Глава 5

Голова на мосту

Распрощавшись с Кияма, Такеси выбрался из замка и направился к себе домой. На самом деле он мог заночевать и в самом замке, где у него были две крохотные комнатки, но сегодня он спешил как никогда остаться наедине со своими мыслями.

Дома не было еды, да и служанка, должно быть, уже сделала уборку и ушла к своему полюбовнику гончару, но Такеси не волновали такие мелочи, как голод.

Он спешил, бежал прочь из замка, так что рукава его кимоно развевались по ветру.

Машинально он раскланивался со знакомыми, отвечал на приветствия и снова спешил, бежал без оглядки, прося Будду и Христа лишь об одном, чтобы те помогли ему как можно скорее покинуть эти места и остаться совершенно одному наедине с собственными мыслями.

Когда Такеси бежал через мост, на нем начали было ссору два служивших в замке самурая, оба в голубых кимоно с белыми крестами[9], они уже обнажили клинки и встали друг напротив друга в угрожающих позах, когда мимо них, громко топая деревянными гэта[10], пробежал сухопарый старик в развевающемся на ветру кимоно и смешно выныривающими из-под него тощими коленками.

Зрелище так увлекло одного из драчунов, что он, забыв обо всем на свете, обернулся, разглядывая странную, смешную картину. Мгновение, и его голова продолжала ухмыляться, гулко стукнувшись о доски моста и покатившись в сторону бежавшего Такеси, словно все еще продолжала любопытствовать, с чего это обычно такой степенный секретарь самого даймё нынче ведет себя точно умалишенный.

Такеси невольно подпрыгнул, перескакивая через голову, и, буркнув что-то себе под нос, побежал дальше, немало не беспокоясь о все еще стоящем с окровавленным мечом убийце.

Тот же не нашел ничего более уместного, как вежливо поклониться секретарю, пробормотав традиционные слова приветствия.

Меж тем к мосту уже спешила стража, но даже это не заставило Такеси остановить свой сумасшедший бег. Перебежав через мост и сунув пропуск под нос начальника стражи, Такеси закашлялся и, привалившись к будке стражников, потребовал немедленно вызвать для себя паланкин. Обычный паланкин, в котором он мог бы немедленно отправиться домой.

При слове «обычный» лицо начальника стражи просветлело, и он тут же велел растолкать носильщиков, чтобы немедленно доставить высокого начальника, куда тому заблагорассудится. Дело в том, что в распоряжении стражи на тот момент был как раз только самый обычный паланкин, в то время как секретарю великого даймё, без сомнения, полагался паланкин парадный, украшенный христианским крестом Кияма и синтоистскими охранными надписями. И прикажи Такеси-сан подать ему роскошный паланкин, начальнику стражи пришлось бы несладко.

Забравшись в паланкин, Такеси плотно задернул занавески, оставшись наконец наедине с самим собой.

Вокруг слышались привычные для этого времени суток уличные звуки. Расхваливали свои товары торговцы, зазывалы приглашали горожан посетить дешевые чайные домики, звенели струны сямисэна[11].

Такеси обхватил голову руками, пытаясь слиться с мирным покачиванием, равномерным стуком шагов и представляя себя сидящим в ореховом додзё[12] дворца, зал, который он особенно любил.

Без всякого сомнения, следовало успокоиться и все как следует обдумать.

Итак, сегодня был очень насыщенный день, одна новость громоздилась на другую, и Такеси следовало разобраться, какая из них более важная и нужная в данный конкретный момент. Он продышался, слегка успокоив сердцебиение.

Итак, господин оказался фальшивкой. Это первое, что сейчас следовало принять. Кияма Укон-но Оданага, господин Хиго, Сацумы и Осуми, член Совета регентов Японии из династии Фудзимото, глава даймё-христиан Японии оказался самозванцем, которого следовало сдать властям, с тем, чтобы последние могли судить его и казнить.

Такеси кивнул своим мыслям. Получалось, что теперь его первейший долг – написать донос сегуну или принцу.

– Но если меня вызовут в суд, как я докажу там свою правоту? Мое слово против слова этого лиса-оборотня. Кому поверят? Ясно кому – лже-Кияма и поверят. – Такеси сжал единственный кулак. – Бесполезно. Кто станет слушать старого калеку, у которого нет никаких доказательств, кроме его самурайского слова? Что делать? – Такеси напрягся, стирая с лица выступившую испарину, за закрытыми занавесками становилось душно. – А кто помогал лже-Кияма занять место настоящего господина? Орден «Змеи». Вот если бы изловить несколько «гадов» и допросить их с пристрастием, явно кто-нибудь проболтается о том, что произошло на самом деле в доме Фудзимото. И тогда проклятый оборотень не избегнет справедливой кары.

И тут Такеси застонал, словно от боли. С новой убийственной силой до него дошло то, во что он не посмел поверить, находясь вблизи фальшивого Кияма, то, что он убил своего природного господина, которому служили семь поколений его, Такеси, предков.

Много лет Такеси благословлял Будду и ставил свечи в христианском храме Христу за то, что те спасли от лютой смерти Кияма. За то, что они не позволили его слепой ненависти погубить молодого господина.

Такеси снова застонал, не в силах справиться с охватившим его отчаянием.

– Господин погиб из-за меня! Не просто из-за меня. От моей руки, будь она проклята!!!

Неожиданно паланкин остановился, носильщики аккуратно поставили его на землю, один из них отодвинул занавеску и осведомился, не заболел ли господин? Должно быть, Такеси вскрикнул так громко, что его услышали на улице.

– Все нормально, живот немножко крутит, – нашелся Такеси, вновь сделав непроницаемое лицо. – Поторапливайтесь, ребята, да смотрите, не уроните меня, а то плохо вам всем будет.

– Не извольте беспокоиться, до вашего дома рукой подать. – Паланкин качнулся, носильщики быстро водрузили его себе на плечи, и вскоре Такеси снова слышал равномерный стук их соломенных сандалий.

Остановившись у дома Такеси, носильщики помогли секретарю выбраться из паланкина, после чего один из парней осведомился, не нужно ли вызвать доктора, и, получив отказ и несколько мелких монет, ребята откланялись и убрались прочь.

Пустой дом встречал Такеси недружелюбно задвинутыми внешними седзи амадо. Уходя, служанка всегда закрывала их, дабы не искушать воришек.

У порога Такеси сбросил гэта, даже не подумав поставить их на специальную полочку. В одних носках таби[13] он прошел в дом, где первым делом разобрался с амадо, открыв их и давая доступ свежему воздуху.

Теперь можно было обдумать создавшееся положение. Конечно, после того как Такеси признал, что убил господина, ему оставалось покончить с собой. Но если он покончит с собой прямо сейчас, никто не узнает о чудовищном заговоре! И фальшивый Кияма продолжит занимать место главы династии Фудзимото. И именно этого старый Такеси никак не мог допустить.

Следовало раскрыть заговор, узнать имена всех «змей» и передать их властям. А для этого Такеси, хочешь не хочешь, придется продолжать жить, изображая из себя верного служаку, секретаря и помощника.

Такеси поморщился от такой перспективы, но был вынужден признать, что это лучшее, что он сможет сделать. Только работая над тайной книгой Кияма, у него появится возможность выяснить имена всех заговорщиков, проникнуть в суть их измены, вызнать, кто из владетельных даймё еще, кроме рода Фудзимото, растит в своих семьях коварных змеенышей.

И тут Такеси осенило: ведь как раз об этом и собирался поведать ему лже-Кияма, он хотел рассказать о каком-то человеке, прибывшем из далекого будущего, который явился в Японию для того, чтобы повлиять на ход ее истории. Человек, по всей видимости, более значимый для ордена «Змеи», нежели сам фальшивый Кияма. Человек, способный изменить самою Японию!

Такеси задохнулся, представляя масштаб заговора, который ему предстоит раскрыть.

Даже если проклятый Кияма и разгадает раньше времени его план, день за днем он будет переписывать страницы новой книги подменщика и передавать их надежному человеку, когда же Кияма прикажет арестовать старого секретаря, его единственная рука сумеет упредить супостата, нанеся ему сокрушительный удар, или он убьет себя. Как убьет? Об этом Такеси подумал заранее, нет, он не тешил себя мыслью, что ему дадут время совершить сэппуку, разрезав себе живот, как это принято у мужчин, поэтому год за годом тренировался, как с быстротой молнии проткнет себе горло, как это делают женщины.

Пусть такая смерть для мужчины и самурая будет менее почетной, но все же это лучше, чем сгинуть в пыточном подвале замка.

Теперь Такеси был почти что счастлив. Он расстроит планы ордена «Змеи», раскрыв их заговоры, и тем самым хотя бы немного сможет оправдаться перед своей совестью за убийство господина.

Главное теперь делать вид, будто бы ничего не произошло, помогать лже-Кияма, записывая под диктовку его признания. Главное, узнать имя главного шпиона в Японии. Не известного никому и опасного члена ордена «Змеи».

Глава 6

Дорога к саду камней

Идею вылечить Юкки, показывая ей лучшие из известных и знаменитых садов камней, высказал настоятель дзенского монастыря Канон, господин Дзагару, находящегося недалеко от усадьбы, в которой Токугава Осиба жила теперь с дочкой.

– Странно, почему именно сады камней? – попыталась ухватиться за слабую надежду госпожа. На самом деле ей было необходимо встретиться с несколькими даймё, которые вполне могли поддержать войну ее старшего сына против власти сегуната, а расположенные в известных монастырях сады, как всем известно, наилучшее место для таких встреч. Неужели старый Дзагару-сан каким-то образом пробрался в ее тайные думы и теперь пытается подстроить Осибе хитроумную ловушку. – Почему именно сады камней?

– Дело в том, что настоящий сад камней содержит в себе целую вселенную. – Настоятель лучезарно улыбнулся посетительнице, отчего той вдруг показалось, что даже его бритая голова вдруг засветилась, подобная полированному шару. Вообще настоятель нравился Осибе, нравились его оранжевые шелковые одежды, и золотистая, вечно лоснящаяся кожа, которая казалась бы уродством у кого угодно, но только не у этого невысокого, шустрого человечка с мечтательными рыбьими глазами и тощими, вечно суетящимися ручонками. Казалось, что Дзагару-сан рос только до тринадцати, четырнадцати лет, после чего вдруг сразу же стал старым и святым. Впрочем, Осиба прекрасно знала историю монаха, который прежде служил Тайку, курируя шпионов и контролируя работу доносчиков в Осаке.

Когда-то его слава гремела, и многие поговаривали, что вскоре доход начальника шпионов превысит десять тысяч коку, после чего нечестивцу придется кланяться, точно природному князю. Но чуда не свершилось, сначала умер Тайку, и куратор доносчиков поступил в распоряжение коменданта осакского замка господина Исидо, и затем, когда в 1603 году император назначил Токугава Иэясу сёгуном, Дзагару-сан был вынужден бесславно оставить дела и удалиться в монастырь. Где он, правда, в самые короткие сроки получил сан настоятеля.

Впрочем, Осибе было безынтересно копаться в грязных делишках бывшего ищейки. При этом она регулярно отправляла подношения храму Канон, в котором он служил, и время от времени посещала сам храм или принимала у себя господина настоятеля.

– Да, сад камней хранит в себе вселенную, и если мы сумеем достучаться до вашей прелестной дочери, и она примет в себя сад, вместе с ним она примет в себя целую вселенную. – Какое-то время оба молчали. Каждый думал о своем, а на ветках карликового клена заливалась невидимая глазу птица.

– У нас в Японии сады камней впервые появились в префектуре города Нара в шестом-седьмом веках. – Он называл даты на европейский манер, как со времени начала правления Токугава вошло в моду. Кашлянув со значением, господин Дзагару продолжил: – Тогда как сама традиция разведения садов камней пришла к нам из Китая.

– Китай – весь мир, – прошептала Осиба, после чего слова настоятеля еще какое-то время звенели где-то вне ее, точно капли дождя по крыше. Не желая слушать более, Осиба продолжала вежливо улыбаться, время от времени кивая головой в знак согласия, а на самом деле удаляясь все дальше и дальше, закрываясь от собеседника семислойным занавесом.

Вчера ее муж Дзатаки прислал письмо, в котором просил оставить, наконец, Юкки на попечение преданных служанок или добрых монахинь и вернуться к нему в Эдо. При этом чувствовалось, что супруг теряет терпение, пытаясь по-хорошему вразумить жену, оставить больного ребенка с тем, чтобы продолжать жить с ним и поскорее родить долгожданного наследника, который привнесет смысл в их беспросветную жизнь и продолжит род.

Разумеется, от Осибы не укрылась тайная угроза, сквозившая из письма, как дыра, оставленная влетевшей стрелой. Дзатаки хочет получить мужского наследника, раньше говорил, что единственное его желание – иметь ребенка от нее, от любимой женщины, теперь, когда он стареет… а она, законная жена, проводит время в их поместьях, Дзатаки не теряет времени, вокруг него полно ловких, наглых, готовых пойти на любую подлость, лишь бы сделаться матерью наследника Дзатаки-но Токугава, брата и правой руки самого сегуна, баб. «Не глупи, Осиба!» – кричал за правым плечом ее личный ангел-хранитель. Орал так, что уши закладывало. Но не доорался же.

Привычным движением Осиба отстранилась от ангела, желавшего ей только добра, но тот еще успел предостеречь ее, мол, была уже красавица Осиба наложницей самого Тайку и матерью его наследника. Жаль, просчиталась, отец умер рано, ребенок родился поздно, так поздно, что не успел войти в возраст, чтобы принять под свое крыло все, что собрал для него, воюя за каждый жирный или худой кусок, незабвенный Хидэёси – Тайку.

Потом судьба снова улыбнулась ей, или ангел-хранитель, всесильный кудесник, подсобил, наслал на брата Токугава-но Иэясу любовный дурман. Как наслал? Зачем? Осиба ни сном ни духом не знала, не ведала. Да только вновь повезло ей выйти замуж за второе теперь уже лицо в государстве. Родить ему дочь, прекраснее которой свет не видел, и теперь…

По уму, теперь же следовало надавать по щекам служанкам, чтобы ленивицы быстрей собирали ее пожитки, накричать на вечно полусонных носильщиков, забраться в паланкин и лететь к своему законному супругу, пока одна из его сук не ощенилась долгожданным приплодом. Пока не отняли у нее право называть себя единственной женой и любимой женщиной Дзатаки.

Все так и следовало делать, а не ставить на кон свою уже раз разбитую и собранную по частям жизнь. Но отказаться от Юкки! При одном воспоминании о проклятом письме Осибу пробивал озноб, а руки непроизвольно сжимались в кулаки. Оставить дочь, как неудачную попытку счастья, чтобы вновь оказаться в его постели! Чтобы рожать ему других – здоровых детей! Чтобы улыбаться и больше уже никогда не вспоминать о несчастном ребенке?! О заколдованной девочке?! О маленькой Юкки, дороже которой у прекрасной Осибы не было никого на целом свете.

Осиба так побледнела, что настоятель был вынужден чуть тронуть ее за плечо.

– Что-нибудь не так, Осиба-сан? – участливо поинтересовался он, снизу вверх заглядывая ей в глаза.

– Простите меня, это солнце… – Осиба попыталась было раскрыть веер, но он неловко соскользнул со шнурка и полетел на землю. Настоятель оказался проворнее, подхватив драгоценный веер, он вернул его прелестной хозяйке, незаметно дотронулся до ее пальцев. Рука прекрасной Осибы была холодна, точно лед.

Через пару дней они собрались в дорогу, так как госпожа Осиба уверяла, что совершенно здорова, и господин Дзагару посчитал за честь сопровождать ее в путешествие по своим самым любимым садикам. Почему не тронулись в путь сразу же? Глупый вопрос – ну надо же было дать шанс гонцам доставить как можно быстрее письмо с нижайшей просьбой о встрече нужным людям.

В паланкине супруги даймё Токугава-но Дзатаки хранились две шкатулки с дарами, которые Осиба собиралась передать храмам, в которые они явятся на поклонение богам. Кроме того, самураи тащили несколько рулонов замечательной шелковой ткани, которая должна была порадовать строгих настоятелей, чьего расположения желала добиться прекрасная паломница.

К радости Осибы, старый монах не вел себя с маленькой Юкки, как с больным ребенком, как раз наоборот, вместо того чтобы спокойно ехать в своем паланкине, Дзагару-сан шел рядом с паланкином, в котором сидели Осиба и Юкки, и, не сводя глаз с хорошенькой девочки, рассказывал о садах камней.

Юкки глядела сквозь монаха погасшими глазами, но, казалось, каким-то образом слышала его. Несколько раз Осибе почудилось, что девочка даже кивнула монаху, так, как будто пыталась участвовать в разговоре.

– Поначалу «сады камней» разбивались вокруг естественных озер, иногда они включали в себя похожие на зеркала рисовые поля, – учил он Юкки. – Маленькая госпожа знает, что зимой божества обитают в горах, а летом поддерживают своей силой рис? – Он весело рассмеялся и состроил Юкки рожу. Но девочка осталась безучастна.

– Существует несколько школ построения садов камней, – продолжал как ни в чем не бывало настоятель. – Одна из старинных рукописей, дошедших до нас, утверждает, что сад не сад без горбатого китайского мостика, лучше нескольких, и скальной насыпи, символизирующей гору Сумэру! – Настоятель вдруг защелкал соловьем, бросая уморительные взгляды на безучастную малышку. И, встретившись глазами с Осибой, продолжил, весело семеня рядом с паланкином: – Когда в Японии появился буддизм, эталоном красоты начали признавать неяркую, как бы подернутую дымкой красоту, нежную, точно сон, и естественную, как небо, солнце, крылья бабочки. – Он отвлекся на секунду, пытаясь поймать соломенной шляпой кумагаи голубую в крапинку бабочку омурасаки, как раз в этот момент вздумавшую кружить вокруг старого монаха и даже усевшуюся на его посох. – Причем высшие идеалы красоты и гармонии мастера искали именно в природе и ее единении с человеком, – закончил он фразу, в каком-то изумительном прыжке достигнув наконец цели и сцапав беззащитное насекомое. – Маленькой госпоже, – пояснил он, раскрывая ладонь перед безучастной Юкки и выпуская на волю лазурную бабочку, одну из тех, которые, согласно легенде, способны сотворить целый мир. – Ведь это только так считается, что мир сотворил бородатый или, наоборот, бритый мужчина, очень ему это нужно. Мир иллюзий сотворила движением своих крыльев, постоянным неуловимым перелистыванием своих волшебных крыльев, словно страниц летящей, невесомой книги, крошечная бабочка омурасаки.

Когда по глазам вдруг хлестнула легкокрылая лазурь, вылетевшая из рук маленького монаха, у Осибы екнуло сердце, а один из носильщиков подвернул ногу, отчего паланкин резко дернулся, теряя и тут же восстанавливая равновесие.

– Здесь дорога достаточно широкая, и вы могли бы сесть в свой паланкин, – вежливо предложила Осиба, когда их наконец перестало болтать и носильщики остановились, опустив его на землю и спешно подзывая смену. – Здесь мы могли бы проехать рядом, не прерывая столь замечательной беседы.

– Ваша правда, ваша правда, ах ноги, ноги… – засуетился Дзагару-сан, после чего он велел носильщикам подать его паланкин. Отодвинув задние шторки, Осиба увидела, как к ним приближаются четверо новых носильщиков. Тело уже достаточно занемело от долгого сидения, поэтому Осиба решила немного размяться.

Выбравшись из паланкина, мать и дочь присели у дороги пописать, и настоятель встал рядом с ними, распахнув полы кимоно и отодвинув набедренную повязку, он извлек оттуда тщедушный членчик и, нимало не смущаясь скудностью своего орудия, пустил веселую золотистую струйку. Лицо его при этом сделалось мечтательным, тем не менее, даже писая, он ни на секунду не останавливал свой увлекательный рассказ.

– Благодаря философии буддизма, менялись не только рисунки на кимоно и прически придворных дам, менялись не только стихи, но и облик садов! – Закончив писать, настоятель вернул на место набедренную повязку и, запахнув кимоно, весело подмигнул все еще тужившейся девочке. – Рядом с насыпью появились три камня, – доверительно сообщил он красной от напряжения Юкки, – большой, средний и малый, символизирующие буддийскую триаду – их наличие делало сад не просто местом времяпрепровождения, но и способствовало медитации. Что же вы, дети мои, все не насретесь, да не насретесь! Даже совестно, – обратился он наконец с назиданием к присевшим в нескольких шагах от господ носильщикам и охранникам. – Стыдно смотреть. Господа давно уже сделали свои дела, а слуги гадят так, словно едят в несколько раз больше, нежели благородная супруга даймё! Или настоятель храма Канон! – Он состроил озабоченную гримасу. – Нехорошо, дети мои. Нехорошо в присутствии тщедушного старца хвалиться своей способностью к очищению организма, в то время как он заметно мучается геморроем. Хотя… молодость, молодость… – Он махнул рукой. – Отдыхать не будем, до города Нара, куда мы, собственно, и направляемся, каких-нибудь, – он посмотрел на небо, – два часа пути. Так что, детушки, не томите. Не успеете до захода солнца, придется заночевать прямо на дороге…

Глава 7

Амакаву

Прощание затягивалось, поочередно Ал поговорил сначала с пятнадцатилетней Гендзико. Должно быть, предвкушая разлуку с отцом, девочка могла по целым дням сидеть на берегу крошечного искусственного озера, тихонько водя кисточкой по листу рисовой бумаги. Тонкая, нежная и неизменно грустная Гендзико напоминала печального молодого лебедя, который не успел еще познать радость полета, а уже тоскует по чему-то призрачно утраченному.

Девочка писала стихи, и, как утверждал дед Хиромацу, весьма приличные стихи. Впрочем, Ал не планировал для дочери карьеру придворной дамы. Что же до настоятельных просьб Фудзико подумать о замужестве старшей дочери, он их и слушать не хотел. Ну, выскочит малышка в пятнадцать, следовательно, в шестнадцать или около того родит первенца, а потом пошло-поехало, каждый год по ребятенку, а в результате – истощение организма, болезни, преждевременная старость и смерть где-нибудь в возрасте тридцатника.

Второй, уже по традиции, к отцу подлетела Марико, милашка, толстушка с вечно стоящими дыбом волосами и большим отцовским европейским, а не японским носом и битыми коленками. Рядом со строгой, прекрасной Гендзико девчонка как будто бы и не собиралась прощаться с буйным детством. Веселая и беззаботная, словно птичка, Марико носилась по деревне с другими ребятишками или скакала на коне рядом с наложницей Ала Тахикиро, которой тоже дома не сиделось.

Расцеловавшись с дочками, Ал велел им позвать всех домочадцев и слуг. Когда же все собрались и, поприветствовав хозяина дома, чинно расселись на подушках и просто на полу, Ал сообщил наконец, зачем звал.

– Как вы знаете, в горах появилась новая банда, которая нападает на крестьян и отбирает у них рис. Я не вмешивался, пока дело касалось только соседей, но вчера, как вы знаете, пострадали амбары наших крестьян.

Все согласно кивнули. Лица слушателей казались напряженными. Еще бы, земля принадлежит крестьянам, а все, что на ней произрастает, – господам. Стало быть, не защитишь крестьянские амбары, самому придется затягивать поясок.