Современная электронная библиотека ModernLib.Net

За Волгой земли для нас не было

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Зайцев Василий / За Волгой земли для нас не было - Чтение (стр. 8)
Автор: Зайцев Василий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Блиндаж для солдата - это и кухня, и спальня, и баня.
      Сегодня уже вторично в наш "дворец" заглянул капитан Аксенов - помощник начальника штаба дивизии. Но заданию командира дивизии он изучает опыт групповой снайперской работы на переднем крае. Наша группа, видать, понравилась ему.
      - Побывал, - говорит, - у соседей справа и слева, снова к вам потянуло.
      В такую дождливую промозглую ночь мы могли смело спать, зная, что фашисты в наступление не пойдут, хотя их артиллерия и минометы вели методический обстрел наших позиций.
      Стены блиндажа ходили ходуном, но мы сидели спокойно.
      - Нет ли у вас лишнего сухарика? - робко спросил капитан Аксенов. - С утра ни крошки во рту.
      Охрим Васильченко, дежуривший по "кубрику", как в шутку мы называли свой блиндаж, огорченно развел руками: дескать, сами вторые сутки ждем ужина.
      Капитан Аксонов подвинулся к лампе и под ее слабым светом развернул свою тетрадь, чтобы записать наши сведения и впечатления за минувший день.
      Я вышел к дежурному снайперу. Дождь лил по-прежнему, темнота, хоть глаз выколи.
      Над оврагом взметнулась осветительная ракета-фонарь. Его подвесили на парашюте минометчики противника. Покачиваясь, огонь оседает так медленно, что кажется, будет висеть до утра. На той стороне оврага под лучами "фонаря" застыли две человеческие фигуры. Я окликнул:
      - Кто там?
      Ответа не последовало.
      Выскочил на блиндажа Двояшкин. Узнан, отчего крикнул дежурный, метнулся в блиндаж, схватил автомат и по колено в воде побрел на ту сторону оврага. Туда же направился Охрим Васильченко, а меня позвал к себя капитан Аксенов.
      Прошло еще несколько минут. У входа в блиндаж вспыхнула спичка. Затем откинулась в сторону палатка, и под звон жестяного ведра с напускной важностью вошел Охрим, за ним Двояшкин. Они привели давно ожидаемых желанных гостей Ахмета Хабибулина, нашего подносчика боеприпасов и питания, и политрука Степана Кряхова.
      Кряхов поздоровался со всеми за руку, снял со спины до краев набитый вещевой мешок, подвинул -его к Ахмету и сказал:
      - Разбирай!
      На этот раз нам принесли продуктов больше, чем мы ожидали. Среди консервных банок "второго фронта" лежали осьмушки махорки-полукрупки.
      Охрим Васильченко весело гремел котелками. Потом все умолкли, сопели, чмокали. На отсутствие аппетита никто не жаловался, да и каша была очень вкусная. Даже капитан Аксенов приговаривал:
      - Хороша каша, хороша...
      Все знали, что Кряхов, как всегда, принес новости об обстановке в Сталинграде, свежие газеты, письма.
      Мы не ошиблись. Едва успел дежурный собрать котелки, как политрук сунул руку за пазуху, и пачка писем легла перед лампой. В один миг они разошлись по рукам. В блиндаже стало тихо. Каждый молча, затаив дыхание, читал вести из дому.
      Только один Охрим Васильченко не знал, куда себя спрятать среди нашего короткого солдатского счастья: он не ждал писем, его родные в оккупации, на Полтавщине. Тяжело было смотреть на него в такие минуты, хоть отказывайся от писем или отложи чтение, пока он не отлучится из блиндажа. Но разве можно удержаться, когда пришла весточка из дому...
      Это и учел, видно, Степан Кряхов, знавший про Охримово горе. Он вдруг торжественно поднял над головой еще один конверт и сказал:
      - У меня есть письмо от одной девушки из Челябинска. Она просит вручить письмо самому храброму солдату. Кому прикажете вручить?
      Мы, конечно, не задумываясь, ответили:
      - Охриму!
      - Конечно, Васильченко!
      - Ему, ему!
      Так Охрим Васильченко за полтора года войны получил первое письмо.
      Получил и боится читать, не знает, что с ним делать... Наконец разорвал конверт.
      Я присел рядом с Охримом, увидел строчки, выписанные прямым четким девичьим почерком.
      На листке было написано:
      "Я не знаю, кто будет читать мое письмо, ведь я пишу неизвестному солдату. Мне 17 лет. Если по возрасту я гожусь тебе в дочери - могу назвать отцом, а если ты немногим старше меня - назову тебя братом... От девушек и женщин нашего цеха собрали подарки для защитников Сталинграда... Знаем, что у вас в окопах тяжело и опасно... Наши сердца рвутся к вам. Мы работаем и живем только для вас.
      ...Хотя я далеко, на Урале, я живу надеждой на то, что снова вернусь в свой родной Минск. Слышите ли вы плач моей матери?.."
      Васильченко перевернул страницу. Я успел прочитать конец письма:
      "Убей фашиста, пусть на его родине будет траур, пусть его родные обливаются слезами! Бейте врага мужественно, так, как били их наши предки".
      Охрим отложил письмо, поднялся. Ему не хватало воздуха. Он вышел из блиндажа. Через минуту вернулся, схватил автомат, сумку с гранатами... Ясно, задумал что-то неладное. Я встал у выхода, широко, по-морскому расставил ноги. Васильченко понял мою позу - тут не пройдешь, - переступил с ноги на ногу, потом сел на край нар и, как бы оправдываясь, решил раскрыть свой дерзкий план.
      Оказывается, Васильченко и Костриков втайне от всех несколько дней подряд вели наблюдение за блиндажом противника, что прилепился на склоне кургана слева от нас. Они изучили подходы к нему, установили место дежурства часового, время смены караулов. Для выполнения задуманного ждали только удачного момента - сильного дождя или метели. И вот такой момент наступил... Костриков уже незаметно ускользнул из блиндажа.
      Я крикнул дежурному:
      - Немедленно задержать и вернуть Кострикова!
      Это окончательно выбило Васильченко из равновесия. Он швырнул автомат и сумку с гранатами в угол, закричал, обзывая нас предателями.
      Поднялись капитан Аксенов и политрук Кряхов.
      - Стой, сталинградский солдат, ты почему петухом поешь? - крикнул на Васильченко кто-то из них.
      На лице Охрима выступили крупные капли пота, глаза помутнели, рот перекосился. Только теперь нам стало ясно, что у него нервный приступ. Он упал на мои руки. Его трясло, он бился головой о мою грудь. Наконец Охрим успокоился и сразу же уснул.
      Теперь мы обстоятельно выслушали Кострикова. План вылазки заслуживал внимания. Его одобрил даже капитан Аксенов.
      А дождь не прекращался. Нельзя упускать такой момент: будет ли еще такой дождь, неизвестно.
      На том участке до Кострикова и Васильченко действовала снайперская пара Афиногенов и Щербина. Нужно узнать, что скажут они.
      Разбудили Афиногенова. Он вскочил мгновенно, словно только и дожидался, когда его тронут за ногу.
      - Пойдемте, я в этом районе знаю все ходы-выходы. Ох какого можно задать им перцу!
      - Погоди, выслушай до конца.
      - Я все слышал, о чем вы говорили. Я в Сталинграде научился спать и слышать весь разговор.
      Вооружились только легким оружием - автоматами, гранатами, ножами. Первым полз Афиногенов, за ним Щербина, потом Степан Кряхов и я. Мы боялись одного: как бы на пути к блиндажу не напороться на минное поле. Однако все обошлось благополучно. Видно, нам и на этот раз сопутствовало солдатское счастье.
      Вот и блиндаж. Около входа под дамским зонтом с автоматом на шее стоит часовой. Афиногенов, недолго думая, сполз в траншею. В темноте блеснул нож, и часовой без звука рухнул на землю.
      Афиногенов и Щербина остались наверху, а мы с Кряховым потихоньку вошли в блиндаж.
      Быстро окидываю взглядом обстановку. В деревянную стену у двери вбиты гвозди. На каждом гвозде автомат. Под автоматами каски, около касок электрические фонарики. Вдоль правой и левой стен - сплошные нары. На нарах под одеялами спят гитлеровцы. Спят тихим, мирным сном. Над головой у каждого верхнее обмундирование. Посреди блиндажа висит маленькая электрическая лампочка, отчего в блиндаже полумрачный успокаивающий молочный свет.
      Мы подошли к автоматам, сняли их со стены, потом вывернули лампочку, прицепив к своим поясам но карманному фонарику. Гитлеровцы продолжали храпеть.
      Степан Кряхов громко, твердо скомандовал:
      - За смерть детей и матерей по фашистскому зверью - огонь!
      Из двух автоматов хлестнул свинцовый ливень. Фашисты срывались с мест, но тут же падали. Одеяла перемешались в кучу.
      Мы стояли у стены, увешанные автоматами, меняя по мере необходимости положение. Прошили очередями нары вдоль и поперек. Порядок, никаких признаков сопротивления.
      И вдруг вижу возле своих ног живого гитлеровца. Он в одном белье, на котором нет ни одного темного пятнышка, значит, ни одна пуля не тронула его. Как это ему удалось, не пойму. Перевожу автомат к ногам. Кряхов хватает меня за руку:
      - Не тронь, нужен "язык"!
      Фашист вытянул руки вдоль пола: дескать, сдаюсь, вот, даже в лежачем положении руки поднимаю.
      Этот немец хорошо знал русский язык, что и спасло его: он раньше всех понял смысл команды Кряхова и бросился ко мне в ноги.
      Немец оказался послушным. Он быстро накинул поверх белья маскхалат, сунул ноги в сапоги, и мы вернулись к своим товарищам с "языком".
      Обратный путь преодолели быстро. У своего блиндажа нас встретили и капитан Аксенов, и выспавшийся Васильченко, и Костриков, и Хабибулин. Осматривая немца со всех сторон, они расспрашивали о подробностях вылазки. Но рассказ явно не клеился. Перед моими глазами то и дело вставала картина того, что мы сотворили в блиндаже. На душе было как-то нехорошо. Даже вроде жалко становилось тех.
      Но взглянув в глаза Охрима Васильченко, у которого в зрачках еще не погасла вчерашняя тоска, темная и тревожная, как небо над боевыми позициями солдата, я заключил свои думы вслух:
      - Пусть солдатское небо будет с овчинку, но на своей земле мы - хозяева!
      14. Моя забота
      Постоянная забота солдата - выжить и победить врага. Ведь мертвые бывают в строю только на перекличках, а бой ведут живые. Но меня заботило еще одно подготовка и обучение новичков снайперскому искусству. Все живое ведет борьбу за продолжение жизни. И я тоже хотел жить долго, если не физически, то морально. Я верил, что каждый подготовленный мною снайпер сумеет отомстить за меня, оградит других от преждевременной смерти и том самым морально продлит мою жизнь, приблизит общее дело к по бедной развязке. Вот почему все, что было связано со снайперским искусством, полностью завладело моими мыслями и поступками.
      В первый же день нашей работы на новом участке, в районе завода "Красный Октябрь", мое внимание привлек снайпер-новичок Горожаев. Среднего роста, голубоглазый солдат. Черты лица крупные, шея короткая, подбородок тяжелый. С виду он казался угрюмым, нелюдимым, замкнутым.
      Для этого были свои причины. Горожаев подолгу просиживал со своим напарником на переднем крае, а удачи не было. Более того, сегодня фашистский снайпер послал в него пулю, и только благодаря неточности выстрела новичок остался жив: пуля ударила в каску. Но это было уже серьезное предупреждение молодому снайперу: смотри, пока не поздно, меняй свою тактику или вообще уходи из снайперской команды. Я подсел к Горожаеву, молча развернул перед ним кисет, оторвал от газеты клинышек бумаги, свернул цигарку. Он проделал то же самое. Накурили. Сквозь табачный дым ему было, кажется, легче смотреть на меня: взгляд его голубых глаз потерял свою угрюмость, и он признался:
      - Не дается мне снайперское дело. Смотрю в окопный перископ весь день, даже в глазах звездочки появляются, а цели поймать не могу. Автоматом бить проще: дали команду - и строчи, а тут одна морока...
      - Не морока, а смекалка и выдержка, поправил я Горожаева.
      - Пусть будет так, - нехотя согласился он.
      Тут я, не торопясь, разъяснил, что снайпер обязан с первого взгляда определять цель, мгновенно оценивать ее и поражать с первого выстрела. А в конце беседы предложил:
      - Завтра с утра приглашаю тебя в напарники.
      В четыре часа утра снайперы уже окончили завтрак и стали расходиться по своим участкам. Мне надо было идти с Горожаевым на позицию, что напротив железнодорожных вагонов. Там замаскировались снайперы противника и выводили из строя наших бойцов и командиров. Но сначала я повел своего напарника в блиндаж заместителя командира батальона, старшего лейтенанта Архипа Сухарева, который был ранен именно па том участке.
      Вошли в блиндаж. Сухарев лежал на земляных нарах, покрытых черным сукном. Медсестра Клава Свинцова готовила его к перевязке. Дора Шахнович помогала ей, держа в руке флакончик с каким-то лекарством. Старший лейтенант сел, спустил ноги. На губах капли крови, лицо бледное. Его взгляд остановился на мне. Многое было в этом взгляде, в том числе и незаслуженный упрек в наш адрес: дескать, как же это вы, снайперы, не истребили вовремя того стрелка, что послал свою пулю в спину замкомбата. Но я не стал объясняться, оправдываться: мне важно было, чтобы этот взгляд заметил Горожаев. И он заметил, почувствовал, оценил, что такое снайпер в глазах командира!
      Молча постояв возле Архипа Сухарева, мы вышли из блиндажа.
      В заводском районе шел яростный бой. Не умолкая, строчили в разных концах пулеметы.
      - Где засел снайпер, как ты его найдешь в этом пулеметном треске? По каким приметам можно установить, где его гнездо? - спросил я.
      Горожаев пожал плечами и тихо ответил:
      - А черт его знает...
      - Чертям здесь тоже тошно, они ничего не знают. Надо найти очевидца, чтобы рассказал, где и как был ранен Сухарев.
      Вскоре удалось встретить солдата, который поведал нам следующее:
      - Старший лейтенант вместе с фельдшером Зыковым шел из инструментального цеха в котельную, к пулеметчикам второго батальона. В дверном проеме старший лейтенант качнулся, изо рта хлынула кровь. Я подбежал к нему, хотел помочь. Только наклонился - мне обожгло левое плечо. Мы спрятались за котел. Там Зыков нас перевязал...
      - Сколько солдат и офицеров пострадало в этом дверном проеме? - спросил я.
      - Сегодня три солдата и вот старший лейтенант, - ответил солдат.
      Мне стало ясно, что вход в котельную держит под прицелом какой-то злой, опытный снайпер.
      - Теперь мы должны занять позицию там, где гибнут наши товарищи, - сказал я Горожаеву.
      Мы пробрались в котельную. Я установил свой перископ на подоконнике разбитого окна. То же сделал мой напарник.
      Враг хитер: работает под сильным прикрытием автоматчиков. По моему перископу хлестнула автоматная очередь. Потом вторая. Это фашистский снайпер маскирует свои выстрелы с помощью автоматчиков. Но где он? Вот уже третий час сидим, и все безрезультатно. Горожаев уже ворчит, утверждает, что нет перед нами снайперского поста. Я молчу: пусть сам убедится, что ошибается.
      Справа фашистские автоматчики перешли в атаку на мясокомбинат. Бой перекинулся в глубину обороны. Мы по-прежнему лежим в засаде.
      Смотрим, прямо против нас из-под колес вагона выскочил гитлеровский автоматчик. За ним второй, третий... десятый. Они скатывались под откос насыпи и терялись за развалинами. Куда они деваются? И вдруг автоматные очереди затрещали почти рядом с нами. Несколько солдат противника кинулись к дверному проему, к окну, за которым сидели мы. Лицо Горожаева напряглось, голубизны в глазах как не бывало... Он азартно начал метать гранаты. Я поливал наступающих огнем из автомата. И немцы, потеряв у стен котельной нескольких автоматчиков, откатились назад.
      Снова затишье.
      Мы с Горожаевым продолжали выслеживать снайпера. Поле боя опять казалось пустынным. Убитые автоматчики, как подкошенный бурьян, лежали головами в разные стороны. Кто-то кричал, звал на помощь своих, но никто не отзывался. Они теперь никому не нужны. Разве только нам, как "приманка", но вести снайперский огонь по санитарам у меня не поднималась рука.
      И тут в котельной появился капитан Василий Ракитянский, инструктор политотдела дивизии, опытный политработник. Он залег у пробоины в стене, вставил в пробоину рупор. Я попросил его выслушать меня и уж тогда начинать свое "вещание".
      Капитан одобрил мой замысел и согласился помочь нам: антифашистская речь на немецком языке должна вывести снайпера из терпения, он забудет об осторожности.
      Но мы просчитались.
      На голос капитана Ракитянского откликнулись пулеметчики. Они открыли бешеный огонь по рупору. Мы ответили прицельными выстрелами, шестерых отправили в "крестовый батальон", однако немецкий снайпер так и не обнаружил себя.
      Потом началась бомбежка. На развалины стен, разбитые станки, на груды битого кирпича повалились бомбы. Мы спрятались в шахте под котлом.
      - Где Ракитянский - там бомбежка! - сказал кто-то из моих друзей.
      - А может, наоборот: где бомбежка - там Ракитянский? - ответил капитан.
      Налет авиации кончился, и мы снова заняли свои позиции.
      Ракитянский протянул руку к рупору и стал вытаскивать его из кирпичей.
      Этого момента, видно, и ожидал фашистский снайпер. Его пуля прошила руку капитана выше кисти. Но свою позицию он, наконец, раскрыл. Я успел заметить ее: фашист устроил свое гнездо под вагоном, между скатами колес.
      Теперь надо было дать возможность Горожаеву подготовиться к точному выстрелу. Я посоветовал ему выбрать место в глубине цеха, а сам остался возле рупора, чтоб отвлечь внимание снайпера на себя.
      Но Горожаев поспешил: пуля пролетела через отверстие в колесе, ударилась о рельс и ушла в сторону. Фашистскому снайперу выстрел Горожаева вреда не принес, наоборот, послужил предупреждением.
      Мы остались ночевать в котельной.
      На заре в топку котла спустился командир роты Василий Большешапов. Он принес нам полкотелка воды и сказал:
      - Вот вам вода, умойтесь, промойте свои ясные глаза, так сказать, наведите их на резкость - и за дело!
      Умывшись, мы снова вышли на свои огневые позиции. Я занял пост наблюдения, а Горожаев встал на номер.
      - Что надо сделать, чтобы фашист показал себя? - спросил я Горожаева.
      Он ответил:
      - Не знаю.
      - Тогда смотри.
      Рупор капитана Ракитянского лежал на старом месте. Я просунул руку между кирпичами, взялся за край рупора и стал поворачивать его.
      Раздался выстрел. Пуля пролетела над моим ухом. Да, фашистский снайпер прибыл на огневую позицию раньше нас. Он подготовился к встрече.
      Прогремело еще два выстрела - один за другим. Стреляет фашист хорошо и быстро. Он зажал меня между кирпичей, возле рупора. Только чуть пошевелюсь тут же возле моей головы лопается разрывная пуля.
      Проходит час, второй. Я прикинулся трупом. Могу разговаривать, но пошевелить головой или рукой нельзя.
      Скосил глаза в сторону солнца, его лучи ослепили. Я зажмурился, и тут меня озарила идея: ослепить фашиста солнечным лучом. Подозвал Горожаева поближе и, не шевелясь, говорю:
      - Возьми осколок зеркала и направь "зайчика" ему в глаза!
      Горожаев проделал все в точности. Удалось! Я пулей выскочил из своей ловушки и мигом подсунул на свое место макет. С виду же изменений на нашей стороне не произошло.
      Фашистский снайпер опустился вниз, спрятался от солнечного луча. Отверстие в колесе просматривалось насквозь. Мы стали подбирать другую позицию, с которой можно было увидеть хотя бы голову фашиста. Он успокоился, зная, что один русский снайпер уже лежит убитый около рупора. А мы ходим, подбираем позицию. Метрах в тридцати восточнее котельной стоял большой бак с гудроном, наверху - площадка подъемника. На нее можно было забраться по железной лесенке. Забрались, нырнули вниз. Гудрон густой, вязкий. Сняли одну доску с площадки, кинули ее под ноги. В стенке бака несколько пробоин. Выбираем самые незаметные. Теперь мы оказались выше насыпи, отсюда хорошо видны траншеи противника. Однако снайперский пост прикрыт колесами вагона. Ничего, будем ждать.
      Прошло минут тридцать, и снайпер вылез из-под колеса. Повесил на плечо винтовку и пошел вдоль траншеи. Встретил кого-то из своих, остановился, снял с плеча винтовку.
      - Не спеши, - сказал я Горожаеву, - пусть немножко поговорит последний раз, расскажет, как "срезал" у рупора русского снайпера.
      - Ясно, - ответил Горожаев.
      - Теперь запоминай его лицо, - продолжал я, - лови момент, когда он повернется к тебе лбом.
      - Вижу, держу его на мушке.
      - Хорошо, - одобрил я.
      И в ту же секунду заметил, что фашист приготовился вскинуть винтовку к плечу. Приклад уже оторвался от земли.
      - Бей! - вырвалось у меня как выдох.
      Раздался выстрел. Фашистский снайпер, как срезанный подсолнух, упал на спину. Его винтовка свалилась поперек траншеи и преградила путь второму фашисту, на груди у которого я заметил какой-то орден. Моя пуля продырявила ему лоб.
      Вышли мы из засады очень поздно, довольные. Что же, было чему радоваться. Горожаев убил фашиста, отомстил за смерть друзей. А я радовался тому, что помог ему, передал свои знания и тем самым как бы еще продлил свою жизнь, свои дела.
      После ужина к нам в блиндаж пришла весть: перед передним краем нашего участка обороны взят пленный. Отличился в этом деле командир минометной батареи капитан Краснов.
      Каждый снайпер по-своему завидовал минометчикам. Нам было стыдно смотреть друг другу в глаза. Охрим Васильченко позор снайперов старался утопить в табачном дыму. Пришел к нам комсорг батальона, и незаметно возникло комсомольское собрание. Первым взял слово я.
      Вот о чем я говорил:
      - Как же так получилось, что фашистского ефрейтора поймали не снайперы, что день и ночь без выхода находятся на переднем крае обороны, знают каждый камешек, кустик? Почему мы прозевали сам факт выхода минометчиков за передний край нашего участка? - Я упрекал своих товарищей за потерю бдительности, за неосмотрительность. Они молчали, а я продолжал: - Если снайпер не опирается на солдат, как на основных хозяев положения, отрывается от них и действует сам по себе, запирается, как улитка в своей скорлупе, такого снайпера ждут сплошные неудачи.
      Ребята разговорились. Задело их за живое мое выступление. Комсомолец Костриков сказал, что он убил всего двадцать шесть фашистов, а Сидоров семьдесят, но равняться на такого "чемпиона" не следует.
      - А ты не крути, почему? - закричали с места.
      - Что мне крутить, - огрызнулся Костриков, - пусть сам Сидоров встанет и расскажет, а ежели будет врать, юлить, как вьюн в реке, тогда я поправлю его.
      Сидоров встал, спокойно окинул взглядом присутствующих. Вид у него внушительный: крупные черты лица, большой с горбинкой нос, подбородок крупный, волевой, светло-русые волосы зачесаны назад, грудь широкая, плечи крутые. Прежде чем начать речь, он вынул из кармана кисет и принялся скручивать "козью ножку".
      - Чего же ты молчишь, раз встал, так говори, - сказал кто-то.
      - Аль ты не видишь? Я цигарку кручу да с мыслями собираюсь. А цигарку крутить и речь говорить я не умею.
      Выпустив струю дыма, Сидоров посмотрел на Кострикова, покачал головой и одним духом выпалил:
      - Вы слыхали, этот цыпленок с меня пример брать не желает? Разве я прошу тебя: возьми с меня пример? Только переступил порог войны и, как сверчок в хате, надоедает. Вот ты у меня посвистишь, я тебе нарву уши, а делать будешь так, как я говорю.
      Спрашиваю Сидорова:
      - Что же у вас там вышло?
      - А пусть он сам и рассказывает, раз начал. Я постарше его, мне и поправлять его.
      Комсомольское собрание вроде уходило в сторону, но любопытство донимало каждого, хотелось знать, что же все-таки произошло между Костриковым и Сидоровым.
      Поднялся Костриков.
      - Два дня тому назад, - сказал он, - фашисты мелкими группами начали продвигаться по склону высоты. Их прикрывали пулеметы справа и слева. Я начал клинить пулеметы, а Сидоров в это время стреляет фашистов, увеличивает свой персональный счет. В то время, пока Сидоров увеличивал свой персональный счет, фашистские пулеметчики тяжело ранили четырех наших солдат. Останутся они живые или нет - это еще вопрос. Сидоров личное считает выше жизни товарищей.
      - Война без жертв не бывает. При чем тут я? - оправдывается Сидоров. - Из тех пулеметов, что были против меня, фашисты почти не стреляли, они как приманка на бруствере стояли. Не поспели приладиться к пулемету, как я каску вместе с головой продырявил.
      Как ни оправдывался Сидоров, мы вынесли ему порицание. В ту же ночь я пошел с ним на его участок. Замаскировались на площадке водосточной расщелины оврага Долгий и стали вести наблюдение в сторону гитлеровского дзота. Пулемет из фашистского дзота отбивал равномерную дробь, трассирующие пули веером прошивали темноту на широком фронте.
      - Почему ты не сказал, что тут есть ночной пулемет? - спросил я Сидорова.
      - Пули этого пулемета нас не тронут, - ответил он.
      - Ах, вот как ты мыслишь, - возмутился я. - Завтра же проси перевод в другую часть.
      Ночью я притащил сюда бронебойку и двумя выстрелами заткнул глотку ночному пулемету. Мне помог решить эту задачу Охрим Васильченко.
      Перед рассветом за мной прибежал связной:
      - Вызывает начальник штаба батальона.
      Повременив немного, мы с Охримом направились сначала к своему блиндажу. Послышались встречные шаги. Васильченко и я прижались к стенке окопа. Солдаты из тыла несли завтрак. Прошли рядом и не заметили нас. Вот она, сила маскировки!
      Около нашего блиндажа толпились незнакомые люди. Все, как один, курили. Пахло крепким дымом.
      - Что вы тут столпились, расходись! - скомандовал я хозяйским тоном. Лишь на одного не подействовал мой голос. Передо мной, широко расставив ноги, стоял здоровенный солдат. Хотя ростом он и не взял, но в плечах - косая сажень. Сила чувствовалась в этом солдате, да и характер, видать, задиристый. Все расступились, все услышали меня, а он стоит, как столб. Я потрогал его за плечо. Не поворачивая головы, он пробасил:
      - Ну, что тебе?
      - Идем в блиндаж.
      - Меня туда не просят.
      - А раз не просят, что в пустую гильзу глаза пялишь?
      - Я не пялю, - ответил солдат, - а слушаю.
      - Зачем напрасно ушами хлопать? Собрались тут и ждете, когда полетят фашистские гранаты.
      - Ты смотри, петух невелик, а какой широкий в перьях, раскудахтался. Может, крылышки подрезать, чтоб не отрывались от грешной земли?
      Из блиндажа вышел лейтенант Федосов. Увидев меня, он сказал:
      - Я тебя жду.
      - В честь какого праздника собрался здесь митинг? Все посты оголены перед носом противника.
      - Ты зря горячишься. Это штурмовая группа, так сказать, резервная. Где какая заваруха, стычка, так мы сразу на тот участок эту группу двинем.
      По дороге к штабу батальона лейтенант рассказал мне о назначении подвижных штурмовых групп.
      - В них подбираются самые отчаянные и крепкие люди...
      - Понятно, - ответил я, - один из таких вот только сейчас собирался обрезать мне крылья.
      - Не обижайся на него, это хороший бронебойщик, - успокоил меня лейтенант.
      - Ну, а зачем вызывают меня в штаб батальона? - спросил я.
      - Сейчас увидишь. Комбат велел позвать тебя: пусть, говорит, посмотрит Зайцев, какие у него снайперы ротозеи.
      В блиндаже штаба батальона шел допрос пленного, которого взял капитан Краснов.
      Здоровенный ефрейтор просил капитана не расстреливать его, так как он знает очень много и все расскажет в штабе, но не здесь.
      Допрос закончился, и мне удалось узнать подробности о том, как был взят пленный.
      Еще позавчера капитан Краснов узнал от разведчиков о расположении немецкой противотанковой батареи и решил проверить или, точнее, воочию убедиться, правильно ли докладывают разведчики.
      Вылазка была продумана хорошо, до малейших деталей.
      Взяв с собой двух крепких минометчиков, капитан облачился в маскхалат такого же цвета, как у немцев, через плечо перекинул ремень телефонного аппарата, повесил на шею автомат немецкого образца, даже сбоку гранаты болтались с длинными рукоятками. Судя по всему, капитан - любитель острых ощущений - на этот раз не без риска решил испытать свою фортуну: он прошел со своими помощниками в немецкой форме не замеченным на нашем участке, перебрался через передний край, миновал заминированные участки на нейтральной и оказался в расположении противника. Под руку попался телефонный провод, по которому смельчаки решили пробраться к командному пункту батареи противника. Вскоре они встретили немецкого телефониста, который стал жаловаться, что его измучили порывы на линии, нет покоя ни днем, ни ночью, командир батареи смотрит на него, как на ишака...
      - Сейчас мы тебе поможем, - сказал Краснов, зная немножко немецкий язык.
      - Вы серб? - насторожился телефонист.
      - Да, серб, - ответил Краснов и тут же понял, что дальше продвигаться неоправданный риск: опознают.
      Пришлось стукнуть телефониста по затылку, заткнуть ему рот перчаткой и волочиться с ним обратно.
      - Как же все-таки вы пробрались незамеченными по нашему участку? - спросил я капитана.
      Тот улыбнулся и задумчиво ответил:
      - Не удивляйся: когда рыбак видит, что поплавок его удочки запрыгал клюет крупный лещ, - у этого рыбака можно на спине рисовать чертиков, и он не заметит. Психологический расчет. Это тебе надо учесть, и не ругай напрасно своих снайперов, лучше учи их осмотрительности.
      Мне осталось сказать только одно слово:
      - Спасибо!
      Да, в снайперском деле нельзя не учитывать то, что называется психологией поиска важной цели. Увлечешься, захватит тебя азарт борьбы с коварным, хитрым снайпером, и не замечаешь, что делается справа, слева и за спиной. Теряется осмотрительность. Хороший урок преподал мне капитан Краснов. Об этом надо крепко подумать.
      15. Доверие
      В сумерках пробираемся на батарею Ильи Шуклина, известного в нашей дивизии истребителя танков, отличившегося еще в дни боев в районе Касторной. И люди у него в батарее - один к одному, отважные, как сам командир.
      Нас окликнул артиллерист с автоматом в руках, с подвешенными у пояса гранатами. Он возник перед нами неожиданно и упер в мою грудь дуло автомата:
      - Не шевелись, продырявлю! Я спокойно отвел дуло автомата:
      - Феофанов, не дури, тут все свои.
      - Проверяю на стойкость, - ответил часовой. Это был мой друг Василий Феофанов, позже он стал моим учеником.
      Феофанов свистнул. Из-за железобетонной глыбы вышел солдат, сменил моего друга, и мы двинулись к подвалу командира батареи.
      Невдалеке маячила знаменитая заводская труба с пробитым боком.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11