Следователь швырнул трубку на рычаг, и я медленно опустился на стул возле тумбочки. Вот тебе и утро вечера мудренее...
      В трубке пиликали гудки. Тяжело вздохнув, я аккуратно водрузил ее на телефонный аппарат. Как ни тревожно было на душе, особо нервничать не стоило. Понятно, почему следователь орал и запугивал - какой дурак в наше время согласится быть свидетелем криминальной разборки? Все здравомыслящие граждане, как черт от ладана, открещиваются от свидетельских показаний - ничего мы не видели, ничего не слышали. И если бы имелся хоть намек на мое участие в перестрелке в погребке "У Еси", то меня бы давно по рукам-ногам повязали омоновцы и доставили куда требуется. Так что не стоило принимать приказной тон следователя близко к сердцу и особо переживать. Обойдется...
      Но все же Николай Иванович Серебро вопреки своей блистательной фамилии и без того не радужное настроение изгадил окончательно. Отнюдь неспроста служителей правоохранительных органов обзывают в народе ментами погаными. На своей шкуре в этом убедился, когда настырный следователь того же УБОП Оглоблин Иван Андреевич неделю изводил меня на допросах по факту смерти господина Популенкова. Допекла его вдова своими обвинениями в мой адрес, а то и взятку дала, вот следователь и расстарался. Сидеть бы мне в КПЗ за свой длинный язык, перейдя из подозреваемых в обвиняемые, если бы на поминках девятого дня госпожу Популенкову бригада "Скорой помощи" не свезла в псих-больницу. Тронулась дамочка на почве моего предсказания... Только тогда Оглоблин оставил меня в покое. Как ни старался превратить стопроцентное дорожно-транспортное происшествие в хорошо обдуманное заказное убийство, ему это не удалось. Чрезвычайно трудно подвести под обвинительное заключение случайного свидетеля, основываясь лишь на том, что за миг до столкновения "Мерседеса" с самосвалом он выкрикнул: "Остановите машину! Он погибнет!" Тем более что Популенков погиб даже не от столкновения машин, а от свалившейся с самосвала на крышу "Мерседеса" бетонной плиты. Настолько "тонко" спланировать покушение никому не под силу.
      Не чувствуя вкуса, съел завтрак, запивая бутерброд мелкими глотками остывшего кофе. На душе было гнусно, и большое белое пятно на старинной, из прабабушкиного сервиза, чашке усиливало ощущение беспросветности моего положения. Еще совсем недавно на месте этого пятна красовалась нарисованная полуобнаженная пастушка...
      Когда в первый раз "подзарядился" от собственного компьютера, я в сердцах выключил его и пошел на кухню. Покурить, кофе попить, как мне тогда показалось, снять ни с того ни с сего возникшее перевозбуждение. Закурил, кофе заварил, но когда стал наливать его в любимую чашку, тут все и началось. Отслоилась пастушка от чашки, задрожала трепетно, как живая, то ли стремясь наготу срамную прикрыть, то ли, наоборот, еще больше обнажиться захотелось... Но ничего у нее, бедняжки, не получилось. Рассыпалась в прах. Так что теперь у меня на чашке остался лишь белый контур от рисунка, однако, что удивительно, глазурь не пострадала.
      Вымыв посуду, я посмотрел на часы. Начало десятого. Более трех часов до встречи со следователем. Придется в больницу к Владику все-таки ехать, иначе в ожидании допроса в УБОП можно известись - нервы-то не железные. Штирлица из меня точно бы не получилось - не наградили родители нордическим характером, все как на подбор до шестого колена славяне.
      Одевшись, я подошел к секретеру, открыл, достал деньги, пересчитал и несказанно расстроился. В наличии осталось всего двести долларов. С тех пор как поневоле пришлось уволиться с работы, я жил словно в забытьи, абсолютно не заботясь о будущем. Будущее само являлось в видениях, и я, страшась своих стопроцентно верных предсказаний, не скупясь, заливал их спиртным. Теперь, кажется, пришло похмелье... В обоих смыслах - прямом и переносном.
      Я обвел комнату взглядом, и вдруг меня охватила холодная оторопь. Давно не убирал в квартире - не до того стало, как с работы уволился, руки опустились. Так что в комнате царил основательный кавардак. Но сейчас я неожиданно обнаружил, что это не мой кавардак! Грязные рубашки перекочевали со стула на кресло, тапочки оказались в разных углах комнаты, да и бумаги на столе, кажется, лежали не в том беспорядке. Но самое главное - на компьютере не было пыли! Это на том самом компьютере, который я второй месяц обходил десятой дорогой!
      "Может быть, Алла заходила?" - пронеслась спасительная мысль, но я ее сразу отбросил. Нужен я Алле! Честно говоря, жила она со мной из-за денег. А как только узнала, что я бросил работу и не собираюсь в ближайшее время ничем заниматься, развернулась и ушла. "Мне такие мужики не нужны", - сказала как отрезала и вернула ключи. Странно, но я к ее уходу отнесся равнодушно. Правда, в тот же вечер напился, но совсем по другому поводу. И ее не вспоминал. Так что не Алла похозяйничала в квартире - не стала бы она в грязном белье копаться. Да и чего ей приходить? Было нам вместе хорошо, но люди сходятся не только из-за секса и денег: Расстались мы в общем-то без претензий друг к другу...
      Было и еще одно объяснение моему беспорядку в комнате, но и в него я не очень-то верил. По слухам, позавчера госпожу Популенкову выписали из больницы может, опять за старое взялась? Сдвиг у нее в голове случился основательный рядом стояла, когда я заорал, что ее муж сейчас погибнет. Настолько поверила в мою вину, что частного детектива наняла. Ходил он какое-то время за мной по пятам, правда, потом исчез. Как подозреваю, когда вдова в психбольницу попала, ему перестали платить за работу. Но теперь, когда работодатель вновь объявился, сыщик мог возобновить свою деятельность. Однако зачем все это нужно? Если уж вдова так уверена в моей вине, куда проще нанять киллера. Грохнул бы он меня к чертовой матери - и всех делов! Хотя, наверное, вдове такая месть не по душе, хочется торжество испытать, меня увидеть униженного, растоптанного на скамье подсудимых! Поди пойми этих сумасшедших дамочек...
      Так и не решив, кто мог обыскивать квартиру, я махнул рукой. Бог с ней, с этой загадкой. Хорошо, что деньги не взяли.
      Сунув купюры в карман рубашки, я вышел из дома. Месяц, не особо роскошествуя, на двести долларов можно прожить, но на оплату лечения тяжело раненного Владика явно маловато. Одна надежда, что Люся кое-что добавит.
      Глава 2
      Вопреки названию центральная травматологическая больница располагалась у черта на куличках - на окраине Алычевска, в микрорайоне Солнечном. Впрочем, микрорайон со столь знойным названием существовал лишь в официальных бумагах, а в народе до сих пор носил имя некогда слившегося с городом поселка Хацапетовка. Почему поселок так назывался и что означает это слово, никто не знал, но местные парни, несмотря на некоторую неблагозвучность, с гордостью именовали себя хацапетовскими. Вероятно, не хотели быть "в тени" знаменитых подмосковных солнцевских. Молодежь вообще не любит быть на вторых ролях, особенно, если ничего другого, кроме мордобития, не умеет. А хацапетовская молодежная группировка долгое время терроризировала весь город и лишь в последние пару лет немного утихомирилась. То ли их вожаки остепенились, обросши жирком приватизированных на почве рэкета мелких лавочек, то ли более серьезные криминальные "авторитеты" прибрали группировку к рукам. Но все равно поздно вечером соваться в Хацапетовку никому не советовалось, да и ни один таксист не согласился бы везти туда клиентов. Поэтому добраться в микрорайон можно было лишь на троллейбусе. Ну а дальше - три квартала до центральной травматологической клиники - либо своим ходом, либо на носилках в машине "Скорой помощи". Как повезет.
      Мне повезло в сомнительно хорошем смысле, когда находят счастье в том, что никто по голове не стукнул. С душком такое счастье... Но благодаря ему добрался до клиники без приключений, если не считать почти часовую поездку в троллейбусе, больше похожую на парилку в бане.
      Выйдя на конечной остановке, я прошел до конца переулка и оказался на окраине города, где на небольшом пологом холме за решетчатой бетонной оградой возвышалась девятиэтажная коробка больницы. Далее, за больницей, не было ничего - голая холмистая степь. Вот тебе и центральная клиника...
      На девятый этаж, где находилось отделение реанимации, пришлось подниматься пешком - почему-то работал только грузовой лифт, но меня в его кабину, естественно, не пустили. Похмельный синдром, жара на улице, парилка в троллейбусе сделали свое гнусное дело - я плелся по лестнице, как распоследний доходяга, страдающий острой сердечной недостаточностью. При столь паршивом самочувствии обычно и приходили видения. Дойти бы без эксцессов до отделения реанимации и в качестве пациента попроситься на свободную койку.
      На площадке между вторым и третьим этажом я остановился отдышаться. Вытирая платком испарину с лица, заглянул вверх между перилами и с тоской увидел уходящую в бесконечность череду лестничных пролетов. Определенно альпиниста из меня бы не получилось. Не дойти мне до вершины.
      И вот тогда из выкрашенной синей масляной краской стены высунулась Рыжая Харя и сочувственно предложила:
      - Тебя подвезти?
      Я оторопел. Да что же это творится?! Уже и здесь она меня достает! Если так дальше будет продолжаться, глядишь, скоро со мной по улицам под ручку прохаживаться начнет.
      - Не-ет... - отчаянно зашипел я, стараясь не сорваться на крик. Сгинь!
      - Как хочешь, - ухмыльнулась Рыжая Харя, оголяя громадные клыки. Тогда поезжай сам.
      Я и охнуть не успел, как ступеньки под ногами дернулись и понесли меня вверх со скоростью взбесившегося эскалатора. Хорошо, в перила вцепился мёртвой хваткой, а то от такой скорости точно бы по ступенькам закувыркался.
      Где-то на площадке пятого-шестого этажа передо мной мелькнули насмерть перепуганные лица двух пациентов, на свою беду вышедших на лестницу покурить, и вот уже я очутился на девятом этаже перед дверью в реанимационное отделение.
      От головокружительного скоростного подъема меня замутило, и я, продолжая крепко держаться за перила, выругался сквозь зубы.
      - Нехорошо, - укоризненно пожурил сзади голос Рыжей Хари.
      Я было открыл рот, чтобы, уже не стесняясь, выругаться по-настоящему, как тотчас волосатая лапа накрепко запечатала его, и я ощутил на языке холодный, склизкий, подрагивающий комочек. По-моему, живой.
      - Глотай, легче станет, - посоветовала Рыжая Харя.
      Вопреки совету рвотный спазм подкатил к горлу, но исторгнуть из себя омерзительное "угощение" я не успел. Последовал ошеломляющий подзатыльник, и склизкий комочек лягушонком скользнул в горло.
      Будто искры вспыхнули в глазах от подзатыльника, и в то же мгновение все изменилось. Рыжая Харя исчезла, и вместе с ней канули в неизвестность похмельный синдром, одышка, испарина, сердечная аритмия. Я стоял на площадке девятого этажа, свежий и бодрый, как никогда. Разве что в горле осталось неприятное ощущение от скользнувшего внутрь "лягушонка". Да уж, не "Martell" в этот раз глотал...
      Зябко передернув плечами, я икнул, но, к счастью, на этом неприятный инцидент и закончился. Тогда я взялся за ручку и решительно распахнул дверь.
      - Вы к кому? - встретила меня строгим голосом миловидная медсестра, сидевшая за столиком у входа в отделение.
      - К Владиславу... - сказал я и вдруг понял, что не знаю фамилии Владика. Ничего другого не оставалось, как напустить на лицо официальное выражение и посмотреть в глаза медсестре непререкаемым взглядом. - Тяжело раненному бармену из погребка "У Еси".
      Запоздало вспомнив, что фальшивое удостоверение внештатного сотрудника милиции, сделанное на цветном принтере и не раз выручавшее меня в подобных ситуациях, забыл дома, я тем не менее продолжал гнуть свою линию.
      - Он в какой палате?
      Нахрапистость тона сработала не хуже фальшивого удостоверения.
      - В шестой... - смешалась молоденькая медсестра и неуверенно заметила: - Так из милиции уже были...
      - И еще не раз будут, - отрезал я и повернулся, чтобы идти по коридору.
      - Погодите... - остановила медсестра. - Наденьте, пожалуйста... - Она вскочила из-за стола, сорвала с вешалки белую накидку и протянула мне. Доктора позвать?
      - Сам к нему зайду, - хмуро сказал я, набрасывая на плечи накидку и завораживая медсестру строгим взглядом. - В палате кто-нибудь из родственников есть?
      - Да... То есть нет. Девушка с его работы... Всю ночь с ним просидела.
      - Она-то мне и нужна, - кивнул я, развернулся и зашагал по коридору, отыскивая взглядом шестую палату.
      Палата оказалась маленькой, на одного пациента. Широкое окно, занавешенное желтыми легкими шторами, тумбочка, умывальник и высокая реанимационная койка, на которой под капельницей лежал Владик. Голова забинтована, лицо серое, глаза закрыты.
      У койки на стуле дремала, подергивая склоненной головой, официантка Люся. Услышав звук открывшейся двери, она порывисто вскочила и, хлопая спросонья ресницами, уставилась на меня.
      - Вы... Вы кто? - испуганно пролепетала она, словно увидела перед собой киллера, пришедшего добивать раненого свидетеля.
      - Роман Челышев, - успокоил я ее.
      Откуда ей знать одного из многочисленных посетителей погребка? Я хоть и любил заглянуть в погребок, но делал это нечасто, завсегдатаем не был, за столиком никогда не сидел, а только за стойкой бара. Это с Владиком мы были приятелями, а с официанткой я словом никогда не перебросился - не было нужды.
      Все же, видимо, мое лицо примелькалось, и Люся меня узнала.
      - Роман... - Губы у нее задрожали. - Значит, это вы...
      Неожиданно она порывисто бросилась ко мне и, уткнувшись носом в больничную накидку, беззвучно зарыдала. Я на мгновение оторопел. Надо же, какая чувствительная девица! По ее строгому обхождению с посетителями погребки никак не скажешь. А тут, можно сказать, первому встречному-поперечному на грудь бросается.
      - Ну-ну... - пробормотал я и, аккуратно взяв девушку за плечи, отстранил от себя. - Слезами горю не поможешь.
      Люся, закрывая кулачками рот, продолжала всхлипывать. низко наклонив голову. Я усадил ее на стул и посмотрел на Владика. Он по-прежнему лежал неподвижно и, казалось, не дышал. Черты лица обострились, вокруг закрытых глаз расплылись темные круги.
      - Он вас в бреду звал... - плаксиво протянула Люся. "Почему меня, а не тебя? - отстранение подумал я, с недоумением вглядываясь в застывшее лицо Владика. - Кто я ему такой?"
      В голову ударила жаркая волна, и я понял, кто я такой. Тело Владика дрогнуло и как бы раздвоилось: причем один Владик продолжал неподвижно лежать под простыней на койке, а второй приподнялся сквозь простыню, открыл глаза и посмотрел на меня с укором.
      "Почему ты меня не предупредил о перестрелке в погребке? - беззвучно спросил второй Владик. - Ведь ты знал..."
      Я крепко зажмурился, заскрипел зубами и замотал головой. Кровь прилила к лицу, в ушах шумело, но постепенно жаркая волна схлынула, и я отважился открыть глаза. Раздвоение Владика закончилось, он снова неподвижно лежал на койке под простыней.
      Да уж, виноват перед Владиком я на все сто процентов. И вину эту ни загладить, ни измерить.
      - Как он? - тихо спросил я.
      - П-плохо... -через силу выдавила Люся.
      - Когда была операция?
      - Не... не было операции...
      - Как так? - возмутился я. - Почему?
      Люся судорожно перевела дыхание, выпрямилась на стуле и принялась кулачками вытирать слезы, размазывая тушь по лицу.
      - Она больших денег стоит... Пять тысяч... долларов...
      Я непроизвольно присвистнул. Аппетит у хирургов был чрезмерным. Что им по нынешним временам клятва Гиппократа, когда во вроде бы цивилизованном обществе вновь, как в животном мире, воцарился биологический закон естественного отбора? А посему выживать должен сильнейший. То есть богатый. Есть деньги - живи, нет - помирай.
      - У меня только две тысячи... - продолжала всхлипывать Люся.-Вы не займете еще три?
      Я молчал, глядя в сторону. Моих двухсот долларов оказалось не просто маловато, а смехотворно мало.
      - Умрет ведь... - потерянно протянула Люся.
      - Разве Еся не поможет? - тихо спросил я и почувствовал, что краснею. Тоже, называется, нашел выход.
      - А что Еся? - Люся безнадежно махнула рукой. - Еся, как всегда, был в своем амплуа... "Понимаешь, Люсечка, я бы Владику на опе'ацию с до'огой душой и десять тысяч дал, да нет сейчас у мине..." - с горькой усмешкой передразнила она владельца погребка.
      - Плохо дело... - покачал я головой и честно признался: - А у меня только двести долларов. Все мои сбережения.
      Сказал, словно гордиев узел разрубил. И будто гора с плеч свалилась.
      Ни тени недоверия не мелькнуло на лице Люси. Она понимающе закивала, и вновь по щекам побежали слезы.
      - Я почему-то так и думала... - безотрадно прошептала она. Сил, чтобы вытереть слезы, у нее уже не было.
      У меня не нашлось слов утешения. Да и что можно сказать в таком случае - авось обойдется? Не та ситуация...
      Тягостное молчание прервал вошедший в палату врач. Вошел по-хозяйски, широко распахнув двери, быстрым шагом. Молодой, крепко сбитый, розовощекий, в хорошо выглаженном белом халате и накрахмаленном колпаке.
      - Здравствуйте, - обратился он ко мне, не вынимая рук из карманов халата. - Вы из милиции?
      От его фигуры, позы, манеры говорить сквозило непоколебимой не по годам уверенностью опытного хирурга. Такому доктору даже абсолютно здоровый человек без колебаний доверит резекцию собственного желудка. На всякий случай, так сказать, в качестве превентивной меры - уж очень располагает прямота голубых глаз.
      Я покачал головой. Такому не соврешь, да и к чему? В палату я уже проник.
      - Нет.
      -Как?-удивился врач.-Сестра-хозяйка сказала...
      Он оглянулся на открытую дверь, в проем которой заглядывала симпатичная медсестра, встретившая меня у входа в отделение.
      - Это она решила, что из милиции, - сказал я. - А я ни стал разубеждать.
      Лицо врача посуровело. Он вынул руки из карманов, и я увидел громадные кулаки. Ну почему все хирурги так похожи на мясников? Поставь их рядом - не различишь.
      - Значит, вы обманом проникли в палату? - не спросил, а констатировал он и резко закончил: - Посторонним у нас находиться не положено.
      Сказал как отрубил. Похоже, ему что со скальпелем у операционного стола стоять, что у мясного прилавка топором махать - все едино.
      Во мне вдруг взыграло самолюбие. Но взыграло не просто так, безосновательно. Откуда-то появилась уверенность, что к вечеру у меня будут деньги, и я оплачу операцию. Рыжая Харя, что ли, в голове покопалась и подсказала?
      - Понятно, - кивнул я. - Но если посторонним находиться не положено, кто тогда оплатит операцию?
      Врач опять преобразился. Сколько метаморфоз за считанные минуты! Черты лица смягчились, он располагающе улыбнулся.
      - Лидочка, прикройте, пожалуйста, дверь, сквозит, - обернулся он к медсестре и, когда дверь закрылась, продолжил, вновь изменив выражение лица на сочувственно скорбное: - Если не провести операцию сегодня, можем опоздать.
      - Летальный исход?
      - Нет, зачем же, - спокойно возразил он. - В любом случае мы сделаем все возможное, чтобы пациент остался жив. Но без операции он может оказаться парализованным, и мы не гарантируем, что в полной мере восстановятся умственные способности. Кроме того...
      Объяснял врач возможные последствия лечения без оперативного вмешательства обстоятельно, вдумчиво и весьма доходчиво. Вместе с тем настолько завораживающе, что я практически не улавливал смысла, зато помимо воли росла твердая убежденность, что операцию просто-таки необходимо оплатить. Немедленно! Рука сама потянулась к карману, и если бы там была нужная сумма, я бы без лишних слов ее отдал и долго потом благодарил врача за согласие провести операцию.
      - Оплата в восемь вечера вас устроит? - прервал я терминологические объяснения молодого врача, с трудом стряхнув с сознания обволакивающее наваждение его речи.
      Он осекся, но сориентировался мгновенно.
      - Да. В таком случае мы начнем готовить пациента к операции на двадцать один час.
      Врач кивнул на прощание и таким же твердым, хозяйским шагом удалился из палаты. Весьма деловой молодой человек. Удивительно, как он умудряется совмещать нейрохирургическую практику с бизнесом. Мне всегда казалось, что интеллигенция и бизнес - вещи несовместимые. У меня, например, так никогда не получалось - чаще сумму называл клиент, а мне оставалось лишь соглашаться.
      - Роман... - услышал я сдавленный голос Люси. - У вас же денег нет... Где вы их возьмете?
      Люся сидела на стуле и смотрела на меня во все глаза. Страх, недоверие и в то же время надежда плескались в ее взгляде. Красивые, надо сказать, оказались у нее глаза - большие, зеленовато-карие. И как я раньше в погребке не заметил? Впрочем, я на женщин обычно не заглядываюсь, да и она на меня в погребке т а к не смотрела. У официанток вообще Привычка - посетителям в глаза не смотреть, чтобы не вообразили чего.
      Непроизвольно я окинул взглядом ее фигуру. Хорошенькая, во всем хорошенькая девочка. И телом, и душой. Повезло Владику - вон как за него переживает. Честно скажу, в этот момент я остро позавидовал бармену. Более того, готов был с ним поменяться местами, под капельницей операции ждать, чтобы кто-нибудь по мне вот так же кручинился.
      - Деньги?- переспросил я, отгоняя глупую зависть, и через силу улыбнулся. Где я добуду деньги, еще не знал, но в том, что достану, был абсолютно уверен. - Будут деньги. Не сомневайтесь, Люся, будут. Поставим Владика на ноги.
      Я нарочито деловито посмотрел на часы, но спохватился по-настоящему. Начало двенадцатого. Могу на допрос опоздать, а в милиции этого не любят. Научен горьким опытом, когда неделю подряд каждый день ходил на допросы к следователю Оглоблину. За опоздание на пять минут он меня чуть в КПЗ не определил.
      - Побегу деньги добывать, чтобы к восьми успеть, - сказал я и снова обнадеживающе улыбнулся. - Крепитесь, Люся. Все будет хорошо.
      Она беззвучно заплакала и быстро-быстро закивала. Я тихонько ретировался, аккуратно прикрыв за собой дверь.
      Сестра-хозяйка за столиком у входа в отделение встретила меня суровым взглядом.
      - Так вы не из милиции? - спросила она, встав со стула и преграждая дорогу. Облегающий халатик, надетый на голое тело, подчеркивал ее возмущение. Наиболее бурно выражала негодование трепещущая под халатиком грудь.
      - Увы, - развел я руками и постарался придать взгляду обезоруживающее простодушие.
      Взгляд не сработал. Будто на стену наткнулся.
      - Когда придете в следующий раз, принесете пачку стирального порошка и лампочку. Иначе не пущу, - процедила сестра-хозяйка.
      На мгновение я оторопел. Спрашивается, каким таким образом стиральный порошок и лампочка помогут Владику встать на ноги? Это уже не платная медицина, а сплошное вымогательство! Однако перечить не стал.
      - Извините, сестричка, - сказал просительно, - боюсь, на покупку порошка и лампочки у меня сегодня не найдется времени. Может, вы сами их приобретете?
      К словам я присовокупил десять долларов. Чтоб, значит, она и того, и другого ящик купила.
      - Хорошо, - милостиво согласилась она, пряча деньги в карман, но черты ее лица при этом отнюдь не смягчились.
      - Скажите, сестричка, операцию будет проводить этот молодой хирург? Он достаточно опытный?
      Сестра-хозяйка заломила бровь и назидательно изрекла:
      - Вашему другу операцию будет делать профессор Илья Григорьевич Мильштейн!
      Звучало это приблизительно так, будто имя профессора я должен был знать с пеленок и преклоняться перед его гениальностью. Я не стал разочаровывать сестру-хозяйку.
      - Ух, ты! Надо же, как повезло! Сам Мильштейн...
      Я изобразил на лице восхищение, хотя слыхом не слыхивал о профессоре. Знаю я цену сказкам о местных "светилах" медицины. Раздувают о себе молву как о кудесниках, но все равно те, у кого есть деньги, предпочитают лечиться за границей. И дешевле, и надежнее.
      - А этот врач - его ассистент? - осторожно спросил я. Было не похоже, чтобы столь молодой парень оказался профессором Мильштейном. Хотя чем черт не шутит. Сейчас за большие деньги можно и академиком стать чуть ли не в отрочестве.
      - Он не врач, - снисходительно поправила меня сестричка. - Интерн Левушка Матюхин.
      - Скажите пожалуйста! - теперь уже почти искренне восхитился я и покачал головой. - А впечатление производит как минимум опытного хирурга... Далеко пойдет.
      Я кивнул медсестре и постарался побыстрее выйти из отделения на лестничную площадку. Пришлось приложить максимум усилий, чтобы в голосе не прорезался сарказм. Причем старался не ради сестрички - главное, чтобы Рыжая Харя его не почувствовала. Шуток она не понимает, уловит мое негативное отношение к Леве Матюхину и может интерна в бараний рог в буквальном смысле скрутить. А ни мне, ни тем более Владику это сейчас вовсе ни к чему.
      Глава 3
      Городское отделение УБОП располагалось в старом двухэтажном здании как бы не тридцатых годов - сером длинном сооружении с узкими окнами, без балконов и архитектурных излишеств. Весьма непрезентабельный дом, а решетки на окнах и понимание того, какое учреждение здесь находится, вызывали совсем уж гнетущее впечатление. Стоял дом на тихой улочке с красивым названием Листопадная, скрытый от глаз редких прохожих зеленью молоденьких березок и декоративных елочек небольшого сквера. Вероятно, милицейское начальство специально выбрало столь уединенно расположенный дом, чтобы не афишировать сотрудников УБОП.
      Я предъявил паспорт в бюро пропусков, и сержант, знакомый по прежним посещениям управления, без лишних слов выдал заказанный на меня пропуск. При этом он смерил мою фигуру столь пристальным взглядом, будто мне давно полагалось быть в наручниках и под конвоем. Весьма бдительный страж порядка, хотя можно дать голову на отсечение, что меня не помнит. За месяц воды утекло не меньше, чем перед его глазами прошло таких, как я, - и подозреваемых, и обыкновенных свидетелей.
      Электрические часы на стене в вестибюле, сохранившиеся, похоже, со сталинских времен, показывали двенадцать двадцать, и я облегченно перевел дух. Не знаю, как относится к опозданиям следователь Серебро, но вряд ли лучше, чем следователь Оглоблин. Одним миром мазаны... К тому же и кабинеты их рядом - на пропуске был указан двести пятнадцатый, а Оглоблин, насколько помню, занимал двести четырнадцатый.
      Поднявшись по обшарпанной лестнице на второй этаж, я зашагал по скрипучим, половицам полутемного коридора, освещаемого лишь естественным светом из зарешеченного окна в торце здания. Странно, но коридор был пуст - никто в ожидании вызова не томился на стульях вдоль стен, да и конвойных нигде не было видно. Никак милиция всех преступников переловила и теперь почивала на лаврах.
      Двести пятнадцатый кабинет оказался не рядом, а напротив кабинета Оглоблина, и я невольно поежился. Из кабинета в кабинет два шага шагнуть то-то будет, если Иван Андреевич к Николаю Ивановичу во время моих показаний вздумает .заглянуть. Сигаретку, скажем, стрельнуть или словом перемолвиться. Попаду под перекрестный допрос - мало не покажется. Совсем в другом свете предстанет перед Оглоблиным дорожно-транспортное происшествие с господином Популенковым.
      Однако деваться было некуда. Я поднял руку, чтобы постучать, но дверь неожиданно распахнулась, и из кабинета вышел "вольный художник" Шурик. Был он в той же джинсовой безрукавке, но необычно бледен, от чего цветная татуировка змеи на руках выглядела особенно ярко. Будто настоящая змеиная шкура.
      Я отпрянул, машинально кивнул Шурику, но он меня не узнал. Скользнул по лицу бессмысленным взглядом и заковылял по коридору. Досталось ему, видимо, крепко. Еще в погребке "У Еси" я обратил внимание на то, насколько впечатлительная у него натура. Как он тогда от женской пощечины растерялся и замямлил... Ну а как следователи могут "наезжать", я знаю на собственном опыте. Ничего от его тонкой и чувствительной натуры не осталось - словно асфальтовым катком по ней прошлись, в лепешку раскатав и его самого, и вытатуированную змею.
      Тяжело вздохнув, я постучал. Как-то по мне пройдется "следовательский каток"?
      - Войдите! - донесся из кабинета хорошо поставленный мужской голос.
      И я вошел.
      Следователь УБОП Николай Иванович Серебро оказался весьма представительным мужчиной. Седой ежик коротких волос на все сто соответствовал фамилии, а большие очки в роговой оправе с внушительными линзами отнюдь не портили волевое лицо. Сухой, поджарый, в кремовой рубашке с распахнутым воротом, он сидел за столом неестественно прямо (видимо, сказывалась выправка, поскольку у таких людей, по идее, геморроя быть не может) и поверх оправы вопросительно строго смотрел на меня.
      - Я к вам по вызову... - промямлил я.
      - Повестку! - сухо сказал он и протянул руку.
      - Вы меня по телефону вызывали... - робко возразил я, подавая пропуск.
      Словам Николай Иванович не поверил; По должности он никому на слово верить не должен. Только пропуск убедил его в моей правдивости.
      - Так, - хмуро сказал он, прочитав на бумажке мою фамилию. - Значит, Роман Анатольевич Челышев собственной персоной. Садитесь.
      Я огляделся, куда бы сесть, и обмер. Только сейчас увидел, что на столе у следователя стоит включенный компьютер. Сердце ухнуло куда-то вниз, провалившись сквозь пятки, половицы и перекрытие на первый этаж. Или даже в подвал. Вот она, моя погибель - игла Кощеева... И в мыслях не держал, что в кабинете может оказаться компьютер. Следователь-то Оглоблин по старинке печатал протокол на пишущей машинке...
      Я попятился и опустился на стул в углу возле двери.
      - Не туда! - одернул меня Серебро. - Садитесь к столу. Пришлось с замиранием сердца сесть напротив следователя. Но здесь неожиданно робость и затравленность, словно передавшиеся заразной болезнью от "вольного художника" Шурика при входе в кабинет, вдруг исчезли. Правильно сознание отреагировало: чему быть, того не миновать, а если помирать, так с музыкой.
      - Паспорт! - потребовал следователь.
      Я подал ему документ. Но теперь уже безбоязненно заглянул ему в глаза. Холодные у него были глаза за. стеклами очков, и взгляд тяжелый. Жесткий, надо понимать, человек, Николай Иванович, прямолинейный. По мнению таких людей, добропорядочные граждане в этом кабинете не оказываются.