Прежде, чем объяснить, почему я так внезапно заговорил об этой поездке, я хочу дать несколько подробных сведений об этой пагоде троглодитов, самой любопытной во всей Индии.

В сущности самая поездка в Карли по железной дороге была не особенно интересна, да и очень недолга, но я лишь хочу рассказать один эпизод, имеющий отношение к описанным выше явлениям.

Как и все храмы Индии, этот храм, находился на махзратской территории, в провинции Арунгабад среди живописной цепи холмов, идущей с запада на восток. Некогда возвышенности эти были увенчаны целым рядом крепостей и представляли почти непреодолимую твердыню, но с течением веков крепости мало-помалу разрушились, и только две из них и до сих пор поднимают к небу свои башни и зубчатые бастионы.

Вход в подземелье, Карли расположен на высоте трехсот футов от подошвы холма, куда к нему ведет крутая обрывистая тропинка, похожая скорее на русло высохшего потока, нежели на дорогу.

Эта тропинка ведет на площадку, частью высеченную в скале, а частью сложенную из каменных плит. Она занимает около ста квадратных футов.

Слева от входа стоит громадная колонна, увенчанная плитой, на которой покоятся три льва, сильно попорченные разрушающею рукою веков. Вторая такая же колонна уже более не существует, а на ее месте стоит небольшой храм, или скорее часовня, посвященная богине Буаве, таинственному божеству, весьма почитаемому браминами.

Эта Карлийская колонна покрыта письменами, но разобрать их до сих пор никто не мог.

Некогда вход в пещерный храм был замаскирован чем-то вроде балюстрады, теперь она полуразрушена, и из-за нее видна великолепная арка портика, но все же это ничто в сравнении с великолепием внутреннего помещения.

Между внешней балюстрадой и этим помещением громадный притвор, полный высокохудожественной работы скульптурных произведений, фигур людей и животных. С каждой стороны входа стоят по три колоссальных слона. У каждого из них на спине по проводнику и по гоаудаху (помещение для пассажиров).

Длина самой большой пещеры около ста тридцати футов, ширина около пятидесяти.

Своды потолка поддерживаются двумя рядами колонн, на которые опираются тоже слоны, а у каждого из них на спине мужчина и женщина, упирающиеся руками в потолок, как бы удерживая его громадную тяжесть.

Внутренность Карли величественна и благородна, но все же более мрачного вида, нежели в Элефанти и в Эллоре, Очевидно Карли освещалось, когда в доисторические времена служило для церемоний какого-нибудь культа но теперь можно видеть лишь при свете ламп или факелов все великолепие внутренних скульптурных украшений. Обшивка стен из брусьев текового дерева сделана, по-видимому, уже в позднейшее время, и она сильно вредит общему впечатлению, но вероятно ее сделали для того, чтобы скрепить образовавшиеся от времени трещины в скале.

Вид с террасы на окрестности очаровывает взоры. Внизу расстилается роскошная страна, граничащая на горизонте с горного цепью.

Деревушка Карли находится приблизительно в двух милях от храма, и она дает оживление прелестной картине.

Местные жители снуют там и сям в роскошной зелени мангустанов и тамариндов, а небольшая, новейшей постройки в виде пирамиды, пагода у светлого озера дополняет красоту пейзажа.

Горная цепь, среди которой находится храм Карли, тянется непрерывною линиею от мыса Коморена. Она идет вдоль морского берега, отступя от него миль на двенадцать.

Эти горы мало посещаются, потому что их проходы мало кому известны, да и очень опасны из-за тигров, которые водятся в них в громадном количестве.

Я видел здесь горные породы, которые со временем обогатят Англию.

Ничто не может сравниться с роскошной растительностью этих гор. Чудные зеленые рощи покрывают их от подножия до вершины.

Ни в какой другой части Индии нельзя найти таких великолепных бамбуковых лесов.

Многие деревья достигают здесь сказочной величины. А дивные картины, которые представляются смелому путешественнику, положительно не поддаются описанию.

Ботанические, минералогические, геологические богатства и археологические сокровища, хранящиеся в древних подземельях пещерных храмов, поражают путешественника.

Среди этой чарующей природы, такой разнообразной и дикой, и расположены подземные храмы Карли.

Кроме самого большого, о котором я уже говорил, есть еще очень много и больших, и малых, очень разнообразных.

В большом находится знаменитое святилище, куда стекаются со всех сторон Индии брамины и факиры на девятидневную молитву.

Некоторые из них поселяются вблизи храма, истощают свое тело до последней возможности и живут лишь только внутренней созерцательной жизнью аскетов.

День и ночь сидят они перед пылающим огнем, поддерживаемым их поклонниками, неподвижно вперив глаза в пламя, с повязкой на губах — во избежание малейшего осквернения, — не вкушая ничего, кроме нескольких зерен риса, смоченных чистою водою, процеженною через полотно, они мало-помалу приходят в состояние полного телесного истощения, так что жизнь едва теплится в них, нравственные силы тоже быстро меркнут, и когда, наконец, они умирают после такого медленного самоубийства, то уже задолго до смерти они находятся в состоянии полного отупения. Все факиры, желающие достигнуть в загробной жизни высших ступеней превращений, должны подвергнуть свою плоть такому жестокому умерщвлению.

Между такими аскетами мне указали одного, прибывшего за несколько месяцев перед тем с мыса Коморена. Он сидел между двумя кострами и уже достиг почти полной нечувствительности.

Велико было мое удивление, когда я заметил знакомый широкий рубец на его лбу, неужели это мой факир из Тривандерама? Я приблизился к нему и на звучном языке юга, который он так любил, спросил его, помнит ли он Франки из Бенареса.

Точно молния сверкнула в полупотухший глазах, и дрогнувшие губы чуть слышно прошептали те два слова, которые были написаны светящимися буквами в наш последний сеанс:

«Дивьявапур гатва».

«Я принял флюидическое тело»… Это было все, что мне удалось добиться от Кавиндасами.

Окрестные жители, пораженные его страшной худобой и видом скелета, звали его Карли-сава, т. е. живой мертвец Карли.

Так кончают индусские медиумы, медленно доводящие себя до полного отупения и почти идиотизма.

Как говорят брамины, все эти чудеса и явления есть не что иное, как доказательства существования Питри, то есть, душ предков, которые ими пользуются для сношений с людьми.

Смеяться над этим верованием не следует, т. к. все религии, а в особенности христианство, признают существование посредников между людьми и высшими мирами. У каждой свои и имена их: Питри, дева, ангелы, святые, дивы, духи, и как индусы верят в огненные руки и явления духов, так и верующие христиане верят в огненные языки апостолов, явления святых и во все чудеса своей религии.

Единственная разница в том, что в Индии каждый волен творить чудеса, между тем, как в Европе полицейский комиссар непременно сунет свой нос и начнет разбирать в чем дело…

После отъезда факира я решил осмотреть подробнее Бенарес и начал осмотр с самого старинного памятника священного города, а именно с мечети Аурензеба, которую этот победитель возвел на развалинах индусской пагоды, чтобы унизить гордость побежденных.

Аурензеб был самым замечательным из всех властителей, царствовавших в Индии, — это была странная смесь пороков и величия, жестокости и справедливости. В памяти индусов он оставил такие глубокие следы, что и до сих пор они его зовут не иначе, как великий император. И действительно это интересная личность в истории не только Индии, но и всего мира.

Чтобы достигнуть трона, он зарезал своих двух старших братьев Дару и Худжа, и, свергнув родного отца Шах-Егана, посадил его в крепость.

Несколько анекдотов выкажут более ясно характер Аурензеба и нравы индусских дворов, нежели мои личные заключения.

Старый государь Шах-Еган скончался на восьмом году после потери своего трона, и надо сказать, что Аурензеб обращался с узником с почетом и уважением, должными бывшему монарху.

Однажды он посватался к дочери своего брата Дара для своего сына Акбара, в надежде, что этот союз соединит вновь две семьи, но Шах-Еган и его приближенные сочли это за оскорбление.

Свергнутый император ответил, что наглость узурпатора может равняться лишь его преступлениям, а молодая принцесса, вооружившись кинжалом, заявила, что предпочитает лучше тысячу раз умереть, нежели выйти за сына убийцы своего отца.

Все это, конечно, было передано Аурензебу, который не подал вида, что он недоволен и, по-видимому, покинул этот проект.

В другой раз он попросил у бывшего императора некоторые из драгоценностей, которые, по его мнению, должны были стать украшением его трона. Шах-Еган ответил, что он велит разбить их молотком, если только попробуют взять их у него силой.

— Пусть же он хранит их, — ответил новый император, — и передайте ему, что он может взять хоть все мои бриллианты.

Старый князь был тронут этой скромностью и послал почти все драгоценности, которые у него просили, и приложил к ним письмо, в котором говорил: «Возьми эти драгоценности, носи их с достоинством и постарайся заставить твою семью забыть о некоторых из ее бед».

Читая это письмо, Аурензеб прослезился, и, можно верить, что эти слезы были искренни.

Своим почтением, сдержанностью, вниманием к советам, за которыми он обращался к отцу, он заставил того, если не извинить его, то во всяком случае изменить свое мнение к лучшему.

Правда, когда Аурензеб узнал о близкой кончине своего отца, то все-таки не посмел явиться перед ним, а послал одного из своих сыновей, Шахалама, но тот уже не застал старика в живых.

Властитель Индустана выказал при этой потере самую искреннюю скорбь и ухватился за случай помириться со своей сестрой Еганарой, оставшейся верной отцу.

Аурензеб занимал трон Индустана, который под его управлением достиг наибольшего процветания. А когда он присоединил к своей империи три царства Декан, Кабул и Ассам, то его владения и подданные были многочисленнее римской империи в эпоху ее расцвета.

Государственный доход достигал миллиарда франков, суммы, которой до сих пор не могло достичь ни одно европейское государство. Причем надо принять во внимание, что по нынешней цене денег это составляет ровно четыре миллиарда.

Но преступления, которые доставили Аурензебу трон, ужасны.

Император Шах-Еган назначил Дара, своего любимца, наследником престола. Тотчас же Мурад и Аурензеб восстали против своего отца.

Победоносное войско Мурада и Аурензеба осадили Агру, которая скоро пала под их власть. Раненый при этом Мурад предоставил Аурензебу командование армией.

Тогда Аурензеб задумал проект завладеть своим отцом. Предприятие это было трудное и щекотливое. Укрепленный дворец, в котором жил Шах-Еган, мог выдержать очень долгую осаду, да и вооруженное нападение сына на отца, на монарха, очень популярного в своей стране, могло поставить бунтовщиков в далеко невыгодное положение…

Выманить отца можно было лишь хитростью, но какая хитрость могла провести старого, искушенного в азиатских кознях властителя?

А все-таки Аурензеб решил попытаться. Его посланец явился к императору и начал клясться, что господин его всегда питал к отцу сыновние чувства и был верен ему как самый преданный подданный. Шах-Еган не особенно-то поверил в эти излияния, но все-таки, чтобы выиграть время, он послал к сыновьям дочь свою Еганару с поручением разузнать истинное положение дела.

Прежде всего она отправилась к Мураду, а тот, зная ее привязанность к Дару, любимцу императора, принял ее очень грубо.

Оскорбленная принцесса поспешила усесться в свой планик, но при выходе из лагеря она вдруг встретила Аурензеба, который начал отвешивать ей самые почтительные поклоны, нежно упрекать в том, что она, как будто бы, избегает его, и, в конце концов, убедил ее зайти к нему в палатку.

Там он рассказал ей, как он терзается упреками совести за свой проступок, тем более, что его, мол, заставили следовать за братом чуть не силою, и уверял, что он готов на все, лишь бы загладить свои провинности.

Еганара обрадовалась, думая, что узнает все его секреты, стала допытываться, кто за ее отца или против, на кого из начальников можно положиться и тому подобное. Аурензеб с готовностью отвечал на все ее расспросы.

Прощаясь с сестрою, он уверил ее, что вполне предан отцу и ей, и что не пройдет двух дней, как император увидит у своих ног раскаявшегося сына.

Еганара поспешила передать отцу такие радостные известия, но старый монарх не особенно доверял им, но веря в то, что Аурензеб действительно посетит его, он решил принять все предосторожности. Но он не знал, что в деле измены сын его стоял много выше его самого.

Аурензеб послал ему двойное посольство под тем предлогом, что виновные всегда очень робки, и, чувствуя за собою свою громадную вину, он не решится войти во дворец, прежде чем не позволят его сыну Магомету явиться туда раньше с небольшою свитою.

Шах-Еган был очень уверен в своей ловкости, и, кроме того, объяснение сына было вполне логично, а потому он и разрешил явиться Магомету со свитой.

Магомет явился во дворец и был там принят очень сердечно, но его острые глаза живо заметили искусно спрятанных воинов. Тогда он пошел к самому императору и начал сетовать на недоверие к его отцу, прибавив, что если только сейчас же не уберут войска, то он должен предупредить об этом своего отца и отговорить от посещения дворца.

Старик, жаждавший скорее захватить непокорного сына, согласился на отсылку войска, забывая, что теперь дворец может оказаться во власти Магомета и его свиты.

Прискакал гонец с известием, что Аурензеб сел на коня и приближается со своим эскортом.

Император, со своей стороны, сел на трон, чтобы встретить в полном величии раскаявшегося бунтовщика, но вдруг его известили, что Аурензеб, вместо того, чтобы явиться в тронный зал, отправился сначала поклониться могиле Акбара.

Приняв этот поступок за оскорбление, Шах-Еган воскликнул:

— Что означает подобное поведение Аурензеба?

— Мой отец, — отвечал холодно Магомет, — и не собирался посетить императора.

— Но зачем же тогда явился ты?

— Чтобы принять командование над крепостью. Шах-Еган увидел, в какую пропасть он сам поверг себя, и принялся осыпать Аурензеба всевозможными ругательствами, так что Магомет ушел, чтобы не слышать их.

Обдумав свое положение, старик прислал за Магометом и стал умолять его, чтобы тот выпустил его на свободу и даже обещал ему сделать его своим наследником, т. е. будущим императором Индии.

Одну минуту колебался Магомет, но только одну минуту, и, резко повернувшись, вышел и потом уже никакие мольбы не действовали на него.

Аурензебу оставалось освободиться от своего брата Мурада, но он его не боялся, хотя выздоровевший Мурад и принял вновь командование над армией.

Явившись к Мураду, Аурензеб высказал живейшую радость по поводу его выздоровления, приветствовал его, как императора Индустана, и объявил, что теперь все его желания исполнились, так как он способствовал тому, чтобы трон Индии достался такому достойному принцу.

Что же касается его, то он думает совершить паломничество в Мекку, чтобы начать новую жизнь, посвященную исключительно религии.

Мурад, после притворного сопротивления, согласился на этот проект, так как, в сущности, он был очень рад, что таким путем избавляется от серьезного соперника.

Эта коварная комедия вполне удалась Аурензебу, и он стал якобы готовиться к путешествию.

Но вот друзья Мурада стали доносить ему, что не все благополучно, что, под предлогом большого путешествия, Аурензеб принимает средства к покорению себе Индии, а, главное, щедрыми подарками привлекает на свою сторону солдат, и что больше нельзя терять времени.

Видя себя обманутым, Мурад захотел применить к брату его же оружие, т. е. измену.

Он пригласил его на блестящий праздник, во время которого Аурензеб должен был погибнуть, но хитрый брат не поддался на эту удочку и, сославшись на внезапное нездоровье, послал отказ в последнюю минуту, не подав и виду, что он заметил что-либо подозрительное.

А несколько дней спустя, под предлогом желания отплатить брату за любезное приглашение, он, в свою очередь, пригласил его к себе на праздник, предварительно собрав лучших музыкантов и прекраснейших девушек Индии.

Сластолюбивый Мурад забылся и заснул в палатке брата, тогда как тот позвал своих приверженцев и приказал им заковать в цепи несчастного принца.

Разбуженный врасплох Мурад делал отчаянные усилия, чтобы освободиться, схватился было за свой меч, но его обезоружили, и вдруг он услышал голос брата:

— Выбора нет: или повиновение, или смерть, убейте его, если он будет сопротивляться.

Жестокими упреками осыпал Мурад брата, но, в конце концов, уступая судьбе, он сдался и содержался узником в Агре.

Освободившись таким образом от своих соперников, Аурензеб решил, что теперь настало время надеть корону Индии. Но было довольно трудно открыть сразу свои карты, тем более, что он так убедил всех в своем желании посвятить себя религии. И вот он решил, что лучше всего заставить своих друзей думать, что без него Индия пропадет, и что они должны умолять его принять заботу о стране, а вместе с ней и самую корону. Для вида он немного поломался, но потом якобы склонился на их увещания, но, чтобы сохранить приличие, он воздержался от пышности, с которой праздновали властители свое восшествие на престол.

Радостные клики народа были услышаны прежним монархом в его заточении, и по ним он понял, что происходит что-то печальное для него.

Он попросил дочь свою Еганару узнать, в чем дело, но сейчас же позвал ее обратно, боясь, не имеют ли эти крики какого-нибудь отношения к Дару, не казнят ли его, а, вдруг, увидав Еганару, бросят ей к ногам голову его любимца.

Но все-таки Еганаре как-то удалось узнать истину, и она сообщила о ней несчастному императору. При этом известии он в волнении вскочил и начал молча ходить по комнате, и, увидав свою корону, вскричал:

— Уберите этот ненужный колпак, — но, опомнившись, бедный старик прибавил:

— Оставьте ее, ведь, бросив ее, мы тем самым признали бы права Аурензеба.

И погруженный в свои печальные мысли, он продолжал свою прогулку и после долгого и тяжелого молчания он сказал дочери:

— Еганара, новый император вступил на престол немного раньше времени, к своим преступлениям ему следовало прибавить отцеубийство.

В этот момент ему доложили, что явился Магомет, который хочет говорить с ним, чтобы объяснить мотивы, которые заставили Аурензеба захватить власть.

Свергнутый император отвечал с негодованием:

— К сожалению, это не ново, что сыновья свергают своих отцов, но Аурензебу мало этого, он решается еще и оскорблять меня. Какие мотивы, кроме властолюбия, могли быть у Аурензеба, чтобы отнять у меня царство… слушать его лукавые объяснения причин этого захвата, значит признавать законность этих причин.

Аурензеб не настаивал больше. Он достиг венца своих желаний, он победил и обманул отца, теперь он был величайшим монархом в Азии, чего же ему настаивать на прощении, без которого он вполне может обойтись.

Он держал Шах-Егана в тесном заключении, но относился к нему с почтением и уважением, так что понемногу гнев старика смягчился.

Если бы не крепость, порог которой он не мог переступить, то вряд ли бы он замечал, что лишился трона. Малейшее желание его тотчас же исполнялось, и часто, по одному его знаку, летели с мест не только какие-нибудь придворные, но даже и министры.

Но все же, пока Дар и Худжа были живы и стояли каждый во главе войска, Аурензеб не мог считать себя в безопасности.

Первый, в виду своих блестящих способностей, а также и того, что он был старейшим и законным наследником, казался ему опаснее второго. От него-то и задумал избавиться Аурензеб.

Засевши в Лагоре, Дар собрал громадную армию, но хотя она была и многочисленна, но еще не обучена, и он боялся противопоставить ее регулярным войскам брата.

Он отступил за Инд, но отступление с такой армией, как его, хуже поражения. Ряды все редели, и когда он пришел в Тату, возле него была лишь небольшая горсть верных ему воинов.

Возможно, что Аурензеб преследовал бы его и дальше, но он узнал, что его второй брат Худжа пришел из Бенгалии с большим войском.

С этим противником он встретился у Аллагобада, и хотя увидел, что тот хорошо укрепился, все же решил атаковать его.

Битва началась неудачею для Аурензеба, с утра раджпуты, которых он насильно заставил следовать за собой, покинули его и даже напали на его арьергард, так что монголы очутились между двух огней. Слон, на котором сидел Аурензеб, был серьезно ранен и опустился на передние колена, Аурензеб уже перешагнул одной ногой своей боевой гаудах, чтобы сойти со слона, как вдруг его великий визирь крикнул ему:

— Аурензеб, ты покидаешь свой трон!

Дело в том, что в битвах императоры Индии на своих боевых слонах представляют собою центр, вокруг которого группируется вся армия.

Император понял правоту этих слов и, приказав поддерживать на цепях своего слона, облаченный в царские доспехи, остался на своем посту.

Его воины, ободренные примером своего вождя, делали чудеса храбрости и, после героических усилий, добились смятения в рядах противников.

К тому же, случилось так, что слон Худжи был тоже ранен, и принц сделал ту ошибку, от которой удержался Аурензеб.

Он сел на лошадь. При виде царского слона, бегущего без всадника, армия Худжи в ужасе обратилась в бегство, сам он еле успел скрыться в крепости Монтр.

Прибыв в Татту, Дар перешел обратно Инд и, преодолев пустыню, явился в провинцию Гугерат.

Там он убедил губернатора, дочь которого была замужем за Мурадом, перейти на его сторону, и вновь с большим войском проник в Ражпутум, где и занял очень сильную позицию.

Прибывший форсированным маршем Аурензеб с неудовольствием заметил, насколько выгодно положение его соперника.

Он послал оскорбительный вызов Дару, предлагая ему поединок, но тот, из осторожности, отказался.

Тогда хитроумный стратег решил придумать какую-нибудь хитрость и действительно придумал.

Он выбрал из своих начальников двух, которые раньше служили Дару, и велел им написать тому письмо, в котором они оба уверяли Дара, что Аурензеб заставил их силою последовать за ним, что они по-прежнему верны ему, Дару, что они готовы по его первому слову перейти к нему со вверенными им воинами, и что если он этого захочет, то пусть он назначит сам время, и они ночью придут к нему сами и приведут своих солдат.

Напрасно ближайшие советники Дара указывали ему ту опасность, которой он себя подвергал, напрасно напоминали о лукавстве и изменнических действиях Аурензеба, он ничего и слышать не хотел, зная, что несколько тысяч обещанных воинов дадут ему перевес в битве. В назначенный час двери были открыты, два начальника вышли, а следом за ними и императорское войско.

Слишком поздно убедился в измене Дар и едва успел бежать с горстью друзей.

Он направился к столице Гугерата, но губернатор не захотел принять его и дать ему убежище, тогда он укрылся у Джиганхана, но тот выдал его Аурензебу, который приказал его казнить.

Старый Шах-Еган и Мурад были в заключении, Дар мертв, оставался еще Худжа, Аурензеб послал против него сына Магомета и с ним великого визиря Джембу.

Еще в детстве Магомет был обручен с дочерью Худжи. Юная принцесса написала ему письмо, умоляя его перейти на сторону ее отца, быть может, на него, кроме того, подействовал пример его отца, и он думал свергнуть его и самому сесть на трон. Магомет перешел на сторону дяди, надеясь, что войска последуют за ним.

Но он не подумал о Джамбе, правой руке Аурензеба, забыл, что тот предан его отцу до последней капли крови. Этот визирь, опытный воин, любимый своими солдатами, сумел удержать их в повиновении и долгу.

Джемба дал сражение Худже и Магомету и разбил их. Взятый в плен Магомет был заключен в крепость Гвадиор, где и окончил свои дни.

Отец отказал ему в прощении, несмотря на его прошлые заслуги.

Худже хотя и удалось бежать, но его преследователи схватили и убили со всей его семьей.

Теперь Аурензеб был единственным властителем Индустана.

С этой поры он действительно заслуживает имени Великого.

Среди блеска и пышности восточного двора он вел скромную и простую жизнь.

Ни себе, ни близким окружающим его он не позволял ни малейшего послабления.

С самой зари он уже сидел в приемной зале и был доступен решительно для всех, даже самых скромных из его подданных. И всех он судил сам с удивительною справедливостью, утешая несчастных и помогая бедным.

Историки мусульманские и даже английские утверждают, что вторая половина царствования Аурензеба была для всей Индии золотым веком.

Бывший адъютант раджи Аудского пишет о нем:

«Его преступления слишком ужасны, чтобы их можно было забыть, и все-таки за свою долгую жизнь он выказал свои большие и многочисленные добродетели».

При своих судах он был беспристрастен и справедлив, рука его, подающая милостыню, была неистощима, и он выказывал большие заботы о благосостоянии своих подданных. Окруженный всевозможными соблазнами, которые могут испортить человека, исповедуя религию, которая дает полную свободу страстям, он, в своей частной жизни, жил почти аскетом.

Был ли он искренним? Пожалуй, потому что вряд ли бы он преследовал индусов, если бы не был глубоко верующим в свою религию.

Но все же кровь убитых им братьев всегда стояла у него перед глазами, и, сидя на величайшем троне мира, достигнув всех почестей, о которых только можно мечтать, он все же был несчастен, что можно видеть из его писем к сыну, которые он писал, почувствовав приближение смерти.

«Пришла старость, слабость меня одолевает, сила покидает все мои члены, слабым я вступил в этот мир и слабым его покидаю… Я ничего не знаю о самом себе, ни о том, что я такое, ни о том конце, который меня ожидает! Время, которое я провел у власти, оставляет во мне лишь упреки к самому себе. Я не был истинным покровителем и защитником моего народа, много драгоценного времени ушло на пустое чванство. Внутри меня был хранитель моего счастья, но в своем ослеплении я не заметил его яркого света.

Я ничего не принес в мир, и кроме человеческих немощей, ничего не унесу.

Я знаю, что мне не суждено спасение, и с ужасом жду мучений, которые меня ожидают.

Хотя я твердо верю в милосердие и доброту Бога, все же, оглянувшись на свои деяния, боюсь, и страх этот преследует меня, Голова моя клонится под тяжестью лет, и ноги отказываются служить.

Дыхание мое ослабевает, а с ним и надежда. Я совершил многочисленные преступления, и не знаю какое наказание меня ожидает. Власть над народами — великий дар Божий.

Я поручаю тебя, и твою мать, твоего сына, моего внука милости Божией, а сам ухожу… Агония смерти быстро приближается… Одипаре, твоя мать, ухаживает за мною во время болезни и хочет умереть со мною, но высшей мудростью всему назначено свое время, а она с нашими желаниями не считается.

Я ухожу, но все, что я сделал худого или хорошего, это сделал для тебя.

Никто не присутствовал при расставании своей души с телом, но я чувствую, как моя покидает меня».

В таких выражениях великий император прощался с сыном, передавая ему трон.

Подробный осмотр мечети Аурензеба навеял на меня воспоминания о главных чертах этого великого государя, о его преступлениях и о его заслугах… Но, впрочем, и у других монархов Азии были в большом ходу и яд, и кинжал, и измена.

До возведения мечети Аурензеба брамины уверяли, что Шива, охраняющий священный город, не допустит, чтобы его оскорбили появлением чужих богов и крови животных. Но сколько они ни протестовали, а мало-помалу старинные мечети выросли рядом с храмами Шивы, и кровь животных льется каждый день.

Мусульмане совсем не заботились о том, оскорбляют они религиозное чувство побежденных или нет, и резали животных, которых они употребляют в пищу, без всяких церемоний, прямо на улице.

Чуть не на каждом углу они устроили открытые мясные лавки, в которых на длинных жердях висели тощие куски мяса, покрытые тысячами мух.

Некогда убийство животного не рукою жреца и не для жертвоприношения вызвало бы целое возмущение в благочестивом городе, но теперь брамины привыкли уже видеть, как падают священные коровы жертвами аппетита их бывших победителей, базары изобилуют телятиной и говядиной, и англичане и европейцы не стесняются открыто употреблять мясную пищу.

Вид с реки на Бенарес очень величественный, но, чтобы о нем иметь настоящее представление, надо углубиться внутрь, пройти его узкие и извилистые улицы, его многочисленные лабиринты и с какой-нибудь возвышенной точки присмотреться к своеобразному виду каждого квартала. Лучшее, это не полениться влезать на минареты мечетей, но лестницы эти узки и круты, а главное без решеток, так что довольно опасны для того, кто страдает головокружением.

Но достигнувший купола минарета бывает награжден дивным видом Бенареса. У ног его расстилаются великолепные сады, красивые площади и дивные дворцы, а вдали видны плодородные равнины, кудрявые леса и величавая река.

Тысячи небольших, но удивительно красивых, особняков, в которых живут зажиточные индусы и европейцы, окружены прелестными цветниками, и почти в каждом центральное место занимает фонтан. Легкий ветерок разносит его серебристую влажную пыль на роскошные цветы и освежает их даже в знойный полдень. И все эти сады и цветники кишат пернатым населением. Тут и горлинки, и зеленые голуби пагод, воробьи с черными головками и желтыми грудками, разнообразные попугаи всех цветов и оттенков, начиная с больших ара, белых, красных, лиловых или синих и до маленьких, зеленых попугайчиков, и все это щебечет, поет, перекликается, перепархивая с ветки на ветку.

Индусских храмов в Бенаресе слишком много, и, увы, все они почти полуразрушены.

Построить храм, посадить дерево или вырыть колодезь — лучшие из поступков каждого человека, потому что, как говорят священные книги индусов, они полезны не только тому, кто это сделал, но еще многим следующим поколениям.