 |
|
Популярные авторы:: БСЭ :: Желязны Роджер :: Joyce James :: Андерсон Пол Уильям :: Раззаков Федор :: Толстой Лев Николаевич :: Станюкович Константин Михайлович :: Чехов Антон Павлович :: Сименон Жорж :: Лондон Джек Популярные книги:: The Boarding House :: Бурый волк :: Пошехонская старина :: Мальтийский сокол :: Вторая книга Паралипоменон :: Сорок бочек арестантов :: Основание :: Как мы изобрели фотосинтезатор :: 64 килобайта о Фидо :: Подземная Москва |
История Крестовых походовModernLib.Net / Биографии и мемуары / Жан де Жуанвиль / История Крестовых походов - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 2)
Автор этой хроники был, как и Виллардуэн, уроженцем Шампани. Второй сын Симона, правителя Жуанвиля, дворянина, занимавшего высокое положение сенешаля провинции, он родился где-то между июнем 1224-го и маем 1225 года в замке своего отца, который высился над маленьким городком Жуанвиль на реке Марна. Он был не единственным из членов семьи, который отправился в Крестовый поход. Его дедушка Жоффруа был в составе армии, осаждавшей Акру в 1189 году, и скончался там же еще до того, как крестоносцы захватили город. Двое из его дядей, Жоффруа и Роберт (Робер), приняли участие в 4-м Крестовом походе. Робер, которого Виллардуэн встретил по пути из Венеции, сопровождал Готье де Бриена в Апулию и, как говорят, умер там. Жоффруа отправился в Сирию и был там убит в 1203 году в бою. Поэма Ги де Провенса воздает должное его выдающейся отваге. Мальчик, который слушал рассказы о подвигах своих родственников, на всю жизнь сохранил глубокое уважение к их памяти. Вернувшись из своей заморской кампании, он повесил щит своего дяди Жоффруа в часовне в Жуанвиле и разместил там же памятную доску, на которой своими словами воздал должное деяниям члена его семьи дома и в Крестовом походе. Симон, отец нашего автора, который унаследовал от своего брата Жоффруа титул правителя Жуанвиля, принял участие в «крестовом походе» против альбигойцев. Позже он воевал в армии Жана де Бриена в Египте и присутствовал при падении Дамиетты. Его сын мог помнить рассказы отца об этой непростой осаде и сравнивать их с легким взятием Дамиетты войсками короля Людовика IX. Среди прочих воспоминаний его детства могла остаться и та ночь 1230 года, когда Симон оставил замок и поспешил освобождать Труа. Мальчик еще не достиг совершеннолетия, когда умер его отец. Старший сын Симона был к тому времени мертв, так что Жан стал правителем Жуанвиля. Вдова Симона, женщина, по всей видимости, обладавшая сильным характером, правила владениями, пока ее сын был еще юн, и готовила его к тому времени, когда он станет достаточно взрослым, чтобы возложить на себя обязанности сенешаля Шампани – должность эта принадлежала правителям Жуанвиля вот уже несколько поколений. Кроме отправления правосудия в графстве или контроля за ведением хозяйства в поместье, главной обязанностью сенешаля было присутствовать при своем сеньоре в случае каких-то специальных церемоний и, кроме того, знать, как их проводить с должным уважением к протоколу – как себя подобает вести, какой моде в одежде следовать. Молодой человек, слишком юный, чтобы стать рыцарем, он в 1241 году разрезал мясо на банкетах графа Шампани в большом зале замка Семюр и уже был хорошо знаком с обязанностями своей должности. По прошествии лет его ранняя подготовка к должности сенешаля нашла отражение в его записках, как умение видеть и слышать многие странные вещи во время пребывания на Востоке. Скорее всего, именно в Семюре де Жуанвиль впервые увидел человека, который оказал такое влияние на его жизнь; но, насколько мы можем судить, тогда у него с королем Людовиком IX еще не установилась та близкая связь, которая возникла, когда они оба участвовали в Крестовом походе. Когда в 1248 году он решил возложить на себя крест, не было никаких сомнений, что решение следовать по стопам предыдущих владельцев Жуанвиля стало решающим фактором его выбора. В то время де Жуанвиль продолжал считать себя вассалом графа Шампани, и его отказ выступать против феодальных обычаев, принося клятву в верности монарху через голову своего сеньора, достаточно ясно говорит о его отношении к королю Людовику IX до того, как они встретились на Кипре. Последовавшие близкие отношения с королем и вдохновили его на эту хронику. «Жизнь Людовика Святого» разительно отличается по характеру, композиции и содержанию от аккуратного отчета Виллардуэна о 4-м Крестовом походе, написанного, как и подобает государственному человеку. Кроме раздела, в котором излагаются предыдущие события правления Людовика IX, многие детали, как, например, указы короля министрам его королевства, последние слова, сказанные сыну, и горсточка анекдотов, которые Жуанвиль почерпнул из ранних хроник, представляют собой скорее набор личных воспоминаний, чем историю в полном смысле слова. За первой частью повествования, полной иллюстраций благочестия короля и его справедливого правления, следует вторая, которая более или менее подробно излагает историю царствования короля Людовика и его последующей канонизации, что неизбежно ведет ко многим повторениям. Определенная разница между этими двумя хрониками может быть, без сомнения, списана на то, что ранняя из них создана человеком в расцвете сил, а автору другой было уже далеко за восемьдесят. Надо признать, что Жуанвиль порой бывает излишне многословен, что свойственно старикам, и к тому же повторяется. Тем не менее, когда этот ветеран смотрит назад через полстолетия – в те дни, когда он дрался и страдал рядом со своим обожаемым королем, – свежесть и живость повествования о прошлом заставляет забыть о его возрасте. В глубине души он остается тем же преданным и порывистым молодым рыцарем, который в далекие времена отправился за моря. Фактически отличие его работы от хроники Виллардуэна объясняется разницей в темпераменте и широте кругозора этих двух авторов, а не разницей в возрасте. Не в пример раннему хроникеру, чей труд, стараясь донести политическую важность событий, уделяет внимание лишь тому, что творилось на авансцене, Жуанвиль куда более интересуется влиянием событий на людей, которые принимали в них участие, и рассказывает о том, что творилось за сценой. Поэтому, описывая битву, Жуанвиль, вместо того чтобы, как Виллардуэн, дать общее представление о ее ходе, вводит нас в самую гущу конфликта, показывает ряд мелких инцидентов, влияющих на личности или группы людей, различные реакции тех, кто сражался в этой ожесточенной кампании на Востоке. Если ему случается описывать конференцию, он не ограничивается лишь сообщением о конечном ее решении, и, если Виллардуэн ограничивается лишь кратким предложением, Жуанвиль дает живой отчет об обмене репликами между ее участниками. Фактически на протяжении всей хроники он подчеркивает человеческую сторону событий. Заинтересованный наблюдатель человечества, в какой бы форме оно ни представало, Жуанвиль находит место в своей работе таким вещам, как причудливые привычки и одеяния бедуинов, странная теология «старца горы», подготовка телохранителей султана или примитивные похоронные обычаи одного из восточных племен. В круг его интересов входят не только люди; если что-то привлекает его внимание, будь то окаменевшая рыба, легендарный Нил или причудливо украшенный арбалет, этот человек, наполовину крестоносец, а наполовину любопытный странник, с удовольствием описывает их. Да, повествование постоянно отклоняется от темы, но этот недостаток его хроники в большой мере компенсируется живыми картинами того времени и образа жизни на Востоке. Поскольку эти хроники так разительно отличаются друг от друга, можно предполагать, что в каждой из них образ автора предстает перед нами по-разному. Ведь Виллардуэн представляет собой фигуру идеального рыцаря в доспехах, а Жуанвиль – обыкновенного человека без оных. Откровенность и непосредственность, с которыми последний рассказывает, как ему было грустно расставаться со своим замком и детьми, о сомнениях и страхах, которые посещали его во время сражений, о боязни смерти от сабель сарацин, мало чем отличаются от эмоций других людей, но большинство участников боевых действий не всегда честно рассказывает о тяжелом опыте войны. Его же точный, но сдержанный отчет о личном участии в различных боевых операциях на Востоке и откровенное восхищение мужеством своих спутников служат доказательством, что по природе своей Жуанвиль был храбр и благороден и в то же время искренен и чувствителен. А если мы примем во внимание нерушимую верность королю, которому он служил, силу характера, проявленную далеко не в одном случае, заботу, достаточно редкую у людей его положения, о судьбе несчастных крестоносцев, оказавшихся в плену, и чувство ответственности за благополучие людей на его землях, станет ясно, что этот старый хроникер, имевший дело с тем же материалом, что и Виллардуэн, проявил себя человеком высокого благородства и столь же отважным рыцарем (что не помешало ему сохранить теплые человеческие черты). Если оценить его хронику в целом, то «Жизнь Людовика Святого» имеет очень мало общего с тем, что Жуанвиль в своем посвящении объявил темой повествования. Тем не менее, несмотря на все отходы в сторону от основной линии повествования, его работа достигает своей цели – в полной мере отдать долг чести павшим рыцарям. И действительно, друг и ученик Людовика IX Святого настолько озабочен воздать должное своему скончавшемуся сюзерену, что приводит многочисленные подтверждения его добродетелей, хотя и половины из них было бы достаточно. Эта чрезмерная преданность особенно чувствуется в той части работы, которая посвящена жизни короля в его владениях, его неизменной преданности служению Господу и на людях, и наедине с самим собой, его щедрой благотворительности, его любви к своему народу и вниманию, которое король уделял понятию справедливости в его понимании обязанностей правителя, – всему этому уделено непомерно большое место. В той же части, где речь идет о событиях за морем, образ короля предстает в более ярком свете в тех эпизодах, которые, кроме всего прочего, показывают его незаурядную отвагу в сражениях, его терпеливость в болезни, его силу духа перед лицом опасностей и бед. В описании Жуанвиля он предстает подлинным вождем, чей пример вселяет мужество в сердца и чья любовь к своим спутникам вызывает в них ответную преданность. Таков король, которого Жуанвиль любит и почитает – но не слепо. Преданный слуга своего господина, он сохраняет за собой право судить его поступки. Так, например, оправдывая в целом независимый характер короля, что проявилось, например, в отказе клирикам судить о его совести, Жуанвиль не уверен, так ли уж мудро поступил его сюзерен, отвергнув советы тех, кто убеждал его следовать «добрым обычаям Святой земли», позволив разграбить Дамиетту. От всей души восхищаясь благочестием короля, он тем не менее считает, что тот должен был оставаться молиться в часовне, когда благородство и вежливость требовали отправиться в Сидон встречать жену, которая недавно родила ребенка. В подобных случаях он не медлил откровенно поговорить со своим королем. Например, он согласился продолжить службу на том же месте, но при условии, что король, со своей стороны, все это время будет сдерживать свой характер. И еще – когда аббат Клюни преподнес королю подарок в виде двух прекрасных верховых лошадей, а на следующий день предстояло разбирательство его дела, в тот же день Жуанвиль спросил своего государя – неужели его решение будет зависеть от этого подарка. Он посоветовал королю не принимать никаких даров от тех, кто обращается к нему с прошениями, чтобы они никоим образом не могли влиять на него. Эти примеры, которые помогают нам увидеть в герое Жуанвиля живого человека, а не скульптурного святого, не выдуманы, и мы не должны истолковывать их как какие-то порочащие пятна на памяти благородного властителя и друга. «Жизнь Людовика Святого» предстает достойной данью памяти короля, который в современном ему мире был идеалом христианина и подлинного рыцаря, человеком, авторитет которого позволял ему руководить людьми, доверившимися ему. Любовь и уважение к доброму королю, а также скорбь от потери дорогого друга нашли выразительное воплощение в сне Жуанвиля о Людовике Святом, который стал достойным завершением его книги. С моей точки зрения, кроме исторического интереса, эти старые хроники имеют непреходящую ценность, как подлинные человеческие документы, в которых мы видим, как мало по прошествии веков меняются дух человека и его поведение в тревожные времена. Конечно, есть некоторые особенности, которые отличают их от трудов, написанных в наши дни. Но какое впечатление производят эти отличия? Они невелики по сравнению с работой Виллардуэна, в которой его откровенное и искреннее повествование о давней кампании и устаревшие военные термины и выражения настолько близки к манере изложения мемуаров военачальников Второй мировой войны (взять хотя бы воспоминания фельдмаршала Монтгомери о кампании в Северной Африке), что кажется, будто лишь «тонкая стенка» отделяет рыцарей того далекого столетия от солдат, сражавшихся под Эль-Аламейном в 1942 году. Надо признать, что некоторые странности во взглядах Жуанвиля на окружающий его мир, его наивное принятие идей, которые больше не имеют хождения в нашем ученом социуме, являются эхом давно прошедших времен. Тем не менее (по отношению ко всей его хронике) такие отступления в ней, когда появляются вроде бы несущественные подробности, говорят об уровне мышления в XIII столетии. На переднем же плане, как и у Виллардуэна, – идеал рыцарского служения, на котором базируется и наша концепция цивилизованного человека. Кроме того, волнующий рассказ о войске, которое ждали поражение и плен, выразительно описывает ужасы войны, и яркие чистые краски повествования не потускнели от времени. Это все, что можно сказать о содержании данных хроник. Как их форму будет воспринимать современный читатель? По моему мнению, версия, которая попытается имитировать архаические идиомы – кстати, помимо всего прочего, словарь для их передачи настолько ограничен, что некоторые слова будут повторяться с монотонной частотой, а предложения, часто вольно составленные, соединяются многочисленными союзами «и», – безусловно даст представление о непреходящих ценностях, но главным образом будет настойчиво выявлять случайные различия между их веком и нашим. Жоффруа де Виллардуэн История завоевания Константинополя Глава 1 Призыв к 4-му Крестовому походу 1199–1201 годы В году от рождения Господа нашего 1198-м, когда Иннокентий был папой римским, Филипп – королем Франции, а Ричард – королем Англии, жил во Франции человек святого поведения, по имени Фульк, который был членом священного ордена и священником прихода в Нейи, маленьком городке, лежащем между Парижем и Ланьи-сюр-Марн. Этот самый Фульк начал молить о Слове Господнем во всей Иль-де-Франс и других окружающих провинциях, и Господь сотворил через него много чудес. Рассказы о молениях этого доброго человека так широко разошлись, что дошли до папы Иннокентия. И тот направил послание во Францию и поручил этому благочестивому мужу, чтобы тот проповедовал Крестовый поход от его, папы, имени. Несколько позже он направил одного из своих кардиналов, монсеньора Пьетро да Капуа, уже принявшего крест, и поручил через него давать следующее отпущение грехов крестоносцам: всем, кто возьмет крест и отслужит Богу в войске один год, будут прощены все грехи, которые они содеяли и в которых исповедались. Так как это отпущение было весьма щедрым, сердца людей сильно растрогались, и поэтому многие возложили на себя крест. В начале Рождественского поста следующего года, после того как благочестивый Фульк проповедовал таким образом слово Божье, в замке Экри в Шампани состоялся турнир, и милостью Божьей так случилось, что Тибо, граф Шампани и Брие, принял на себя крест вместе с Луи, графом Блуаским и Шартрским. Граф Тибо был молодым человеком не старше двадцати двух лет, а графу Луи было не более двадцати семи лет. Оба эти графа были племянниками короля Франции и троюродными братьями, а также, с другой стороны, племянниками короля Англии. Их примеру последовали граф Симон де Монфор и граф Рено де Монмирай, два знатнейших сеньора Франции. Великая слава прошла по всем землям, когда эти два знатных мужа возложили на себя крест. Во владениях графа Тибо Шампанского принять крест сочли обязательным Гарнье, епископ Труа, граф Готье де Бриенн (Бриен), Жоффруа де Жуанвиль (Жуэнвиль), который был сенешалем этой земли, Робер, его брат, Готье де Виньори, Готье де Монбельяр, Эсташ де Конфлан и его брат Гюи дю Плесси, Анри д'Арзильер, Ожье де Сен-Шерон, Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, Жоффруа, его племянник, Гийом де Нюлли, Готье де Фюлиньи, Эврар де Монтиньи, Манассье де л'Иль, Макэр де Сент-Менеу, Милон ле Бребан, Гюи де Шапп, его племянник Кларембо, Рено де Дампьер, Жан Фуанон и многие другие достойные люди, имена которых здесь не упоминаются. С графом Луи крест приняли Эрве дю Шатель и его сын Эрве, Жан де Вирсэн, Оливье де Рошфор, Анри де Монтрей, Пэйан Орлеанский, Пьер де Брасье, Гуго, его брат, Гийом де Сэн, Жан Фриэзский, Готье де Годонвиль, Гуго де Кермере, Жоффруа, его брат, Эрве де Бовуар, Робер де Фрувиль, Пьер, его брат, Орри де л'Иль, Робер дю Картье и многие другие, о которых книга не упоминает. Во Франции крест возложили на себя Невелон, епископ Суасонский, Матье де Монморанси, Гюи, шателен де Куси, его племянник, Робер де Ронсуа, Ферри д'Йерр, Жан, его брат, Готье де Сен-Дени, Анри, его брат, Гийом д'Онуа, Робер Мовуазен, Дрё де Крессонсак, Бернар де Морей, Ангерран де Бове, Робер, его брат, и многие другие добрые рыцари, о которых книга здесь умалчивает. С наступлением следующего Великого поста, в среду его первой недели в Брюгге крест взяли Бодуэн (Балдуин), граф Фландрии и Геннегау, и графиня Мария, его супруга, которая приходилась сестрой графу Тибо Шампанскому. Затем крест приняли Анри (Генрих), его брат, Тьерри, его племянник, который был сыном графа Филиппа Фландрского, адвокат г. Бетюн Гийом, Конон, его брат, Жан Нельский, шателен Брюгге, Ренье де Трит, Ренье, его сын, Матье де Валенкур, Жак д'Авень, Балдуин де Бовуар, Гуго де Бомец, Жерар де Маншикур, Эд де Ам, Гийом де Гоменьи, Дрё де Борен, Роже де Марк, Эсташ де Собрюик, Франсуа де Колеми, Готье де Бузи, Ренье де Монс, Готье де Томб, Бернар де Субренжьен и многие добрые рыцари, о которых книга не говорит. Затем взял крест граф Гуго де Сен-Поль. С ним приняли крест Пьер Амьенский, его племянник, Эсташ де Кантелэ, Никола де Майи, Ансоде Кайо, Гюиде Удэн, Готье Нельский, Пьер, его брат, и многие другие люди, коих мы не знаем. А уж потом взяли крест граф Жоффруа Першский, Этьен, его брат, Ротру де Монфор, Ив де ла Жай, Эмери де Вильруа, Жоффруа де Бомон и многие другие, чьих имен я не ведаю. Затем сеньоры собрались на совет в Суасоне, чтобы определить, когда они хотели бы двинуться в путь и куда намеревались бы отправиться. В тот раз они не смогли достигнуть согласия, ибо им казалось, что у них нет еще достаточного числа людей, принявших крест. Не прошло и двух месяцев, как в том же году они собрались на совет в Компьене. Там были все графы и бароны, которые приняли на себя обет участия в Крестовом походе. Здесь были высказаны, выслушаны и поданы разные мнения и советы, но окончательное решение было таково – чтобы направить лучших послов, каких только можно сыскать, и предоставить им все полномочия предпринимать любые действия от имени своих сюзеренов. Двух из этих послов послал Тибо, граф Шампани и Брие, Бодуэн (Балдуин), граф Фландрии и Геннегау, – тоже двух и еще двух – Луи, граф Блуаский. Послами графа Тибо были Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, и Милон ле Бребан; а послами графа Бодуэна стали Конон Бетюнский и Алар Макеро; послами же графа Луи – Жан Фриэзский и Готье де Годонвиль. Этим шестерым была полностью поручена забота о деле. Им были выданы надлежащим образом подписанные грамоты с печатями, которые удостоверяли, что их сюзерены неуклонно выполнят те условия, которые заключат эти шестеро в каких-либо морских портах или в других местах, куда они явятся. Итак, шесть послов отправились для выполнения своей миссии. Посоветовавшись между собой, они пришли к единодушному согласию, что в Венеции смогут найти гораздо большее количество судов, чем в каком-либо другом порту. Оседлав коней, они пустились в дорогу и ехали день за днем, пока в первую неделю Великого поста не прибыли к месту своего назначения. Глава 2 Договор с венецианцами Апрель 1201 года Дож Венеции Энрико Дандоло, человек весьма мудрый и знающий, принял французских послов с большим почетом – и сам он, и другие люди оказали им сердечный прием. Когда послы предъявили письма своих сеньоров, венецианцам было очень любопытно узнать, для какого дела они прибыли в их землю, потому что представленные документы были всего лишь верительными грамотами; графы писали, чтобы их послам верили, словно лично им самим, и что они примут все условия, о которых договорятся их посланники. И дож ответил им: «Господа, я ознакомился с вашими грамотами. Мы удостоверились в том, что сеньоры ваши являются самыми знатными лицами из тех, кто не носит короны. И они просят нас доверять вам во всем, что бы вы ни сказали, и заверяют, что поддержат любое соглашение, которое вы заключите с нами». «Государь, – ответили послы, – мы просим, чтобы вы созвали свой совет, и завтра, коли вам угодно, перед ним мы скажем, о чем просят вас наши сеньоры». И дож ответил, что ему требуется четыре дня, и попросил их дождаться, пока не соберется совет, где они и смогут сказать, чего хотят. Посланники дождались назначенного дожем четвертого дня. Они вернулись во дворец, который был весьма прекрасным, богато обставленным зданием. Там они и нашли дожа и его совет, собравшихся в особом покое, и изложили данное им поручение. «Государь, – сказали они, – мы прибыли к тебе от знатных баронов Франции, которые приняли крест, чтобы отмстить за поругание, учиненное над Господом нашим, и, если Бог соблаговолит, отвоевать Иерусалим. И поелику они знают, что никто не обладает столь великим могуществом, как вы и ваш народ, то они просят, чтобы вы, во имя Бога, сжалились над заморской землею (Палестиной. – Ред.), отомстили за поругание святынь и решили, как предоставить нам военные корабли и транспорты». «А на каких условиях?» – вопросил дож. «На любых, – ответили послы, – какие бы вы ни предложили или ни посоветовали, лишь бы они могли принять ваши условия и оплатить их». – «Разумеется, – сказал дож, – дело, которое они у нас просят, – великое дело, и кажется, что замыслено великое предприятие. Мы дадим вам ответ через неделю. Не удивляйтесь, что срок так долог, ибо столь важное дело надобно как следует обдумать». В срок, который дож им назначил, послы вернулись во дворец. Я не мог бы передать вам все слова, которые были там сказаны и произнесены, однако конец встречи был таков. «Сеньоры, – сказал дож, – мы сообщим вам решение, которое мы приняли, коль скоро сумеем склонить наш Большой совет и всех граждан одобрить его; а вы посоветуйтесь друг с другом, сможете ли согласиться на то, чтобы принять наши условия. Мы поставим транспортные суда, которые смогут перевезти четыре тысячи пятьсот коней и девять тысяч оруженосцев, и другие корабли для переправки четырех тысяч пятисот рыцарей и двадцати тысяч пеших воинов. Кроме того, мы включим в контракт обеспечение коней и людей прокормом и провиантом на девять месяцев. За все это мы возьмем самую низкую цену, а именно: за каждого коня четыре марки и две марки за каждого человека. И все эти условия соглашения, которое мы вам представим, будут исполнены в течение одного года, считая со дня, когда мы отплывем из гавани Венеции, чтобы послужить Богу и всему христианскому миру в каком бы то ни было месте. Общая сумма этих расходов, которые мы здесь только что привели, составляет 85 тысяч марок. А сверх того мы сделаем вот что. Из любви к Богу мы дополнительно поставим от себя пятьдесят вооруженных галер на условии, что до тех пор, пока наш союз будет существовать, от всех завоеваний, на море или на суше, будь то земли или имущество, половину получим мы, а другую – вы. Вам остается лишь посоветоваться, сможете ли вы принять и выполнить наши условия». Послы вышли, сказав, что переговорят между собой и ответят им завтра. Они совещались всю ночь и, наконец, согласились принять условия венецианцев. Утром следующего дня они предстали перед дожем и сказали: «Государь, мы согласны заключить этот договор». А дож сказал, что переговорит со своими сподвижниками и даст знать, как обстоят дела. На следующий, то есть третий день после того, как дож описал свое предложение, он, который был мужем мудрым и доблестным, созвал свой Большой совет, состоявший из сорока человек, считавшихся самыми умными и способными в государстве Венеция. Своим ясным умом и здравым смыслом, которыми он обладал в высочайшей степени, дож Дандоло уговорил их принять и одобрить предлагаемое соглашение. Делал он это постепенно: сначала он склонил несколько человек, потом больше и еще больше – пока все не согласились и не одобрили эти условия. После этого он созвал по крайней мере десять тысяч в церкви Святого Марка, красивейшей из всех, какие только есть на свете, и сказал собравшимся, чтобы, выслушав обедню Святого Духа, они молили бы Бога вразумить их насчет просьбы, с которой обратились послы. И все весьма охотно это исполнили. Когда обедня была завершена, дож позвал послов, чтобы те смиренно попросили народ Венеции согласиться на принятие этого договора. Послы явились в храм, где привлекали любопытные взгляды множества людей, которые их никогда не видели. Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, с согласия и по воле других послов взял слово и сказал им: «Сеньоры, самые знатные и самые могущественные во Франции, послали нас к вам. Они заклинают вас о милости, чтобы вы сжалились над Иерусалимом, который находится в порабощении у сарацин, и, Бога ради, согласились сопутствовать им и помочь отомстить за поругание Иисуса Христа. Выбрали же они вас, ибо знают, что ни один народ не имеет такого могущества на море, как вы. И они повелели припасть к вашим стопам и не подниматься, покуда вы не согласитесь сжалиться над Святой землей за морем». Вслед за этим шестеро послов, проливая обильные слезы, преклонили колени перед венецианцами. И дож, и все другие разразились слезами и в один голос, высоко воздевая руки, воскликнули: «Мы согласны, мы согласны!» И затем поднялся столь великий шум и крик, что казалось, разверзается земля. И когда, наконец, стих этот великий шум, а всеобщая жалость улеглась (а были они столь сильны, что таковых никто никогда не видел), великий дож Венеции, который был человеком весьма мудрым и доблестным, взошел на амвон и, обратившись к народу, сказал ему так: «Сеньоры, посмотрите, какую честь оказал вам Бог; ведь лучшие люди на свете оставили без внимания все другие народы и ищут вашей поддержки, чтобы совершить вместе с вами столь великое дело, как освобождение Господа нашего!» Слова, которые сказал дож, были столь хороши и прекрасны, что я не могу все их вам передать. Конец же дела был таков: решили изготовить на следующий день грамоты, и они были составлены и написаны. После этого на совете было разъяснено, что поход будет направлен к Каиру, потому что отсюда мусульман можно будет уничтожить куда легче, нежели из какой-нибудь другой части их территории, но хранилось это решение под большим секретом. А во всеуслышание было объявлено, что мы отправляемся за море. Тогда был Великий пост. Постановили, что через год со Дня святого Иоанна – то будет 1202 год – сеньоры и остальные крестоносцы должны собраться в Венеции, где их будут в готовности ждать корабли. Когда грамоты были изготовлены, подписаны и скреплены печатями, их представили дожу в большом дворце, где собрались Большой совет и Малый совет. И, вручая эти грамоты послам, дож Дандоло преклонил колени и, обливаясь слезами, поклялся на святом Евангелии честно соблюдать соглашения, начертанные в грамотах, и весь его совет, который состоял из сорока шести особ, тоже. Послы же, со своей стороны, поклялись блюсти соглашения, записанные в грамотах, и честно выполнять клятвы своих сеньоров и собственные. На этой встрече было пролито много слез. Сразу же после нее и та и другая сторона договорились отправить своих посланников в Рим к папе Иннокентию, чтобы он утвердил этот договор. Он весьма охотно это сделал. Послы заняли пять тысяч марок серебра у жителей города и вручили их дожу, чтобы начать постройку кораблей. Затем они простились с Венецией, чтобы вернуться в свою страну. Они скакали, пока не прибыли в Пьяченцу, что в Ломбардии. Там они разъехались: Жоффруа де Виллардуэн, маршал Шампани, и Алар Макеро направились оттуда во Францию, а другие – в Геную и в Пизу, чтобы выяснить, какую подмогу окажут они землям за морем. Глава 3 Армия ищет вождя Май – сентябрь 1201 года Когда Жоффруа Виллардуэн, маршал Шампани, пересекал Мон-Сени (перевал в Западных Альпах, 2083, сейчас через него проходит шоссе Гренобль – Турин. – Ред.), он встретил графа Готье де Бриена; тот направлялся в Апулию отвоевывать земли своей супруги, дочери короля Танкреда, на которой он женился после того, как принял крест. С ним были и другие крестоносцы, включая Готье де Монбельяра, Эсташа де Конфлана, Робера де Жуанвиля и многих других уважаемых людей из Шампани. Услышав от маршала о том, что сделали послы, путники, обрадовавшись, одобрили этот успех и сказали ему: «Мы уже в дороге, – сказали они, – и когда вы прибудете в Венецию, то найдете нас в полной готовности». Но события происходят так, как угодно Богу, и им не представилось больше возможности присоединиться к войску. Это было очень прискорбно, ибо они были весьма отважны и доблестны. Так что они разъехались, и каждый двинулся своей дорогой. Маршал Жоффруа де Виллардуэн ехал верхом много дней, пока не прибыл в Труа в Шампани, где нашел своего сеньора графа Тибо больным и в глубокой печали. Тем не менее тот был очень рад его прибытию. И когда маршал рассказал ему, чего удалось добиться, граф был настолько охвачен радостью, что приказал оседлать коня, чего уже давно не делал, и сел верхом. Увы! Какая жалость! Ведь он уже никогда больше не смог сесть на коня, кроме как в этот раз. Графу становилось все хуже, и болезнь стала настолько серьезною, что он составил завещание и отдал распоряжения, разделив деньги, которые должен был взять с собой, между своими людьми и спутниками, среди которых имелось много искренних его друзей – ни у кого из его современников не было столько. И он распорядился, чтобы каждый, получив свою долю денег, поклялся на святом Евангелии, что присоединится к армии в Венеции, как он сам и обещал. Все же нашлось много таких, которые позже не сдержали свою клятву и были сильно порицаемы за такое отступничество. Остальную часть своих денег граф распорядился сохранить на нужды войска и израсходовать их наилучшим образом. 1, 2, 3 |
|||||||