На переменке Тигра подошёл ко мне и спросил:

– Двапортфеля! Ну, как твой щенок?

Он, наверно, забылся, когда сказал Двапортфеля, и испуганно посмотрел на рассердившуюся Снежку. Но я без обиды ответил Тигре:

– Щенок хороший. Весёлый. Только дисциплины у него мало. Делает не всё, что заставляешь.

– Э-эх! – почему-то сказал Тигра и убежал в коридор.

Снежке я объяснил, что у меня прозвище редкое. Оно – как у индейцев, и я буду на него откликаться.

– Как хочешь, Алексей. Ты не забыл про спор?

Я согласился, что проиграл, хотя сабля была жареная, и спросил, какое Снежкино желание нужно выполнить.

– На последнем уроке скажу. Надо ещё придумать, – сказала Снежка.

На большой переменке я опять, как вчера, быстро сбегал домой.

Кыш не бросился мне навстречу и не завилял хвостом. До молока, воды и кусочка колбасы он не дотронулся. Он лежал, уткнувшись мордой в передние лапы, как на Птичьем рынке, когда его продавали. Я присел на корточки и, откинув рукой чёлку, заглянул Кышу в глаза. Они были тёмно-коричневые и влажные, как вишни после дождика. Кыш здорово на меня обиделся. Я погладил его и сказал:

– Кыш! Сначала я тебя заставляю и приучаю к дисциплине, а потом ты к ней привыкнешь и сам себя будешь заставлять. И у нас, у людей, тоже так. Вот первого сентября на уроке я взял и вышел из класса. Без спроса. А меня поймали, посадили на место и велели сидеть до звонка. В общем, привязали, как я тебя. И теперь я всё понял и до переменки из класса не ухожу. Ты мне ещё спасибо скажешь. И не обижайся. Я же не обижаюсь на Вету Павловну. Она хорошая и добрая. И я тоже хороший и добрый. Но ведь если я тебя отвяжу, ты что-нибудь обязательно изжуёшь или разобьёшь?

«Рр-а!» – согласился Кыш.

– То-то. Будь здоров. Скоро приду, – сказал я, вытер лужу около батареи и побежал в школу.

В подъезде я успел заглянуть в почтовый ящик. Журнал-ловушка не был похищен…

На последнем уроке я вдруг задумался: почему кошки, которые глупее собак, понимают, что нужно «ходить» в ящичек с песком, а щенки этого не понимают и их выводят на улицу? А если хозяин, например, ушёл на целый день в школу, а дома никого нет? Плохо дело. Нужно изобретение придумать!..

…Вета Павловна что-то объясняла, а я чертил в тетрадке по чистописанию ящички для щенков. И вдруг я додумался до изобретения. Но, забывшись, от радости и ещё от того, что долго думал о Кыше, я пролаял:

– А-ав!

Я тоже, как Снежка, на секунду забыл про дисциплину, и вот что получилось.

Тут в классе поднялся такой хохот, что в класс заглянул проходивший по коридору завуч.

Я от горя и страха готов был провалиться сквозь землю.

Но Вета Павловна не стала ругать меня перед завучем. Она что-то тихо ему объяснила. Завуч посмотрел на меня, почему-то вздохнул и ушёл из класса.

– Сероглазов! Твой папа работает только днём? – спросила Вета Павловна.

– Да, – ответил я и ещё больше захотел провалиться сквозь землю.

– Попадёт тебе, – шепнула Снежка. – Но я приду и заступлюсь за тебя. Я знаю, почему ты залаял. Ты про щенка думал. А я в детском саду тоже мяукала, когда скучала по кошке Цапке. Тебе кто страшней – завуч или директор?

– Завуч, – ответил я и знаком попросил Снежку замолчать.

Мне было не до разговоров. Кыша-то я привязал для дисциплины, а сам не слушаю объяснений, изобретаю уборную для щенков и, главное, лаю прямо на уроке. Ничего себе воспитатель щенка! Вот придёт вечером Вета Павловна, расскажет про всё папе и маме, и тогда – прощай Кыш!.. Но нет! Я этого не допущу!

Меня зло взяло, и я заставил себя внимательно слушать урок.

Вета Павловна три раза вызывала меня повторять, и я повторял без ошибки. На третий раз она сказала, что я могу быть дисциплинированным и сообразительным. Нужно только как следует захотеть, и я всегда буду молодцом.

– Вот это я больше всего люблю, когда cначала ругают, а потом хвалят, – не удержавшись, опять шепнула Снежка и получила замечание.

– Снежана Соколова! – сказала Вета Павловна. – Я пересажу тебя за другую парту. А ведь ты обещала хорошо влиять на Cepoглазова!

– Это я случайно последние разы забываю про дисциплину. Скоро я ни одного замечания не получу, – пообещала Снежка.

– Посмотрим, – сказала Вета Павловна, построила нас в пары и предупредила, чтобы никто не убегал без спроса, как вчера Алёша Сероглазов.

Но я и сам бы не убежал. Я старался не забывать про дисциплину.

В коридоре около стенгазеты опять толпились старшеклассницы, а Рудик Барышкин им что-то рассказывал. И никто не знал, что он вчера натравливал большую злую собаку на малыша Кыша…

На улице Снежка наконец сказала мне своё желание. Она хотела, чтобы я завтра принёс в школу щенка.

– Прямо на урок? – ужаснулся я.

Но Снежка согласилась, что можно принести Кыша на переменке, а потом отнести обратно.

– Лучше ты приходи ко мне и смотри на него сколько хочешь, – сказал я. – И у меня, и у Кыша испытательный срок. Если он попадётся в школе, знаешь что будет?

– Скажи уж: струсил, – усмехнулась Снежка. – Я тебе сказала своё желание, а ты струсил.

– Не струсил, а дисциплина, – сказал я. – Вот кончится испытательный срок и принесу Кыша. Честное слово.

– Ну ладно, – смягчилась Снежка. – А знаешь, какое желание у меня было сначала? Фамилию твою взять. Мне она очень нравится.

– Обыкновенная фамилия. Бери, если хочешь, – сказал я.

– Я бы взяла. И мне бы говорили: «Соколова-Сероглазова! Иди к доске». Ведь у нас в классе есть девочка с двойной фамилией – Иванова-Зеленко. Только так нельзя. Я уже узнавала у бабушки, – пожалела Снежка.

Напоследок она спросила номер моей квартиры, пообещала как-нибудь зайти, и мы попрощались…

Как только я отвязал Кыша, он сразу забыл про обиду, запрыгал вокруг меня, стараясь лизнуть руку и радостно визжа.

Я налил супа себе и ему. Он посмотрел на миску, понюхал её, зашевелил ушами и спросил:

«Рр-а! А где же кость?»

– Сегодня нет кости. Вот позанимаемся, пойдём в магазин и купим за девяносто копеек суповой набор. Там много костей. Хватит и тебе и папе. Ешь.

Кыш вытащил из-под матрасика кость, положил её в миску и только тогда начал лакать суп.

«Ну и ну! – удивился я. – Прямо в моего папу!»

В подъезде, когда мы шли гулять и в магазин, нас обогнал Рудик Барышкин с Герой. Мы с Кышем встали в угол, уступив им дорогу, но Рудик, проходя мимо нас, дёрнул Геру за поводок. Она замерла, раскрыв пасть, не рычала, не лаяла, только шерсть у неё на загривке встала дыбом и глаза налились кровью.

А маленький Кыш подумал, что, если Гера не рычит, значит ей захотелось наконец с ним поиграть, и робко завилял хвостом.

Я крепко держал в руке поводок. У меня в этот раз не было ни страха, ни обиды. Мне стало как-то холодно и пусто, и снова я никак не мог понять, зачем взрослому Рудику и огромной Гере над нами издеваться. А страха у меня не было.

Рудик с Герой, наверно, вдоволь порадовались, смотря на нас с Кышем, загнанных в угол.

Мы вышли на улицу за ними следом.

Оказывается, их ждала у подъезда та самая девочка-старшеклассница Оля, которая, когда первого сентября мне было обидно и грустно, погладила меня по голове и велела не вешать нос.

Оля улыбнулась, заметив нас, и, как в тот раз, мне стало сразу легче и веселей. Рудик что-то сказал ей, показав пальцем в нашу сторону…

Мы пошли с Кышем в магазин покупать суповой набор, в котором было много хороших костей. Кыш постепенно привыкал ходить со мною рядом и не путаться в ногах.

Купив всё, что велела мама, мы вернулись домой.

В подъезде я заглянул в почтовый ящик и от волнения, как на уроке, всё перепутав, сказал Кышу:

– Рр-ы!

А Кыш переспросил:

«Рр-а?»

Я быстро сбегал за ключиком, открыл ящик, поднял Кыша и велел нюхать. И по-моему, Кыш учуял запах своей любимой кости.

Он спрыгнул на пол и потянул меня вверх по лестнице. Мы прямо взлетели на четвёртый этаж.

Я задыхался от волнения. Ноздри у Кыша так и трепетали, когда он в последний раз принюхался, перепроверил себя и с лаем бросился на обитую чёрной кожей дверь сорок первой квартиры. А я нажал кнопку звонка.

Я сообразил, что Кыш меня привёл к двери квартиры Рудика только тогда, когда мы после Гериного рыка слетели с лестницы ещё быстрее, чем взлетели.

Наверно, пока мы были в магазине, Рудик успел прогулять Геру, оставил её дома, а сам с Олей опять куда-то ушёл.

Кыш весь трясся от возмущения. Я старался обдумать, что его привело к Рудику: действительно запах кости или просто собачий след? И неужели сам Рудик – чемпион по плаванию – является похитителем газет и журналов?

– Кыш, там пахло костью или тебе показалось? – спросил я.

«Рр-а! Рр-а! И ещё раз рр-а!» – сказал Кыш.

Тогда я достал с полатей кость (я незаметно спрятал её туда раньше) и отдал обрадованному Кышу. Это я сделал для того, чтобы он не думал, что Гера ворует его кости. Зачем же зря наговаривать на собаку, даже если она злая и нападает на слабых?

Про эту историю я решил сразу рассказать папе, а до его прихода делал уроки. Кыш мне не мешал. Наоборот, помогал. Ему опять было интересно смотреть, как на бумаге появляются палочки и различные закорючки от букв.

В этот день мама два раза звонила, спрашивала, как дела, и сказала, что после работы пойдёт по магазинам. Она осталась довольна, что у нас всё в порядке.

Наконец после домашних заданий я мог заняться своим изобретением для Кыша.

Я подготовил сначала все инструменты: молоток, пилку, гвозди. Ящичек нужно было сделать широким, с невысокими краями.

Весь фокус в том, рассудил я, что щенки не «ходят» в ящик, потому что там нет столбика, у которого они поднимают лапу. Значит, нужно поставить столбик и провести испытание.

Сколотить ящик было просто. На дне его, на крестовине, я укрепил столбик, насыпал песка с мелкой галькой, который принёс со стройки, и стал ждать начала испытаний.

Как только Кыш налил очередную лужу, я ткнул его в неё носом, потом подвёл к ящику и ткнул носом в столбик. И так несколько раз.

Самое главное было впереди. Я следил за Кышем, отгонял от ножек стола и приёмника, и наконец он всё понял. Только при этом раскидал по полу песок. Но я от радости закричал:

– Ур-ра! Ур-ра!

А Кыш сказал:

«Хорошее какое изобретение! Что ж TЫ раньше не додумался?»

– Потому что в институте не учился, – ответил я и ещё раз крикнул: – Ура!

В этот момент папа открыл ключом дверь и хмуро спросил, какое радостное событие произошло в нашей квартире.

Я показал ему ящик и объяснил, как он действует. При этом Кыш сам, без моего приказа, провёл дополнительное испытание.

Папа прямо в пальто и кепке присел от удивления на стул.

– Сам дошёл до этой идеи? – спросил он.

– Конечно, сам. Я же не умею читать! – сказал я.

– Ты ещё раз доказал, что всё гениальное – просто! Прекрасная инженерная мысль! Несмотря на абсолютную неграмотность. Молодец! – Папа снова нахмурился. – Чего не скажешь обо мне. Ну что ж! Когда научишься, напишешь заявку на изобретение, и тебе дадут патент. Я предвижу, что лицензии на производство этого ящика купит большинство развитых и развивающихся стран. Ты будешь знаменит. Тебе присвоят звание лучшего друга собак.

Папа шутил, но я понимал, что ему грустно из-за каких-то неудач.

Он поел и лёг на диван, закинув руки за голову. Потом я подождал, пока он почитает газету, и рассказал про то, что у многих соседей опять пропали журналы, а у нас «Юный натуралист» и «Весёлые картинки».

Услышав про ловушку в нашем почтовом ящике, папа сказал, что это уже чепуха и неудачная инженерная мысль, но когда он узнал, как Кыш сразу взял след и привёл меня к квартире, то вскочил с дивана и на его щеках запрыгали желваки.

– Если Кыш ошибся, то мы зря обидим человека, – сказал папа, – хотя этот надменный хлыщик давно мне не нравится. Ты говоришь – в стенгазете его портрет? Может быть, ему показалось, что таким, как он, всё дозволено? Но я рядовой подписчик и не позволю нагло красть из своего ящика газеты и журналы. Пошли! Что-о? Душа ушла в пятки? Трус! – с презрением сказал папа. – Чемпиона и его собаки испугался? Ты всего боишься! Марш за мной! Я из тебя сделаю смелого человека!

– Ты знаешь, какая она, эта Гера? Она нас обоих искусает, и нам будут уколы делать!

– Я сказал: «Марш за мной» – или не сказал? – крикнул папа.

– Пошли. Посмотрим, во что нас превратят, – сказал я и привязал Кыша к батарее, чтобы он не рвался за нами.

Мы спустились на четвёртый этаж. Папа позвонил, и Гера яростно взвыла, как будто пришли обворовывать.

Дверь открыл Рудик в тренировочном костюме. И сверху вниз взглянул на нас с папой. Гера выглядывала из-за его спины, угрожающе рыча.

– Здравствуйте, – сказал папа.

– Привет. Родичей нет дома. Гера! Фу! – сказал Рудик.

– А мне, собственно, нужно поговорить именно с вами, – сказал папа.

– О чём это нам говорить? – грубо спросил Рудик, и Гера, почувствовав в его тоне угрозу, оскалясь, залаяла.

Вид у Рудика был встревоженный, и OH прихлопнул спиной дверь своей комнаты.

Гера, лязгая зубами, рвалась к папе. У меня сердце ушло в пятки и всё внутри похолодело от страха. Но папа вдруг на весь подъезд крикнул Гере:

– Цыц! – замахнулся на неё рукой, топнул ногой, и Гера, мгновенно поджав хвост, шарахнулась в дальний конец коридора.

Оттуда она уже не залаяла, а жалко тявкнула.

Из соседних квартир на бешеный лай Геры вышли жильцы. Рудик растерялся.

– Может быть, пригласите для разговора в квартиру, а то я что-то не наблюдаю ни в вас, ни в собаке большой внутренней культуры, – сказал папа.

И то, что Рудик растерялся, а Гера забилась в угол, показалось мне чудом.

– Входите, – сквозь зубы сказал Рудик.

– Дело вот в чём, – сказал папа, когда мы вошли и закрыли дверь, – сегодня один из жильцов нашего подъезда видел, как вы доставали из моего ящика журнал «Знание – сила»…

От меня не ускользнуло, что Рудик изменился в лице, хотя папа всего-навсего брал его на пушку.

– Да. Вас, – подтвердил папа. – Если жилец ошибается, я буду рад принести вам свои извинения.

Тут дверь, перед которой стоял Рудик, немного отворилась, папа встал на цыпочки, стараясь заглянуть туда, но Рудик оттолкнул его, потому что был выше, и размахнулся для удара. Папа как-то весь сжался, но при ударе не увернулся, а поймал Рудикову руку.

Рудик ахнул, присел на корточки и, раскрыв рот, смотрел теперь уже снизу вверх на моего папу. Гера при этом даже не думала рычать, лёжа на своём месте.

А мне стало стыдно, что я раньше папы не бросился на Рудика.

– Ящик был открыт, и журнал валялся на полу, – сдавленным голосом сказал Рудик.

– Вот это другой разговор, – усмехнулся папа. – Прошу вернуть журнал. Кстати, он старый. Вы попали в ловушку. Советую, не дожидаясь вызова милиции, вернуть все похищенные вами журналы. Если они не уничтожены…

Рудик поднялся с пола, прямо зелёный от ненависти к папе и страха.

Он зашёл в комнату и вернулся с целой кипой журналов.

– Всё это будет возвращено владельцам, – сказал папа, брезгливо посмотрев на Рудика. – Может быть, что-нибудь скажете в своё оправдание? (Рудик молчал.) Мне жаль, что вы испортили эту прекрасную овчарку. Вы передали ей ряд своих гнусных черт. Мелкую надменность и трусость. У неё ваш характер, – добавил папа, приветливо свистнув Гере.

Вдруг щёлкнул замок. В квартиру вошли отец Рудика и старший брат – лётчик. Они удивились, увидев нас, и поздоровались.

Папа извинился за вторжение в квартиру и мрачно объяснил, что за история произошла с журналами.

– Это так? – спросил у Рудика отец.

Рудик ничего не ответил, криво улыбнувшись.

Напоследок папа попросил изолировать от Рудика прекрасную собаку Геру. Отец и брат Рудика прямо сникли от такого позора. Но папу они заверили, что эту минуту Рудик будет помнить всю жизнь.

Самым неожиданным было то, что папа перед уходом подошёл к лежащей Гере, присел, погладил её и ласково потрепал за ушами.

– Подонок! – услышал я крик старшего брата, когда за нами захлопнулась дверь.

А соседи как толпились на площадке, так и продолжали толпиться. Их стало ещё больше. Они пришли с других этажей. И все поняли, что случилось что-то необычное.

Пенсионер Сизов, увидев у папы в руках «Огонёк», обо всём догадался.

Папа роздал все журналы, а часть просил передать подписчикам.

– Неужели молодой человек способен на это! – удивилась Кроткина, которой вернули «Здоровье», и горько покачала головой.

Но больше всех бушевал Бабаджанян, у которого Рудик стащил «Цветоводство» и «Пчеловодство», и Недзвицкий – подписчик «Деревообрабатывающей промышленности».

По их настоянию жильцы решили в ближайшие же дни устроить товарищеский суд.

– Молодому человеку это пойдёт на пользу, – сказала Кроткина.

– Такой красивый мальчик, и вот нa тебе, – пожалел кто-то.

Но я подумал, что никакой он не красивый. Это мой папа красивый, хотя он небритый из-за Кыша, почти лысый и ростом ниже всех жильцов…

Товарищеский суд над Рудиком было решено устроить завтра вечером.

Между прочим, папа предложил этот суд не устраивать, потому что отец Рудика – серьёзный, уважаемый человек, брат – военный лётчик, а лётчики, папе это точно известно, с такими людьми, как Рудик, не очень-то цацкаются. Но папу не послушали. Тогда мы пошли домой.

– Столкнёшься вот с таким в жизни, и прямо тошно становится. Прямо под душ хочется залезть и долго отмывать пемзой руки, – сказал папа.

– А ты возьми и залезь, – посоветовал я.

Под душ папа всё же не полез, а руки с мылом вымыл. Потом пришла мама. Я отвязал Кыша, подвёл его к ящику со столбиком, и Кыш доказал, что моё изобретение работает, как часы.

Папа опять стал меня хвалить:

– В Москве два раза в год родятся тысячи лаек, овчарок, терьеров, пуделей, дворняг, боксёров, и хозяева ходят за ними с тряпкой. Я горжусь моим сыном! Он уже сделал кое-что полезное для человечества и его друзей – собак!

Мама, конечно, смеялась. Кыш, почувствовав, что всем весело, так и носился по квартире, а мне было не до смеха, когда я вспомнил, что должна прийти Вета Павловна жаловаться на мою дисциплину. После этого папа сразу перестанет гордиться своим сыном, и сегодняшняя заслуга перед человечеством мне не поможет.

Но Вета Павловна всё не приходила.

Я последний раз вывел Кыша во двор. Гера на этот раз прогуливалась с братом Рудика – военным лётчиком. Она рявкнула, увидев Кыша, и он её тут же усмирил.

– Если б ты знал, – сказал я папе перед сном, – как я ненавижу этих проклятых, злющих немецких овчарок! Ты сам мне читал, как они кусали пленных в лагерях и до самой смерти затравливали беглецов! Ненавижу!

– Ты брось эти штучки! – сказал папа. – Собаки здесь ни при чём. Это их хозяева во всём виноваты. Приучают собак к подлости – они и будут подлецами. Для них травля беззащитных пленных становится охотой. А ты почему возненавидел овчарок?

Я промолчал. Папа сам приучил меня к тому, чтобы не жаловаться.

– А что ты скажешь о псах-героях, которые взрывали эшелоны с фашистами, выносили раненых из боя?.. Находили и находят краденое… Овчарки водят на улицах слепых… Нянчат детей… Всё дело в воспитании. Рудик испортил Геру, потому что сам бесчестен и труслив… И смелой преданности в Гере ни на грош! Настоящий пёс умрёт, а защитит хозяина. Вот так… Теперь, представь, что ты поехал туристом в Альпы. Вдруг метель. Ты сбился с дороги, замёрз как цуцик и подумал: «Каюк! Прощай, родимая турбаза! Прощайте, папа и мама!» Тут ты ещё попал под лавину снега. Каюк, и всё! Но люди послали по твоему следу огромного сенбернара. И он нашёл тебя. Ура! А на груди у него мешочек, а в мешочке бутылочка… э-э… чая… Ты глотнёшь глоточек горячего чая, согреешься, прижмёшься к тёплому мохнатому псу, заплачешь от счастья и поклянёшься до конца своих дней его не забыть. А ведь этого пса могли натаскать на ограбление путников. Так что брось эти штучки – ненавидеть породу овчарок, если Гера тебя обидела. Она здесь ни при чём. Хозяин виноват во всём. И учти: Кыша нужно воспитывать, а не играть, как с котёнком. Он должен быть смелым, преданным, честным и весёлым. А как он будет смелым, если ты сам трусишка? Ты маленький – значит будь удаленьким!

Папа не добавил, «как я», но я и так понял, что нужно никого не бояться, как он.

– Вопросы есть? – спросил папа.

– Ты задолжал мне ответ про пигмеев, – сказал я.

– Это африканское племя. Ростом они малы, вроде нас с тобой, но зато как рыба в воде чувствуют себя в лесу. Путешественники самого лучшего о них мнения.

– А чем они питаются?

– Охотятся на зверей. Очень любят вкусные корни и кузнечиков.

– А ты бы съел кузнечика?

– Мы с Сергей Сергеевым во время войны змею съели. Есть ещё вопросы?

– Я всё не пойму, почему вдруг дядя Сергей Сергеев стал предателем вашей дружбы. Взяли бы и помирились.

– Никогда! – вдруг вскрикнул папа и заходил по комнате. – Лучшему другу воткнуть нож в спину! Вовек не прощу!

Засыпая, я представил, как я поднялся высоко-высоко в горы Альпы и вдруг разбушевалась метель. Свист… Тьма-тьмущая… Вернее, тьма снежная… И тут ещё какой-то сугроб обвалился на меня. Я струсил, выбился из сил и сказал сквозь слёзы:

«Прощай, родная турбаза! И мама! И папа! И Кыш! И Снежка! И Вета Павловна! И даже завуч! Все прощайте! Каюк!»

Но тут ко мне неожиданно подбирается овчарка Гера. Я обрадовался, обнял её, вынул из мешочка горячую бутылку, глотнул чайку и сказал доброй спасительнице Гере:

«Клянусь, я тебя никогда до конца своих дней не забуду!»

И Гера помогла мне добраться сквозь метель до родной турбазы…

Ночью я проснулся от того, что за стеной два раза громко вскрикнул папа. Я на цыпочках подошёл к спальне.

Папе, наверно, приснилось что-то страшное. Он вдруг заворочался и заговорил во сне:

– Проверь вакуум! Каждый винтик проверь! Следи за приборами! Я не могу быть неправ! Я всегда прав! Никто точней меня не знает, сколько дней осталось до зарплаты!..

Я пошёл спать и утром спросил у папы, сколько дней осталось до зарплаты.

– Не знаю, не считал, – удивился папа. – Зачем тебе?

– Нужно, – ответил я и подумал, что папа просто похвалился во сне.

А может быть, точно так же он кажется себе во сне во всём правым, а на самом деле виноват и поэтому настроение у него серое?

– Я слышал, как ты во сне говорил про вакуум, – сказал я.

Папа схватился за голову. Он был в ужасе.

– Не смей никому рассказывать. Я всю жизнь боялся выболтать во сне военную тайну! И вот нa тебе! Свершилось!

– Митя! Не забивай с утра голову ребёнка чепухой! – сказала мама. – Он же на уроках будет думать о военных тайнах и этом дурацком вакууме!

Я хотел спросить, что такое вакуум, но пошёл прогулять Кыша, чтобы папа в это время побрился электробритвой.

Он включил её, как только захлопнулась дверь, но Кыш поднял лай и ни за что не хотел уходить из подъезда.

Я взял его на руки, но он вырвался и ещё бешеней залаял, как будто по глупости мы не понимали грозящей нам опасности, а он, Кыш, всё видел и понимал.

Конечно, при этом проснулись соседи, выглянули из квартир и стали меня ругать.

Лаял Кыш недолго: папа догадался выключить бритву.

Но эти секунды показались мне часами.

– О собаках тоже пора поставить вопрос на товарищеском суде, – сказал кто-то.

Я спорить не стал и вывел Кыша на улицу.

– Ты понимаешь, что если ещё будешь будить соседей, то попадёшь под товарищеский суд? И я вместе с тобой! Ну что тебе эта бритва? Плюнь ты на неё! Нашёл себе врага! Забудь!

«Рр-ав! И не подумаю забывать! Я всех защищу от этого большого жука! Рр-ав!»

По дороге в школу я встретил Снежку. На ней был красный плащ с капюшоном и белые ботики.

«Это, пожалуй, красиво», – подумал я.

– Слушай, а почему ты не здороваешься? – сказала Снежка. – Я хочу, чтобы ты говорил мне «доброе утро» и «всего хорошего». Я нарочно тебе навстречу шла. Я тебе вопрос задам. У меня есть кошка Цапка. Ей три года. Знаешь, сколько она денег проела за это время, если съедает в день тридцать копеек?

– Сколько? – спросил я.

– Вот это надо подсчитать. Рыбка, молочко, колбаска. Твой щенок ещё больше проедает.

– Тебе что – жалко?

– Ни капли, просто интересно. А мы не умеем считать, – пожалела Снежка.

– Ну, раз не жалко, то пойдём после уроков к моей маме. Она на вычислительной станции работает. Тут недалеко, – предложил я, обрадовавшись, что Снежка не жадина для своей кошки.

На двух уроках в этот день мы с ней не получили ни одного замечания. А в конце второго урока я вдруг вспомнил, что папа велел мне никогда не трусить, и решил, не откладывая дела на неделю, принести в школу Кыша. Раз проиграл, значит, надо выполнить Снежкино желание.

Представлять, что из всего этого получится, мне не хотелось. И без представления было страшно. По-моему, никогда мне не было так страшно.

Ещё не прозвенел звонок, а во рту у меня стало кисло и в ногах появилась противная слабость.

«Вот и настал тот самый момент, когда надо проявлять смелость, – подумал я, услышав звонок на большую переменку. – А то какая же смелость, если ни капли не страшно?»

Ничего не сказав Снежке, я сбегал домой. Кыш вёл себя хорошо, потому что перед уходом в школу я достал с полатей свои старые игрушки и надувного крокодила и дал Кышу поиграть.

Пингвин со свистком так ему понравился, что он даже не бросился мне навстречу. Кыш сжимал зубами резинового пингвина, который при этом посвистывал, и раздумывал, что это означает.

– Пойдём в школу. Только быстрей, а то опоздаем, – сказал я, погрузив Кыша в здоровенную сумку из-под картошки.

Нести её было тяжело. Но ноги у меня подгибались не от тяжести, а от страха.

«Не трусь. Не трусь. Видал, как папа усмирил Геру и Рудика. Вот и не трусь!» – говорил я сам себе для смелости.

Хорошо, что переменка ещё не кончилась. Суматоха в коридоре была такая, что на сумку с собакой никто из ребят не обратил внимания.

Я положил её под парту, а сам уселся в ожидании звонка.

Миша Яковлев, собрав вокруг себя любопытных, рассказывал, как он купался летом в Чёрном море, нырнул в маске и застрял в подводных скалах. Но он не испугался, начал выкарабкиваться и бороться за жизнь. Боролся он долго. Все думали, что Миша утонул, и очень удивились, увидев его.

– Наверно, я дышал, как рыба. Потому что если бы я не дышал, как рыба, то давно задохнулся бы, – сказал Миша.

– Что же ты, совсем не заметил, как дышал? – удивился кто-то.

– А ты замечаешь, как дышишь?.. Вот и помалкивай, – сказал Миша, и никто ему ничего не возразил.

Но вот начался урок. Кыш лежал в сумке, не шевелясь и не поскуливая. Я перестал трусить. Всё равно отступать было некуда. Я шепнул Снежке:

– Мы в расчёте. Больше я не должен тебе твоего желания.

Снежка ничего не поняла. Тогда я нагнулся, побольше открыл «молнию», Кыш высунул голову, и Снежка его увидела.

Но вели мы себя так, что Вета Павловна ни о чём не догадалась.

Снежка сделала знак, что мы в расчёте и что я молодец. Сама она, по-моему, немного перетрусила и от волнения закусила губу.

И всё было бы хорошо. И урок кончился бы благополучно, хотя время тянулось медленно, если бы по коридору мимо нашего класса не прошла общая школьная кошка по имени Миска. Проходя мимо, она ещё зачем-то громко мяукнула, и я не успел удержать Кыша.

Он выпрыгнул из сумки и стрелой пролетел к двери, очень напугав Вету Павловну. На дверь Кыш налетел с ходу грудью, она открылась, и через секунду в коридоре поднялся такой кошачий вой и шип, что я, чувствуя непоправимое, затрясся от страха.

В моей голове промелькнуло: «Всё! Теперь мама отдаст Кыша в другой дом, другим людям… Отдаст из-за меня!..»

Больше я ни о чём не успел подумать, без спроса вылетел из-за парты и бросился оттаскивать Кыша от кошки.

В коридор уже выбежали ребята и учителя из соседних классов.

Школьная кошка Миска, спасаясь от Кыша, вспрыгнула на подоконник и шипела, дугой выгнув спину. Вся она была взъерошена, как ёрш, которым моют молочные бутылки.

Кыш молча, словно он вышел на охоту, подскакивал, стараясь лапой сбить с подоконника Миску, а Миска выла и орала.

Я схватил Кыша в охапку, крича: «Фу! Фу!» И все ребята вокруг захохотали. Конечно, им было весело: вдруг посреди урока посмотреть бой собаки с кошкой. Учителя стали загонять всех обратно в классы, и вот тут-то передо мной возник неизвестно откуда взявшийся завуч.

– Твоя собака? – спросил он.