Я родом не из детства – из войны.

И потому, наверное, дороже,

Чем ты, ценю я радость тишины

И каждый новый день, что мною прожит.

Я родом не из детства – из войны.

Раз, пробираясь партизанской тропкой,

Я поняла навек, что мы должны

Быть добрыми к любой травинке робкой.

Я родом не из детства – из войны.

И может, потому незащищенней:

Сердца фронтовиков обожжены,

А у тебя – шершавые ладони.

Я родом не из детства – из войны.

Прости меня – в том нет моей вины…

А все равно

Меня счастливей нету,

Хотя, быть может,

Завтра удавлюсь…

Я никогда

Не налагала вето

На счастье,

На отчаянье,

На грусть.

Я ни на что

Не налагала вето,

Я никогда от боли не кричу.

Пока живу – борюсь.

Меня счастливей нету,

Меня задуть

Не смогут, как свечу.

Тот же двор,

Та же дверь.

Те же стены.

Так же дети бегут гуртом.

Та же самая «тетя Лена»

Суетится возле пальто.

В класс вошла.

За ту парту села,

Где училась я десять лет.

На доске написала мелом:

«Х + Y = Z».

…Школьным вечером,

Хмурым летом,

Бросив книги и карандаш,

Встала девочка с парты этой

И шагнула в сырой блиндаж.

Это было в Руси былинной,

В домотканый сермяжный век:

Новорожденного Дружиной

Светлоглазый отец нарек.

В этом имени – звон кольчуги,

В этом имени – храп коня,

В этом имени слышно:

– Други!

Я вас вынесу из огня!

Пахло сеном в ночах июня,

Уносила венки река.

И смешливо и нежно

«Друня»

Звали девицы паренька.

Расставанье у перелаза,

Ликование соловья…

Светлорусы и светлоглазы

Были Друнины сыновья.

Пролетали, как миг, столетья,

Царства таяли словно лед…

Звали девочку Друней дети —

Шел тогда сорок первый год.

В этом прозвище, данном в школе,

Вдруг воскресла святая Русь,

Посвист молодца в чистом поле,

Хмурь лесов, деревенек грусть.

В этом прозвище – звон кольчуги,

В этом прозвище – храп коня,

В этом прозвище слышно:

– Други!

Я вас вынесу из огня!

Пахло гарью в ночах июня,

Кровь и слезы несла река,

И смешливо и нежно «Друня»

Звали парни сестру полка.

Точно эхо далекой песни,

Как видения, словно сны,

В этом прозвище вновь воскресли

Вдруг предания старины.

В этом прозвище – звон кольчуги,

В этом прозвище – храп коня,

В этом прозвище слышно:

– Други!

Я вас вынесу из огня!

Я ушла из детства в грязную теплушку,

В эшелон пехоты, в санитарный взвод.

Дальние разрывы слушал и не слушал

Ко всему привыкший сорок первый год.

Я пришла из школы в блиндажи сырые,

От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,

Потому что имя ближе, чем «Россия»,

Не могла сыскать.

До сих пор не совсем понимаю,

Как же я, и худа, и мала,

Сквозь пожары к победному Маю

В кирзачах стопудовых дошла.

И откуда взялось столько силы

Даже в самых слабейших из нас?..

Что гадать! Был и есть у России

Вечной прочности вечный запас.

Легка. По-цыгански гордо

Откинута голова.

Техасы на узких бедрах,

Очерчена грудь едва.

Девчонка, почти подросток,

Но этот зеленый взгляд! —

Поставленные чуть косо,

По-женски глаза глядят.

В них глубь и угроза моря,

В них отблеск грядущих гроз…

Со смуглою кожей спорит

Пшеничный отлив волос.

Легка, за спиною крылья —

Вот-вот над землей вспорхнет…

Неужто такими были

И мы в сорок первый год?..

Я принесла домой с фронтов России

Веселое презрение к тряпью —

Как норковую шубку, я носила

Шинельку обгоревшую свою.

Пусть на локтях топорщились заплаты,

Пусть сапоги протерлись – не беда!

Такой нарядной и такой богатой

Я позже не бывала никогда…

Мне близки армейские законы,

Я недаром принесла с войны

Полевые мятые погоны

С буквой «Т» – отличьем старшины.

Я была по-фронтовому резкой,

Как солдат, шагала напролом,

Там, где надо б тоненькой стамеской,

Действовала грубым топором.

Мною дров наломано немало,

Но одной вины не признаю:

Никогда друзей не предавала —

Научилась верности в бою.

Я, признаться, сберечь не сумела шинели —

На пальто перешили служивую мне.

Было трудное время. К тому же хотели

Мы скорее забыть о войне.

Я пальто из шинели давно износила,

Подарила я дочке с пилотки звезду.

Но коль сердце мое тебе нужно, Россия,

Ты возьми его, как в сорок первом году!

Худенькой, нескладной недотрогой

Я пришла в окопные края,

И была застенчивой и строгой

Полковая молодость моя.

На дорогах родины осенней

Нас с тобой связали навсегда

Судорожные петли окружений,

Отданные с кровью города.

Если ж я солгу тебе по-женски,

Грубо и беспомощно солгу,

Лишь напомни зарево Смоленска,

Лишь напомни ночи на снегу.

Мы стояли у Москвы-реки,

Теплый ветер платьем шелестел.

Почему-то вдруг из-под руки

На меня ты странно посмотрел —

Так порою на чужих глядят.

Посмотрел и – улыбнулся мне:

– Ну какой же из тебя

Солдат?

Как была ты, право,

На войне?

Неужель спала ты на снегу,

Автомат пристроив в головах?

Я тебя

Представить не могу

В стоптанных солдатских сапогах!..

Я же вечер вспомнила другой:

Минометы били,

Падал снег.

И сказал мне тихо

Дорогой,

На тебя похожий человек:

– Вот лежим и мерзнем на снегу,

Будто и не жили в городах…

Я тебя представить не могу

В туфлях на высоких каблуках…

«Как волков, обложили нас

Половцев рати.

Несть числа им,

Лишь кони дружину спасут.

Ну а пешие смерды?..

Тяжело умирати,

Но неужто мы бросим,

Предадим черный люд?»

Голос Игоря ровен,

Нет в нем срыва и дрожи.

Молча спешились витязи,

Предавать им негоже.

Был в неравном бою

Схвачен раненый Игорь

И порубаны те,

Что уйти бы могли…

Но зато через ночь

Половецкого ига,

Через бездны веков,

Из нездешней дали

Долетел княжий глас:

«Нелегко умирати,

Только легче ли жить

Во предателях, братья?»

Мы любовь свою схоронили,

Крест поставили на могиле.

«Слава Богу!» – сказали оба…

Только встала любовь из гроба,

Укоризненно нам кивая:

– Что ж вы сделали?

Я – живая!..

И тембр, и интонацию храня,

На фоне учащенного дыханья

Мой голос, отсеченный от меня,

Отдельное начнет существованье.

Уйду… Но, на вращающийся круг

Поставив говорящую пластмассу,

Меня помянет добрым словом друг,

А недруг… недруг сделает гримасу.

Прекрасно, если слово будет жить,

Но мне, признаться, больше греет душу

Надежда робкая, что, может быть,

И ты меня надумаешь послушать…

Считается – счастье лечит,

Считается – горе сушит,

Считают – живется легче

Под панцирем равнодушья.

У памяти есть архивы,

У сердца свои анналы:

Была я до слез счастливой,

Страдала, и как страдала!

Но только вот не припомню

Такого, простите, чуда,

Что было бы все равно мне,

Когда моим близким худо…

Да, в итоге по высшему счету

Лишь за труд воздается сполна,

И работа, одна лишь работа

В книге жизни тебе зачтена.

Ты в простое – безделица ранит,

Ты в простое – беспомощна ты…

От душевной усталости ранней,

От тщеславия и суеты,

От тоски, настоящей и ложной,

От наветов и прочего зла

Защити меня, бруствер надежный —

Бруствер письменного стола.

Два сильные,

Два хрупкие крыла,

И шеи горделивый поворот…

Да здравствует безумие орла,

Бросающегося на самолет!

Он защищал свое гнездо как мог —

Смешной гордец, пернатый Дон Кихот.

Да здравствует взъерошенный комок,

Бросающийся в лоб на самолет.

Ах, донкихоты, как вы ни смелы,

Геройства ваши – темы для острот.

И все-таки да здравствуют орлы,

Бросающиеся на самолет!

По улице Горького —

Что за походка! —

Красотка плывет,

Как под парусом лодка.

Прическа – что надо!

И свитер – что надо!

С лиловым оттенком

Губная помада!

Идет не стиляжка —

Девчонка с завода,

Девчонка рожденья

Военного года,

Со смены идет

(Не судите по виду), —

Подружку ханжам

Не дадим мы в обиду!

Пусть любит

С «крамольным» оттенком

Помаду,

Пусть стрижка —

Что надо,

И свитер – что надо,

Пусть туфли на «шпильках»,

Пусть сумка «модерн»,

Пусть юбка

Едва достигает колен.

Ну что здесь плохого?

В цеху на заводе

Станки перед нею

На цыпочках ходят!

По улице Горького —

Что за походка! —

Красотка плывет,

Как под парусом лодка,

А в сумке «модерной»

Впритирку лежат

Пельмени

Конспекты,

Рабочий халат.

А дома – братишка:

Смешной оголец,

Ротастый галчонок,

Крикливый птенец.

Мать… в траурной рамке

Глядит со стены,

Отец проживает

У новой жены.

Любимый?

Любимого нету пока…

Болит обожженная в цехе рука…

Устала?

Крепись, не показывай виду, —

Тебя никому

Не дадим мы в обиду!

По улице Горького —

Что за походка! —

Девчонка плывет,

Как под парусом лодка,

Девчонка рожденья

Военного года,

Рабочая косточка,

Дочка завода.

Прическа – что надо!

И свитер – что надо!

С «крамольным» оттенком

Губная помада!

Со смены идет

(Не судите по виду), —

Ее никому

Не дадим мы в обиду!

Мы сами пижонками

Слыли когда-то,

А время пришло —

Уходили в солдаты!

Словно по воде круги от камня,

По земле расходятся слова,

На бумагу брошенные нами

В час любви, печали, торжества.

Те слова порой врачуют раны,

Те слова бичуют и корят.

И еще – как это и ни странно —

Рукописи правда не горят.

Потому-то сквозь огонь угрюмый,

Всем святошам и ханжам назло,

Яростное слово Аввакума

К правнукам из тьмы веков дошло.

Истосковалась я

По благородству —

Да, мушкетеры

Сделались не те…

И если честно —

Нелегко бороться

Мне на своей

Последней высоте.

Но все же я

Не опускала руки,

Торжествовать

Не позволяя злу.

Враги мне только помогают —

Ругань

Всегда воспринимала

Как хвалу.

На печаль

Я наложила вето,

Предаваться ей

Мне ни к чему.

Захлебнусь в степи

Полынным ветром,

Сердце к выжженной земле

Прижму.

Ах, земля!

Опять, опять я с нею —

Прижимаюсь,

Словно на войне.

Не забыть

Легенду про Антея —

От земли

Не оторваться мне.

Снова,

Словно прячась от снаряда,

Зубы сжав,

Ей падаю на грудь…

Родина! Любимая!

Ты рядом,

Рядом с сердцем

В трудный час побудь!

О Россия!

С нелегкой судьбою страна…

У меня ты, Россия,

Как сердце, одна.

Я и другу скажу,

Я скажу и врагу —

Без тебя,

Как без сердца,

Прожить не смогу…

Ощущаю дефицит тепла —

Движут человеками расчеты,

Неужели искренность ушла,

Мертвым сном уснули донкихоты?

Ощущаю дефицит добра

И одна ли думаю про это?

Ощущаю кожей, как кора,

Недостаток солнечного света.

Ощущаю, как страшна молва.

Но зато приветливое слово

Ощущаю, как в жару листва

Ласку ливня, ливня проливного.

Только вдумайся, вслушайся

В имя «Россия»!

В нем и росы, и синь,

И сиянье, и сила.

Я бы только одно у судьбы попросила —

Чтобы снова враги не пошли на Россию…

Я люблю тебя, Армия, —

Юность моя!

Мы – солдаты запаса,

Твои сыновья.

Позабуду ли, как

В сорок первом году

Приколола ты мне

На пилотку звезду?

Я на верность тебе

Присягала в строю,

Я на верность тебе

Присягала в бою.

С каждым днем

Отступала на Запад война,

С каждым днем

Подступала к вискам седина.

Отступила война.

Отгремели бои.

Возвратились домой

Одногодки мои.

Не забуду, как ты

В сорок пятом году

От пилотки моей

Отколола звезду.

Мы – солдаты запаса,

Твои сыновья…

Я люблю тебя, Армия, —

Юность моя!

В моей крови —

Кровинки первых русских:

Коль упаду,

Так снова поднимусь.

В моих глазах,

По-азиатски узких,

Непокоренная дымится Русь.

Звенят мечи.

Посвистывают стрелы.

Протяжный стон

Преследует меня.

И, смутно мне знакомый,

Белый-белый,

Какой-то ратник

Падает с коня.

Упал мой прадед

В ковыли густые,

А чуть очнулся —

Снова сел в седло…

Еще, должно быть, со времен Батыя

Уменье подниматься

Нам дано.

Воскресенье или суббота —

Это, право, мне все равно.

Я люблю тебя так, работа,

Как отпетый алкаш вино.

Мною двигала непреклонно

Эта злая святая страсть.

Нет, не всякому гегемону

Счастье муки дано понять…

Во все века,

Всегда, везде и всюду

Он повторяется,

Жестокий сон, —

Необъяснимый поцелуй Иуды

И тех проклятых сребреников звон.

Сие понять —

Напрасная задача.

Гадает человечество опять:

Пусть предал бы

(Когда не мог иначе!),

Но для чего же

В губы целовать?..

Что любят единожды – бредни,

Внимательней в судьбы всмотрись.

От первой любви до последней

У каждого целая жизнь.

И, может быть, молодость – плата

За эту последнюю треть:

За алые краски заката,

Которым недолго гореть…

Ни от чего не отрекусь

И молодых приму упреки.

Как страшно падали мы, Русь,

Прямолинейны и жестоки!

Ведь свято верили мальцы

Во тьме тридцать седьмого года,

Что ночью взятые отцы —

Враги страны, враги народа…

Я ни за что не отрекусь

От боевой жестокой славы.

Как мы с тобой взмывали, Русь,

В одном полете величавом!

Шли добровольцами юнцы

Туда, где смерть дает медали,

Тогда казненные отцы

На подвиг нас благословляли…

Всю жизнь

От зависти томиться мне

К той девочке,

Худющей и неловкой —

К той юной санитарке,

Что с винтовкой

Шла в кирзачах пудовых

По войне.

Неужто вправду ею я была?..

Как временами

Мне увидеть странно

Солдатский орден

В глубине стола,

А на плече

Рубец солдатской раны!

Дышит в лицо

молдаванский вечер

Хмелем осенних трав.

Дробно,

как будто цыганские плечи,

Гибкий дрожит состав.

Мечется степь —

узорный,

Желто-зеленый плат.

Пляшут,

поют платформы,

Пляшет,

поет штрафбат.

Бледный майор

расправляет плечи:

– Хлопцы,

пропьем

Свой последний вечер! —

Вечер.

Дорожный щемящий вечер.

Глух паровозный крик.

Красное небо летит навстречу —

Поезд идет

в тупик…

Дополз до меня связной —

На перевязи рука:

«Приказано в шесть ноль-ноль

Явиться вам в штаб полка».

Подтянут, широкоскул,

В пугающей тишине

Полковник в штабном лесу

Вручил «За отвагу» мне.

То было сто лет назад…

Могла ль увидать в тот час

Высокий парадный зал,

Сверкавший от люстр и глаз.

Могло ли в окопном сне

Когда-то присниться мне?

Ничто не забудут, нет!

Присниться, что ордена

Солдатам своим страна

Вручит через сорок лет?

Что вспомню я в этот миг

«За Родину!» хриплый крик?..

Ржавые болота,

Усталая пехота

Да окоп у смерти на краю…

Снова сердце рвется

К вам, родные хлопцы,

В молодость армейскую мою.

Ржавые болота,

Усталая пехота,

Фронтовые дымные края…

Неужели снова

Я с тобой, суровой,

Повстречаюсь, молодость моя?..

Приходит мокрая заря

В клубящемся дыму.

Крадется медленный снаряд

К окопу моему.

Смотрю в усталое лицо.

Опять – железный вой.

Ты заслонил мои глаза

Обветренной рукой.

И даже в криках и в дыму,

Под ливнем и огнем

В окопе тесно одному,

Но хорошо вдвоем.

Контур леса выступает резче,

Вечереет.

Начало свежеть.

Запевает девушка-разведчик,

Чтобы не темнело в блиндаже.

Милый!

Может, песня виновата

В том, что я сегодня не усну?..

Словно в песне,

Мне приказ – на запад,

А тебе – в другую сторону.

За траншеей – вечер деревенский.

Звезды и ракеты над рекой…

Я грущу сегодня очень женской,

Очень несолдатскою тоской.

Целовались.

Плакали

И пели.

Шли в штыки.

И прямо на бегу

Девочка в заштопанной шинели

Разбросала руки на снегу.

Мама!

Мама!

Я дошла до цели…

Но в степи, на волжском берегу,

Девочка в заштопанной шинели

Разбросала руки на снегу.

Я только раз видала рукопашный,

Раз – наяву. И сотни раз – во сне…

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Мы легли у разбитой ели,

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

– Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Дома, в яблочном захолустье,

Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый,

У меня – лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную дочку ждет…

Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг нежданный приказ: «Вперед!»

Снова рядом в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам

Через смертные рубежи.

Мы не ждали посмертной славы,

Мы хотели со славой жить.

…Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, зубы сжав.

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

Знаешь, Зинка, я – против грусти,

Но сегодня она не в счет.

Где-то в яблочном захолустье

Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый.

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом стоит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

– Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она не ждала.

Нет, это не заслуга, а удача —

Стать девушке солдатом на войне.

Когда б сложилась жизнь моя иначе,

Как в День Победы стыдно было б мне!

С восторгом нас, девчонок, не встречали:

Нас гнал домой охрипший военком.

Так было в сорок первом. А медали

И прочие регалии – потом…

Смотрю назад, в продымленные дали:

Нет, не заслугой в тот зловещий год,

А высшей честью школьницы считали

Возможность умереть за свой народ.

Не знаю, где я нежности училась, —

Об этом не расспрашивай меня.

Растут в степи солдатские могилы,

Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах – обугленные трубы.

Пожары полыхают на Руси.

И снова

нецелованные губы

Израненный парнишка закусил.

Нет!

Мы с тобой узнали не по сводкам

Большого отступления страду.

Опять в огонь рванулись самоходки,

Я на броню вскочила на ходу.

А вечером

над братскою могилой

С опущенной стояла головой…

Не знаю, где я нежности училась, —

Быть может, на дороге фронтовой…

Побледнев,

Стиснув зубы до хруста,

От родного окопа

Одна

Ты должна оторваться,

И бруствер

Проскочить под обстрелом

Должна.

Ты должна.

Хоть вернешься едва ли,

Хоть «Не смей!»

Повторяет комбат.

Даже танки

(Они же из стали!)

В трех шагах от окопа

Горят.

Ты должна.

Ведь нельзя притвориться

Пред собой,

Что не слышишь в ночи,

Как почти безнадежно

«Сестрица!»

Кто-то там,

Под обстрелом, кричит…

Кто-то бредит.

Кто-то злобно стонет.

Кто-то очень, очень мало жил.

На мои замерзшие ладони

Голову товарищ положил.

Так спокойны пыльные ресницы.

А вокруг – нерусские края.

Спи, земляк,

Пускай тебе приснится

Город наш и девушка твоя.

Может быть, в землянке,

После боя,

На колени теплые ее

Прилегло усталой головою

Счастье беспокойное мое…

Могла ли я, простая санитарка,

Я, для которой бытом стала смерть,

Понять в бою,

Что никогда так ярко

Уже не будет жизнь моя гореть?

Могла ли знать в бреду окопных буден,

Что с той поры, как отгремит война.

Я никогда уже не буду людям

Необходима так и так нужна?..

В неразберихе маршей и атак

Была своя закономерность все же:

Вот это – друг,

А это – смертный враг,

И враг в бою

Быть должен уничтожен.

А в четкости спокойных мирных дней,

Ей-богу же, все во сто раз сложней:

У подлости бесшумные шаги,

Друзьями маскируются враги…

Трубы.

Пепел еще горячий.

Как изранена Беларусь…

Милый, что ж ты глаза не прячешь? —

С ними встретиться я боюсь.

Спрячь глаза.

А я сердце спрячу.

И про нежность свою забудь.

Трубы.

Пепел еще горячий.

По горячему пеплу путь.

И вот она – родного дома дверь.

Придя с войны в свои неполных двадцать,

Я верила железно, что теперь

Мне, фронтовичке, нечего бояться.

Я превзошла солдатский курс наук —

Спать на снегу, окопчик рыть мгновенно,

Ценить всего превыше слово «друг»,

И слову «враг», понятно, знала цену.

Изведала санбатов маету…

Одно не знала – никому не надо

Теперь мое уменье на лету

По звуку различать калибр снаряда,

Ужом на минном поле проползать,

А если нужно – в рост идти под пули.

(В хвосте за хлебом у меня опять —

В который раз! – все карточки стянули…)

Меня соседки ели поедом:

– Раззява, растеряха, неумеха! —

Меня в свой черный список управдом

Занес как неплательщицу со вздохом.

Но главное, что сеяло испуг

Во мне самой и подрывало силы, —

Неясность, кто же враг тебе, кто друг:

На фронте это невозможно было…

И все-таки сейчас, через года,

Я поняла, солдаты, слава Богу, —

Окопная суровая звезда

В то время освещала нам дорогу.

И все-таки она нам помогла

Там, где житейские бушуют войны,

Не вылететь из тряского седла

И натиск будней выдержать достойно.

Уметь спокойно презирать иуд,

Быть выше злости, зависти, наживы,

Любить любовь, благословлять свой труд

И удивляться, что остались живы.

Смешно, что считают сильной,

Просто смешно до слез! —

Дочерь твоя, Россия,

Я не пугаюсь гроз,

Но мелкой грызни мышиной

До паники я боюсь,

Узкую давит спину

Всякий житейский груз.

Яростно Время мечет

Беды со всех сторон.

Обороняться нечем —

Последний храню патрон…

Я сегодня

(Зачем и сама не пойму)

Улыбнулась рассеянно

Злому врагу.

А товарищу

Мелочь не в силах простить…

Обрывается здесь

Всякой логики нить.

Да, бесспорно,

Есть в логике нашей изъян:

Что прощаем врагам,

Не прощаем друзьям.

Убивали молодость мою

Из винтовки снайперской,

В бою,

При бомбежке

И при артобстреле…

Возвратилась с фронта я домой

Раненой, но сильной и прямой —

Пусть душа

Едва держалась в теле.

И опять летели пули вслед:

Страшен быт

Послевоенных лет —

Мне передохнуть

Хотя бы малость!..

Не убили

Молодость мою,

Удержалась где-то на краю,

Снова не согнулась,

Не сломалась.

А потом —

Беды безмерной гнет:

Смерть твоя…

А смерть любого гнет.

Только я себя не потеряла.

Сердце не состарилось

Ничуть,

Так же сильно

Ударяет в грудь,

Ну, а душу я

В тиски зажала.

И теперь веду

Последний бой

С годами,

С обидами,

С судьбой —

Не желаю

Ничему сдаваться!

Почему?

Наверно, потому,

Что и ныне

Сердцу моему

Восемнадцать,

Только восемнадцать!..

И откуда

Вдруг берутся силы

В час, когда

В душе черным-черно?..

Если б я

Была не дочь России,

Опустила руки бы давно,

Опустила руки

В сорок первом.

Помнишь?

Заградительные рвы,

Словно обнажившиеся нервы,

Зазмеились около Москвы.

Похоронки,

Раны,

Пепелища…

Память,

Душу мне

Войной не рви,

Только времени

Не знаю чище

И острее

К Родине любви.

Лишь любовь

Давала людям силы

Посреди ревущего огня.

Если б я

Не верила в Россию,

То она

Не верила б в меня.

Запорола сердце, как мотор —

В нем все чаще, чаще перебои…

До каких же, в самом деле, пор

Брать мне каждый сантиметр с бою?..

Ничего! Кто выжил на войне,

Тот уже не сдастся на «гражданке»!

С нестерпимым грохотом по мне

Проползают годы, словно танки…

Ни от себя,

Ни от других не прячу

Отчаянной живучести секрет:

Меня подстегивают неудачи,

А в них, спасибо, недостатка нет…

Когда выносят раненой из боя,

Когда в глазах темнеет от тоски,

Не опускаю руки,

А до боли

Сжимаю зубы я

И кулаки.

Он смотрит на меня —

Ровесник века,

Еще как будто крепкий старичок.

Войн, испытаний ураганный ветер

Его качал,

Но в землю вбить не смог.

За все болеет.

И в его-то годы!

А в нас во многих

Огонек погас…

О люди драгоценнейшей породы!

Что будем делать

На земле без вас?..

Пусть было черно и печально,

Пусть с разных палили сторон —

Не скажет надутый начальник,

Что шла я к нему на поклон.

Порою казалось, что силы

Кончаются, но никогда

Я даже друзей не просила —

Была и осталась горда.

Шагаю по белому свету,

Порой пробиваюсь сквозь тьму,

Считая присягой лишь это:

«Жизнь – родине, честь – никому!»

Я прошла по житейским волнам

Яко посуху – как по суше.

Не питая почтенья к чинам,

Почитая большие души.

И в кипящие злобой дни

Я взываю к Тебе безмолвно:

«Память сердца не обмани —

Лишь тогда поглощают волны».

Я не привыкла, чтоб меня жалели,

Я тем гордилась, что среди огня

Мужчины в окровавленных шинелях

На помощь звали девушку, меня.

Но в этот вечер, мирный, зимний, белый,

Припоминать былое не хочу.

И женщиной – растерянной, несмелой

Я припадаю к твоему плечу.

Не встречайтесь с первою любовью,

Пусть она останется такой —

Острым счастьем, или острой болью,

Или песней, смолкшей за рекой.

Не тянитесь к прошлому, не стоит —

Все иным покажется сейчас…

Пусть хотя бы самое святое

Неизменным остается в нас.

Не бывает любви несчастливой.

Не бывает… Не бойтесь попасть

В эпицентр сверхмощного взрыва,

Что зовут «безнадежная страсть».

Если в душу врывается пламя,

Очищаются души в огне.

И за это сухими губами

«Благодарствуй!» шепните Весне.

Мне дома сейчас не сидится,

Любые хоромы тесны.

На крошечных флейтах синицы

Торопят походку весны.

А ей уже некуда деться,

Пускай с опозданьем – придет!

…Сегодня на речке и в сердце

Вдруг медленно тронулся лед.

Как объяснить слепому,

Слепому, как ночь, с рожденья,

Буйство весенних красок,

Радуги наважденье?

Как объяснить глухому,

С рожденья, как ночь, глухому,

Нежность виолончели

Или угрозу грома?

Как объяснить бедняге,

Рожденному с рыбьей кровью,

Тайну земного чуда,

Названного Любовью?

Позови меня!

Я все заброшу.

Январем горячим, молодым

Заметет тяжелая пороша

Легкие следы.

Свежие пушистые поляны.

Губы.

Тяжесть ослабевших рук.

Даже сосны,

от метели пьяные,

Закружились с нами на ветру.

На моих губах снежинки тают.

Ноги разъезжаются на льду.

Бойкий ветер, тучи разметая,

Покачнул веселую звезду.

Хорошо,

что звезды покачнулись,

Хорошо

по жизни пронести

Счастье,

не затронутое пулей,

Верность,

не забытую в пути.

Ты – рядом, и все прекрасно:

И дождь, и холодный ветер.

Спасибо тебе, мой ясный,

За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,

Спасибо за руки эти.

Спасибо тебе, мой любимый,

За то, что ты есть на свете.

Ты – рядом, а ведь могли бы

Друг друга совсем не встретить…

Единственный мой, спасибо

За то, что ты есть на свете!

Опять лежишь в ночи, глаза открыв,

И старый спор сама с собой ведешь.

Ты говоришь:

– Не так уж он красив! —

А сердце отвечает:

– Ну и что ж!

Все не идет к тебе проклятый сон,

Все думаешь, где истина, где ложь…

Ты говоришь:

– Не так уж он умен! —

А сердце отвечает:

– Ну и что ж!

Тогда в тебе рождается испуг,

Все падает, все рушится вокруг.

И говоришь ты сердцу:

– Пропадешь! —

А сердце отвечает:

– Ну и что ж!

Нет в любви виноватых и правых.

Разве эта стихия – вина?

Как поток раскаленной лавы

Пролетает по судьбам она.

Нет в любви виноватых и правых,

Никого здесь нельзя винить.

Жаль безумца, который лаву

Попытался б остановить…

День начинается с тоски —

Привычной, неотвязной, жгучей.

Коснуться бы твоей руки

И куртки кожаной скрипучей.

Плеча почувствовать тепло,

Закрыть глаза

И на минутку

Забыть,

Что прахом все пошло,

Забыть,

Что жить на свете жутко…

Вот и нету ровесников рядом —

Не считаю я тех, что сдались.

Почему им «под занавес» надо

Так цепляться за «сладкую жизнь»?

Разве гордость дешевле опалы?

А холуйство – спасательный круг?..

Я устала, я очень устала

Оттого, что сдаются вокруг.

Я была современницей Анны,

Я могла позвонить бы ей, но

Сердце вдруг набухало, как рана,

И в глазах становилось темно.

Разве смертный звонит богине?..

Шла она, завернувшись в пургу…

Но поныне, поныне, поныне

Я себя оправдать не могу!

Два сильных крыла

Расправляют нам спины —

Величие Анны,

Мятежность Марины.

Все громче дыханье

Ахматовской шали…

Как страшно в Елабуге

Мы оплошали!

Хоть личной вины

Тут, пожалуй, и нету:

Вина ль, что дышать

Стало нечем поэту?

Марина и Анна,

Марина и Анна! —

Гремят имена

Словно голос органа.

Величие Анны,

Мятежность Марины…

И все ж мы повинны.

И все ж мы повинны!

Мы родились два раза.

И вторым был День Победы —

Как забудешь это?..

И с той поры, далекой той поры

Нет для меня святее даты, нету!

Все наши праздники люблю и чту.

Но День Победы – это День Победы.

Душа летит в такую высоту —

Летит за невернувшимися следом…

Загадочны горы во мраке,

Таинственны ночью, пусты.

Но вот уже вспыхнули маки,

Из тьмы выбегают кусты.

Зажглись костерки горицвета,

Горят облака надо мной.

И первая песенка спета

Какой-то пичугой лесной.

Исчезла тумана завеса —

Завеса над пропастью лет.

В глуши партизанского леса

Встречаю с друзьями рассвет.

Штормовка. Рюкзак за плечами.

Землянок следы узнаю…

Не только Победу встречаем —

Встречаем мы юность свою.

В наш праздник я думаю снова

О тех, что сегодня не спят —

С войною повенчанных вдовах

И стареньких мамах солдат.

Смирились с бедою.

И все же…

Кто логику сердца поймет?

Порою случайный прохожий

Заставит рвануться вперед.

Он спросит:

– Что с вами, мамаша?

Хотите, чтоб чем-то помог?

И голос услышит упавший:

– Прости, обозналась, сынок…

В канавах, где буйствует мята,

В кюветах с железной травой,

Как вы угадали, внучата,

Траншеи второй мировой?

От памяти некуда деться —

Ведь были же, были слышны

Короткому нашему детству

Раскаты гражданской войны…

Я порою себя ощущаю связной

Между теми, кто жив

И кто отнят войной.

И хотя пятилетки бегут

Торопясь,

Все тесней эта связь,

Все прочней эта связь.

Я – связная.

Пусть грохот сражения стих:

Донесеньем из боя

Остался мой стих —

Из котлов окружений,

Пропастей поражений

И с великих плацдармов

Победных сражений.

Я – связная.

Бреду в партизанском лесу,

От живых

Донесенье погибшим несу:

«Нет, ничто не забыто,

Нет, никто не забыт,

Даже тот,

Кто в безвестной могиле лежит».

Вологодский говорок певучий,

Над резными домиками дым,

Звезды, протаранившие тучи, —

Две с орбит сошедшие звезды.

Только две. Их не видала ране.

Может, родились они вчера?..

Как бинты на незажившей ране —

Считанные эти вечера.

Тропка к речке. Прорубь. Бездорожье.

Отступает боль, светлеет грусть.

Это руки протянул Сережа,

Подарил мне Северную Русь.

Подарил мне над Шексною тучи,

Две, с орбит сошедшие, звезды,

Вологодский говорок певучий,

Вьюгу, заносящую следы…

Теперь я увижу не скоро,

Сергей, Белозерье твое,

Где женщины, словно жонглеры,

Шестами полощут белье —

Красиво, уверенно, смело

Полощут белье в прорубях.

Где гуси над озером Белым

Тревожно и грустно трубят.

(Куда вы летите, куда же?

Меня прихватите с собой!..)

Здесь «Здравствуйте!»

Ласково скажет

Проезжему встречный любой.

Здесь мальчик, с глазами как блюдца,

Вдруг мне подарил туесок.

Здесь в детство Сережи вернуться

Мне было дано на часок…

Как тоскуют в ночи поезда,

Пролетая угрюмый Сиваш!..

Я тебя никогда не предам,

Ты меня никогда не предашь.

Потому что сквозь жизнь пронесли

Кодекс Верности, Дружбы устав.

Как грустят о портах корабли,

Так тоскуют уста об устах.

В облаках, затерявшись из глаз,

Одинокий грустит самолет.

Знаю, жизнь нас обоих предаст —

Кто-то первым навеки уйдет…

Кричу, зову – не долетает зов.

Ушли цепочкою, шаг в шаг впечатав,

Как будто на разведку в тыл врагов,

Солдат Сергей Сергеевич Смирнов,

Солдат Сергей Сергеевич Орлов,

Солдат Сергей Сергеич Наровчатов.

Зову. Опять лишь тишина в ответ.

Но и она кричит о побратимах.

Кто говорит – незаменимых нет?

Забудьте поскорее этот бред:

Нет заменимых, нету заменимых!

Нам жилось и дышалось легче,

Оттого что был рядом друг,

Не умевший сутулить плечи,

По призванию политрук.

Комиссар, что единым словом

Полк поднять бы в атаку мог…

Знаменитый поэт, лавровый

Он с усмешкой носил венок.

Подлецы перед ним смолкали,

Уползали льстецы с пути.