С птицей на голове (сборник)
ModernLib.Net / Юрий Петкевич / С птицей на голове (сборник) - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(стр. 6)
Дальше улица спускается вниз, между домами проплывает труба парохода. Павлушка бежит, за спиной развевается рубаха. На берегу трактор распахивает зарастающий травой пляж. Там уже собрались папины друзья, а пьяный Куркин, подойдя к Павлушке, спросил:
– Как Алешка?
– На облаках, – ответил мальчик.
– Как это – на облаках? – не понял Куркин.
Павлушка бросился назад. Ветер с реки подталкивает в спину. У церкви мальчик оглянулся, как внизу у переезда идет поезд, и как плывет по большой реке пароход, и как впадает в нее маленькая речка, а дальше – горы. Там выпал снег и на солнце блестит – больно глазам. Навстречу поезду показался другой поезд, и – другой пароход, а потом можно ждать еще и еще… Птички вьются, от их порхания ветер; кажется, вот-вот самая юркая заденет крылышком по щеке – жарко, воздух густеет и застилает дальний берег синью, от которой становится тревожно.
Все же осмелился зайти в церковь. Пробравшись к самой большой золотой иконе, чуть не опрокинул вазу и узнал букет девушки, с которой ехал утром в поезде. Поставил свечку и скорее на улицу, а там идет рыжая тетя Мотя с дочкой.
– В магазин? – догадался Павлушка.
– Да, – кивнула тетя. – Пусть лучше твой папа выпьет дома, чем пойдет на пляж с друзьями; еще утонет, когда после обеда вода становится ледяная.
– Они уже там, – доложил мальчик, – а Куркин так напился, что забыл, где сейчас Алешка.
– Почему после обеда, – спросила девочка, – ледяная?
– Когда припечет солнце, – объяснил Павлушка, – в горах начинает таять снег.
2
Чтобы пройти на кухню, пролез под веревкой; они и во дворе, и на крыльце у Куркиных, а Олька у плиты вздрогнула – никак не ожидала его увидеть.
– Как ты вырос, – изумилась она, – и как ты похож на Алешку!
Мальчик показал, недоумевая:
– Что это за веревки?
– Бабушка стала плохо видеть, – начала объяснять Олька, – и поэтому везде протянули, чтобы она могла ходить, как в больших городах троллейбусы.
– А что, если я подарю ей иконку? – спросил Павлушка.
– Бабушка будет очень рада.
Пройдя вслед за Олькой, мальчик увидел у окна старушку в очках с толстыми стеклами. У нее так тряслись руки, что она не могла взять иконку.
– Паркинсон замучил, – как бы оправдываясь, сказала она. – Кто это?
– Бог, – ответила Олька, устанавливая иконку на подоконнике перед бабушкой.
– Не похож, – пробормотала, вглядываясь, старуха, и Павлушка подумал, что ей видней.
Олька убежала на кухню, а мальчик огляделся. Половину комнаты занимал рояль. Уже давно Павлушка не хотел, не мог играть на своем пианино, но рояль – это РОЯЛЬ, – и у мальчика сквозь загар вспыхнули щеки. Олька принесла бабушке обед, а Павлушка выскочил на крыльцо. Опять небо заволакивало, солнце потускнело, и стало душно. Олька вернулась на кухоньку – тут раздался визг поросенка. Павлушка выглянул в коридор и через открытую дверь увидел, как на кухне бьется в окно птичка. Олька распахнула окно, и птичка выпорхнула.
– Влетела через форточку, – объяснила Олька и приложила руку к сердцу, стараясь его успокоить. – Как я испугалась!
– А откуда поросенок?
– Это я так завизжала! – засмеялась она. – Хочешь вина?
– Давай возьмем бутылочку, – предложил Павлушка, – и пойдем на большую реку.
– После того как утонул твой брат, – пробормотала Олька, – я не хожу на реку.
– А я не могу играть на пианино, – подхватил мальчик, – потому что это Алешка научил меня играть. – И еще прошептал: – Пошли тогда в лес.
– Не могу, – покачала она головой. – Я выхожу замуж.
У нее из пальцев выскользнул стакан, но не разбился на коврике на полу, и Олька заплакала. Павлушка сначала даже не понял, почему она плачет; потом догадался: не от пролитого же вина плачет – а оттого, что стакан не разбился и ей счастья, выйдя замуж, не видать.
– Не надо об этом думать, – сказал Павлушка.
– А о чем?
– О чем-нибудь другом.
– Когда у бабушки начинают трястись руки, – начала Олька, – иногда я не выдерживаю, сжимаю их изо всех сил, пока не почувствую, что они уже не трясутся, и только тогда могу думать о другом, – и она опять расплакалась.
– Перестань, – попросил Павлушка, не зная, как ей помочь.
– Я стала некрасивая? – вытирая слезы, всхлипнула Олька.
– С чего ты взяла?
– Растолстела.
– Для меня ты какая была, такая и осталась. – Павлушка не знал, что ей ответить.
– Не надо об этом.
– Ты сама первая начала, – сказал мальчик.
Она улыбнулась с грустью:
– Я рада, что ты меня не забываешь.
– Как я могу тебя забыть? – удивился Павлушка и тоже загрустил.
– Можно я полежу? – Олька будто попросила разрешения и прилегла на диванчик. – Я поняла, – добавила, – с чего начинается старость.
– Ну, и с чего?
– Когда из жизни уходят мечтания, – вздохнула Олька. – Я сегодня, – пробормотала, оправдываясь, – очень рано поднялась…
Павлушка догадался – она сегодня и не ложилась, но не успел опомниться, как Олька закрыла глаза и уснула. Павлушка присел, посмотрел на часы, а его поезд ушел, и что ему сейчас делать, но уйти, когда Олька заснула, не попрощаться, было нехорошо. Мальчик вспомнил, как раньше носил ей каждый день записки от старшего брата, задумался и вздрогнул, когда послышались шаги. Павлушка сначала подумал, что это Олькина мама, затем увидел бабушку. Нащупывая веревку, протянутую вдоль коридора, старуха выбралась на крыльцо и на свежем воздухе глубоко вздохнула. Павлушка поднялся и, выйдя на цыпочках из кухни, заглянул в комнату старухи. Когда старший брат на облаках – а это он научил Павлушку играть, – ясно, почему мальчик перестал играть на пианино, но, подойдя к РОЯЛЮ, не мог сдержать себя и загорелся. Павлушка открыл крышку и заиграл тихонько, но как можно тихонько играть?! Вдруг воздух стал вязкий, тяжелый, – рук не опустить на клавиши. Павлушка обернулся и увидел пузатого какого-то краснорожего мужчину, вытирающего пот со лба. Павлушка догадался, что это жених Ольки, и выбежал из комнаты.
Еще было светло, но на улице ни души, и туча обкладывала небо. Листья на деревьях зашелестели, когда посыпался дождь. Павлушка побрел домой, позабыв, что мама развелась с папой, и папа женился. Загремел гром, ночь в грозу наступила раньше, и сделалось очень грустно, что скоро осень и опять в школу.
3
Сначала мальчика разбудил папа – поцеловал, уходя на работу, – затем тетя Мотя распахнула окошко, вставила от мух сетку, которой раньше накрывали цыплят, и в спальне сразу посвежело. Через дырочки, которые папа пробил гвоздем в куске жести, струились лучики солнца и тянул свежий воздух. На другой стороне улицы ржавая крыша из таких же кусков жести, за ней береза под небо – из окна не видно верхушки.
Выйдя на кухню, Павлушка увидел за столом девочку. Тетя Мотя налила молока, а сама ушла. Поднеся ко рту кружку, Павлушка заметил на большом пальце гусеницу и невольно махнул от себя рукой с кружкой, чтобы сбросить гусеницу, – расплескал молоко по столу, а девочка засмеялась. Павлушка сконфузился, не знал, что сказать, но девочка так смеялась, что и он засмеялся.
Вернулась тетя Мотя – и сразу же на дочку:
– Что ты наделала?!
– Это я, – признался Павлушка и, выходя, дернул за косичку девочку, а на улице вспомнил, что забыл, не попрощался с пианино, но возвращаться не стал.
Поднявшись на горку, мальчик оглянулся, как всегда оглядывался, чтобы посмотреть так – будто никогда не увидишь больше свой дом, и, если так глянешь, – обязательно вернешься. Он оглядывался всегда с отчаянием на лице, а сейчас, когда девочка в окне махала ему и улыбалась, оглянулся с еще большим отчаянием.
Небо синее, бездонное, ни одной тучки; солнце пекло – и Павлушка решил искупаться, пока в горах не начал таять снег. Мальчик повернул к пляжу. После грозы и не подумаешь, что его вчера распахали на тракторе. Земля крепко прибита дождем, но уже на солнце подсыхала, и там, где подсохла, песок под ногами рассыпался.
* * * Павлушка не заметил, как отплыл далеко от берега, и – когда не думал переплывать на другую сторону, – поплыл, не оглядываясь. Он не знал, как сдержать восторг посреди большой реки; затем показалось, что река не такая и большая. Его снесло вниз по течению; выбравшись на другой берег, Павлушка побрел вверх, но начал дрожать и, чтобы не замерзнуть, опять бросился в воду. Опять не заметил, как доплыл до середины, – впереди буксир тащил баржу, и Павлушка испугался волны. Сильное течение проносило мимо пляжа, а за ним низкий берег зарос лозняком, где не выбраться. Плыть все тяжелее – вода сделалась вязкая, как воздух, когда вчера играл на рояле. Буксир давно протащил баржу, а Павлушка все ожидал волну – она никак не приходила, и он понял, что на большой реке волна не дойдет. Его снесло за пляж и за низкий берег, поросший лозняком; дальше река повернула, и ветки дуба нависли над водой.
Выбравшись на берег, Павлушка обогнул лозняки, затем ему пришлось тащиться через пляж – только слышал, как бьется все еще ожидавшее волны сердце, но когда добрел до своей одежды и упал в горячий песок, почувствовал, как замерз в ледяной воде – затрясся, и даже зубы застучали. На берег наползала от облака тень; Павлушка лег на спину, глядя в небо и ожидая, когда появится солнце. А когда оно появилось, все равно дрожал. Песок под ним остывал – Павлушка переполз на другое горячее место, дрожал и думал о маленькой девочке, которая играет на его пианино, чувствуя к ней еще детскую свою последнюю любовь, и не хотел с ней расстаться.
Ваня и Ворыпаев
Глава первая: перепутал
Дома никого не было, и Ваня решил сходить к бабушке через дорогу, а Коля остался с Ваниной невестой. Увидев у бабушки младшую сестричку Алю, Ваня обрадовался. Бабушка сказала, что мама в парикмахерской, и послала за ней Алю. Когда девочка выбежала на горку, мама вышла из парикмахерской, и Аля повернула обратно.
– Идет? – спросила бабушка.
Аля ничего не ответила и спряталась в спальне за швейной машиной. Затопали тяжелые шаги – и все ближе, затем стена в доме вздрогнула. Аля догадалась, что мама села рядом с бабушкой на лавочку и прислонилась к стене. Девочка взобралась на швейную машину и, выглянув в окно, увидела пышную прическу, которую сделали маме в парикмахерской.
– Совсем плохо стало, – пожаловалась Ване мама. – Сегодня еще проживу, а завтра не знаю…
На улице остановилась грузовая машина. Из кабины вылез пьяный папа.
– Зачем тебе прическа, – закричал он маме, – если…
Мама поднялась и побрела с Ваней домой, а шофер открыл борт. Папа бросился ему помогать; они вытащили из кузова гроб и понесли к сараю, но пьяный папа споткнулся и уронил гроб. Раздался гулкий грохот, как с того света.
– Решил подготовиться заранее, – оправдываясь, сказал папа, – чтобы потом не суетиться.
Увидев будущую невестку, мама расплакалась. Ее уложили в постель, и мама закрыла глаза, чтобы не текли слезы. Затем приволокся папа; он слишком был пьян, чтобы поговорить с Ксюхой. В доме накопился тяжелый воздух, и у нее закружилась голова. Ксюха вышла во двор; там голова закружилась сильнее, и, чтобы не упасть, девушка прилегла прямо на траву. К ней подпрыгнул петух, и Ксюха вскочила, испугавшись. Тогда Ваня отправился к бабушке и попросил ее постелить для невесты постель.
– Все ложитесь у меня, – сказала бабушка, – вам надо хорошо выспаться после дороги, – и переставили кроватку Али в кухню около печи, а в спальне положили на полу матрасы.
Проснувшись назавтра, Ваня увидел, как его брат целует Ксюху, которую положили посередине. Выйдя из дома, он пошел осенью по улице в трусах и майке, не зная, куда идет и зачем.
За деревней начинался лес. В лесу текла речка, и он побрел вдоль берега. Вскоре взошло солнце; раздалось щелканье бича. Эхо раскатывалось по лесу, и, кажется, тени от стволов деревьев вздрагивали. Выбравшись на луг, Ваня зажмурился от яркого солнца и не сразу заметил, как рядом с пастухом сидит под кустиком на бревнышке папа. К ним подошла женщина, достала бутылку и налила в стаканы.
– Господи! – воскликнул папа, прежде чем выпить, – прости меня за то, что я обижал покойницу!
Его стало жалко, и Ваня отвел взгляд, чтобы папа не поперхнулся, но вспомнил, как он издевался над мамой, и – тогда, еще ничего не соображая, повернул назад и поплелся нехотя, а потом все быстрее и быстрее. Вдруг он осознал, что мама умерла. Когда он прибежал домой, бабушка уже сама начала распоряжаться – в то время как папа пил водку на лугу. Ваня увидел брата и вспомнил про невесту, но они ничего друг на друга не заимели, когда умерла мама.
* * * Аля проснулась, почувствовав, что ее оставили одну, и открыла глаза. По выступу на печи гуськом ползли одна за другой только что родившиеся мыши, какие-то облезлые, мокрые, гадкие, но девочка не испугалась, а, наоборот, обрадовалась. Тут появилась тетя Зина, взяла метлу и смела мышей на совок.
– Хочешь со мной на поле? – спросила она у Али и, не дожидаясь ответа, поторопила: – Одевайся скорее!
Девочка не могла быстро собраться, но тетя терпеливо дожидалась. Пока они добрели до поля, солнце спряталось в облаках. Женщины, выбирая свеклу, очищали ее от земли и отрезали стебли. Затем приехал грузовик, который вчера привез гроб. Бросая в кузов свеклу, женщины волновались, что не услышат гудок лесозавода.
Когда набросали полную машину, раздался гудок, и, задумавшись о вечной жизни, женщины поспешили на похороны, и на лицах у них разгладились морщины.
Аля была еще маленькая, и ей можно было не идти на похороны. Тетя отвела ее к бабушке, а сама скорее переоделась в лучшую одежду. На улице остановилась машина председателя колхоза, который тоже по гудку спешил на похороны. Аля боялась его и, когда Сургачев вошел в дом, спряталась за швейную машину.
– А я вижу тебя в зеркале, – заявил он Але и попросил тетю Зину положить от него венок на могилу мамы. И, подавая венок, рука его задрожала.
– Какой неприятный человек, – сказала тетя, когда он вышел, – но и он не может забыть первую любовь.
Тут председатель колхоза вернулся. Пока он разговаривал с тетей, улица заполнилась людьми, и ему нельзя было проехать на машине. Тетя Зина с венком ушла на похороны, а Аля осталась одна с Сургачевым.
– Что там, в окне? – председатель посмотрел на часы, потом на Алю в зеркале.
– Туча, – вздохнула девочка.
– А ты видишь меня в зеркале? – спросил Сургачев.
– Да, – кивнула Аля.
Улица все плотнее заполнялась людьми в черной одежде, и, может, поэтому в доме стало сумрачно, будто вечером. Пришли даже из дальних хуторов, и собрались певчие. Когда церковь закрыли, им негде было попеть, и сейчас, когда все очень жалели покойную маму, над которой пьяный папа поиздевался всласть за жизнь, – церковный хор собрался весь, как на праздник, а их насчитывалось больше, чем сто пятьдесят человек из разных деревень. Тут в один голос они запели молитву, и Аля догадалась: гроб с мамой выносят из дома. Девочка, оглянувшись, заметила в зеркале, что Сургачев так же боится ее маму, как и она, – поэтому и передал венок тете Зине. Председатель колхоза даже вспотел, затаившись. На его лице появилась странная улыбка, и от нее девочке стало совсем жутко.
Голоса певчих удалялись вниз по улице; вдруг на одну минуточку сделалось очень тихо, как перед рассветом, пока не забарабанили по крыше капли и всходился ветер, который опять принес молитву. Сургачев осторожно вышел на улицу, и, когда рассматривал в тени под кленом стрелки на часах, подбежала какая-то собака и укусила его за ногу. Сургачев поспешил сесть в машину и уехал. Загремел гром, молодые тонкие деревца отчаянно гнулись, а на старых деревьях оставшаяся листва вмиг слетела. Еще раз треснуло над головой; небо будто раскололи, как полено топором. Все вокруг гудело и стонало, но дождь никак не собирался. На стекла брызнули несколько капель; пейзаж за окном сразу же размылся. Потом хлестануло, да только на минутку. Опять сделалось тихо, тучу пронесло, и на небе посветлело. Во дворах перекликались петухи, уже готово было просиять солнце, когда на крыльце появилась вымокшая невеста Вани, о которой все забыли. Она пряталась в кустах за огородом, не зная, как посмотреть жениху в глаза, и теперь обрадовалась, что в доме одна девочка.
– Горит, горит! – закричали на улице и побежали на пожар от молнии, и еще раз проехал на машине Сургачев.
Ксюха схватила свою сумочку и тоже побежала как бы на пожар, думая о том, чтобы скорее добраться до станции и уехать на поезде в город. Аля поспешила вслед за ней, но бежать далеко – дым повалил в той стороне, где колхозное гумно, и вскоре маленькая девочка оказалась на улице совсем одна. Она побрела, глядя на небо, где в вышине рассеивались клочья дыма, и наткнулась на гроб, который бросили посреди улицы, когда увидели, что горит гумно. И когда рядом никого не было, девочка осмелилась глянуть на маму, и, заметив на ее лице незнакомое ей выражение, какого ни у одного живого человека не встречала, она не испугалась, а, наоборот, шагнула ближе…
Назавтра с самого утра отправились на кладбище «будить» маму, и бабушка взяла с собой Алю. Из собравшихся родственников и соседей никто не помнил молитв и не умел петь, и они стали пить на могиле водку. Аля попросила у бабушки разрешения спуститься к озеру и сбежала вниз по дорожке между памятников и крестов за оградами. На берегу в бурьяне сидел рыбак с удочкой. Вода в озере после дождя была мутная; чего только в ней не плавало – бутылки, доски, даже оконные рамы. На другом берегу лепились сараи, а за ними строили новую колхозную контору. Ветерок поднимал рябь на озере; бурьян и оставшиеся листья на деревьях шелестели. Солнце заволоклось дымкой, на сердце легла тень, а ветерок все повевал и повевал – рябь на мутной воде пробегала шире, и разрасталась в душе тревога. Услышав голоса старших братьев, Аля оглянулась. Они, спускаясь к озеру, заметили в кустах сестру, но подумали, что маленькая девочка ничего не понимает. Когда умерла мама – не из-за Ксюхи же выяснять отношения, и братьям хотелось обняться и расплакаться, да стыдно перед сестричкой. Она же все почувствовала и скрылась в зарослях, никак не могла выбраться на дорожку и опеклась в крапиве. Едва сдерживая слезы, нашла другую дорожку и направилась вдоль кладбищенского забора, однако дырки в нем не обнаружила. Ей следовало бы вернуться, но девочка обогнула кладбище и с другой стороны подбежала к распахнутым воротам.
Из разговора взрослых Аля узнала, что вчера на пожаре председатель колхоза испугался, и его парализовало вместо ее папы, который пьяный издевался над мамой; и – возвращаясь с кладбища, без конца повторяли: перепутал, перепутал, – а девочка еще не понимала, о Ком так говорят. И, когда проходили мимо дома Сургачева, решили зайти к нему. Председатель лежал в постели, и его жена принесла еще одну подушку. Ее подложили Сургачеву под спину, чтобы он мог сидеть. Председатель колхоза обрадовался, что с бабушкой пришла Аля, и улыбнулся, а девочка уже не боялась его.
Глава вторая: слышишь, светает…
Выйдя из вагона, Ксюха направилась куда все – на набережную. Сильный ветер раскачивал на реке синие волны с барашками, и Ксюха схватилась за поля на шляпе. Два мальчика ехали на велосипеде, упали и засмеялись. Ксюха подумала: с нее смеются, и поспешила пройти мимо. Один из мальчишек поднялся и решил, что мало повалялся; еще упал – лишь бы посмеяться, а у другого локти в крови. Тут Ксюхе стало как-то странно нехорошо – и она увидела распахнутую дверь в церкви. Никогда Ксюха в церковь не ходила, а сейчас зашла. Она знала: в церквях ставят свечи, купила одну. Служба закончилась, народ расходился, и Ксюха оказалась одна перед алтарем, зажгла свечку и поставила. Опять ей стало нехорошо, и она подумала, что в церкви и должно быть так странно нехорошо. Ее затошнило, закружилась голова, и Ксюха вдруг догадалась, что забеременела. Если бы она это почувствовала где-нибудь в другом месте, наверняка испугалась бы и не знала, что такое с собой сделать, но оттого, что в этот момент находилась в церкви, осознала свое счастье, когда ей нельзя было в глаза Ване посмотреть. Она вышла из церкви, дальше еще собор, колонны в два ряда и ступеньки. Она стала подниматься по ступенькам, и все было как во сне. Тут же старый парк, где в бурю вывернуло с корнями деревья, и сразу за собором с колоннами обнажился памятник Ленину, а за ним открылись дали.
Начинало смеркаться, но там, где упали деревья на провода, не зажглись фонари, и Ксюха повернула туда, где зажглись. Под фонарями еще скверик – в нем росли цветы, но засохли осенью, и осталась трава. Ксюха разглядывала траву, словно цветы, и заметила: трава здесь точно такая же, как в деревне рядом с коровником, и она подумала о том времени, когда будет рожать, когда все будет другое – трава вырастет новая и высокая и будет свистеть на ветру, как лоза.
Сзади что-то стало поскрипывать, она оглянулась. Между колонн старушка и старичок катили коляску с ребеночком. Подойдя, Ксюха спросила:
– У вас мальчик или девочка?
Ей ответили:
– Девочка.
Ксюха поняла: у нее тоже будет девочка; еще спросила, как ее зовут, чтобы и свою дочку так назвать. Она не помнила себя и не знала, куда идет, и, оказавшись перед витриной магазина, как в зеркале, увидела себя и остановилась. Мимо шагал какой-то чудик, заметил, как она себя рассматривает, и помахал ей. По небу тучей пролетели вороны, и она воскликнула:
– Сколько их и куда они?!
Прикрывая лысину газетой, этот чудик показал на упавшие в бурю деревья.
– На них были гнезда. – И пояснил: – А теперь вороны не знают, куда перебраться.
Ксюха опять обернулась к зеркальной витрине, не узнавая в ней себя, и внимательно оглядела свой животик – ей показалось, будто он округлился; тут девушка вздрогнула – лысый этот все еще стоит, не ушел, и она тоже помахала ему, но, когда он шагнул к ней, чуть не заплакала.
– Видишь, я тоже машу, – пролепетала. – Как тебя зовут?
Ворыпаев достал из кармана паспорт и показал ей.
– Ну так что? – пошатываясь, к нему подошел краснорожий мужик. – Извините, обознался, – оглянулся на Ксюху.
– Почему к тебе постоянно пьяные привязываются? – спросила она у этого Ворыпаева.
– Откуда ты знаешь, – удивился он, – если мы едва познакомились?
На лавочке играли на аккордеоне по очереди два мальчика, и тот, который отдыхал, спрятал руки под себя, под попу, чтобы отогреть пальчики, и улыбался. Ворыпаев бросил в шапку на земле несколько монет.
– Страшно здесь?
– Наоборот, – ответила Ксюха, – я хожу сюда успокаиваться. Давай зайдем! Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6
|
|