На первом этаже располагались канцелярия, караульное помещение, офицерская камера и камера для временно задержанных, которая к вечеру наполнялась солдатами и сержантами в различной степени опьянения, доставленными сюда патрулями. Утром некоторых из них забирали в родные части, а для остальных гонцы приносили записки об аресте, и бедолаги перемещались на второй этаж, где были расположены основные камеры. В каждую из них, в зависимости от времени года и других причин, набивалось до двадцати человек.

Стены и полы по всей гауптвахте постоянно вымазывали разведенным на воде рыже-красным красителем, отчего сапоги, шинели, шапки и даже волосы «губарей» приобретали неповторимый красный оттенок, долго еще после отбытия наказания отличающий их от других военных. Каждое утро, после обязательного часа строевой подготовки, а точнее, пародии на нее – арестованные уныло брели по кругу во дворе гауптвахты, подгоняемые злыми командами невыспавшегося начальника караула, – нас на грузовых машинах развозили на исправительные работы. Лучшим наказанием мы считали командировку на хлебозавод. Там можно было от пуза наесться горячего белого хлеба и всласть пообщаться с молоденькими работницами. Неплохо было и на других городских предприятиях – мебельной фабрике, лесокомбинате, машиностроительном заводе. Конечно, съестным там поживиться было негде, зато можно было настрелять у мужиков полные карманы курева – на Руси не принято отказывать арестантам. А работа не отличалась разнообразием. Главными нашими орудиями труда были лом и лопата.

Еще несколько человек каждый день отправлялись на разборку бастионов из красного кирпича тут же, в крепости. «Губари» под надзором вооруженного автоматом выводного, которому было абсолютно плевать на производительность подневольного труда, без всякого вдохновения тюкали ломиками по старинной кладке, имеющей твердость железобетона, пытаясь разбить ее на отдельные кирпичи. Или даже не пытаясь. Рядом с ними ту же работу делали «вольные» солдаты, и шла она у них гораздо продуктивнее, потому что у них над душой обычно стоял кто-то из начальства, прапорщик или офицер.

Говорили, что командующий военным округом генерал-полковник Четвертак отчего-то лютой ненавистью возненавидел старую крепость и мечтал стереть ее с лица земли. Стиралась она с большим трудом, наши предки строили на века. Но капля камень точит, и постепенно все шло к тому, что советскому генералу-самодуру удастся сделать то, до чего не додумались ни французы в тысяча восемьсот двенадцатом, ни немцы в сорок первом.

Хуже других доставалось тем арестантам, кто попадал на работу в гарнизонную комендатуру. Из кирпича, добытого при разборке крепостных бастионов, там строили гараж. Кирпич был неровным от навеки застывшего на нем раствора, и комендант, подполковник с неподвижным лицом и механическим голосом киборга, заставлял «губарей» стесывать раствор молотками. Это было нелегким делом. Раствор, который, по слухам, был замешен на яичном желтке (или белке?), поддавался с трудом, многие кирпичи лопались. Если комендант замечал это, виновный тут же получал за нерадивость десять суток ареста в дополнение к имеющемуся сроку.

Так возведенные на века старыми мастерами бастионы, бывшие чудом инженерной мысли своего времени, по генеральской воле превращались в неровные, уродливые стены комендантского гаража.

Но страшнее всего для любого арестанта было остаться на целый день в распоряжении начальника гауптвахты для выполнения хозяйственных работ. Работ этих, как правило, было две – красить огромной мочальной кистью камеры и коридоры и вычерпывать подземную воду. Дело в том, что в середине большого подвала с каменным полом под зданием гауптвахты, где хранились «вертолеты» – деревянные топчаны, заменяющие «губарям» койки, для чего-то была выдолблена яма, постоянно заполненная водой. Никто не знал, попадала она туда из прорванного водопровода или там бил подземный родник. А может быть, это просто был уровень грунтовых вод. Но каждое утро троим арестантам вручали по два ведра, и они целый день таскали воду наверх, выливая ее под забор. Не исключаю, что, впитавшись в землю, она сразу возвращалась обратно, поддерживая прежний уровень воды в яме. Во всяком случае, я ни разу не видел, чтобы он понизился хоть на несколько сантиметров. Как ни разу и не поднялся до уровня каменного пола.

Более бессмысленную работу трудно было придумать, и где-то после сотой ходки с ведрами начинало казаться, что ты находишься в каком-то заколдованном мире, где полностью отсутствуют причины и следствия, а есть лишь кто-то, следящий за тобой с холодным любопытством и терпеливо ожидающий, когда, наконец, ты полностью превратишься в тупую нерассуждающую скотину. Но стоило кому-то из нас возмутиться, как начальник гауптвахты, майор с добродушным круглым лицом, сразу объявлял умнику пять суток дополнительного срока – максимум, что позволял ему устав.

Можно было бы рассказать много интересных случаев из жизни «губарей», смешных и трагических, но тогда бы получилась совсем другая история. А моя задача – поведать, как однажды я вместо «губы» попал в Школу.

В те дни при нашем полку связи, квартировавшем тут же, в крепости, проводились соревнования по радиоспорту. Неожиданно выяснилось, что я не только быстрее всех радиотелеграфистов пятой гвардейской танковой армии, в состав которой входил наш сороковой отдельный, ордена Богдана Хмельницкого Корсунский полк связи, отстукивал ключом и принимал на слух морзянку, но и самым первым находил цель по карте и компасу в соревнованиях по спортивному ориентированию. Награждение победителей было назначено на следующий день, и, воспользовавшись временной свободой, я не раздумывая сорвался в самоволку.

Патруль, которому я бездарно попался в районе городского рынка, доставил меня на гауптвахту. Но камера для временно задержанных оказалась переполненной (это был день выдачи военным денежного довольствия), а я был совершенно трезв, поэтому начальник гауптвахты приказал патрулю отвести меня на ночь в часть, а утром доставить обратно.

– Не мог хотя бы награждения дождаться! – с досадой сказал мой командир взвода, бывший всего двумя годами старше меня, ведя меня после завтрака на гауптвахту. – Да еще летунам попался! Ты хоть знаешь, что с команды сняли все твои очки?

– Все равно первое место нашему полку обеспечено, даже без моих очков. А я как-нибудь и без грамоты обойдусь! – легкомысленно ответил я. Вот то, что меня отловил патруль из авиационного полка, действительно было непростительным промахом.

– Да что мне с этого толку! – махнул рукой лейтенант. – Мог быть чемпион соединения из моего взвода, а вместо этого теперь наверняка звание задержат. Засранец ты, вот что я тебе скажу…

Наш непринужденный разговор прервал запыхавшийся солдат-посыльный из штаба полка. Громко топоча растоптанными кирзачами, он догнал нас, приложил руку к пилотке и, выпучив от усердия глаза, гаркнул:

– Товарищ лейтенант, приказано доставить рядового Кубанского к начальнику штаба!

Не знаю, кем представился нашему лощеному и высокомерному начштаба моложавый майор с общевойсковыми эмблемами, но когда он попросил подполковника оставить нас одних, тот быстро-быстро закивал, бросил на меня злой взгляд и моментально ретировался из собственного кабинета. Майор занял его место за столом, указал мне стул напротив и без всяких предисловий задал вопрос, который решил всю мою дальнейшую судьбу:

– Ну что, военный, хочешь на досрочный дембель?

«Нашел о чем спрашивать!» – подумал я с захолонувшим сердцем. Какой дурак ответит отрицательно, когда служить еще восемь месяцев, а репутация уже подмочена до предела… На губах майора играла легкая улыбка, но холодные серые глаза говорили, что он не собирается шутить. Почему-то я подумал, что его визит как-то связан с занятым мною и тут же отнятым первым местом в соревновании…

– Точнее, – продолжил он, не обращая внимания на мое замешательство, – я предлагаю тебе новую Службу. – Это слово прозвучало у него именно так, с большой буквы. – Такую, о которой другие могут только мечтать. Если примешь мое предложение, то никогда в жизни не пожалеешь об этом. А если Служба тебе не понравится или ты по каким-то причинам не подойдешь нам, то мы всегда можем расстаться без каких-либо осложнений для тебя. Но сначала тебе придется пройти курс обучения в Школе.

Тут я почувствовал одновременно гордость и жестокое разочарование. Меня, именно меня кто-то выделил из массы и предлагает обучение в школе КГБ (а где же еще?), куда не смог попасть тот сержант, которого я уже упоминал! Но, наверное, майор просто не знал про мои художества и нарушения дисциплины. Кроме того, на запястье левой руки у меня была нанесена корявая татуировка «Галя» – имя одноклассницы, которая даже не подозревала о моем тайном воздыхании. Наколол я ее, подчиняясь глупому поветрию, занесенному в наш двор вернувшимся из колонии Валеркой Богдановым. Потом я испугался родительского гнева и стал всеми способами избавляться от наколки. Я травил ее уксусной эссенцией, скреб бритвенным лезвием, но в результате она стала еще заметнее. Потом в какой-то книге я прочитал, что люди, имеющие татуировки и другие особые приметы, не имеют никаких шансов попасть в чекисты. Если бы майор знал обо всех моих недостатках, ему и в голову не пришло бы…

– Я все знаю про тебя. – Майор будто прочитал мои мысли. – Но я не из госбезопасности. Это нечто другое. Совсем другой уровень.

«Вот это да! Какие же у них критерии отбора?» – мелькнуло у меня в голове.

– У нас свои критерии отбора, – произнес майор, и я понял, что соглашусь на все его предложения.

– Меня зовут Петр Станиславович Радзивилл, – сказал майор. – А ты будешь обращаться ко мне – командир. Просто командир. Ты меня понял?

– Так точно, товарищ командир! – гаркнул я во весь голос.

– Ни черта ты не понял, – поморщился майор. – Повтори!

– Понял, командир! – проявил я сообразительность, чем вызвал его одобрительную улыбку.

Потом пошли сплошные чудеса. Машина с номерами штаба армии отвезла нас на военный аэродром, где на взлетной полосе уже дожидался транспортный самолет с заведенными двигателями. Самое удивительное, что мы с майором оказались его единственными пассажирами. Как только самолет поднялся в воздух, новый командир достал из шикарного кожаного чемодана гражданскую одежду и протянул мне:

– Переодевайся!

Пока я смущался, он сбросил с себя офицерскую форму и надел франтоватый костюм с белой рубашкой и галстуком с замысловатым узором. Мундир он без всякого почтения бросил на пол. Я последовал его примеру и оказался одет в темные брюки из немнущейся ткани, бежевый джемпер, модную синтетическую куртку и импортные югославские туфли, о которых на гражданке мог только мечтать. Я хотел расспросить майора подробнее о том, что предстоит мне впереди, но он ушел в кабину к летчикам и не появлялся до самого конца полета, который длился около двух часов. Точнее определить время я не мог, потому что мои часы еще в прошлом году забрал себе в подарок уходящий на дембель ефрейтор. Товарищ ефрейтор.

Я летел на самолете впервые в жизни и намертво прилип к иллюминатору. На подлете к аэродрому мы долго кружили над огромным городом, которому не было видно конца и края. Судя по времени, что мы находились в воздухе, и размерам города, это была Москва. Около трапа нас ждала блестящая свежим лаком белая «Волга». Как только мы с командиром сели на заднее сиденье, водитель с невыразительным лицом лихо сорвал машину с места. Выехав с аэродрома, названия которого никто не счел нужным сообщить мне, он погнал «Волгу» по шоссе с такой скоростью, что я едва успевал замечать мелькание километровых столбиков. Потом мы свернули на узкую лесную дорогу, но скорости водитель не снизил, и у меня появилась неприятная мысль: если вдруг из-за поворота появится встречная машина, успеет ли он разминуться с ней? Но, к счастью, дорога была пустынной.

Лес кончился неожиданно. Могучие сосны расступились, и в этот момент у меня на долю секунды закружилась голова, и я даже прикрыл глаза. А когда открыл, то увидел справа гладь озера, и впереди, на возвышении, открылся дворец из сказки. Трехэтажный дворец с классическими колоннами, широкой лестницей и мраморными львами по обе ее стороны. Моя нижняя челюсть отвисла до пупа, потому что увиденное совсем не было похоже на учебное заведение пусть даже самой засекреченной тайной службы. Скорее, дворец напоминал санаторий из сказочного фильма «Старик Хоттабыч», разве что вместо моря перед ним лежало озеро.

Мы с майором вошли в просторный холл, в котором не оказалось ни одного человека, чего я совсем уж не ожидал от такой серьезной конторы, которой рисовалась в моем воображении таинственная Служба. По моему мнению, здесь должен был дежурить, по меньшей мере, прапорщик с пистолетом на поясе. Майор, как ни в чем не бывало, подошел к стоявшему посреди холла большому полированному столу, раскрыл журнал в коленкоровом переплете, посмотрел записи и сказал мне:

– Твой номер двадцать седьмой. Это на втором этаже. Иди отдыхай. Если захочешь поесть, буфет найдешь рядом.

Заметив мое смущение, он добавил:

– Не переживай, я знаю, что у тебя нет денег. Откуда они у солдата? Но платить ни за что не надо. Считай, что у нас коммунизм. Потом можешь погулять на воздухе, искупаться, но дальше озера не ходи. Заблудишься. Лестница на второй этаж вон там.

Он показал рукой направление. Я проследил его взглядом, а когда обернулся, майора в холле уже не было. Я осмотрелся – у майора просто не должно было хватить времени, чтобы дойти до входа или до любого другого места, где он мог спрятаться от меня. Командир будто растаял в воздухе. Я невольно поежился и поднялся по застланной красно-зеленой ковровой дорожкой лестнице на второй этаж и оказался в широком и длинном коридоре, конец которого терялся в прозрачной дымке. Но двадцать седьмой номер обнаружился недалеко. Его дверь была четвертой по левой стороне коридора. Ключ торчал в замочной скважине. Я вытащил его и толкнул дверь.

То, что подобное великолепие может существовать в нашей стране, я просто не мог себе представить. Такое я видел только в каком-то не нашем кино. Номер оказался двухкомнатным, с большим залом и спальней поменьше. Мебель, которой он был обставлен, не могла быть изготовлена на советских мебельных фабриках, потому что советские мебельные фабрики такой мебели просто не делали. И такого санузла мне в жизни не приходилось видеть. Особенно поразила темно-синяя кафельная плитка с золотым узором, которой были отделаны стены ванной комнаты. Даже состоятельные граждане советской эпохи выкладывали стены кухонь и санузлов простенькой белой плиткой, и ту надо было еще достать…

Кто же я такой, черт возьми, что удостоился подобной роскоши? Может быть, это чья-то неумная шутка? Но вряд ли. Слишком дорого для шуточек. Взять хотя бы персональный рейс самолета…

Мои размышления прервал стук в дверь.

– Открыто! – крикнул я, но, кажется, меня не услышали. Я открыл сам, глянул на дверь и понял почему. Она оказалась раза в два толще обычной и вряд ли пропускала звуки.

У порога стоял тощий и длинный курносый парнишка лет пятнадцати-шестнадцати с круглым и лопоухим веснушчатым лицом.

– Привет! – сказал он осторожно. – Вижу, ключа нет, значит, кого-то еще поселили. А то я уже третий день один здесь кантуюсь. Ты, значит, тоже курсантом будешь?

– Заходи, – подтолкнул я его и, высунув голову в коридор, огляделся.

– Можешь не смотреть, все равно никого не увидишь, – успокоил меня паренек. – Тебя как зовут?

– Володя, – ответил я несколько свысока. – А тебя?

– Мишка. Слышь, Вовка, ты похавать не хочешь?

– Не Вовка, а Володя, – поморщился я. – А похавать, в общем-то, можно.

– Тогда пошли! – не заметив моего недовольства, скомандовал он и вышел из номера.

«Ну, погоди, шкет! Придется ставить тебя на место, чтобы ты уяснил субординацию!» – подумал я, сразу сообразив, что по праву прибывшего первым малец считает себя здесь главным.

Как и говорил командир, буфет оказался рядом с моим номером, следующая дверь по коридору.

– А моя хата вон та, – Мишка махнул рукой на противоположную сторону коридора. – Тридцать вторая.

Буфет оказался большой комнатой с несколькими столиками, к каждому из которых было приставлено по четыре стула. Буфетчица в нем отсутствовала начисто. Мишка прямиком направился за холодильные стойки к плитам, на которых стояли несколько кастрюль, и без всяких церемоний налил в тарелку два больших черпака густого борща, выловив там же изрядный кусок мяса.

– А что, на раздаче здесь никого нет? – удивился я.

– Ни разу никого не видел, – легкомысленно ответил мальчишка. Похоже, этот вопрос его не слишком занимал.

Он поставил тарелку с борщом на металлический поднос, туда же угнездил вторую тарелку с тремя котлетами без гарнира, но, полив их густым соусом, взял из стойки мисочку салата и отнес все это на ближайший столик.

– Я вааще-та уже обедал, – невнятно сообщил Мишка, пережевывая подхваченный по дороге бутерброд с красной рыбой. – Сейчас – это так, за компанию. Чтобы тебе скучно не было.

Я не особенно удивился. В полковой столовой я убедился, что именно такие, как Мишка, длинные, тощие и жилистые, обладают самым неутолимым аппетитом. Однажды мой тезка, москвич Вовик Фефилов, на спор съел бачок гречневой каши, предназначенный для десятерых. Бедняге не хватало всего двух сантиметров до метра девяноста, после которых, как говорили, военнослужащий получает двойную пайку. Самое смешное было то, что в качестве выигрыша в этом пари ему достался завтрашний бачок каши…

– И что, съешь второй обед? – спросил я на всякий случай.

– А что тут такого? – Мишка бросил на меня наивно-удивленный взгляд. – Надо есть, пока дают!

– И где такому правилу учат? – улыбнулся я.

– Как где? – Паренек не уловил в моих словах иронии. – В детдоме, конечно.

– Вот оно что! – понял я. – А из какого города тебя привезли?

– Из Иркутска. – Мишка скорчил зверскую физиономию, показывая, что я мешаю ему пережевывать пищу. Но я не унимался:

– На чем привезли-то?

– Да на самолете, на чем же еще…

– И много вас в самолете было? – навострил я уши.

– Не-е, только мы с Петром Станиславовичем. Он еще велел себя командиром звать. А в детдоме говорил, что представитель он, из министерства… Соврал, конечно! Какое тут министерство! Это больше на шпионскую школу смахивает!

«Вот те раз! – подумал я. – Еще один уникум, за которым гоняли самолет аж на Байкал!» Я внимательно осмотрел парня, но не нашел в нем ничего замечательного, кроме фантастического аппетита.

– Чего это ты на меня так зыришь, будто я тебе рубль должен? – насупился Мишка.

– А ты не задумывался, – спросил я хмуро, – за какие это такие особые заслуги нас сюда привезли? Поселили во дворце, каждому отдельный номер, кормят, как английскую королеву… Ты когда-нибудь раньше ел такое?

Я ткнул пальцем в сторону холодильной стойки, уставленной блюдечками с черной и красной икрой, красным и янтарно-желтым рыбным балыком, тоненько нарезанной сухой колбасой невероятной твердости и другими невиданными деликатесами.

– Смеешься, что ли? – Он мотнул головой. – В детдоме кусочек мяса в супе поймать за счастье было. А ты?

– В том-то и дело! Я не из детдома, но такого тоже не то что не пробовал – в глаза не видел. Разве что в кино. Интересно, за кого нас тут принимают?

– Вот я и говорю, – философски ответил Мишка. – Ешь, пока дают!

Тут я не мог с ним не согласиться и приналег на закуски. Мне и на гражданке не приходилось пробовать таких деликатесов, а уж в армии…

Я обожрался самым натуральным образом. Пища, казалось, стояла выше кадыка, и я поражался, куда что лезет в Мишку. Но выглядел он вполне безмятежно. В принципе, он оказался неплохим парнем, и я временно отложил задуманное установление старшинства.

– Пойдем, может, прошвырнемся? – предложил он, когда мы вышли из буфета. – Можно на озере искупнуться. Там вода чистая и песочек хороший. Я вчера купался, нормально. Да, слушай, а ты как сюда попал?

– Из армии, – важно ответил я, подчеркивая разницу нашего с Мишкой положения.

– Ого! – уважительно сказал он, а я развил воспитательную тему:

– За мной командир прямо в штаб приехал и тоже на отдельном самолете сюда привез. – Я помолчал немного и добавил: – Нет, Мишка, все-таки чудес не бывает. Может, тут какая-то ошибка?

– Ну и черт с ним! – легкомысленно пожал плечами он. – Если и так, хоть несколько дней поживем, как буржуи, пока разберутся. Только не думаю, чтобы тут какая-то ошибка была, нужны мы им для чего-то…

Где-то послышались невнятные голоса, а когда мы подошли к лестнице, показалось, что в конце коридора мелькнул чей-то неясный силуэт.

– Видел? – спросил я паренька.

– Да тут все время так, – отмахнулся он. – Кто-то ходит, разговаривает, но я еще никого толком не видел. И, понимаешь, какая еще штука непонятная: если прямо по коридору идти, то возвращаешься сюда же. Я уже пробовал.

– Как так? – не понял я.

– А вот так! Как будто у коридора конца нет! – ответил он и беспечно махнул рукой. – Я уже и внимания не обращаю. Никто не трогает – и ладно!

Мишка накрепко усвоил несложные, но практичные детдомовские понятия…

Забегая вперед, скажу, что назавтра же я проверил Мишкины слова. Он не соврал. Я долго шел по коридору, конец которого терялся в туманной дымке, и вышел к своему двадцать седьмому номеру, хотя все время шел прямо, никуда не сворачивая. Коридор никак не мог замыкаться в кольцо, но замыкался… Не поверив своим глазам, повторил опыт – результат был тот же. Впоследствии оказалось, что это далеко не самое таинственное из чудес, что ждали нас в Школе.

– Слушай, а как же мы будем без плавок купаться? – вспомнил я, когда мы по выложенной красноватым камнем дорожке вышли к озеру.

– Тьфу ты! – Мишка с досадой хлопнул себя по лбу. – Совсем из головы вылетело! Плавки ведь в шкафу лежат, в твоей хате тоже должны быть. Да ладно, здесь все равно никого нет, можно и без трусов искупнуться.

Мы так и сделали. Сбросили с себя всю одежду и бултыхнулись в прогретое августовским солнцем озеро. Наплававшись вдоволь, вылезли на берег, надели трусы и растянулись на чистом желтом песке.

– Красота! – сказал Мишка, подперев руками голову. – Лучше бы, чтобы не было никакой ошибки и мы на самом деле кому-то здесь нужны…

– Ага, мечтай, – отозвался я, хоть у самого в голове крутилась та же мысль.

Купание освежило и разогнало послеобеденную дремоту, но через несколько минут лежания на теплом песочке стало снова клонить в сон. Однако терять время на дневной отдых в таком удивительном месте показалось мне кощунством, и, подскочив на ноги, я предложил:

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.