Сам Троцкий отмечал «высокомерно-насмешливый тон Плеханова»[215], и Плеханов, даже если он и произнес эти слова, скорее всего, шутил. Несколько позже, 25 февраля 1903 г., Мартов, сообщая А.Н. Потресову[216], что собирается послать ему статью Троцкого о Горьком, комментировал: «Статья хорошая, ее одобряет даже Вера Ив[ановна], которая не любит писательской манеры автора»[217]. Так что Засулич к Троцкому относилась неоднозначно.

В действительных причинах нелюбви Плеханова к Троцкому разобраться очень трудно, но тот факт, что юного 23-летнего революционера Плеханов сразу же невзлюбил, бесспорен, и это враждебное отношение сохранилось до конца жизни Плеханова. Сам Троцкий находил «социологическое», экстраполирующее объяснение отношения Плеханова к нему, считая, что это было отношение не только к его личности как таковой, но вообще ко всему молодому социал-демократическому поколению: «Для Плеханова в эти годы уже начиналась… пора упадка. Его подкашивало как раз то, что придавало силу Ленину: приближение революции. Вся деятельность Плеханова носила идейно-подготовительный характер. Он был пропагандистом и полемистом марксизма, но не революционным политиком пролетариата. Чем более непосредственно надвигалась революция, тем более явственно Плеханов терял почву под ногами. Он не мог не чувствовать этого сам, и это лежало в основе его раздраженного отношения к молодым»[218].

Скорее всего, в отношении Плеханова к Троцкому сказывались одновременно оба момента: и раздражение по отношению ко всем «молодым недоучкам», и особая неприязнь к «наглому», по мнению Плеханова, Перу. В определенной мере это мнение подтверждают воспоминания Крупской, которая писала, что Плеханов сразу взял Троцкого «на подозрение», увидев в нем сторонника «молодой части редакции «Искры»[219]. Совершенно иным было восприятие Троцкого Лениным. Убедившись, что Бронштейн полностью разделяет его взгляды о необходимости создания четко структурированной подпольной социал-демократической партии с твердой дисциплиной и единым руководством, находящимся в руках небольшой группы профессиональных революционеров, Ленин стал добиваться включения Троцкого в состав редколлегии «Искры», полагая, что это укрепит его собственную позицию в редакции газеты по отношению к Плеханову и Мартову, которого Ленин считал слишком мягким. Редколлегия в это время состояла из шестерых: троих «старых» – Плеханова, Засулич и Аксельрода и троих «молодых» – Ленина, Мартова и Потресова, и было совершенно очевидно, что появление Троцкого в ней решающим образом изменит соотношение сил в пользу «молодых», прежде всего твердокаменного Ленина. 18 декабря 1902 г. Ленин писал Аксельроду, забыв, вероятно, что тот уже был знаком с Троцким: «Может быть нам удастся вскоре послать к Вам на подмогу молодого и очень энергичного и способного товарища отсюда (кличка «Перо»)»[220].

В названных качествах Пера Ленина убеждали не только личные впечатления, но и первые публикации Троцкого, появившиеся в «Искре». Поначалу их посылал для публикации сам Ленин в качестве редактора. Дебют Льва в зарубежной социал-демократической газете произошел 1 ноября 1902 г., когда увидели свет сразу два его материала. Одним из них была небольшая, посвященная второстепенному вопросу заметка[221], пронизанная духом непримиримости и отмщения: «Не раскрыл ли вам очей страх перед зловещим для вас завтрашним днем? Если так, то вы должны видеть, что по крепостным стенам Шлиссельбурга до сего дня бродят неотмщенные тени замученных вами рыцарей свободы. Они взывают о мести, эти страдальческие тени. Не о личной, но о революционной мести. Не о казни министров, а о казни самодержавия».

По всей видимости, этот довольно пустой материал импонировал Ленину своими интонациями. Правда, Троцкий завершил статью цитатой из «Илиады» Гомера, которую читал в поезде по дороге из Сибири, и это Ленину совсем не понравилось. «Но это же Гомер», – пытался настаивать Троцкий. Ильича древний авторитет не убедил, и строки Гомера были вычеркнуты[222].

Вторым материалом явилась несколько большая по объему статья «Бобчинские в оппозиции». Ни глубиной, ни широтой охвата проблемы она не блистала. Но статью отличал весьма задиристый, почти непримиримый настрой по отношению к русским либералам, которые как раз в это время начинали формирование своих организационно-политических структур. С 1902 г. за пределами России выходил либеральный журнал «Освобождение», который редактировал бывший марксист П.Б. Струве. Его и других либеральных оппозиционеров Троцкий призывал к решительной поддержке автономии земств, но тут же высказывал твердое убеждение, что это совершенно нереально, ибо «земское холопство и оппозиционное лакейство» сходятся в единый курс. «Какие же египетские казни, какие российские скорпионы нужны еще для того, чтобы выпрямить, наконец, угодливо согнутую спину либерального земца, чтобы заставить его почувствовать себя не подручным «представителей русского правительства», но уверенным в себе работником народного освобождения!»[223]

Вслед за этим в «Искре» был опубликован еще ряд статей и заметок Троцкого. Они посвящались разнообразным темам – все той же земской оппозиции и безрезультатности ее деятельности, программной речи правого деятеля – нового министра внутренних дел и шефа Отдельного жандармского корпуса Вячеслава Константиновича Плеве, взяточничеству чиновников и другим проявлениям коррупции, верноподданническим заявлениям местных деятелей, «идеалистической гамме» русских философов и литераторов, «славянофильскому шарлатанству» правящих кругов. Отдельные печатные выступления касались попыток самодержавия навязать финнам русский язык и отменить их автономию, исключения М. Горького из Императорской академии и пр.[224]

Троцкий обрушивался на только что сформировавшуюся партию социалистов-революционеров, в особенности в связи с террористическими актами, которые начала предпринимать ее боевая организация. Он даже высказал предположение, что полиция идет на прямую провокацию – создает марионеточные подпольные террористические организации, которые оттягивают молодежь из политического подполья. Это его утверждение вызвало волну негодования не только среди эсеров, но и среди либералов, которые в значительно большей степени симпатизировали народническим террористам, видя в них заблуждавшихся героев, нежели марксистским теоретикам. Летом 1902 г. лидер либералов П.Н. Милюков[225] посетил в Лондоне редакцию «Искры», в целом сдержанно похвалил газету, но выразил недовольство ее кампанией против терроризма[226].

Троцкий публиковал в «Искре» и статьи, посвященные рабочему движению и политике властей в рабочем вопросе. Среди них выделялась статья «Зубатовщина в Петербурге»[227], о движении, названном по фамилии начальника Московского охранного отделения полковника Сергея Васильевича Зубатова[228]. Зубатов попытался создать сеть легальных рабочих организаций – «обществ», чайных, читален и т. п., находившихся под надзором полиции. Он считал, что экономические выступления рабочих закономерны, так как порождены естественным стремлением улучшить материальное положение, но видел свою задачу в лишении рабочих выступлений политической направленности. Троцкий был в числе первых, обративших внимание на то, что он назвал хождением правительства «в народ». Издеваясь над «чисто русским духом», который приписывала одна из столичных газет «Утро» рабочей «сословной самодеятельности и взаимной помощи» под контролем полиции, Троцкий утверждал, что патент на этот дух выдан Департаментом полиции и состоит из «смеси полицейского самодержавия, полицейского православия и полицейской народности»[229].

Надо сказать, что Лев переоценил «хождение властей в народ» – правительство, и особенно министр финансов СЮ. Витте, с глубоким подозрением относилось к зубатовским экспериментам. Решающее слово осталось за предпринимателями, которые засыпали власть имущих жалобами на нетривиального жандарма. В конце концов деятельность зубатовцев была ограничена только лекциями и чайными.

Еще одной теме, связанной с рабочим движением, посвящалась статья «Фабричная инспекция и децентрализованная помпадурия»[230]. Здесь кратко прослеживалась история фабрично-заводской инспекции в России, признавалась прогрессивность ее введения. В то же время, используя сатирическое выражение М.Е. Салтыкова-Щедрина из повести «Помпадуры и помпадурши», Троцкий указывал на противоречие между насущными нуждами промышленности (ей необходим работоспособный, по возможности культурный пролетарий) и самодержавия (ему нужен темный, забитый и запуганный подданный). Именно этим автор объяснял несогласованность в действиях административных органов – стремление подчинить фабричную инспекцию Министерству внутренних дел и в то же время подготовку закона о фабричных старостах (он был утвержден Государственным советом империи менее чем за месяц до опубликования статьи – 10 июня 1903 г.), который вводил институт фабричных старост как посредников в переговорах между предпринимателями и рабочими. Вывод состоял в том, что при каждом новом правительственном эксперименте «острые железные зубья» самодержавия «впиваются в живое тело русского народа»[231].

Ленин был явно доволен первыми зарубежными печатными выступлениями своего подшефного Пера. Он отверг требования партийных товарищей о возвращении Троцкого в Россию[232], в январе 1903 г. написал в Россию Кржижановскому, что «Перу» не хочется уезжать»[233], подключил к делу Льва Григорьевича Дейча, который очень хорошо относился к Троцкому[234], и 2 марта 1903 г. формально обратился к Плеханову (как к неофициальному руководителю издания) с предложением включить Троцкого в состав редколлегии газеты «Искра» в качестве седьмого редактора: «Я предлагаю всем членам редакции кооптировать «Перо» на всех равных правах в члены редакции (думаю, что для кооптации нужно не большинство, а единогласное решение). Нам очень нужен седьмой член и для удобства голосования (6 – четное число) и для пополнения сил. «Перо» пишет уже не один месяц в каждом номере. Вообще работает для «Искры» самым энергичным образом, читает рефераты (пользуясь при этом громадным успехом). По отделу статей и заметок на злобу дня он нам будет не только весьма полезен, но прямо необходим. Человек, несомненно, с недюжинными способностями, убежденный, энергичный, который пойдет еще вперед. И в области переводов и популярной литературы он сможет сделать не мало»[235].

Далее Ленин пытался парировать возможные доводы против включения Троцкого в состав редколлегии: его молодость, возможность скорого отъезда в Россию, следы фельетонного стиля с чрезмерной вычурностью. Признавая эти недостатки, Ленин считал, что «чутье» члена партии – дело наживное, что отъезд Троцкого в Россию остается под вопросом, что недостатки стиля – дефект не важный. «Выровняется. Сейчас он принимает «поправки» молча (и не очень-то охотно). В коллегии будут споры, голосования и «указания» примут более оформленный и настоятельный вид».

Не удовлетворившись сказанным выше, Ленин добавил к этому письму постскриптум, в котором прямо-таки ставил чуть ли не ультиматум, ссылаясь на «изрядное недовольство» Троцкого, которому казалось, что его все еще «третируют… как «вьюношу». Если мы не примем «Пера» сейчас, и он уедет, скажем, через месяц в Россию, то я убежден, что он поймет это, как наше прямое нежелание принять его в редакцию. Мы можем «упустить», и это было бы весьма скверно»[236].

По воспоминаниям Троцкого, «вьюношей» его шутливо называл Л.Г. Дейч, и никто другой[237], но Ленин заострял это почти непроявлявшееся недовольство Троцкого в своих собственных целях. Как оказалось впоследствии, Троцкий не соответствовал тем качествам послушного последователя, которые вначале приписывал ему Ленин, и все эти хвалебные словеса весьма скоро – как только Троцкий проявил самостоятельность – сменились у Ленина злобными и презрительными репликами.

К мнению Ленина в тот момент полностью присоединился Мартов, который, хотя в то время стоял на тех же организационно-политических позициях, что и Владимир Ильич, был не столь прагматичен, более гибок и, главное, более человечен. 10 марта 1903 г. Мартов со своей стороны сообщил Аксельроду о предложении Ленина включить Троцкого в редколлегию «Искры» «на полных правах». Характеристика литературных и ораторских качеств Пера была у Мартова еще более высокой, нежели несколько сдержанная характеристика Ленина. В письме говорилось: «Его литературные работы обнаруживают несомненное дарование, он вполне «свой» по направлению, целиком вошел в интересы «Искры» и пользуется уже здесь (за границей) большим влиянием благодаря недюжинному ораторскому дарованию. Говорит он великолепно – лучше не надо. В этом убедились и я, и Вл[адимир] Иль[ич]. Знаниями он обладает и усиленно работает над их пополнением. Я безусловно присоединяюсь к предложению Владимира] Щльича]»[238].

Ранее, 4 марта, Мартов писал члену редколлегии «Искры» Александру Николаевичу Потресову, что Ленин предложил включить Перо в редакцию, что он, Мартов, безусловно за прием, что Засулич колеблется. «Она не имеет ничего против, но опасается, что из этого предложения вырастет новый конфликт с Плех[ановым]»[239]. Уже после политического разрыва с Троцким Мартов подчеркивал, что теория народнического социализма и его политика были подвергнуты критике в «Искре», в частности в статьях Троцкого, ставшего постоянным сотрудником газеты с конца 1902 г. Однако вопрос о включении Троцкого в редколлегию «Искры» не был тогда решен положительно. Возражал Плеханов, который, правда, пошел на компромисс, предложив отложить решение до съезда партии[240].

Плеханов считал Троцкого выскочкой, недоучкой, фразером. Он полагал, что статьи Троцкого с их цветистой риторикой снижают уровень газеты, что его стиль – вычурный и напыщенный. По поводу статей Троцкого Плеханов как-то заявил Ленину: «Перо вашего «Пера» мне не нравится». Ленин, судя по воспоминаниям Крупской, ответил: «Стиль – дело наживное, а человек способен учиться, будет очень полезен»[241].

Троцкий раздражал Плеханова прежде всего тем, что демонстративно держался с ним на равных. Плеханов нередко буквально саботировал публикацию статей Троцкого, задерживал их у себя в течение долгого времени – до тех пор, пока они не устаревали. Потресов писал Мартову 4 апреля 1903 г.: «Рукопись «Пера» я давным-давно передал Г[еоргию] В[алентиновичу]. Она у него находится и теперь, но прочел ли он, не знаю»[242]. Спросить же авторитетного Плеханова с замашками барина напрямую о статьях Троцкого Потресов не решался.

Сам Троцкий утверждал, что предложение Ленина, поддержанное Мартовым, стало основой острого недоброжелательства Плеханова, который справедливо полагал, что Ленин стремится к созданию в редакции твердого большинства, направленного именно против Плеханова. Большинство же членов редколлегии высказывались за привлечение Троцкого на ее заседания по крайней мере с правом совещательного голоса. Плеханов, однако, возражал и против этого. Засулич, осмеливавшаяся вступать с Плехановым в прямой спор, в связи с этим драчливо заявила: «А я его приведу». И действительно привела Бронштейна на ближайшее заседание, которое проходило в Лондоне при участии Плеханова. «Не зная закулисной стороны дела, я был немало озадачен, когда Георгий Валентинович поздоровался со мной с изысканной холодностью, на которую был большой мастер»[243], – вспоминал Троцкий. Думается, однако, что Троцкий слегка лукавил, когда писал, что не знал закулисной стороны дела.

В ходе подготовки ко II съезду РСДРП, который рассматривался социал-демократами как фактический учредительный съезд, Троцкий совершил новое агитационно-пропагандистское турне, на этот раз выступая в основном в колонии русских эмигрантов в Париже, по свидетельству Крупской – «с необычайным успехом»[244]. Очевидно, что это было и мнение ее мужа.

Это была вторая поездка Троцкого в прекрасную французскую столицу, куда он стремился попасть как можно скорее не только по соображениям, связанным с политическими поручениями. Когда Троцкий впервые приехал в Париж осенью 1902 г., его прежде всего надо было устроить на квартиру. Примкнувшая к «Искре» бывшая народница Е.М. Александрова поручила это дело юной студентке Наташе Седовой. Наталья была невысокой, в целом спокойной, но иногда весьма темпераментной девушкой с высокими скулами, выдававшими восточные корни. Она посещала в Сорбонне лекции по истории искусства. Крохотная свободная комната, подходящая Льву, оказалась именно в том доме, где жила сама Наталья, на улице Лаланд. В этой комнате и был поселен Лев.

На следующий день Александрова поинтересовалась у Седовой, чем занимается приезжий лектор, готовится ли он к докладу. «Не знаю, верно, готовится, – ответила Наташа, – вчера ночью, поднимаясь по лестнице, я слышала, как он насвистывал в своей комнате». «Скажите ему, чтобы он не свистел, а хорошенько готовился», – строго сказала Екатерина Михайловна[245] и попросила показать гостю недорогие рестораны.

Наталья родилась 5 (17) апреля 1882 г. в украинской провинции в семье чиновника среднего достатка Ивана Седова и Ольги Колчевской (Седовой). Рано лишившись родителей, она переехала в Харьков на попечение родственников, здесь окончила гимназию, причем во время обучения в старших классах неоднократно посещала тайные сходки, на которых происходило бурное обсуждение политических вопросов и распространялись листовки, живописующие страдания простых людей в России, провозглашавшие грядущее торжество свободы. Однажды Наташа смогла убедить весь класс отказаться идти на молитву, а вместо этого читать какую-то работу Чернышевского. По окончании гимназии Наталья поступила в Московский университет, но проучилась там всего несколько месяцев, а затем отправилась в Женеву изучать естественные науки в тамошнем университете, однако все более вовлекалась в студенческие диспуты. Во время одного из таких диспутов ее представили Плеханову. Найдя естествознание, в частности ботанику, в которой она уже стала специализироваться, неинтересной, Седова, тяготевшая теперь к гуманитарным наукам, переехала в Париж, где, в свою очередь, установила контакты с социалистическими кругами. Она уже имела небольшой опыт подпольной работы, так как совершила короткую поездку в Россию с партией нелегальной литературы[246]. Вскоре по возвращении и состоялось знакомство Натальи и Льва, которое почти сразу переросло в страстную любовь, а вслед за этим, во время второго посещения Троцким Парижа, в фактический брак.

Официальный церковный брак они не заключали и просто не могли его заключить, так как Лев не развелся с Александрой. Кроме того, для этого потребовалось бы официальное отречение Льва от иудаизма, что он считал попросту лицемерием, ибо и так никакой религии давно уже не придерживался. Конечно, можно было вступить в гражданский брак во Франции, что было элементарной процедурой, но этим Лев опять-таки совершил бы нечестный поступок в отношении Александры Соколовской. В целом формальности ни Льва, ни Наталью не волновали. Так Троцкий до самого Октябрьского переворота 1917 года, после которого брачное законодательство, как и все остальные сферы общественной жизни, было в корне изменено, оставался официальным мужем А.Л. Соколовской.

Наталья с немалым удивлением отмечала, что Париж, которым она восхищалась, не произвел на ее возлюбленного сильного впечатления. В ответ на заданный ему вопрос Лев шутливо отмахнулся, заявив, что Одесса гораздо лучше. Все же Лев соизволил как-то пойти вместе с Натальей на могилу известного поэта-символиста Шарля Бодлера на кладбище Монпарнас. О том, что именно происходило потом, Наталья Ивановна прямо не рассказывает, но многозначительно сообщает: «С этого времени наши жизни были неразделимы». Жить они стали вместе: «Я получала помощь в сумме двадцати рублей в месяц, и Лев Давидович зарабатывал примерно столько же своим писательством. Мы могли лишь сводить концы с концами, но зато у нас был Париж, дружеское отношение беженцев, постоянные мысли о России и великих идеях, которым мы посвятили наши жизни»[247].

Отчасти под влиянием Наташи, отчасти в силу собственной любознательности, в какой-то мере идя наперекор Ленину, в Лондоне, а затем в Париже демонстрировавшему холодное презрение к «буржуазному искусству», Троцкий постепенно приобщался к художественным ценностям, хотя, по собственному признанию, дальше дилетантизма не пошел[248]. Все же совместные с Натальей регулярные посещения Лувра и других музеев, а также выставок, знакомство с современной живописью, скульптурой, архитектурой обогатили его интеллектуальный запас, по крайней мере внешне, и он позже любил нарочито его демонстрировать, в частности в статьях, публиковавшихся в русской либеральной прессе после революции 1905 – 1907 гг.