Глава 8

Выйдя за ограду научного центра, медленно побрели по аллее. Френсис рассказывал, что ему выделили крупногабаритную квартиру и трансформирующийся автомобиль, что на одном баке может перелететь Атлантический и даже Тихий океан, а еще сиденья могут превращаться в двуспальную кровать…

– Еще бы, – сказал Максим саркастически, – вот что тебя прельстило, гад ты полосатый.

– Почему полосатый, – обиделся Френсис. – Я что, зебра? Или бурундук?

Он покосился на весело скачущего по газону массивного боксера редкого тигрового окраса. Тот увидел их с Максимом, ринулся навстречу, но остановился в двух шагах и всмотрелся с ожиданием в круглых собачьих глазах.

Морда седая, как и уши, но собаки этой породы сохраняют игривость, прыгучесть и живость до последнего дня, а когда им первым сумели продлить жизнь почти вдвое, то сразу выяснилось, что собаки в двадцать лет гораздо умнее, чем они же в десять.

Френсис развел руками.

– Извини, дорогой, играть с тобой некогда. Вернись к хозяину вашей общей квартиры, пусть он бросает тебе мячик. А ты носи ему почаще, чтобы он размялся, а то земля под ним уже прогибается, как молодой лед.

Боксер развернулся и ринулся обратно, а Френсис пробормотал ему вдогонку:

– С ними уже почти решили. А если бы и не решили, мир бы не рухнул.

– На них опробовали один из вариантов, – уточнил Максим. – Да и то каждый раз обходится почти в миллион долларов. Думаешь, Томберг не продлил бы жизнь своей Самсике?.. Но откуда у нашего директора миллион долларов, хотя на его открытии кардоцилиса фармацевты заработали почти полтора триллиона только за первые пять лет…

– Не завидуй, – сказал Френсис, – без этих энергичных дельцов и мы бы сидели без денег. А так подбрасывают от щедрот на эксперименты. Ничего, мы, в отличие от них, знаем, что уже живем в сингулярности. Только даже мы почему-то ждем какую-то не такую… Но уже все ускорилось и продолжает ускоряться! Помню, мне так жаль было выбрасывать совершенно исправный мобильник, но как быть, когда появились более мощные и навороченные? Потом и от навороченных пришлось отказаться, когда пришли носимые… а теперь вот их тоже, не успев привыкнуть и даже налюбоваться, выбрасываем!.. Да, имплантаты рулят, круче их нет ничего, но это сегодня, а завтра придет катард, страшно подумать!

– Ничего не страшно, – сказал Максим независимо. – Катард – это круто!

– Тоже жду, – признался Френсис. – Иногда даже мерещится, тьфу-тьфу, что технический прогресс мог бы двигаться и побыстрее.

– Мне тоже, – признался Френсис, – просто дрожь пронимает. Но это мы готовы, а как другие?.. Многие и сейчас живут, как при Пипине Коротком.

Максим проводил взглядом хозяина боксера, толстого высокого и крепкого мужчину, о возрасте говорят только остатки седых волос вокруг лысины.

– Как думаешь, сколько ему?

Френсис тоже посмотрел вслед статной фигуре.

– От пятидесяти до ста. Одет хорошо, собака породистая. Наверняка провел курс реавилитации, а то и не один.

– Вот-вот, – сказал Максим. – Сейчас уже и самые ленивые начинают избавляться от последних своих болезней… если, конечно, финансы позволяют. Тем самым тоже войдут в число тех, кто перешагнет столетний рубеж.

– Слышу в твоем голосе тревогу, – сказал Френсис.

– А тебе не тревожно? – спросил Максим. – Пока нет даже теоретических догадок, как хотя бы замедлить катастрофическое старение головного мозга с возрастом. Вот-вот получим по всему миру то, что уже получаем вот так, в ограниченных пока масштабах.

– Что?

Максим сказал с досадой:

– А ты посмотри вокруг. Стремительно растет число этих здоровых и краснощеких столетних, у которых прекрасное сердце и крепкие ноги. Но они уже идиоты! Мозг, ты же помнишь с уроков в школе, после пятидесяти лет начинает довольно быстро терять массу…

Френсис сказал беспечно:

– Ха, подумаешь! Не только массу, теряет самые важные отделы, что заведуют логикой и научным, говоря проще, мышлением. Но не трогает самые важные, по мнению организма, отделы мозга, что отвечают за пищеварение, терморегулирование и двигательные функции. И вот если сейчас этих столетних идиотов с румянцем во всю щеку еще не так уж много, то со временем их будут массы. В сто двадцать лет… я даже не представляю, что это будет!

– Раньше эти долгожители сидели в пансионатах, – заметил Максим, – где их никто не видел. И родственники не показывали этих развалин людям… Но теперь они, здоровые и крепкие, выходят на улицы, имея в черепе мозг чуть больше, чем у крысы… Это что там за дурацкую рожу громоздят над дорогой?

– Завтра первое апреля, – напомнил Френсис. – Всемирный день дурака. Весь народ ликует, понимая, что это его день. Работать никто не любит, кроме гиков вроде нас, а вот дурака валять…

Максим поморщился.

– Не люблю первое апреля. Да что там не люблю, просто ненавижу! Вся эта тупая толпа, что читает гороскопы и Нострадамуса, в этот день начинает натужно острить: так положено, так принято, так указано… Вообще не люблю, когда мне указывают, а тут вообще предписывают в этот день именно острить и прикалываться!

Френсис улыбнулся.

– Ты чего такой злой? Толпа есть толпа. Ей нужны указатели. Стрельцам в этот день везет, Козерогам в следующий, а Обезьянам с Раками со среды по пятницу… Простому человеку нужны хэллоуины, первое апреля, Восьмое марта, День армии, Рождество, дни рождения, еще какая-нибудь хрень, ибо простейшему необходима указывающая длань вождя, как бы он ни назывался: обычаями, религией, уставом партии, модой, верой…

– Все равно противно, – сказал Максим. – Слишком много в сингулярность пройдет тех, у кого деньги.

Френсис покачал головой.

– Эти гороскопщики точно не пролезут. У них денег нет и не будет. А те, у кого есть, гороскопы не читают. Они их составляют… Думаешь, твой банкир верит во что-то, кроме своей деловой хватки?.. Три ха-ха. А с точки зрения эволюции он один из лучших представителей вида хомо: силен, инициативен, креативен, сумел взобраться на вершину пирамиды, обойдя сотни миллионов других карабкателей… Что, не хочется оказаться в сингулярности вместе с таким тестем?

Максим сказал в сердцах:

– Да пошел ты.

– Он будет там, – сказал Френсис уверенно, – как и сильнейшие в спорте, музыке, литературе, агрономии, астрономии, менеджменте… А не войдут плохие инженеры, плохие менеджеры, все слабые, тупые и никчемные, которым и сейчас хорошо, дай им только больше денег, долгую жизнь без болезней и телевизоры во всю стену… Ладно, встретимся завтра!

Они хлопнули друг друга по рукам, жест из пещерного времени, уж сингуляры точно не будут обмениваться рукопожатиями ни при встречах, ни при прощаниях, улыбнулся и, остановив кабриолет с автоводителем, лихо прыгнул через борт сразу на сиденье.

Максим ускорил шаг и через десять минут подошел к подъезду своего дома. Неожиданно и непрошено всплыло в памяти очень серьезное лицо Аллуэтты с вопрошающими глазами, стиснул челюсти и сказал себе твердо, что стремительно идем, даже бежим, в ослепительное будущее с новыми возможностями, потому сексуальные удовольствия пора прекращать получать только тем единственным способом, что доступен, скажем, крысам. Человек стремительно удаляется от животного… хотя пока еще животное.

Но лицо не исчезало, он сам ощутил, что бросил гранату мимо цели. Сейчас вовсе не сексуальный интерес к этой дуре, а странное желание вытолкать ее из лаборатории на улицу и сказать сварливо, что не ее это дело – мыть пробирки, усадить в такси, укутать ей ноги, чтоб не дуло, подложить под спину подушечку и отправить… куда отправить…

Странное ощущение, но отправить прочь почему-то не хочется. Мужчины вообще-то обязаны по факту рождения мужчинами заботиться о женщинах. И не только о своих. Вообще заботиться, потому что женщины – главное в мире.

Двери перед ним торопливо распахивались, прыгали в потолок, в пол и в стены, а он шел, быстрый и злой, и уже в своей квартире стремительно подошел к кофейному аппарату и взял выдвинутую на лоток чашку с горячим кофе, который кухня начала заботливо готовить, едва увидела его подходящим к дому.

Рядом с чашкой вывалился горячий поджаренный хлебец, манипулятор моментально накрыл его тонким слоем козьего сыра.

– Спасибо, – буркнул Максим.

– На здоровье, – вежливо ответила кухня.

Мелодично звякнуло, приятный женский голос коммуникатора произнес:

– С вами желает поговорить Сильвестер Фирестоун. Ответить?.. Отложить?.. Игнорировать?

Максим запнулся на миг, но рефлекс вежливого человека заставил сказать:

– Отвечу.

Через мгновение на экране появилось крупное лицо магната. За его спиной возвышаются белоснежные стены дворца в арабском стиле, слева на экран наползают и тут же исчезают из вида колышущиеся под легким ветерком длинные листья пальм.

Он невесело усмехнулся, увидел напряженного, как струна, молодого нейрохирурга.

– Я в курсе, – проговорил он, – Аллуэтта успешно проработала свой первый день. Первый день в жизни, кстати.

Максим пробормотал:

– Я в самом деле сожалею, но другой работы ей не нашлось. Да и, думаю, не найдется.

Фирестоун сказал спокойно:

– Это ее выбор. Не терзайтесь, я же вижу. Вам неловко, жалость еще не проклюнулась, но проклюнется. Вас это удивит, но я за то, чтобы вы держались… дольше. И строже.

Максим спросил глупо:

– Почему?

Фирестоун пожевал губами, подумал, ответил неспешно:

– Сначала позвольте заверить, нашу сделку считаю выполненной. Полностью. Вы ее приняли, Аллуэтта у вас поработала… Мы не оговаривали срок, помните? Потому уже завтра можете ее уволить.

Максим пробормотал:

– Но это будет не совсем… порядочно.

– Но мы не обговорили срок, – напомнил Фирестоун. – Так что все законно и даже порядочно. Но если отойти от темы договора, то я очень хотел бы, чтобы она задержалась у вас подольше. Наверное, вы догадываетесь зачем.

– Ни в малейшей мере, – заверил Максим.

Фирестоун коротко усмехнулся.

– Простите, не поверю.

– И все же?

– Она избалованна, – произнес Фирестоун почти доверительно. – Что делать, я старался в меру сил воспитывать ее работящей, но жена баловала и позволяла все. В этих случаях, как можете догадаться, ребенок всегда выбирает то, что легче и приятнее.

– Нужно, – сказал Максим вежливо, только чтобы что-то сказать, – обоим родителям воспитывать одними и теми же словами?

– Да, – ответил магнат со вздохом, – но и это спасает редко. Улица и приятели почти всегда сильнее родительского влияния. Там свобода, бунтарский дух против родительского произвола, романтика неподчинения вообще всему на свете.

Максим сказал с кривой улыбкой:

– То-то мне родители говорили в моем детстве: с этим мальчиком не дружи, он плохой, с этой девочкой тоже…

– У вас мудрые родители, – сказал магнат со вздохом. – И окружение вам подбирали правильное. Завидую им белой завистью. У нас не получилось… И друзья у нее были такие, всех бы утопил, и мать… В общем, шансов практически не было. Я уже смирился, но тут вдруг… я уж и не думал, что она в самом деле способна влюбиться. Все ее подруги так всю жизнь и порхают по курортам, рассекают волны на яхтах и превращаются либо в бездетных стерв, либо в конце концов выходят замуж за таких же стареющих самцов и пытаются в старости жить, как молодые. На это смотреть жалко и противно.

Максим сказал почти мирно:

– Человек вы хороший… где-то глубоко внутри. Но жестокий. Ради своей дочери готовы ломать жизни другим. Это честно?

Магнат развел руками.

– Вообще-то, вы правы. Я обычно средства не очень-то выбираю. Но где я сейчас ломаю жизни? Никто же вас не принуждает на ней жениться!.. И даже спать с нею.

Максим возразил:

– Все в лаборатории знают, что мне навязали эту красивую куклу за большие деньги. И я оказываюсь в роли жиголо, на этот раз все намного хуже: я добровольно иду на эту жигольность. А ей каково, вы подумали?.. Над нею же откровенно ржут!

Магнат посмотрел на Максима с нескрываемым интересом.

– Вам что, ее жалко?.. Вообще-то, понимаю, нам всегда женщин жалко. Инстинкт, знаете ли. На этом и попадаемся.

– Не жалко, – отрезал Максим – Просто это издевательство над нею ничего хорошего не даст.

Магнат отмахнулся.

– Это ее проблемы. Вообще-то, она настолько уверена в своей неотразимости, что это ржание ее ничуть не заденет. Как я думаю. А к вам, повторяю, просьба: если будет возможность, продержите ее подольше. Ну, сколько сможете. Хотите, я прямо сейчас еще десяток миллионов подкину?..

– Мыши столько не стоят, – буркнул Максим.

Фирестоун вскинул брови:

– Мыши? При чем тут мыши?

– Опыты проводим на мышах, – объяснил Максим – А на слонах… это наши цеховые шуточки.

Магнат сказал бодро:

– Могу организовать стадо слонов. Вам откуда: из Африки или Индии?

– Это была только шутка, – нервно повторил Максим. – Нет-нет, у нас средств хватает. И оборудование уже закупили. Но ваши воспитательные меры вряд ли сработают.

– Почему?

– У нас все знают, – объяснил Максим, – кому мы обязаны установкой ККК-3С и новым помещением. Смеются не над нею, а надо мной. А ее даже жалеют.

Магнат крякнул.

– Эх… я знал, что это будет, но рассчитывал, что начнете жалеть хотя бы через пару недель.

– Через пару недель, – заверил Максим нервно, – она вообще нам на головы сядет!

Магнат заулыбался во весь огромный рот, словно Максим сказал невероятно смешную шутку.

– Вообще-то, она такая, – сказал он доверительно, – но и вы человек из кремня!.. Она разобьется о вас, как океанская волна, и ляжет у ваших ног. Только продержитесь подольше.

– Что значит продержитесь? – пробормотал Максим. – У меня что-то вообще нет намерения хоть когда-то и кому-то сдаться.

– Очень на это надеюсь, – сказал магнат серьезно. – Я сейчас прощаюсь, не буду отнимать у вас время, но на будущее просил бы позволения еще разок с вами связаться… если будет крайняя необходимость.

– Хорошо, – ответил Максим кисло. – Если будет крайняя необходимость…

Глава 9

Единственная раса на планете, пробилось в его еще затуманенном сном мозгу, которая все века и тысячелетия постоянно работала и продолжает работать на будущее, – это ученые. Остальные же не могли избежать соблазна копаться в грязи именно того дня, в котором живут.

Он открыл и закрыл глаза, но мощный мозг, что продолжает работу и ночью, пока его двуногий носитель спит, продолжал разматывать нить, дескать, не зря же всю литературу и все искусство советского периода, а это почти семьдесят лет! – с молчаливого согласия общества попросту вычеркнули даже из упоминаний, потому что там практически не было ни литературы, ни искусства, а только политика, воспевание преимущества социалистического образа жизни над капиталистическим, а для диссидентов считалась элитной та часть литературы, где эта советская власть критиковалась и втихую высмеивалась.

Понятно, что, когда коммунизм рухнул, замолчали и те и другие, потому что литературу они не знали, писать по-настоящему не умели, а только составляли агитки «за» или «против».

Зато ученые той же советской эпохи остались такими же гигантами, на их труды не просто ссылаются и сейчас, а опираются для достижения новых успехов, в то время как кто вспомнит сталинских или ленинских лауреатов по литературе?

Однако это понимание не повысило роли ученых, увы. На первых полосах новостей – все та же Аня Межелайтис, у которой то трусики слетели на улице, то лифчик свалился, то застали ее во время интима с отцом.

А еще на обложках все эти яхты в миллиард долларов, на которых юные отпрыски катают подружек по южным морям, но нигде нет коллайдера, телескопа, не говоря уже об установке ККК-3С или снимков ученых за работой.

Он вскочил с постели, уже злой, от Ани Межелайтис как-то само собой мысль соскользнула к Аллуэтте и там застряла, устроилась поудобнее, готовая вспоминать ее долго, со смаком, высвечивать то лицо, то глаза, произносить ее голосом слова и целые фразы…

По улице, захватив всю проезжую часть, под рев труб и стук барабанов двигается веселая толпа с плакатами «За демократию с человеческим лицом!», быстро набирающая силу партия, что возникла в пику официальному гуманизму и демократии, которые поняли и приняли благородные лозунги весьма превратно.

Он выждал, когда пройдут последние, партия пока что невелика, а желающих маршировать вживую по улицам еще меньше, перебежал на ту сторону, а там уже рукой подать до родных ворот научно-исследовательского центра, где он чувствует себя лучше, чем в своей квартире.

Перешагнув порог, сразу услышал возмущенные голоса сотрудников. Последний раз такое было три месяца назад, когда Анечка споткнулась о большую корзину, в которой Георгий нес мышей с подсаженными генами, – дверка распахнулась, и все двенадцать штук моментально разбежались, спасая драгоценные шкурки.

– Что стряслось? – провозгласил он громко и достаточно властно, за пять лет руководства уже научился делать свой интеллигентный голос звучащим подобно сержантскому. – Почему без драки?

Все умолкли и повернулись к нему, злые и расстроенные. Рассвирепевший больше других Френсис ухватил за плечо Аллуэтту, развернул лицом к Максиму.

Тот еще не успел понять, что в ней так сильно изменилось, а Френсис сдернул с ее головы комсомольскую косынку.

– Посмотрите!.. Она утверждает, что это вы велели, наш мудрый шеф!

Максим посмотрел, и дыхание остановилось в зобу. Аллуэтта пострижена почти под мальчика, от роскошной копны волос остались волосенки не длиннее его мизинца. Выглядит сильно похудевшей, беззащитной, словно волосы служили броней, даже испуганной и затравленной.

– М-м-м, – проговорил он, не в силах разжать губы. – Что за дурь…

Френсис сказал люто:

– Вот именно! Только чья?

– Что значит чья? – спросил Максим.

– Зачем, – сказал Френсис злобно, – вы ей такое брякнули, шеф?.. Она же не понимает, что волосы – это же все равно что сиськи. А если волосы длинные и пышные, это все равно что сиськи большие и…

– Шеф, – перебила Анечка плачущим голосом, – ну зачем вы ей такое велели? Да я бы вас лучше убила, чем обрезала бы такое сокровище!

Максим стиснул челюсти. Эта дура из семьи мультимиллиардера даже не понимает, что нет на свете мужчины, который предпочел бы короткие волосы длинным. Всякий мужчина требует от своей девушки, чтобы отпустила волосы подлиннее.

Аллуэтта молчала и смотрела тупо и покорно. Ни обвинения в ее глазах, ни сожаления, только покорное ожидание решения своей участи.

Он сжал и разжал кулаки. Хотелось влепить ей затрещину, да так, чтобы голова слетела с плеч. То ли в самом деле такая дура, то ли решила подставить его так, дескать, самодур и тиран, а она вот такая покорная овечка, над которой измывается, как хочет.

Он процедил сквозь стиснутые челюсти:

– Да идите вы все… Сборище придурков!

И ушел к себе, прямой и собранный, так выглядело внешне, и он сам знал, что выглядит именно так, а что у него внутри и как выглядит на самом деле, это уже его личное дело.

А выглядит не лучше, чем чувствует себя, а чувствует так, словно по собственной воле окунулся в говно и теперь ищет там на дне золотой ключик.

Раньше казалось, что лишь политики должны следить за своим языком, а теперь вот, оказывается, брякнул, не подумав, и прочувствуй всю гамму счастья щуки на горячей сковородке.

Злой и нахмуренный, он занимался достаточно привычным делом секвенирования и расшифровки темных мест генома, но вид у него оставался таким, что никто не осмелился подойти с вопросом.

Краем уха улавливая обрывки разговоров далеко за спиной, понял, что вчера над этой светской львицей, вздумавшей играть в какие-то свои игры, ржали и откровенно насмехались, но сейчас вот все накинулись, объясняя, какая она дура редкостная, для мужчин волосы то же самое, что сиськи, как сказал Френсис, а когда вот такие роскошные, какие были у нее, то и вообще…

Похоже, она там в своем уголке все же тихонько поревела, искренне или притворно, непонятно, женщины и сами обычно не знают, где у них грань, ее сперва утешала больше всего Анечка, потом пришел в их угол Френсис, принес для женщин по мороженому, а самой Аллуэтте сунул еще и пакетик с шоколадными конфетами в виде смешных медвежат.

Через полчаса, когда вдруг возжелалось кофе, Максим не стал обращаться к Аллуэтте или Анечке, сам включил аппарат, но тот зажужжал и ответил мягким женским голосом:

– Пожалуйста, добавьте зерен.

Георгий повернулся, сказал с сочувствием:

– Шеф, она меня тоже достала!.. Только что воды просила долить. А вчера надо было полную очистку делать. Не умеет, дура, сама отскребывать накипь от хлорированной воды!

Подошел с чашкой в руке Евген, покачал головой.

– А меня достает это ее постоянное «Уберите отходы», как будто роботы уже захватили мир! Вы все столько жрете кофе, жмых приходится удалять пять раз в день.

Георгий сказал успокаивающе:

– Воду могу подключить напрямую, с этим проблем нет. И даже емкость для кофе пристрою побольше. Правда, будет не слишком эстетично, но будущим сингулярам внешний вид не важен?

– А «уберите отходы»? – спросил Евген сварливо.

– Это сложнее, – признался Георгий, – но если кто-то возьмется за меня сделать мою завтрашнюю работу, я за пару суток проблему решу.

Максим, не ввязываясь в дискуссию, засыпал зерен, в самом деле прожорливая на кофе у него команда, а за спиной Георгий сказал с тоскливым раздражением:

– Блин, все равно это не те решения, что ждем! Пора бы уже эти зерна синтезировать прямо там, внутри, а потом и молоть!

– Если синтезировать, – сказал Евген, – то зачем зерна? Лучше сразу размолотое…

– Нет, – уточнил Георгий, – готовый кофе!

Евген сказал задумчиво:

– Тогда можно и от кофе отказаться в его прежнем виде… Или сразу в вену кофеин или что там в кофе взбадривающее?

– А зачем в вену, – сказал, загораясь, Георгий, – можно в мозгу задействовать необходимые центры!

Максим сказал предостерегающе:

– Эй-эй, заткнитесь оба!.. А то договоритесь, что и жить не обязательно.

За спиной наступила мертвая тишина. Он оглянулся и увидел по их очень серьезным и вытянувшимся лицам, что оба стараются хоть чуточку вообразить, как это – быть сингулярами..

Глава 10

Вернувшись к своему столу, некоторое время занимался делом, стараясь не вспоминать про ее обрезанные волосы, то ли в самом деле такая дура, то ли хочет заставить его чувствовать вину, и это у нее почти получилось…

Френсис подошел сзади, некоторое время молча смотрел через плечо на экран монитора, где медленно поворачивается двойная спираль ДНК, расцвеченная тысячью крохотных искорок.

– И что?

Максим огрызнулся:

– Ты о чем?

– Сам знаешь. Пойдешь на обед с нашим дружным коллективом?

Максим покачал головой:

– Идите без меня.

– Что так?

– Не могу, – признался Максим, – видеть ее обрезанные волосы. Твержу себе, что не виноват, это же поговорка такая: волос долог – ум короток, но все равно что-то грызет…

– Не поддавайся, – деловито сказал Френсис. – Они хитрые-е-е… Специально, чтобы ты терзался и проникался.

Максим покачал головой:

– Хуже.

– А что хуже?

– А если она искренне? Она же дура, а дуры разве хитрят?.. Дуры все искренние, за что их и любят и женятся на них, оставляя умных за бортом.

– Да, – согласился Френсис, – с дурами комфортнее. С другой стороны – где же вызов? Где преодоление?

Максим посмотрел на него угрюмо.