Пролог

…По небу не спеша, словно отяжелев от переполнявшей их влаги, плыли тучные, седые облака. Под порывами ледяного ветра деревья теряли свои последние, уже совсем засохшие листья.

Три рыбачьи лодки, нагруженные свежей рыбой, покачивались возле берега.

Александр Иванович медленно шел вдоль кромки воды, согнувшись под тяжестью мешка, который он для удобства нес на спине. Та рыба, что еще не успела уснуть, слабо билась внутри, и эти толчки Александр Иванович ощущал спиной.

– Саша… – женский голос заставил его остановиться. – Александр Иванович!

Быстро повернувшись в том направлении, откуда ему послышался голос, он увидел одинокую фигуру женщины, стоящую на мостике. Увидев, что Александр Иванович остановился, женщина быстро направилась к нему. Он стал напряженно всматриваться, пытаясь разглядеть ее лицо, и лишь когда она подошла совсем близко, он, наконец, ее узнал.

– Наташа! – сдавленно вскрикнул Александр Иванович.

– Да, это я, – ответила она. – Вы не ожидали меня здесь увидеть, правда?

– Да… – Александр Иванович растерянно глядел на Наташу, все еще не веря своим глазам. – Как ты меня нашла? Я никому не говорил, куда еду…

– Сама не знаю, – грустно улыбнулась она. – Я почему-то была уверена, что вы здесь.

Поставив мешок на землю, Александр Иванович снял кепку и вытер пот со лба. Его лицо, руки и одежда были покрыты липкой рыбьей чешуей. Наташа с нескрываемым удивлением разглядывала его, не узнавая в нем прежнего холеного красавца.

– Зачем ты сюда приехала? – спросил он.

– Мы можем поговорить? – сказала Наташа в ответ и, заметив, что Александр Иванович колеблется, быстро добавила: – Поверьте, я проделала этот путь не просто так. Мне очень нужно поговорить с вами.

Сделав знак сидящим в лодке рыбакам, Александр Иванович пошел по тропинке, уходящей в глубь острова, жестом пригласив Наташу следовать за ним, и через минуту они вдвоем скрылись за деревьями. Увидев невдалеке поваленное дерево, они направились к нему. Сев и с удовольствием вытянув уставшие ноги, Наташа спросила:

– Вы знаете, что ваша жена тяжело болела?

– Вера? Что с ней?

– Я не знаю, что именно было. Она просто сказала, что была серьезно больна и Анна Егоровна ее выходила. Теперь вроде бы все в порядке.

– Вы с Верой виделись? – удивился Александр Иванович.

– Да, я была у вас дома, – не глядя на него, сказала Наташа. – Понимаете, я очень страдала. Все, что произошло с нами, мучило меня, не давало покоя. Я не знала, как мне жить дальше, я просто потеряла голову! И стала причиной несчастья хороших, добрых людей. И вашего несчастья тоже. Я виновата перед всеми…

– Наташа! – попытался возразить Александр Иванович.

– Да, перед всеми! – не слушала его Наташа. – И перед вами тоже. И еще, помните, когда вы позвонили мне, я с вами разговаривала очень резко. Так нельзя было говорить…

Я хотела встретиться с вами, попросить у вас прощения и убедить вас вернуться домой, к жене. Для меня это было очень важно. Я бы почувствовала, что снова могу спокойно жить дальше, без ужасного груза вины…

Наташа замолчала. Непривычная обстановка, а также присутствие рядом Александра Ивановича заставляли ее волноваться.

– Ты ни в чем не виновата передо мной, – спокойно сказал Александр Иванович.

– Это неправда, – покачала головой Наташа. – Я потакала вашим ухаживаниям, а ведь была невестой… Я приехала к вам в мастерскую, адрес у меня был. Но вас тогда не застала. Сначала я растерялась, а потом решилась и пошла к вам домой. Ну а там уже Вера Федоровна рассказала мне все. Я испугалась, как бы с вами не произошло чего-нибудь плохого…

– Да, со мной действительно много чего произошло… А как ты все же поняла, что я здесь?

– Помните, еще летом на даче вы часто говорили об этих местах, рассказывали, как вам здесь бывает хорошо, словно вы лечитесь тут… Я и подумала, что, если с вами что-то случилось, вы обязательно приедете сюда. Вот так… Теперь вижу, что не ошиблась.

Подул ветер, стало холоднее. Александр Иванович поднялся и подал руку Наташе.

– Можно, я посижу немного? – попросила она. – Устала, сил нет.

– Пойдем лучше обратно, я тебя устрою на ночлег, там и отдохнешь.

– Нет, лучше здесь еще посидим, поговорим. Что вы собираетесь делать дальше, Александр Иванович?

Александр Иванович непонимающе посмотрел на нее.

– Дальше? – он усмехнулся. – Буду жить.

– Но… – Наташа хотела что-то сказать, однако Александр Иванович не дал ей договорить.

– Наташа, мне тоже все это время было нелегко, – начал он. – Понимаешь, когда я увидел тебя тогда, на даче, я сразу понял, что меня ждет или очень большое счастье, или очень большая беда. Вышло второе… Я тогда просто голову потерял от любви. Знаешь, я бы тебя, наверно, просто украл со свадьбы. И вроде все тогда складывалось хорошо для нас…

– Только для нас, – уточнила Наташа.

– Понимаю: я был эгоистом. Но я был так счастлив! Но когда ты исчезла утром, я понял – это конец. В тот же день мы с Верой вернулись домой. Я хотел увезти ее подальше от тебя. Думал, что наш разговор следует начать дома, а не на даче у Лены. Кстати, Андрей все тогда уже знал, я это понял…

– Да, я знаю…

– Ты говорила с ним? – удивился Александр Иванович.

– Нет, мы больше не виделись с тех пор. А что было дальше?

– Я переехал в мастерскую. Тебе звонил, но ты, вероятно, отключила телефон. Потом, когда все же дозвонился…

– Да, я помню…

– Ну и потом для меня начался сплошной, непрекращающийся кошмар…

Голос Шубина задрожал, но, справившись с волнением, он продолжал:

– Я захотел написать твой портрет, но не смог… Помню, я стоял возле холста и накладывал мазки один за одним. То, что получалось, было не моим, понимаешь? – Он закрыл руками лицо. – Словно кто-то другой моими руками водил кистью. Потом я уже ничего не помню… Я пил много… Вообще, в том бреду я мало что помню.

Наташа внимательно слушала его. Значит, она верно думала – с ним действительно тогда случилась беда. Страшная, нелепая…

– Бедный вы мой… – прошептала она.

– Ничего, ничего, Наташенька… Сейчас, слава богу, все хорошо.

– А что было потом?

– Потом я очнулся как-то утром и понял: стою уже на краю. Перешагну последнюю черту – и меня больше не будет… Смогу остановиться – буду жить… Я приехал сюда в последней надежде выжить, понимаешь?

Наташа молча кивнула в ответ. Говорить больше было не о чем, каждый сказал все, что хотел и что должен был сказать. Наташа поднялась с дерева, Александр Иванович – вслед за ней.

– Я провожу тебя, – предложил он.

– Нет! Пожалуйста, не надо, останьтесь здесь, – она твердо посмотрела ему в глаза. – Я сама.

Когда лодка отошла от берега, Наташа вдруг встала со скамейки и повернулась лицом к нему:

– Александр Иванович! – закричала она. – Вы слышите меня? Вас дома ждет жена! Она вас очень любит! Возвращайтесь! Александр Иванович, вы слышите?

Тишина… Ни звука в ответ. Лодка, покачиваясь, медленно поплыла.

Она удалялась все дальше и дальше от берега, и Александр Иванович уже совсем потерял ее из виду. Тогда он уткнулся лбом в ствол старой ели и, обняв ее, заплакал.

Вся его жизнь, такая долгая и такая яркая, неожиданно легла перед ним, словно на ладони. Все события представлялись так же отчетливо, как будто случились только вчера. Он вспомнил все, даже тот далекий день, в самом конце августа. Тогда в Ленинграде стояла небывалая жара, совсем как это бывает в середине лета. От нещадно палящего солнца кружилась голова…

Глава 1

…От жары немного кружилась голова. Август сорок пятого выдался на редкость жарким и душным. По Невскому проспекту, двигаясь в сторону Большой Невы, медленно ехал автобус, один из немногих, сохранившихся после бомбежек. Поблескивала на жарком августовском солнце свежая краска. В автобусе пахло бензином и сухой пылью.

Когда на очередной остановке открылись двери, из автобуса вышли две девушки. Одна из них держала на руках мальчика лет трех, у другой же были два больших узла с вещами. Эти узлы она для удобства связала между собой и перекинула через плечо. Так на какое-то время стало легче их нести…

Девушки шли по улице и растерянно оглядывались по сторонам, не узнавая знакомых с детства мест. Последний раз они видели эти улицы в сорок первом… Ленинград только готовился к предстоящим бомбежкам и артобстрелам. Это потом будут разрушенные дома и тысячи умерших в блокаду… Но это потом, а тогда большинство городских зданий еще стояли, укрытые маскировочными сетками. Многочисленные памятники и скульптуры на мостах со всех сторон были обложены тяжелыми мешками с песком. Все изменилось вокруг, даже чайки в предчувствии надвигающейся беды уже не кричали, как всегда, а молча кружили над притихшим городом. Все это девушки запомнили очень хорошо…

Вдруг ребенок беспокойно заерзал и стал капризничать – проголодался. Девушка опустила его на землю.

– Потерпи, Сашенька, – сказала она. – Скоро будем дома…

Надо было торопиться, а ведь предстояло еще перейти мост… Обе девушки выглядели очень уставшими. Интересно, через мост надо идти пешком или можно будет доехать до Васильевского острова на автобусе?

Нести ребенка на руках было тяжело.

– Ты пройди немножко сам, хорошо? – попросила девушка малыша. – А я тебя буду за ручку держать, вот так, смотри…

Взяв ребенка за руку, спутницы пошли дальше, однако, пройдя несколько шагов, малыш споткнулся о камень и чуть было не упал. Пришлось снова взять его на руки. Мальчик тяжело вздохнул. Подгоняемые этой молчаливой просьбой, девушки из последних сил по-шли быстрее.

Наконец они добрались до Васильевского острова. Квартира оказалась цела. Только разбросанные в беспорядке вещи да опрокинутый второпях стул говорили о спешке, в которой хозяева покидали дом, уезжая в эвакуацию. Войдя в прихожую, девушка, которая несла вещи, тяжело сбросила их с плеча прямо на пол и стала развязывать узел. Но то ли руки онемели от усталости, то ли узел слишком затянулся, – он никак не поддавался.

Первым делом надо было достать продукты, которые им удалось привезти с собой из Ташкента. Банки с тушенкой, сухое молоко… Хозяева дома, где они жили, дали им сухофруктов для ребенка. А нянечка из госпиталя дала им в дорогу лепешек. Продуктов было немного, но этого им вполне должно было хватить на несколько дней, а там… Ничего, вот устроятся на работу, получат продуктовые карточки и все наладится… Главное, что они дома. Хотя им обеим казалось тогда, что между тем днем, когда они налегке вышли отсюда, и днем возвращения прошла целая вечность. Едва сдерживая слезы, хозяйки пошли на кухню. Там был такой же беспорядок, как и во всем доме. Забытые второпях чашки на столе, пустые банки, в которых раньше хранилась крупа, валялись прямо на полу. Грязное оконное стекло с трудом пропускало свет, завершая картину царившего в доме запустения. Измученные тяготами последних лет, девушки больше не в силах были сдерживаться и горько заплакали…

Вырвавшиеся на свободу слезы текли по щекам и крупными каплями падали прямо на одежду, оставляя на ней мокрые пятна. Эти слезы окончательно примирили их с действительностью и с той жизнью, которую им предстояло начать заново в этой квартире. Это было нелегко, потому что каждая мелочь в ней служила постоянным напоминанием об их прошлой жизни и о тех, кому уже никогда больше не суждено будет войти в этот дом.

До войны они жили в этом доме на Васильевском острове, в этой самой квартире, вместе со своим старшим братом Иваном, ставшим после смерти родителей главой семьи и опорой для своих сестер-школьниц, двойняшек Варвары и Зои. Жили Шубины очень дружно. Иван работал корреспондентом в газете с ярким названием «Красная газета», которая потом уже влилась в «Ленинградскую правду». Был он очень добрым и всеми уважаемым человеком и во всем служил примером для своих младших сестер. Сами девочки очень гордились своим братом. Часто после школы они приходили к нему в редакцию. Им нравилась суета газетных будней, и свою дальнейшую судьбу и Варя и Зоя также хотели связать с газетой. Поэтому сразу же после окончания школы сестры устроились в ту же редакцию, решив, что осенью непременно поступят в институт. Пока же они каждое утро ходили на работу, с удовольствием постигая азы будущей профессии.

Перед самой войной Иван женился. Так появилась у них в доме Светлана. Тихая, скромная и заботливая женщина, она всем пришлась по душе. По вечерам вся семья собиралась за большим круглым столом. Делились новостями, вместе строили планы. Но, к сожалению, этим планам так и не суждено было сбыться… Война, начавшаяся в июне сорок первого, безжалостно ворвалась как в их жизнь, так и в жизни миллионов других людей.

События развивались стремительно. Немецкие войска продвигались в глубь страны. У городских военкоматов стояли очереди мужчин, рвущихся в бой с фашистскими захватчиками. На улицах люди собирались у радиоточек, чтобы послушать последние вести с фронтов. Из оставшихся в городе мужчин и женщин было сформировано народное ополчение. Те же, у кого была «бронь», сутками не выходили с заводов, выпуская продукцию, необходимую фронту.

Иван теперь работал по две, а иногда и по три смены подряд и лишь иногда, уставший, на несколько часов приходил домой.

Варя с Зоей поступили на курсы медсестер, учились накладывать повязки, шины, делать уколы. Дома оставалась одна Светлана. При известии о том, что враг приближается к Ленинграду, Иван принял решение немедленно вывезти семью из города. Однако сестры категорически отказались уезжать из дома.

– Куда же мы поедем? – спрашивала Варя. – У нас же нет родственников в других городах.

Иван смотрел на жену и сестер. За последние дни они очень изменились. Сестры теперь выглядели взрослее, а во взгляде жены прежняя веселость сменилась тревогой и озабоченностью.

– Но оставаться здесь вам тоже нельзя, – ответил Иван. – Светлана ждет ребенка… Поедете в Ташкент, там живут знакомые родителей, они вам помогут с жильем. Я дам их адрес…

– А как же ты? – спросила Зоя, всегда особенно хорошо чувствовавшая настроение брата.

– Через два дня я еду на фронт, – сообщил он. И, собравшись с духом, добавил: – Собирайтесь. Времени осталось не так много, как кажется…

Тогда Иван уже наверняка знал, что их городу угрожает долгая блокада, поэтому и торопился с отправкой в тыл жены и сестер.

Им удалось выехать из города всего за день до начала блокады.

Мальчик родился в Ташкенте в сорок втором году в пасмурное февральское утро, а еще через час от потери крови умерла Светлана… Из всех событий того дня Варя почему-то особенно хорошо запомнила коридор ташкентского госпиталя. Сестры долго стояли там, прижавшись к холодным белым стенам. Все случившееся казалось тогда страшным сном. Вытирая слезы, Зоя сказала, что они теперь просто обязаны быть сильными и мужественными, ведь у них на руках малыш, который сейчас так в них нуждается…

В госпитале им тогда все помогали, каждый приносил, кто что мог – молоко для малыша, одежонку и небывалую редкость в те тяжелые годы – пеленки…

Первое время было очень тяжело. Мальчик родился слабеньким. Варя и Зоя по очереди дежурили возле него. Уже много позже они признались друг другу, что в те дни и сами не верили, будто ребенок выживет.

В короткие минуты отдыха сестры мечтали только о том, чтобы поскорее кончилась война, брат вернулся домой и поскорее увидел, какой у него родился сын. О ребенке они сразу же написали брату, а вот о смерти жены не смогли ему сообщить… Но ответа на письмо почему-то не было. И вообще – за всю войну они ни разу не получили от брата ни одной весточки. Правда, они утешали себя тем, что почта работает плохо, да и точного места, где воюет брат, они не знали. Однако обе твердо верили, что он обязательно вернется домой живым. Тогда втроем они обязательно поставят маленького Сашу на ноги. Зная желание брата назвать ребенка в честь их отца Александром, они сразу же стали называть новорожденного племянника Сашенькой. Девушки чувствовали ответственность перед братом и изо всех сил старались быть сильными и мужественными. Сильными и мужественными…

Когда в январе сорок четвертого с Ленинграда была снята блокада, Варя и Зоя хотели немедленно вернуться домой. Но все окружающие в один голос уговаривали девушек задержаться – и им, и малышу в теплом и сытом по тем временам Ташкенте было значительно лучше, чем пришлось бы в их родном городе, обескровленном войной. Обе они тогда работали в госпитале, маленький Саша все время был рядом с ними. Поэтому на последующие полтора года сестры отложили разговоры о переезде, только регулярно писали письма брату.

Но вот наступил победный сорок пятый. Так и не дождавшись весточки от Ивана, девушки стали собираться в путь. Вместе с племянником они готовились вернуться в свой дом на Васильевском острове, оставляя обретенных друзей – ведь впереди их ждали дом и долгожданная встреча с братом.

Их нехитрые пожитки уже были собраны, когда всего за день до своего отъезда в Ленинград девушки получили наконец-то письмо. В нем говорилось, что их брат, военкор Иван Александрович Шубин, погиб еще в декабре сорок первого.

Много лет спустя им в руки попадет старая, пожелтевшая от времени фотография. На ней были запечатлены бойцы Первого Белорусского фронта накануне боя. Среди незнакомых лиц Зоя Александровна первой узнает Ивана. Судя по полустертой записи на обороте карточки, сделана она была как раз за день до его гибели…

Глава 2

Послевоенный Ленинград начал понемногу оживать. Конечно же, израненный немецкими снарядами, с темными, отвыкшими от яркого света улицами, он тогда сильно отличался от прежнего города на Неве, но все же с каждым днем он становился все более узнаваемым. Постепенно стирались с его лица уродливые приметы военного времени – белые полоски бумаги, наклеенные крест-накрест на оконные стекла еще в самом начале войны, и сделанные краской надписи на стенах домов, указывающие путь в бомбоубежище.

Спустя несколько дней после своего возвращения Варя и Зоя пришли в редакцию газеты, в которой когда-то работал и их брат, а потом и они сами. К счастью, редакция не пострадала и располагалась по тому же адресу, что и до войны.

Многие из работников их газеты не вернулись с фронта. Позднее в редакции был вывешен почетный список, в котором указывались имена военных корреспондентов, погибших в боях за Родину. Среди них было и имя их брата.

Девушки любили свою работу, а теперь, после гибели брата, считали своим долгом продолжить его дело. Вот только о поступлении в институт им пришлось на некоторое время забыть. Во-первых, институты еще не открылись после войны, а во-вторых, ребенок занимал все их свободное время. Но девушки не расстраивались, так как были уверены – когда-нибудь они обязательно поступят. А пока все их мысли и желания сводились только к одному – поставить племянника на ноги.

Маленький Саша понемногу начал привыкать к Ленинграду, хотя многое в этом городе было ему поначалу непривычным. Высокие каменные дома, многолюдные проспекты, строгие прямые улицы. И конечно же вода… Вообще, такое количество воды он видел впервые в своей жизни. Нева, Фонтанка, Мойка, а также множество каналов, названия которых сразу и не запомнишь!

Квартира была довольно просторной – три комнаты располагались на седьмой линии Васильевского острова, в старом доме какого-то непонятного оттенка – не то бежевого, не то серого. В первое время квартира казалась Саше огромной. Большие комнаты с высокими потолками, длинный коридор, в котором можно было бегать – все было непривычно просторным. Там, в Ташкенте, они жили втроем в одной маленькой комнате в небольшом доме, расположенном на одной из окраин города. Кроме них там обитали еще две семьи, эвакуированные из Москвы, так что народу было много. Однако, как ни странно, места хватало всем. Из своих обрывочных воспоминаний о том времени Саше отчетливо запомнились растущие в саду деревья, на которых росли маленькие оранжевые, очень вкусные плоды.

Да и климат в Ленинграде значительно отличался от того, к которому привык мальчик. Первое время ему не хватало солнца, тепла и больших, раскидистых деревьев, в тени которых Саша любил играть. Но со временем он приспособился к новой жизни в большом городе. Ведь дети, в отличие от взрослых, гораздо быстрее приспосабливаются к новым местам, так что уже совсем скоро он ко всему привык.

Жизнь в послевоенные годы была для всех очень непростой. Не хватало продуктов, одежды, других товаров. И Варе, и Зое частенько приходилось перешивать что-нибудь племяннику из своих старых платьев. Как-то, будучи уже в возрасте, Зоя Александровна вспомнила, как однажды, желая побаловать Сашу, выменяла отрез новенького крепсатена на сгущенное молоко. Тогда так многие делали…

…Шумел старый примус… Тополя за окном, повинуясь временам года, последовательно меняли наряды, одеваясь то в зеленые, то в желто-бурые платья…

Со временем боль от потери брата и его жены немного притупилась и уже не была такой острой. Хотя, возможно, происходило это во многом благодаря Саше. Девушки понимали, что мальчик остался без родителей, и, как могли, старались восполнить эту утрату. Варя и Зоя чувствовали ответственность перед памятью брата и мечтали воспитать мальчика таким, каким бы наверняка его хотел видеть сам Иван – хорошим, честным человеком. Кроме того, малыш был необыкновенно похож на своего отца. Буквально во всем: в улыбке Саши, в его взгляде, в жестах – сестры видели Ивана, и с каждым годом это сходство становилось все более и более заметным.

Сорок девятый год… Вот, пожалуй, именно этот год можно назвать одним из самых важных в судьбе Саши Шубина.

В том году произошла целая цепочка событий, которые впоследствии послужили причиной того, что Саша выбрал свой, единственный и верный для него путь.

А началось все с того, что однажды студеным зимним днем он сильно простудился. Затем простуда как-то незаметно перешла в воспаление легких, и в результате Саша оказался надолго прикованным к постели. Варя и Зоя попеременно дежурили возле него, отпаивали разными отварами, ставили компрессы. Каждый день к Саше приходила медсестра делать уколы. Когда кризис, наконец, миновал, все вздохнули с облегчением. Впереди было выздоровление.

Как-то Варе пришла в голову мысль, что неплохо было бы придумать, чем занять Сашу на время их отсутствия. Сестры посоветовались и решили купить ему альбом и карандаши… Впоследствии Александр Иванович не раз шутя говорил, что стал художником благодаря болезни. Потом он уже серьезно добавлял, что судьба каждому дает шанс обрести себя в этой жизни, главное – вовремя это понять…

Вообще, Сашины неординарные способности к рисованию впервые были замечены в начальных классах. После уроков он оставался на дополнительные занятия в школьном кружке, который вел их учитель, Михаил Семенович. Фамилию его, да и самого Михаила Семеновича, Саша помнил довольно смутно. Помнил только, что тот носил очки с круглыми стеклышками и забавно ругался, если что-то в работах мальчиков ему не нравилось. Михаил Семенович выделял Сашу из всех детей, посещавших кружок. Потом Саша всегда с благодарностью вспоминал о своем первом учителе. Ведь кто знает, как бы сложилась его судьба, не будь тогда тех уроков…

Незаметно Саша взрослел, постепенно превращаясь из маленького розовощекого мальчика в молодого человека. Учеба в школе давалась ему легко. Правда, из всех предметов ему больше всего нравились история, литература и конечно же рисование. К точным наукам он не испытывал интереса, хотя и старался не отставать от товарищей. После школьных занятий, с картонной папкой в руке, Саша шел в кружок изобразительного искусства, где чувствовал себя гораздо уверенней, чем на уроках физики или геометрии.

Среди его рисунков было много городских пейзажей. Стройные колонны Исаакия, уютные уголки Летнего сада, фрагменты городских мостов… Ленинград в золоте осенних листьев. Или завьюженный, морозный город. Ленинград, опьяненный дурманом белых ночей… Саше удавалось верно передать на бумаге настроение города, потому его рисунки радовали глаз. Он постоянно ощущал и умел передать невидимую, но очень крепкую нить, связывающую человека с родным городом. И эта связь напоминала собой естественную связь ребенка с матерью, а это самая вечная и самая прочная связь из всего существующего на земле…

Как-то после уроков Сашу вызвали в школьный комитет комсомола. Ему несколько раз уже приходилось бывать там то по поводу задания, связанного с оформлением газеты к празднику, то по поводу подготовки к районной выставке. Вот и на этот раз он подумал, что ему опять предстоит рисовать лозунги или тематические картинки.

Секретарь школьной комсомольской организации Олег Кошель сидел за длинным столом, за которым обычно проводились заседания комитета, и что-то писал.

– Проходи, Шубин, – сказал он, не отрываясь. – Садись.

В комнате было тихо.

– Я вот о чем хотел с тобой поговорить, Шубин, – начал Олег, дописав последнюю строчку. – Ты в комсомол думаешь вступать или нет?

– В комсомол? – переспросил он, растерянно глядя на секретаря.

– Ну да. Ты же у нас активист, газеты делаешь. На художественных выставках и в районе и по всему городу побеждаешь, а не комсомолец… Нехорошо это, Шубин.

Надо сказать, что оформление газет не вызывало у Саши особого восторга. Если газеты к Новому году он делал с хорошим настроением, то газеты, допустим, к очередной победе Социалистической революции, пестрящие броскими и глупыми, на его взгляд, лозунгами, вызывали у него волну стойкого неприятия.

– Я как-то не думал об этом… – только и сумел он сказать.

– А ты подумай. Вот, кстати, возьми Устав. Почитай, ознакомься, так сказать, – сказал Олег и добавил многозначительно: – Мы рассчитываем на тебя, Шубин. Помни об этом. Пока иди…

Целую гамму совершенно разных чувств испытывал Саша, выходя из комсомольской комнаты.

Здесь было и негодование по поводу такого бесцеремонного навязывания неинтересных ему новых обязанностей, и возмущение неприкрытой уверенностью в том, что Саша поступит именно так, как они хотят, и боязнь неприятных последствий в случае его отказа…

Но было и еще кое-что, что он мог потерять, если откажется… Дело в том, что Саша уже год был тайно влюблен в Зину Шмелеву, симпатичную темноволосую девушку и к тому же активную комсомолку, учащуюся в параллельном классе. Это было только первое, робкое чувство, и Саша боялся признаться в нем даже самому себе.

Зина вела протоколы всех комсомольских собраний и поэтому часто сидела в комсомольской комнате за маленьким столиком, возле стоящего в углу знамени. Именно эта влюбленность и объясняла Сашину «активность» в изготовлении стенгазет. Не решаясь объясниться с Зиной, он лишь издали позволял себе смотреть на ее аккуратно заплетенные косы, надеясь, что когда-нибудь Зиночка заметит его и сама первая заговорит с ним. Дома все стены в комнате Саши были увешаны ее карандашными портретами.

Зина была одержимой комсомолкой. Она просто бредила теорией марксизма-ленинизма, а ее речь частенько напоминала лозунги. Она презирала тех, кто не занимался общественной работой, и яростно клеймила их позором на заседаниях комитета комсомола. Кроме того, она вела непримиримую борьбу с прогульщиками, тунеядцами и двоечниками. Единственное, что могло смягчить ее сердце, было горячее рвение вступить в ряды ВЛКСМ, показав себя со всех сторон достойным кандидатом на это почетное звание.

Саша понимал: если он по какой-либо причине не пройдет это испытание, то может навсегда забыть о Зине Шмелевой…

Выйдя от секретаря, он растерянно повертел в руках тонкую брошюрку с крупными буквами «ВЛКСМ» и профилем Ленина, потом открыл первую страницу. И понял, что выучить наизусть эти сухие, безликие фразы он просто не в состоянии.

Однако в комсомол его тем не менее приняли. Видимо, сказалось то обстоятельство, что отец погиб на войне. Учли также его постоянное участие в оформлении школьных стенгазет и победы на районных конкурсах рисунка. Приняли, взяв с него слово, что в ближайшее время он обязательно выучит наизусть те страницы, которые сейчас знал не очень твердо.

Что же касается Зины Шмелевой, то она так и не обратила на Сашу никакого внимания. Ее интересы, по-видимому, были все же направлены в будущее, когда весь мир без остатка признает правоту марксистско-ленинской теории и достигнет-таки коммунизма. Приколов комсомольский значок, Саша первое время старался почаще попадаться Зине на глаза, надеясь поговорить с ней. Но все было напрасно. Оставалось только признать свое поражение и отступить. Портреты девушки какое-то время еще висели в комнате Саши, каждый день напоминая ему о неприступном оригинале. Потом он их все же снял, а на освободившиеся места повесил несколько репродукций с картин художников итальянского Возрождения. Со временем шедевры полностью стерли воспоминания о висевших на этом месте портретах первой неразделенной любви…

Школьные годы промелькнули, как одно мгновение, и для Саши наступило время, когда нужно было определить свой дальнейший путь.

Впрочем, этот дальнейший путь был выбран им еще задолго до окончания школы – в тот момент, когда мальчик получил в подарок первый альбом для рисования.

Сейчас он просто не мог себе представить жизни без холстов, кистей и красок. Это было просто необходимо ему как воздух, которым он дышал, как любимый город с его белыми ночами… Он приходил домой и, тихонько пробравшись в свою комнату, чтобы не разбудить теток, падал на кровать, а в голове проносились вихрем мечты о будущем. Он видел себя стоящим возле холста… В руке его палитра. Вот он касается кистью краски и… И не было для него большего счастья, чем наблюдать, как движения его руки рождают чей-то лик на фоне пейзажа, окрашенного последними лучами солнца… Такое же упоение, должно быть, испытывал и его кумир, создавая своих мадонн. Саша испытывал благоговейный трепет перед картинами великого Рафаэля, изучал каждый сантиметр полотен…