Современная электронная библиотека ModernLib.Net

История рода Пардальянов (№1) - Кровное дело шевалье

ModernLib.Net / Исторические приключения / Зевако Мишель / Кровное дело шевалье - Чтение (стр. 6)
Автор: Зевако Мишель
Жанр: Исторические приключения
Серия: История рода Пардальянов

 

 


— Кучер уже не может повернуть, они застряли в толпе… Сейчас приоткроются занавески, и провалиться мне на этом месте, если мой друг Крюсе не углядит в карете королеву Наваррскую!..

На мост тем временем въехал Генрих де Гиз, которого сопровождал конный отряд из тридцати человек. В ответ на радостные вопли парижан Гиз улыбался и иногда кричал:

— Да здравствует месса!

— Да здравствует месса! Смерть презренным гугенотам! — отвечала ему обезумевшая от злобы толпа.

Это была яркая, запоминающаяся картина: большая свита Гиза в роскошных нарядах, усыпанных драгоценностями, верхом на прекрасных конях, сбруя которых тоже поражала своим великолепием… Зеваки замерли, ослепленные буйством красок, блеском золота и серебра, переливами шелков и атласов и бриллиантами, сверкавшими на шляпах, шеях, пальцах и пряжках…

Но ехавший впереди Генрих де Гиз затмевал всех. Ему не было еще и двадцати. Высокий, прекрасно сложенный, он сразу выделялся благодаря своему надменному лицу и горделивой осанке. С его плеч спускался длинный голубой атласный плащ, на берете покачивались три нити отборных жемчужин.

— Гиз! Гиз! — ревела толпа.

Заслышав эти восторженные приветствия, Екатерина так сжала кулаки, что ногти оставили глубокие следы на ладонях.

А в домике Мари Туше спокойно спал в объятиях подруги король Франции, не зная, что происходит в его столице.

Генрих де Гиз и его свита миновали мост и остановились, не в силах пробиться сквозь скопище народа.

Внезапно за их спинами раздались такие страшные крики, что Гиз стремительно обернулся, сжимая в руке кинжал. Но нет!.. Опасность грозила не ему!.. Он спрятал оружие, поднялся на стременах и вгляделся в толпу, пытаясь понять, что случилось. А дело было вот в чем…

Экипаж, с которого не сводила глаз Екатерина, с трудом прокладывал себе путь в людском море. Он достиг уже начала моста и оказался возле полуразвалившегося дома. Крюсе, Пезу и Кервье стояли тут же, будто ожидая условного знака. Кожаные занавески на окнах экипажа были плотно закрыты.

Но вдруг занавески дрогнули — и три приятеля, воспользовавшись этим, немедленно завопили во все горло.

— Три тысячи чертей! — орал Крюсе, и его громовой голос разносился над толпой. — Это же королева Наваррская! Смерть еретичке! Смерть Жанне д'Альбре!

Люди кинулись к экипажу, следовавшие за ним слуги в страхе разбежались.

— Ну, наконец!.. — выдохнула Екатерина Медичи, показав в жуткой усмешке свои крепкие острые зубы.

Вокруг экипажа мгновенно собралась довольно большая группа парижан, которые принялись слаженно кричать:

— Альбре! Альбре! Смерть Альбре! Гугенотку — в Сену!

Они легко опрокинули карету и разнесли ее в щепки…

Однако две женщины сумели выбраться на мостовую. Одна из них, молодая красавица, начала громко просить:

— О, пощадите, пощадите ее величество королеву Наваррскую!

Ужасное происшествие, похоже, совсем не испугало ее.

— Это она! Она здесь! — вопили Крюсе и Пезу, тыча пальцами во вторую даму, сжимавшую в руках сумочку из кожи.

Это, и правда, была Жанна д'Альбре, королева Наваррская. Спокойно и величественно она закрыла лицо вуалью. Стремительный натиск озверевшей толпы прижал женщин к стене развалюхи. К ним тянулись сотни скрюченных пальцев. Сейчас они вцепятся в королеву Наваррскую и разорвут ее на куски…

И тут случилось чудо. Екатерина Медичи и Руджьери наблюдали за этим из окна, а Генрих де Гиз — со своего коня. Некий юноша врезался в скопище людей, прокладывая себе путь локтями, кулаками и даже головой. Он рассек толпу, словно нож — кусок масла; можно было подумать, что собравшиеся разлетаются в разные стороны от одного лишь прикосновения его могучего плеча.

В мгновение ока беснующаяся толпа вместе со своими главарями — мясником, ювелиром и книготорговцем — откатилась от двери заброшенного дома, к которой прижимались две женщины. А их неожиданный защитник выхватил огромную шпагу, грозно засверкавшую на солнце, и принялся с немыслимой быстротой крутить ее в воздухе. Это устрашающее вращение он перемежал стремительными выпадами, и люди отшатывались в испуге, а молодой человек снова начинал вертеть над головой свой смертоносный клинок.

— Рене, — мрачно заявила Екатерина, — или этот человек умрет, или станет моим слугой!

— Разумеется, — кивнул астролог.

— Сен-Мегрен, — обернулся Гиз к одному из своих придворных, — разузнай, что это за безумец. Клянусь самим дьяволом! Ну просто лев! А какое мастерство! Какой размах!

Читатель, конечно, уже понял, что этим безумцем, этим львом, заставившим попятиться разъяренную толпу, был шевалье де Пардальян!

На его глазах из опрокинутого экипажа, который принялись громить Крюсе и его приспешники, выпрыгнули две дамы.

Пардальян хотел броситься вперед, но кто-то удержал его. Жан обернулся и увидел, что его схватил за рукав тот самый горожанин, который недавно столь любезно отвечал на вопросы шевалье.

— Не вмешивайтесь! — непререкаемым тоном заявил сей достойный обыватель. — Народ разберется сам! И помните: vox populi — vox Dei.

— Сударь, — вежливо ответил Пардальян. — Я ведь вам уже говорил: я по-английски не понимаю.

С этими словами шевалье решительно выдернул свой рукав из пальцев незнакомца-латиниста и оттолкнул советчика так, что тот отлетел в толпу, а сам, пригнув голову, словно живой таран, прорезал ряды фанатиков.

— Клянусь Вакхом! — воскликнул горожанин, ощупывая рукой поврежденную челюсть. — Прямо живой Геракл, не будь я Жан Дора, Johannus Auratus, величайший из поэтов Плеяды, Вергилий нашего времени!..

XIV

КОРОЛЕВА НАВАРРСКАЯ

Закрыв собой женщин, Пардальян встал, как неколебимая скала. И волны людского моря, разбившись об эту мощную преграду, отхлынули назад. Шевалье словно попал в самый центр жуткого смерча: рассвирепевшие горожане осыпали его ужасными проклятиями, Крюсе предрекал ему адские муки, но Пардальян молча и без лишней суеты крутил над головой сверкающую шпагу.

Но Жану было ясно, что долго сдерживать толпу он не сможет: люди с глухим ропотом наступали, теснившиеся сзади подталкивали тех, кто стоял впереди. Через минуту его сметут и затопчут…

— Отойдите от двери, — не оборачиваясь, велел шевалье дамам. Те отступили в сторону, приникнув к стене.

А Пардальян, не переставая рассекать воздух огромной шпагой, подался вперед: стоя на одной ноге и чудом сохраняя равновесие, он принялся яростно колотить второй ногой в прогнившую дверь развалюхи. Под первым же ударом старые доски затрещали, и нападавшим стало понятно, что собрался сделать шевалье.

Изливая на него потоки брани, озверевшие фанатики кинулись на безумного храбреца, осмелившегося защищать гугеноток. Два или три горожанина, пораженные Молнией, обливаясь кровью, рухнули на землю, а Пардальян снова с размаху ударил каблуком в дверь.

Жалобно завизжали дверные петли, затрещали доски, отлетел в сторону плохо приделанный засов — и дверь открылась!

— Скорее, Алиса! — спокойно обратилась королева Наваррская к молодой красавице, и дамы, а за ними и шевалье вбежали в дом.

Поняв, что ненавистная еретичка ускользает у них из рук, фанатики дико взвыли. Удивительно, как несчастный домишко не развалился окончательно от гремевших вокруг проклятий. Крюсе, Пезу и Кервье уже не вели парижан за собой: в толчее их отбросило в задние ряды. Мощный шквал вырвавшейся из-под контроля стихии обрушился на стену. Люди пинали, давили, топтали друг друга, но дверь уже была закрыта!..

Как только королева Наваррская и вторая дама вбежали в дом, Пардальян перестал крутить шпагу и наугад ткнул ею пару раз в толпу, ранив нескольких горожан, которые завопили от боли. Нападавшие на миг растерялись, а шевалье отпрыгнул назад, влетел в дом и захлопнул дверь.

В доме Жан перевел дыхание и осмотрелся. Это, похоже, была заброшенная плотницкая или столярная мастерская. На полу валялись доски и бревна. В одну секунду Пардальян подхватил несколько тяжелых бревен и подпер ими дверь. Получился крепкий заслон. Если толпа даже сумеет высадить дверь, она наткнется теперь на баррикаду из бревен.

— Месье, вы наш единоверец? — спросила Жанна д'Альбре Пардальяна — и это были первые слова королевы, которые услышал юноша.

— Мадам, вся моя вера сводится к тому, чтобы выжить, — улыбнулся шевалье, — тем более в эту минуту, когда за мою шкуру никто не даст и ломаного гроша.

Королева Наваррская восхищенно взглянула на юношу. В разодранном костюме, с окровавленными руками он еще мог улыбаться!

— Месье, — снова заговорила Жанна д'Альбре, — если нам придется умереть, я хочу перед кончиной принести вам свою благодарность и заверить вас в том, что более мужественного человека мне в жизни видеть не довелось…

— Ну, о смерти нам думать пока рано, — небрежно махнул рукой шевалье. — По-моему, мы проживем еще минуты три, а то и все четыре.

Жан осмотрелся в их маленькой крепости. Изнутри строение представляло собой один обширный зал без потолка, увенчанный крышей, которая опиралась на три мощные деревянные колонны, врытые в землю ниже уровня пола.

В дальнем конце мастерской, у стены, внешняя сторона которой была обращена к реке, Пардальян заметил открытый люк, ведущий в подвал.

— Быстрее вниз! — скомандовал он дамам.

— А вы? — заколебалась Жанна д'Альбре.

— Я сказал — вниз, мадам!

Королева Наваррская и ее фрейлина поспешили последовать его совету и попали не в обычный подвал, а в такой же зал, как и тот, что был над ними. Под дощатым настилом, который служил тут полом, журчала вода — здание стояло на сваях прямо в Сене!

Жанна д'Альбре напрягла слух. Ей почудилось, что к воплям толпы, бушующей на улице, примешиваются какие-то загадочные звуки — будто пила вгрызается в древесину… Но вскоре они утонули в диком вое нападавших…

Интуиция подсказала королеве, что где-то рядом обязательно должна быть дверь, выходящая к реке… Женщина шагнула вперед, и под ногой у нее звякнуло металлическое кольцо. В сердце Жанны затеплился огонек надежды: напрягая последние силы, она дернула за это кольцо и подняла крышку люка. Будто приговоренный к смертной казни, отказывающийся поверить в то, что ему дарована жизнь, Жанна д'Альбре засомневалась, действительно ли она видит шаткую лестничку, спускающуюся к воде, и привязанную к перекладине лодку.

— О, месье, скорее сюда! — громко позвала королева Жана.

— Сейчас! — крикнул сверху Пардальян. — В приличном обществе и умирать приятно!

С этими словами шевалье соскочил вниз. Он тянул за собой толстую веревку. Обмотав один ее конец вокруг кисти, он крепко уперся спиной в лестницу, а ногами в пол, и, побагровев от напряжения так, что почти незаметны стали вздувшиеся вены, отчаянно рванул веревку.

В этот миг обезумевшей от жажды крови толпе удалось наконец высадить дверь; нападавшие ввалились в мастерскую, сметая все на своем пути…

— Смерть гугенотам! Смерть проклятым еретикам! Альбре — в Сену!

Словно античный бог, с корнем выдирающий из земли столетние дубы, Пардальян со сверхчеловеческой силой еще раз рванул веревку.

Послышался страшный грохот, до основания сотрясший мастерскую, деревянные колонны, поддерживавшие крышу, рухнули, и кровля провалилась вниз, погребя под собой ворвавшихся в дом людей. Вслед за ней обрушились и изъеденные непогодой стены верхнего этажа. Множество горожан осталось лежать под обломками…

Как же это могло случиться?

Дело в том, что Пардальян подпилил деревянные колонны, на которые опиралась кровля, потом обвязал их прочной веревкой и, спустившись вниз, дернул за конец этого аркана, вложив в рывок мощь, достойную Геркулеса. Подпиленные колонны поддались, кровля рухнула на нападавших, а Пардальян, на голову которому сквозь широкий люк валились сверху обломки стен и крыши, стремительно прыгнул на нижнюю лестничку, где уже стояли дамы.

Не говоря ни слова, Жанна д'Альбре кивком указала на утлое суденышко, и вскоре все трое уже разместились в маленькой лодке. Шевалье перерубил кинжалом веревку, крепившую лодку к перекладине лестнички, и они поплыли по течению к Лувру.

На дне суденышка Жан обнаружил одно весло и принялся им орудовать. И через пять минут лодка уткнулась в берег. Они причалили немного ниже Лувра, в том месте, где Филибер Делорм, придворный архитектор Екатерины Медичи, начал по ее приказу возводить дворец Тюильри.

Жан помог дамам выбраться на берег и галантно поклонился на прощание.

— Месье! — воскликнула Жанна д'Альбре. — Я королева Наваррская. А как ваше имя?

— Шевалье де Пардальян, мадам.

— Бурбонский королевский дом никогда не забудет той огромной услуги, которую вы ему сегодня оказали, проявив беспримерное мужество и самоотверженность!

Пардальян попытался запротестовать.

— Ах, нет, не спорьте! — сказала королева. — Или я решу, что вы сожалеете о своем благородном порыве.

Намек Жанны был ясен: вставший на защиту гугенотки навлекал на себя страшную опасность.

— Как вы можете так говорить, мадам! — вскричал Жан. — Я бы никогда не простил себе, если бы покинул вас в беде, однако, признаюсь, я даже не предполагал, кому имею честь предложить свою скромную помощь. Я понимаю, что оказал услугу вашему величеству, ведь я спас вам жизнь. Но признаюсь честно: я бросился спасать двух несчастных женщин и не предполагал, что вызволяю из беды великую королеву.

Жанна д'Альбре повидала на своем веку немало отважных воинов, встречала не одного храбреца; и все же эту женщину потрясла какая-то очень естественная, непоказная смелость шевалье, сочетающаяся с огромным чувством собственного достоинства и веселой насмешливостью. Все это делало юношу просто очаровательным и пленяло всех, с кем сводила его судьба.

— Месье, — промолвила королева, с восхищением глядя на Пардальяна, — если бы вы захотели сопровождать меня в лагерь моего сына, короля Генриха Наваррского, то, не сомневаюсь, вас ждала бы немалая награда.

Слова о награде приятно взволновали юношу, но тут же его воображение нарисовало прелестный портрет девушки с золотыми волосами, в ожидании которой он долгие часы просиживал у окна.

И, грустно вздохнув, Пардальян распростился со сладкой мечтой о славе и богатстве. Вежливо поклонившись королеве, он сказал:

— Позвольте заверить вас, ваше величество, в моей глубочайшей преданности и поблагодарить за вашу доброту, однако надеюсь, что когда-нибудь заслужу награду и в Париже.

— Что ж, воля ваша, месье. Как мне разыскать вас?

— Я живу на постоялом дворе «У ворожеи», на улице Сент-Антуан.

Ласково улыбнувшись Пардальяну, Жанна д'Альбре повернулась к своей фрейлине.

Это была настоящая красавица: огромные карие глаза, чувственные алые губы, великолепные черные волосы, изящные движения, утонченные манеры. В эту минуту девушка казалась встревоженной и время от времени бросала быстрые взгляды на королеву Наваррскую.

— Алиса, вы повели себя безрассудно, велев кучеру следовать через Деревянный мост…

— Я считала этот путь безопасным, ваше величество, — не моргнув глазом, заявила красотка.

— Алиса, — вздохнула королева, — вы повели себя еще более безрассудно, приоткрыв занавеску…

— Мне просто хотелось знать, что происходит на улице, — побледнев, ответила девушка.

— И верхом безрассудства с вашей стороны, Алиса, было громко объявить обезумевшей черни, кто я такая…

— О, я так испугалась, ваше величество! Даже не понимала, что я делаю, — пробормотала дрожащая Алиса.

— Я вовсе не браню вас, моя дорогая. Однако, чтобы погубить меня руками папистов, нужно было действовать именно так…

— Ах, ваше величество!..

— В дальнейшем постарайтесь проявлять больше благоразумия, — посоветовала фрейлине Жанна д'Альбре.

Ее тон был столь мягким, что испугавшаяся Алиса де Люс быстро пришла в себя. (Читателю уже известна эта особа — именно о ней рассказывал Екатерине Медичи астролог Руджьери. )

— Шевалье, — снова повернулась королева к Пардальяну, — я хочу попросить вас еще об одной услуге.

— Вы можете располагать мной, мадам.

— Благодарю. Пожалуйста, проводите нас… Зная, что рядом вы со своей шпагой, я не побоюсь оказаться в центре многотысячного вражеского войска.

Пардальян спокойно выслушал эту похвалу, однако подавил печальный вздох и подумал: «Обидно, что обстоятельства держат меня в Париже!.. Ах, прав был мой отец: нельзя верить женщинам! Белокурые волосы прекрасной соседки опутали меня, словно крепкая сеть…

И подумать только! Ведь я вышел на улицу, собираясь каким-нибудь образом раздобыть себе новый костюм… А теперь придется всю ночь просидеть с иголкой в руках — и это после того, как я весь день пробегал со шпагой… Впрочем, что шпага, что игла — невелика разница… И одна колет, и другая… «

Так, предаваясь грустным размышлениям, шевалье следовал за двумя дамами, настороженно озираясь и положив руку на эфес шпаги.

Вечерело. Пардальян помчался утром за Дамой в трауре, даже не поев, и теперь явно не отказался бы от доброго ужина.

Обходя людные места стороной, королева и ее спутница подошли переулками к Тамплю и остановились на пороге небольшого двухэтажного дома, напротив которого высилась темная громада тюремной башни.

Жанна д'Альбре приказала Алисе де Люс постучать — и дверь тут же открылась.

— Вы можете войти вместе с нами, месье, — обратилась королева Наваррская к Пардальяну. — Мне нечего скрывать от вас.

Дверь за их спинами захлопнулась, и лакей провел посетителей в небольшую, забитую разным старьем, однако вполне опрятную комнатку.

Здесь за колченогим столом расположился горбоносый старик; большая белая борода придавала ему сходство с библейскими патриархами. Стол был завален весами разных форм и размеров.

— О, мадам! Вы снова навестили мое скромное жилище! — с наигранной радостью вскричал старик. — Последний раз вы появились тут три года назад, но ваше имя значится в моих расходных книгах… мадам… мадам… извините, вылетело из головы…

— Мадам Леру, — холодно напомнила королева.

— Ах, да! Мадам Леру! Думаю, вы хотите, чтобы жалкий Исаак Рубен что-нибудь купил у вас? Может быть, нитку жемчуга? Или брошь с бриллиантами?

Возможно, читатель помнит, что, выбравшись из экипажа, королева Наваррская сжимала в руках кожаную сумочку. Теперь Жанна д'Альбре расстегнула ее и выложила на стол то, что принесла с собой.

Глаза Исаака Рубена загорелись. Он нежно гладил алмазы, рубины и изумруды, которые вспыхивали разноцветными искрами.

Что касается Пардальяна, то мы не собираемся идеализировать его и честно признаемся: увидев такое богатство — все эти камни, мерцавшие таинственными разноцветными огнями, голубыми, красными и зелеными, шевалье вытаращил глаза и задрожал.

«Подумать только, — неотвязно вертелось у него в голове, — если бы у меня был хоть один такой камешек, я считал бы себя богачом!»

Воображение шевалье лихорадочно заработало: он уже видел себя обладателем несметных сокровищ. Вот он прогуливается под окнами Дамы в трауре, разряженный в пух и прах, так что фавориты герцога Анжуйского, признанного щеголя, просто умирают от зависти!

Но тут шевалье спустился с небес на землю, взглянул на свой поношенный, драный костюм и даже губу прикусил с досады. Он с трудом оторвал взгляд от чарующего блеска драгоценностей и стал искоса рассматривать Жанну д'Альбре.

Королева Наваррская в молчании следила за стариком. Стороннему наблюдателю Жанна д'Альбре могла показаться замкнутой и надменной: жесткие морщины у губ делали ее лицо строгим и холодным, умные светлые глаза легко читали мысли собеседника; эта женщина умела приказывать — и вовлекать в борьбу.

Ей было в ту пору сорок два года. Она еще носила траур по своему мужу, Антуану Бурбону, скончавшемуся в 1562 году, хотя никогда не оплакивала этого слабого, безвольного человека. Всю жизнь он был послушным орудием в руках других людей и самостоятельно принял лишь одно-единственное решение — вовремя умер, освободив от себя Жанну д'Альбре, женщину смелую, предприимчивую, наделенную мужским умом и отвагой. У Жанны были серые глаза, внимательный взгляд которых пронизывал собеседника насквозь. Она казалась строгой и холодной, но когда эта женщина давала волю чувствам, лицо ее преображалось. Она стала настоящей воительницей, Жанной д'Арк французского протестантизма. Наверное, так выглядела легендарная мать Гракхов: все в ее облике говорило о гордости, достоинстве и привычке повелевать. Историки, которых интересует только внешняя сторона событий, пока еще не воздали должного Жанне д'Альбре. Романист же, раздумывающий над тайнами человеческой души, в восхищении склоняет голову перед этой женщиной.

Жанна была одержима одной-единственной страстью, полностью изменившей ее жизнь и заставившей совершать невероятные поступки. Все действия королевы Наваррской объяснялись только безграничной любовью к сыну. Именно ради сына она, женщина нечестолюбивая и очень привязанная к своему патриархальному Беарну, очертя голову ринулась в самое пекло войны. Ради сына забросила она свое вышивание и любимые книги, приняв командование над убеленными сединой генералами. Ради сына научилась она хладнокровно, стоически смотреть в лицо смерти. Ради сына, ради того, чтобы заплатить его солдатам, она уже продала большую часть своих сокровищ, а теперь расставалась с последними драгоценностями.

Еврей улыбался, Пардальян трепетал, одна Жанна оставалась невозмутимой.

Исаак Рубен разложил камни и принялся внимательно рассматривать их; судя по сдвинутым бровям и напряженному взгляду, он что-то подсчитывал в уме. Ювелир не дотрагивался до камней, не взвешивал, не разглядывал на свет, но минут пять не сводил с них глаз.

«Сейчас приступит к оценке, — подумал Пардальян. — Это займет часа три-четыре, не меньше… «

— Мадам, — внезапно произнес еврей, оторвав взор от драгоценностей. — Стоимость этих камней — сто пятьдесят тысяч экю.

— Совершенно верно, — ответила Жанна д'Альбре.

— Я дам вам сто сорок пять тысяч. Разница — это плата за мое посредничество и риск. Каким образом вы предпочли бы рассчитаться?

— Как обычно.

— Значит, я вручу вам вексель на имя моего представителя.

— Хорошо, но только не на имя человека, который ведет ваши дела в Бордо.

— Выбирайте любое место, мадам. Мои представители есть в каждом городе.

— Что вы скажете о Сенте?

— Отлично!

Исаак Рубен черкнул на пергаменте несколько строк, поставил свою подпись и печать, пробежал написанное глазами и протянул вексель Жанне д'Альбре. Королева прочитала долговое обязательство, свернула его и положила в сумочку.

Исаак Рубен поднялся и проговорил с поклоном:

— Мадам, в делах такого рода я всегда к вашим услугам.

Королева Наваррская закусила губу: проданные камни были ее последним достоянием, теперь у нее не осталось вообще ничего!..

Сдержанно попрощавшись, Жанна покинула мрачный дом и зашагала по улице в сопровождении Алисы де Люс и Пардальяна.

Пардальян последовал за ними, изумленный и потрясенный. Он не знал, кто более достоин восхищения: то ли мудрый еврей, который вот так, на глаз, безошибочно определил стоимость камней и вручил королеве огромную сумму золотом; то ли Жанна д'Альбре, без сожаления расставшаяся с бесценными сокровищами и получившая взамен всего лишь обрывок пергамента с подписью и печатью.

XV

ТРИ ПОСЛАНЦА

Жанна д'Альбре выбралась из Парижа, миновав Сен-Мартенскую заставу, которая располагалась возле Тампля. У городской стены ее ждали двое слуг с каретой. Покинув жилище Исаака Рубена, королева долго хранила молчание. Только подойдя к карете и приказав Алисе занять в ней место, она сказала Пардальяну:

— Месье, я понимаю, что вы не станете требовать от меня проявлений благодарности, но позвольте мне заверить вас: я всегда буду вспоминать о вас как об одном из немногих благородных людей, еще оставшихся на свете…

С этими словами королева Наваррская подала шевалье руку, которую тот почтительно поцеловал, согнувшись в грациозном, исполненном спокойного достоинства поклоне.

Жанна д'Альбре устроилась в экипаже, и быстрые тарбские кони стремительно унесли его в ночь.

А Жан де Пардальян еще долго бродил вдоль парижских стен и упивался сладкими мечтами:

— Благородный человек! Королева сказала, что я — благородный человек! Следует признать, что в наши дни сила, ловкость и отчаянная смелость и в самом деле зачастую оказываются омерзительными свойствами натуры, если служат жадности и злобе… Но я смогу доказать, что эти же черты становятся истинными добродетелями, если…

Тут шевалье остановил бег собственных мыслей, усмехнулся, пинком откинул за спину Молнию и сердито пробурчал:

— Ну и ну! Вот это называется — воспарил… А ведь отец меня предупреждал: не верь самому себе! Отправлюсь-ка я лучше на постоялый двор — вдруг мой добрый Ландри припрятал на кухне какую-нибудь курицу или перепелку!

И он двинулся в путь, насвистывая охотничий марш, который обычно играли фанфары; эту мелодию ввел в моду сам король Карл IX — большой любитель фанфар. В Париж шевалье вернулся довольно поздно, едва успев прошмыгнуть в закрывающиеся городские ворота.

Вскоре Пардальян уже восседал за столом, а молодая жена почтенного хозяина лично подавала ему аппетитное жаркое и наш герой имел при этом удовольствие созерцать ее соблазнительные пухленькие ручки, открытые по самые локти. Надо сказать, что старалась Югетта зря: наш герой, наш рыцарь так проголодался, что все его внимание было поглощено лишь едой да бутылкой сомюрского. Пардальян не просто ел, он пожирал курицу…

Наевшись, Жан с легким сердцем поднялся к себе, мечтая хорошенько выспаться, а Ландри тяжко вздохнул, обнаружив, что юноша опорожнил в задумчивости три кувшина отличного вина. Вздохнула и прекрасная госпожа Югетта, убедившись, что все ее несравненные прелести оставляют Пардальяна равнодушным…

Подвиги этого дня страшно вымотали Пардальяна, и назавтра он встал довольно поздно. Вскочив с кровати, Жан натянул на себя рубаху и штаны, а потом принялся за свой обычный труд — начал зашивать колет. Юноша расположился у окна, где было светлее, усевшись спиной к двери.

Возможно, столь прозаическое занятие уронит достоинство шевалье де Пардальяна в глазах какой-нибудь очаровательной читательницы. Однако заметим, что мы стремимся с максимальной точностью рассказать о жизни бедного дворянина в годы царствования Карла IX.

Итак, Пардальян вытащил шкатулку, где хранил иголки, нитки, шнурки, крючки, пряжки и прочие необходимые принадлежности для штопки и шитья (в этом искусстве шевалье весьма и весьма преуспел). Он уже вышел победителем из нелегкой борьбы с одной дырой и хотел было атаковать другую, нагло зиявшую на самом видном месте, но тут раздался деликатный стук в дверь.

— Заходите! — громко сказал Пардальян, не прекращая работы.

Дверь отворилась, и господин Ландри, сгибаясь в почтительном поклоне, медоточивым голосом промурлыкал:

— Соблаговолите пройти сюда, ваше высочество…

Пардальян поднял голову от шитья, заинтересовавшись, какое такое высочество пожаловало в его апартаменты. Да, столь великолепная особа, похоже, впервые удостоила своим посещением славный постоялый двор. Жан увидел сапоги с высокими голенищами, сшитые из тончайшей кожи и дополненные роскошными золотыми шпорами, темно-сиреневые бархатные штаны, атласный колет, золотые пряжки и банты из сиреневых лент, длинный сиреневый плащ и такого же цвета перо, прикрепленное к шляпе огромной изумрудной брошью. Так был одет вошедший в комнату молодой мужчина. С завитыми напомаженными волосами, нарумяненными щеками, подкрашенными губами, маленькими подкрученными усиками; он распространял вокруг себя аромат духов и благовоний. Короче, перед Пардальяном стоял блистательный придворный в щегольском наряде.

Шевалье поднялся и, не откладывая иголки, обратился к посетителю:

— Пожалуйста, входите, месье.

— Беги, доложи своему господину, что Поль де Стюер де Коссад, граф де Сен-Мегрен, желал бы с ним кое-что обсудить, — распорядился гость.

— Прошу прощения, — с каменным лицом отозвался Пардальян. — О каком господине вы говорите?

— Да о твоем господине, дурак! Я же выразился вполне ясно: доложи твоему господину — и не стой, как столб!

Теперь Пардальян, казалось, весь обратился в мраморную статую. Не повышая голоса, он с холодной вежливостью произнес:

— У меня нет другого господина, кроме самого себя.

Было непонятно, смутила или нет Сен-Мегрена его ошибка. На его лице по-прежнему лежала печать полнейшего равнодушия. Единственное, что его занимало, — это собственные старания не измять гигантский кружевной воротник.

— Раз так, возможно, вы, месье, — шевалье де Пардальян? — вежливо поинтересовался граф.

— Да, я ношу это благородное имя.

Тогда Сен-Мегрен, строго следуя этикету, обнажил голову и отвесил грациозный поклон.

Пардальян набросил себе на плечи изношенный плащ, указал посетителю на единственное кресло, сам же опустился на стул.

— Месье, — начал Сен-Мегрен. — Герцог Гиз оказал мне огромную честь, попросив передать вам, что вы заслужили его искреннее уважение и безграничное восхищение.

— Спешу вас заверить, — с чувством проговорил Пардальян, — что я отношусь к его светлости точно так же.

— Понимаете, ваше вчерашнее приключение прекрасно продемонстрировало, на что вы способны. Сегодня, во время утреннего туалета его величества, придворный поэт Жан Дора сообщил об этом эпизоде королю. Жан Дора лично наблюдал за стычкой.

— Да что вы?! И что же сказал этот сочинитель?

— Что вас нужно засадить в Бастилию, ибо вы спасли жизнь двум еретичкам.

— А что ответил король?

— Если бы вы были допущены ко двору, вам было бы известно, что его величество не слишком многословен… Но в любом случае у вас теперь репутация Ахиллеса или Алкида. Встать на сторону двух дам — против всей парижской черни!.. А как вы описывали круги шпагой! И какие стремительные удары! Да еще снесенный до основания дом!.. Одним словом, герцог Гиз с удовольствием предлагает вам свое покровительство. И в подтверждение тому он попросил меня вручить вам этот алмаз — в качестве первого доказательства тех добрых чувств, которые он к вам питает… Но, умоляю, не отвергайте этот дар, возьмите его или вы смертельно обидите его светлость!


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32