. Подружится с ними? Подружится? Что-то не очень похоже это на дружбу – таскать чужой портфель. Разве это дружба? Позволить унижать себя. А разве быть покладистой и иметь невредный характер – унижение? «Разве тебе трудно?» – спрашивает Оля и смотрит прямо и нагло. Конечно, трудно. Ещё как трудно! Трудно отстаивать себя и своё достоинство. Трудно не быть мелочной и не поступиться своей гордостью. Трудно выбрать, где правильный путь. В глубине души Таня знает, что правильный путь – не позволять такой девочке, как Оля, командовать собой. Она не раз читала и думала об этом – душевные силы нужны на то, чтобы противостоять напору. Вот сейчас она откажет Оле, а там пускай обижается. Наконец решение принято. Что же делать? А дальше – Танина рука уже протянулась и берёт портфель. Берёт! Хотя Таня всё понимает! Вот здесь Танина беда. Ей легче взять, чем отказаться. Отказывать вообще трудно, особенно таким напористым людям, как Оля. И с Олей все девочки, а Таня одна. Отказывать трудно. И Таня сделала то, что легче. Она пока ещё не умеет отказывать. И в этом её беда.

Вот Таня несёт два портфеля – в одной руке портфель, и в другой руке портфель. А рядом идут девочки, болтают, топчут тонкие оранжевые листья, никто не обращается к Тане. Поглядывать поглядывают. Оксана с интересом. Лариса с жалостью. Людка с ехидством. Выслуживаешься? Ну давай, давай. Никогда не станут они уважать Таню. Да и за что её уважать? Нет у неё силы воли и принципиальности нет. Таня вздыхает и старается казаться весёлой. Мальчишки проскакали мимо, хохочут. Максим смеётся на всю улицу. Может, и не над Таней. А может, и над ней. Даже, скорее всего, именно над ней. Наёмная сила Таня. Носильщик, который с кислым видом тащит багаж его прекрасной Ольги. До чего же может быть нехорошо человеку, у которого внешне всё в порядке. Идёт Таня вместе с одноклассницами, щебет, болтовня. Улыбается Таня. А на самом-то деле? Улыбка вымученная. На душе скверно. И не вместе она с ними – сама по себе, со своими невесёлыми мыслями.

Оля властно говорит:

«Таня! Вон мой дом. Проводи меня до парадного. Девочки, пока. Оксана, зайдёшь за мной перед музыкой».

Всеми распорядилась и всем отвела положенное им место. Королева. В той школе была королева Света. Таня думала, что навек избавилась от её власти. Но здесь своя королева. А может быть, в каждой школе, в каждом классе есть своя королева? Таня незаметно разглядывает Олю. Нос курносый, а на нём бледно-жёлтенькие веснушки. Брови светлые, почти не видны. Капризно оттопырена нижняя губа. А светлый глаз зорко следит – где там мальчишки? Как посмотрел на неё тот, кто ей ни капельки не нужен?

А он поглядывает на Олю, хотя и корчит презрительные рожи. Вот он кинул в Олину сторону охапку листьев. Он кричит Вовке, хотя Вовка рядом:

«Эй, Вовка! Пошли со мной на станцию юннатов! Гиену покажу! Знаешь, какая гиеночка? Во!»

Можно кричать про гиену. Можно отворачиваться от Оли. Можно толкаться и кувыркаться. Но нельзя не смотреть на Олю. Глаза сами притягиваются к её лицу. Вот за это Максим сейчас и треснет Олю портфелем по спине, да так, что она пошатнётся и отлетит в сторону. Он проносится мимо, наверное, у него на душе стало легче.

А Таня в это время идёт чуть в стороне и тащит оба портфеля. Её не толкает Максим. Он никогда не стукнет её по спине, не толкнёт в коридоре, не кинет на пол её тетрадку. Никогда, никогда. Какое грустное, какое безнадёжное слово – никогда.

Когда Оля скрылась в своём подъезде, Таня побрела в сторону парка. Не хотелось идти домой. На душе было муторно и пусто. И очень хотелось поскорее забыть о том, что происходило полчаса назад. Подумаешь, великое событие. Вычеркнуть, выбросить из головы всю эту историю с портфелями, и опять будет всё, как было. Таня даже головой потрясла, чтобы вытряхнулись неприятные мысли.

Светило нетёплое солнце, прыгали под деревом озабоченные вороны, а между ними шныряли легкомысленные воробьи. На пруду, на тёмной воде, лежали яркие лимонно-жёлтые листья. Ветер гнал их, и они плыли, как маленькие золотые корабли.

Таня села на берегу и стала смотреть на маленькие солнечные паруса. А они неслись по воде, не оставляя следа. Ветер срывал с берёз новые листья, они ложились на воду и тоже плыли вперёд, обгоняя друг друга. Таня подумала, что это невидимые гномы устроили свои соревнования на крошечных яхтах. И летят, состязаясь, вперёд, обгоняют других гномов, отстают, расстраиваются и снова стараются поймать ветер в свой парус. А впереди всех красный парус чемпиона, осиновый листок. Самый быстрый и самый ловкий гном идёт под этим заметным парусом, самый лёгкий, самый сильный. Он никого на свете не боится – ни врагов, ни гиен, ни властных злых королев. Самый прекрасный солнечный гном под красным парусом, просвеченным осенним светом.

Таня совсем недавно прочитала книгу про алые паруса. Поэтичная сказочная девочка Ассоль ждала на берегу своего принца. Она знала, что он должен прийти. А он спешил ей навстречу и не боялся ничего на свете. Летел на алых парусах, как и должен лететь прекрасный отважный юноша, которого ждут.

Таня вдруг подумала, что Оля, наверное, не читала книгу про Ассоль и ничего не знает об алых парусах. И Оксана не читала, и Лариса тоже. А уж Людка и не слышала никогда, что это такое, алые паруса.

Может быть, Тане от этих размышлений стало легче? Всё-таки приятно сознавать хоть в чём-то своё превосходство. У Оли характер сильнее, а зато Таня вон какие книги хорошие читает. Таня больше знает, больше думает. Но нет, Тане не стало от этого легче. Какой толк читать много разных умных книг, если и поговорить об этих книгах не с кем? Если только с книгами ты и дружишь? А люди, обыкновенные, не очень начитанные, не такие уж умные, отталкивают тебя или с удовольствием ставят в дурацкое положение. Ты очень умная, а они не очень. Но в глупом положении оказываешься ты, а они над тобой посмеиваются. Трудно после этого считать себя очень уж умной. И жить тебе одиноко. А тогда при чём здесь твоя начитанность. Говорят, книги помогают человеку жить. Но Тане кажется, что ничуть они не помогают. Человеку нужны люди. Пусть у людей есть недостатки, пусть даже большие недостатки. Всё равно люди нужны друг другу.

Вспоминаются лица девчонок. Красивое, уверенное – Олино. Бело-розовое – Оксанино, и рыжие кудряшки надо лбом, и брови рыжие, и ресницы рыжие. А у Ларисы лицо длинное, узкое. Лариса похожа на рыбу. У Людки ехидный узкий ротик, светленькие голубенькие глазки. А сама она маленькая, аккуратненькая, ловкая и хитренькая. А ну их всех, этих девчонок. Они умеют шушукаться, ехидно улыбаться, понимать друг друга с полунамёка, командовать. Они умеют унижать хорошего человека. Умеют не любить девочку, которая хотела бы с ними подружиться. Зато ни одна из них не умеет верить в свои паруса.

А паруса бегут, бегут по тёмной воде. Таня протягивает руку к своему красному листочку, а он, будто живой, отплывает от её руки. Она потянулась за ним, и тут за её спиной вдруг голос резко крикнул:

«Ав!»

Таня быстро обернулась. Мимо шёл Максим с виолончелью под мышкой. Он смотрел в другую сторону, на вывеску галантереи. А Таня загляделась на Максима. Всё-таки это он тявкнул у неё над ухом. Он, конечно, больше некому. А может, вон та собака, которая бежит по другому берегу пруда?

Максим был уже далеко, а Таня всё смотрела и смотрела ему вслед. Она совершенно неожиданно потеряла равновесие, и нога ступила в ледяную воду. Сразу налился полный ботинок. Вода обожгла, а потом ноге стало так холодно, что заломило кости.

«Топиться собралась?» – издали заорал Максим.

Он хохотал, он не смотрел, но почему-то всё видел.

Плывут по морю корабли

Зазвенел звонок, и все схватились за портфели. Можно было бежать домой. Но Нина Алексеевна сказала:

– Минутку!

Она постучала ключами по столу, от этого стука все притихли. Пятый класс привык к своей Нине Алексеевне, и на стук её ключей реагировал быстро и точно: все собирались и начинали внимательно слушать.

– Во всех пятых классах, – начала Нина Алексеевна, подчёркивая голосом слова «во всех», – во всех решительно пятых классах вышли стенгазеты. Уже висят. И все читают. А у нас? – Учительница указала на пустую стену. – Кто у нас выбран редактором? Ты, Максим?

– Максим, Максим, – сказала Оля Савёлова и улыбнулась снисходительно. Ну какой Максим редактор? Несерьёзный человек, ему только бегать и шуметь и ко всем цепляться.

– Я редактор! – Максим запрыгал на месте. – А что я, один газету буду делать? Они заметки не сдают! Сдавайте заметки! Сколько раз говорить! Будут заметки, я всё нарисую и заголовок напишу!

– Ты, Максим, очень активный, я смотрю, – покачала головой Нина Алексеевна. – Когда не надо. А когда надо, тебя нет. Ребята! – Ключи снова застучали по столу. – Надо написать заметки и сдать их Максиму через два дня. Самое позднее. Хватит тянуть. Вы меня поняли?

– Поняли, – сказали все и схватились за портфели.

– Заметки напишут… – Нина Алексеевна обвела всех взглядом, – Савёлова, Серёжа, ты, Максим. И ещё… – учительница помедлила, – и Таня. Да, да, Таня, пора тебе быть поактивнее.

Оля сказала нараспев:

– Я не знаю, какую заметку писать. Нина Алексеевна, я не знаю. У меня музыка.

– Новости. Взрослые люди, как маленькие, честное слово. Напиши об успеваемости, о дисциплине. Что тебя волнует, о том и пиши. Всё, ребята. Чтобы через неделю газета висела на этом месте. – Нина Алексеевна опять показала на пустую стену. – А теперь построились. Максим, тебя это тоже касается. Что ты всё бегаешь?

Тане было приятно, что Нина Алексеевна вспомнила о ней и велела написать в газету. Она напишет что-нибудь очень хорошее, и все удивятся, а кто-нибудь скажет: «Вот это да! Ходила тихо, и вдруг, пожалуйста». Они поймут Таню, оценят её. И тогда начнётся хорошая жизнь среди друзей и товарищей, а не в одиночестве.

Таня шагает по улице, пальто расстёгнуто, накрапывает дождь, она не замечает. Из-за угла выехал грузовик, вылетела из-под колёс осенняя грязь, у Тани на щеке остались коричневые кляксы, пальто покрылось пятнами. Но Таня и этого не заметила. Она хотела придумать заметку для стенгазеты, а у неё сочинились стихи. Она никогда раньше не писала стихов и даже не предполагала, что может вдруг сложить слова в такие необыкновенные строчки.

Плывут по морю корабли с тугими парусами.

Они плывут на край земли, они скучают сами.

Они вернутся всё равно и к берегу причалят.

А люди все идут в кино и их не замечают.

Кино было, правда, немного ни при чём. Но всё это вместе казалось Тане каким-то чудом, слова пели какую-то свою мелодию, представлялись картины – тёмные волны моря, несутся корабли с цветными парусами. Становилось грустно и прекрасно.

Бабушка открыла дверь.

– Таня! Откуда ты явилась в таком виде? Вся вымазалась! Ну как тебе не стыдно! И руки холодные! И пальто в грязи. Ну кто так ходит? Совсем ни о чём не думаешь.

Таня хотела сказать бабушке, что так ходят, не замечая дороги, грязи, машин, те, кто сочиняет стихи. Но она не сказала ничего. Пошла умываться и вдруг громко запела в ванной: «Плывут по морю корабли с тугими парусами!»

– Перестань вопить, – сказала бабушка. – Садись обедать, хоть согреешься горячим супом.

Вечером Таня вырвала листок из тетради и записала стихи. Она отдаст их редактору стенгазеты. Ей велели написать заметку, а она взяла и написала стихи. Заметку может написать любой человек, а стихи не любой. Вот так, Олечка Савёлова. Не будешь теперь совать Тане свой противный портфель. Таня завтра же отдаст стихи Максиму. Раз Максим редактор, значит, ему. Кому же ещё?

Извините, если что не так

Они пришли ко мне домой, четыре девочки. Оля Савёлова вошла, конечно, первой. За ней Оксана, Люда, Лариса. Они появились в передней, быстро разулись. Я не стала возражать, хотя вообще-то у меня в доме гостей не разувают. Не хотелось их смущать – в первый раз пришли всё-таки.

Уселись чинно на тахте в ряд. Такие все чистенькие, смирненькие, ручки сложили на коленках, ножки аккуратно поставили – ангелы, а не девочки. Смотрят на меня невинными глазами, а в глазах готовность: может быть, вы что-нибудь хотите спросить. Мы – пожалуйста, мы рады помочь любому, такие мы хорошие девочки.

Оля сказала:

– Мне сегодня на музыку не надо, вот мы к вам и пришли. Жутко плохо со временем.

И все девочки закивали. Действительно, времени ни на что не хватает. А если даже и хватает, почему-то полагается жаловаться, что его ну никак не хватает.

Оля сидит тихо, скромненько, но сразу чувствуется, что она среди них главная. Смелее держится, увереннее смотрит. Вот повела на меня своими блестящими серыми глазами, а взгляд всё время ускользает в сторону: ей любопытно поглазеть вокруг.

Наверное, перед уходом мама сказала ей:

«Оля, я прошу, веди себя прилично в чужом доме».

Мама обязательно что-нибудь такое сказала и поправила Олин воротничок или сдула соринку с Олиного рукава.

Оля хотела вести себя прилично: толково и ясно отвечать на мои вопросы, не глазеть по сторонам. Она изо всех сил старается приглушить своё бешеное любопытство, но что поделать, если оно не приглушается.

А другие девочки? Им тоже интересно в чужом, незнакомом доме. Тем более здесь пишутся книги. Должно в таком доме быть что-то необыкновенное? Конечно, должно. А ничего такого нет, дом как дом. Книги на полках, картинка на стене, цветок на подоконнике. Ничего такого, чего нет в других домах. Может быть, девчонки даже разочарованы. Хотя нет, вот они увидели оленьи рога, их я привезла с Камчатки. И ещё кораллы, розовая толстенькая веточка – мне подарили её в Южно-Сахалинске.

– Это настоящие оленьи рога? – заинтересовалась Оля.

– Настоящие. Я летала на Камчатку несколько лет назад. Вот привезла на память.

Оля вздыхает и мечтательно говорит:

– Когда я вырасту, я тоже буду путешествовать. Везде-везде побываю.

– И я буду путешествовать, – говорит Оксана.

– Ты? – Оля оценивающе посмотрела, и Оксана замолчала. Почему такие девочки, как Оля, имеют власть? Почему они нравятся другим девчонкам? И мальчишкам?

– Скажите, девочки, вы дружите? – спрашиваю я.

– С кем? – первой отозвалась Оксана. Рыжие волосы отсвечивают красным. Кожа у Оксаны белая-белая, а румянец нежно-розовый. В ушах у неё голубые серёжки. В моё время одиннадцатилетние девочки не носили серёжек. Хотя нет, была у нас в классе одна девочка с серьгами, но она была цыганка. Мы тогда так и считали, что цыганок без серёжек вообще не бывает. А потом я встретила эту цыганку Раю во время войны. Она к тому времени остригла чёрные косы, а серёжек в ушах у неё не было. Я спросила, где серьги. Она засмеялась, зубы белые: «На молоко сменяла. Без серёг жить можно».

Теперь многие девочки носят серьги. Но я не собираюсь делать из этого какие-нибудь выводы – хорошо это или плохо. Суть человека от этого не меняется, а важна-то всегда суть, главное. А не внешнее.

– С кем дружим? – спрашивает Оксана.

– Между собой. Вот вы пришли все вместе – почему-то захотели пойти вчетвером, именно друг с другом – Оля, Люда, Оксана, Лариса. Или это случайность?

Молчат, посматривают на Олю. Она обводит их глазами, отвечает не сразу:

– Дружим.

Честно говоря, я уже знаю – недружный у них класс. Общаются группками, девочки отдельно, мальчики отдельно. И дел общих нет. Но так считаю я. А что они об этом скажут? Конечно, ответить непросто: самое сложное на свете – отношения людей.

– Дружим, дружим, – быстро заговорила Люда.

И Лариса с Оксаной закивали: конечно, они дружат.

– Знаете, – говорит Оля, – мы очень дружные, все за одного, один за всех.

– И мальчики? – спрашиваю я.

– Мальчики? – В глазах у Оли загорается интерес. – Мальчики не все. Некоторые мальчики хорошие. А есть такие. Мы с ними вообще не разговариваем.

– Отчего же?

– Хулиганы, – пожимает плечом Оля.

– Максим, например, – спешит наябедничать Люда.

– При чём здесь Максим? – вдруг сверкнула глазами Оля. – Максим очень способный. Он рисует и фехтованием занимается, у него второй юношеский разряд.

– Максим не хулиган, – говорит Оксана, – он просто активный и энергичный, правда, Оля?

Лариса говорит:

– А вообще у нас мальчики какие-то все грубые, с ними дружить невозможно.

– Грубые? – Я не могу поверить, что она в самом деле так считает. – Володя, Серёжа, разве они грубые? Хорошие живые мальчишки.

– Вы их ещё не знаете, – твёрдо заявляет Оля. – Мне Галя из параллельного класса рассказывала, они со своими мальчишками и на каток ходят, и в музей. И просто так гулять. Вместе, представляете? А наши…

Девочки недовольны мальчишками и считают, что им не повезло. Они думают, что только в их классе мальчишки дерут девочек за волосы и не хотят ходить с ними на каток и просто гулять. А я почему-то думаю, что Галя из параллельного здорово умеет сочинять. Мы пьём чай, едим ореховый торт. Потом Оля говорит:

– По музыке много задали. А ещё заметку надо сегодня написать.

Оля берёт со шкафа оленьи рога, приставляет их ко лбу Ларисы и протяжно мычит:

– Му-у-у! – Лариса недовольна, отворачивается, но молчит.

– Вы наших мальчишек в книге протащите как следует, – вдруг говорит Оля. – В классе должна быть дружба, а они с нами не хотят дружить и обзывают ябедами.

– И подлизами, – добавляет Оксана.

После этого они уходят, вежливо попрощавшись, точно так, как учили мамы. Люда в дверях говорит тоненьким деревенским голоском:

– Извините, если что не так.

Глаза у Люды честные, ни малейшего лукавства. По опыту знаю: люди с такими глазами умеют притворяться.

Может быть, за нами следят

За гаражами было сумрачно, грязно, пахло краской, бензином и кошками. Валялись мятые консервные банки, пакеты из-под молока. Зато здесь никого не было, ни одной живой души – никто не ходил, никто не подглядывал, никто не спрашивал, почему здесь бродят девочки, о чём тихо переговариваются, что хотят найти в этом мрачном закутке огромного двора.

И ветер, который на проспекте продувал куртки насквозь, здесь притих.

Глухая стена из серого кирпича справа, а слева – гаражи. Впереди идёт Оля, за ней – Оксана, а Лариса позади. Люда не пошла, у Люды бабушка приехала из другого города. Лариса думает, что никакая бабушка на самом деле не приехала, просто Людка хитрее всех.

Лариса всё время отстаёт, ей так хочется повернуть назад. Но как повернёшь назад, когда другие идут вперёд?

Лариса боится этого тёмного ущелья между стенами. Она боится, но не хочет, чтобы Оля и Оксана знали об этом. Ей совсем не хочется искать место для штаба, но сказать об этом нельзя, потому что у девчонок такой вид, как будто им позарез нужно место для штаба и жить без этого штаба они не могут. А как жили до сих пор? Это совершенно неизвестно.

– Оля, правда здесь интересно? – дрожащим голосом говорит Оксана. – Никто не ходит, и мальчишки ни за что не догадаются, правда?..

– Тихо! Может быть, они за нами следят, – обрывает её Оля и продолжает пробираться вперёд. – Опять отстаёшь, Лариска. Лучше бы дома сидела.

Лариса догоняет их. А если честно говорить, она бы с удовольствием сидела бы дома. Хорошо дома. Лампа горит, мама на кухне готовит котлеты или жарит рыбу. На подоконнике стынет компот из яблок, на всю квартиру пахнет яблоками, садом, летом. А здесь холодно, темно и сыро.

– Лариса! Оля, она опять отстаёт, – говорит Оксана, и Лариса опять их догоняет.